About lyrical begin in younger history canto

А.Г. Игумнов

О лирическом начале в младшей исторической песне [1]

В статье утверждается, что некоторые младшие исторические песни, традиционно квалифицируемые как лиро-эпические или лирические, в аспекте вербальной организации текста таковыми в строгом смысле не являются, но представляют собой лишь результат редукции повествовательного начала.

Ключевые слова: младшая историческая песня, лирическое начало, повествовательность

A.G. Igumnov

About lyrical begin in younger history canto

In article becomes firmly established that some younger history canto, traditionally квали-фицируемые as lira-epic or lyrical, in aspect вербальной to organizations of the text such in строгом sense are not, but present itself only result to reductions narrative beginning.

Keywords: younger history song, lyrical beginning, narrative

Принадлежность русских исторических песен к одному из двух литературных родов (эпосу и лирике) и межродовой форме (лиро-эпика) представляется настолько самоочевидной, что практически не привлекает сколько-нибудь специального внимания исследователей и авторов вузовской учебной литературы. В последней стало своеобразным общим местом такое типичное начало изложения материала по исторической песне: исторические песни – «это стихотворные эпические, лиро-эпические, а иногда и лирические устные произведения…» [1, с. 256]; это «эпические и лирические произведения …» [2, с. 271]; «это фольклорные эпические, лиро-эпические и лирические песни…» [3, с. 249]. Конечно, особых экскурсов в область теории поэтического рода в вузовских учебниках и учебных пособиях по фольклору и не должно быть: это предмет отдельного курса – теории литературы[2]. Вот характерные примеры лаконичности употребления слова лирика и производных от него в учебной литературе. «Постановка в песнях о Ермаке новых тем… вызвала сюжетно-композиционные изменения в лиро-эпических песнях: в них нет повествования, они лишены динамики…»; «… Песни… наполняются лирической грустью…» [1, с. 263]. «Во многих песнях этого периода преобладает лирическое начало. В них герой выражает свои чувства и переживания…» [1, с. 281 – 282]. «Если баллады и лирические песни воспроизводят семейно-бытовую исторически конкретную жизнь народа, то нет ничего удивительного в том, что они запечатлели также события и деятелей истории» [2, с. 272]. «Это (песня «У нас-то было, братцы, на тихом Дону». – А.И.) лирическая песня с ее характерными признаками, построенная при помощи композиционной формы "повествовательная часть + монолог". В начале песни использован композиционный прием ступенчатого сужения образов. Песня бессюжетна… Монолог-призыв Разина – типичный лирический монолог…» [2, с. 272 – 273]. «…Естественно, что ни баллады, ни лирические песни не могли пройти мимо исторических событий… как не могли пройти и мимо исторических лиц – непосредственных участников этих событий», и далее: «И таких лирических исторических песен много» [2, с. 274]. «… И все они (песни разинского цикла. – А.И.) по жанровому типу лирические, бессюжетные. Только две песни можно назвать лироэпическими…» [3, с. 260]. «Степан Разин изображается в них (песнях разинского цикла. – А.И.) средствами народной лирики… Особенно это проявляется в песнях о разгроме восстания, наполненных лирическими повторами и обращениями к природе…» [3, с. 261].

Сколько-нибудь детальное рассмотрение содержания самих родовых категорий не становится предметом исследования и в не учебной литературе. О родовых признаках как таковых (а именно – о признаках лиричности) в них зачастую говорится тоже весьма кратко (или не говорится вовсе). «Это (– казачьи песни XVI – XVII в. – А.И.) уже не эпические, а скорее лирические песни о вождях казачьей вольницы…» [4, с. 62]. «Нет единого мнения о том, считать ли историческими… песни по происхождению лирические, но включившие исторические имена и намеки на действительные события» [5, с. 8]. «Песня о Казани и по композиции ближе лирическим песням, чем к былинам, имеющим более сложные сюжеты и состоящим из нескольких эпизодов. В ней внимание сконцентрировано на одном эпизоде, предваряемом кратким вступлением; действие развертывается быстро, динамично; образы раскрываются посредством диалога, повествование отличается большим лаконизмом.» [5, с. 27]. «В большинстве это (разинские песни. – А.И.) лирические и "разбойничьи" песни… [5, с. 174]. «С Северной войной связывается и популярная лирическая песня иного типа, солдатская – о молодце, не желающем идти в поход. В ней посредством художественного образа сад-семья выражено отношение…» [5, с. 217]. «Песни лирические (исторические лирические. – А.И.) строятся иногда в виде монолога – индивидуального или коллективного… Несколько песен начинаются риторическим вопросом, служащим завязкой, дальнейшее повествование является как бы ответом на него» [5, с. 259]. «… В основном в песнях лирического типа[3]…» [5, с. 296]. «По-видимому, в песенном фольклоре конца XIV – начала XV века уже начинает складываться форма лиро-эпической исторической песни – без развернутого сюжетного повествования, без сложной фабулы…» [6, с. 28]. «Подобно лиро-эпической песне XVI в. "Молодец зовет девицу в Казань" она (песня о Ксении Годуновой. – А.И.) основывается на параллелизме, первая часть которого рисует картину из мира природы, а вторая соответственно входит в сферу человеческих взаимоотношений» [7, с. 75]. Подобная лаконичность понятна и здесь. Исследование родовых качеств лирики (как и эпоса и драмы) имеет столь давнюю традицию, и эти качества определены столь полно и во многом по-разному, что причин и возможностей обращаться к ним в работах, решающих специальные задачи, нужды, действительно, нет. Без слов лирика и производных от него (лиричность, лирическое) и с ним связанных (лиро-эпическое) обойтись и здесь не всегда возможно, но для раскрытия его содержания достаточно предельно лаконичных и не систематизированных обращений к особенностям композиции, пафоса, сюжетности vs. бессюжетности, повествовательности vs. экспрессивности и под.. Характерно, что даже в работах, посвященных собственно лирической песне, обращение к теории литературного рода может быть весьма кратким и мало к чему обязывающим или отсутствовать вовсе как в известной работе Н.П. Колпаковой «Русская народная бытовая песня» [8]. Создается в итоге впечатление, что обращение к родовым категориям в фольклористических исследованиях скорее отвечает номинативным потребностям и просто является данью традиции дедуктивного подхода к описанию материала, нежели имеет сколько-нибудь самостоятельное эвристическое значение. Показательна в этом отношении лаконичность рассмотрения родовых категорий в работе В.Е. Гусева «Эстетика фольклора» [10]. Учитывая общетеоретический характер и время написания работы, эти категории, казалось бы, заслуживали гораздо большего объема текста, нежели буквально полутора страниц [10, с. 104 – 105][4]. Более пространно их определение в относительно недавней работе С.Н. Бройтмана «Историческая поэтика» [10, с. 98 – 113], но и собственно фольклорный необрядовый (см. в связи с этим выделением далее) материал на этих страницах представлен мало. В частности, при определении лирики, помимо двух русских песен («Да во батюшкином во садику не с кем погулять» и «Ничего ты, поле, не спородило») с большей или меньшей полнотой рассматриваются и упоминаются палайский ритуальный гимн, «Манъёсю» и древнегреческая лирика [10, с. 104 – 113]. Конечно, подобный подход к выбору материала вполне объясним широкими задачами работы, но тем не менее.

На этом фоне особого внимания заслуживает крайне нигилистическое отношение к родовым категориям (в их применении к фольклору), сформулированное Б.Н. Путиловым. «Попытки перенесения (прямого либо с различными уточнениями) литературоведческого деления на роды в сферу фольклора себя явно не оправдывают. Причина тому – специфика вербального фольклора, который, во-первых, никогда нельзя свести лишь к слову и, во-вторых, само слово организует и трактует по-своему. Понятия "эпос", "лирика", "драма" как родовые рассыпаются тотчас, как только они прикладываются к материалу…». И далее: «На место понятия рода как наиболее общего разряда классификации более оправданно поставить "область", предложенное В.Я. Проппом» [11, с. 172]. Выделение этих областей, по Б.Н. Путилову, «представляется естественным соответственно определяющей форме функционирования, которая обусловливает самое существенное в характере жанров, в их структуре и поэтике, в их сюжетном фонде» [Там же.]. В качестве одной из таких областей сам Б.Н. Путилов «в порядке рабочей гипотезы» предлагает область внеобрядовой песенной поэзии, определяющим для которой «являются установка на песенное, пропеваемое начало как оппозиция рассказыванию и отсутствие прямых связей с обрядом» [11, с. 173]. Очевидно, что в эту область входят и историческая песня во всех своих родовых разновидностях (эпическая, лироэпическая и лирическая), внеобрядовая собственно лирическая песня и пропеваемая же былина[5].

Все так, однако, во-первых, отсутствие обрядовых связей в этой области ведет к значительной эмансипации слова от обрядового контекста во всей многомерности его смыслов, то есть делает фольклорный текст все-таки достаточно приницаемым для литературоведчески ориентированного анализа. Как следствие, внутри этой области возможна и, значит, необходима дифференциация на основе признаков, имеющих отчетливо выраженный родовой характер, то есть характеризующих такие в конечном итоге свойства литературы (в нашем случае – фольклора), как «способы пространственно-временной организации произведений» (в нашем случае – фольклорных текстов[6]); «своеобразие явленности в них человека; формы присутствия автора» (в нашем случае – гипотетически конструируемого создателя текста); «характер обращенности текста к читателю» (в нашем случае – к слушателю / исполнителю) [13, с. 296][7], или таких «взаимосвязанных и устойчивых, повторяющихся структурных особенностей основных аспектов художественного целого», как: «тематическая сфера (типические свойства хронотопа и сюжета), речевая структура (место, роль и основные формы авторской речи и речи персонажей), и граница (временная и смысловая) между миром персонажей и действительностью автора и читателя» (в нашем случае – создателя и слушателя) [14, с. 213].

Во-вторых же, и в самом литературоведении с понятием рода тоже не все так просто. «В поэтике XX в. наряду с принципиальным методологическим разграничением "теоретических" и "исторических" типов литературных произведений существует (и даже более популярна) тенденция его (понятие рода) игнорировать и обходить. Во-первых, – в пользу создания неких "синтетических" конструкций: "эпические", "драматическое" и "лирическое" считаются универсальными "началами", выступающими всегда в комплексе и присутствующими в любом жанре, но в разных сочетаниях и пропорциях (курсив мой. – А.И.)» [14, с. 214]. Нужно также заметить, что В.Е. Гусев в свое время тоже говорил именно об этом: «Деление на роды является в известной мере относительным, т.е. указывающим на относительное преобладание того или иного способа типизации, при этом, разумеется, возможны и промежуточные, переходные формы произведений, в которых имеет место та или иная комбинация родовых признаков… В одних и тех же жанрах… выступает на первый план то эпический элемент, то лирический, то лирико-эпический и т.п…» [9, с. 105].

Разумеется, проследить в небольшой работе все сочетания этих начал во всех существующих пропорциях невозможно. Остается, стало быть, ограничить поле зрения на материал и проблематику его рассмотрения.

Начать стоит с вопроса, всегда ли даже в очень небольшой по объему исторической песне может быть уверенно выделено лирическое начало, а если может, то в каком смысле: строго литературоведческом или специфически фольклорном. И в поисках точки отсчета нужно обратиться к безусловно лирическим песням, по-прежнему оставаясь в тематической области песни исторической. Очевидно, это будут поздние и позднейшие песни, испытавшие сильное влияние собственно литературной традиции. Строго фольклорными их квалифицировать, конечно, нельзя, но это-то и важно: не будучи строго фольклорными, они тем не менее бытовали как фольклорные, и тем самым демонстрируют своего рода высший предел лиричности, достижимый в границах фольклорного творчества (в историко-песенной его области).

(1)

Ликуй и радуйся, Россия,

Навек свободу обрела,

Тебе сыны ее купили,

Которых ты же родила.

Люби своих аргунцев смелых,

Лелей ты дочерей своих,

Они – народные герои –

Родились на глазах твоих.

Мы за Советскую Россию

Готовы грудью постоять

И все враждебные нам силы

Должны разбить и в плен забрать.

[16, № 7]

Заметим сразу же, что столь ярко выраженный героико-патриотический пафос вовсе не является характерной чертой именно революционной песенной поэзии. Так, в песне XIX в. солдаты, как бы вспоминая «как мы в Ревеле стояли», выражают столь же безоговорочную уверенность в своей конечной и решительной победе над столь же безымянным врагом:

(2)

Как мы в Ревеле стояли

На балтийском берегу.

Его туда ожидали

Очень близко ко врагу.

Быстро смотрим мы на море,

Ожидаем каждый час,

Соберется на нас горе,

Угостим его как раз.

Позабудь-ка свои думки,

Воротися, враг, назад,

Ты попробуй русской булки,

Русский любит угощать.

Наш товарищ, штык трехгранный,

Хотим кровью обагрить,

Мне недаром отточили,

Чтобы грудь твою пронзить.

Позабудь-ка свои думки,

Воротися, враг, назад,

Ты попробуй русской булки,

Русский любит угощать.

[17, № 371]

Легко увидеть, что при всей идеологической разнородности, эти песни в своей словесной составляющей обладают очень многими чертами собственно литературной лиричности. «На первом плане» в них «единичные состояния человеческого сознания: эмоционально окрашенные размышления, волевые импульсы, впечатления…[8]». «"Лирика, – писал Ф. Шлегель, – всегда изображает лишь само по себе определенное состояние, например, порыв удивления, вспышку гнева, боли, радости и т.д., – некое целое, собственно не являющееся целым. Здесь необходимо единство чувства"». Событийный ряд «обозначается» в них «весьма скупо, без сколько-нибудь тщательной детализации». «Лирическое переживание предстает как принадлежащее говорящему (носителю речи). Оно не столько обозначается словами (это случай частный), сколько с максимальной энергией выражается. В лирике (и только в ней) система художественный средств всецело подчиняется раскрытию цельного движения человеческой души.» «Лирически запечатленное переживание ощутимо отличается от непосредственно жизненных эмоций, где имеют место, а нередко и преобладают аморфность, невнятность, хаотичность». Лирическая поэзия способна непринужденно и широко запечатлевать пространственно-временные представления, связывать выражаемые чувства с фактами быта и природы, истории и современности, с планетарной жизнью…». «Лирика… несовместима с нейтральностью и беспристрастностью тона, широко бытующего в эпических повествованиях. Речь лирического произведения исполнена экспрессии, которая здесь становится организующим и доминирующим началом». – [13, с. 308 – 311]. Думается, сама возможность столь подробного и едва ли не сплошного цитирования собственно литературоведческого текста применительно к текстам (1) и (2) весьма показательна. Совсем иное тексты, приводимые далее.

(3)

Расскажу я, братцы, вам:

С англичанкой воевал,

Много горя, братцы, видел,

Много бед я испытал.

Как Нахимов-адмирал

Севастополь защищал.

Он редуты, бастионы

Все песком позасыпал.

Море синее шумит,

С кораблей француз палит,

Стены рушит бастиона,

Огонь пламенем горит.

Тот лежит без руки,

Тот лежит без ноги,

Кто изранен, искалечен,

Всюду лужины крови.

[17, № 368]

(4)

На границе мы стояли ровно три годочка,

Нет ни весточки, нет ни грамотки,

Нет нам, братцы, не пришлют;

На четвертом годочке весточка к нам перепадала –

Прибегала к нам, братцы, почта,

Но не к нам эта весточка – к нашему атаману.

Распечатав эту почту, объявил нам дальний поход,

Поход дальний под Хиву-город.

[18, № 157]

Конечно, песни (3) и (4) приходится квалифицировать как лиро-эпические, отмечая тем самым наличие в них хотя бы зачатков повествовательности, но и лирическое начало в них явлено тоже далеко не в полном виде, особенно при сравнении с текстами (1) и (2). Это, во-первых, бесспорная принадлежность «лирического переживания говорящему (носителю речи)». Применительно особенно к тексту (3) можно уверенно говорить и о «единичном состоянии сознания» носителя речи, а именно – об «эмоционально окрашенных», в данном случае, воспоминаниях о достаточно определенных впечатлениях «горя и бед», им испытанных. – Напротив, в тексте (4) единичность состояния сознания состоит только, пожалуй, в фигуре воспоминания, но «единство чувства» в нем какой-то мере уже несколько размывается переходом от микро-темы тщетного ожидания весточки из дома к контрастной микро-теме объявленного дальнего похода под «Хиву-город», экзотичность которого порождает ассоциации из совсем иной сферы. Применительно к тексту (4) трудно говорить и о том, что «лирическое переживание не столько обозначается словами… сколько с максимальной энергией (курсив мой. – А.И.) выражается». Конечно, в тексте нет выражений «тоска по дому», «нежелание идти в неожиданный дальний поход» и под., но явно нет и заметной речевой экспрессии, по крайней мере, она гармонически уравновешена с «нейтральностью и беспристрастностью тона, широко бытующего в эпических повествованиях»; да и в тексте (3) речевая экспрессия тоже не столь заметна.

И гораздо более определенно можно говорить о едва ли не полном отсутствии лирического начала применительно к текстам, подобным текстам (5) и особенно (6).

(5)

Собирался-то большой барин,

Он со тем ли во войском со россейским,

Что на шведску-то границу.

Не дошедши он границы, становился,

Становился в чистом поле при долине,

Россейским войском поле изуставил,

Россейскими знаменами поле изукрасил.

Как увидел шведский король:

«Чтой-то в поле всё за люди?

Не торгом приехали они торговати,

Или нашего городу глядети?».

Что приходили только и силы,

Что ни люты зверки проревели,

Ревели чугунные ядры.

Сходилися туто и двои силы,

Что ни люты звери проревели,

Проревели чугунные ядры;

Что между их протекали реки,

Протекали реки, реки кровавые;

Что и силы полегло, что и сметы нету.

[18, № 69]

(6)

На заре то было, как на зорьке,

На зорьке ранней утренней,

Сила-армия во поход пошла,

Эх да во поход пошла;

Во поход-то пошла в дальни стороны,

В дальни стороны, в славны слободы.

Наперед-то идет сам пруцкой король,

А за ним-то идет сила армия,

Сила армия, конно-гвардия,

Позади-то идет артиллерия.

[18, № 285]

Мы видим, во-первых, что певцы практически бесстрастны по отношению к воспеваемым событиям, по крайней мере, «в словах-то» свое эмоциональное их восприятие не выражают. Единственный, пожалуй, фрагмент текста, в котором это восприятие выражено, – это завершающая метафорическая картина кровавого сражения в тексте (5), а текст (6) и в целом предельно объективирован. Во-вторых же, композиционно тексты очень просты: они представляют собой последовательность лаконичных сообщений лишь о некоторых деталях и обстоятельствах необходимо подразумеваемой ситуации, более обширной в пространственно-временном, предметном и событийном аспектах. Причем, последовательность этих сообщений полностью совпадает с временной событийной структурой подразумеваемой ситуации: сбор войск – поход к границе – устройство лагеря – тревога шведского короля – кровопролитное сражение – в (5); время действия – общее суммирующее обозначение («сила-армия во поход пошла») – конкретизация «расположения войск в маршевой колонне». Иными словами, создатели этих песенных текстов лишь как бы выделили минимально достаточные ключевые моменты из необходимо подразумеваемой полной череды действий и взаимодействий персонажей и вполне лаконично о них сообщили. Причем, если о тексте (5) и можно предполагать, что он является редукцией гипотетических более полных вариантов, представленных вариантом [Исторические песни XVIII в., № 68], то о тексте (6) сказать этого нельзя, поскольку более полных вариантов этой песни просто нет.

Возникает, таким образом, дилемма терминологического характера. Сформулировать ее можно двумя утверждениями:

1. Говорить о лирическом начале в словесной составляющей этих песен можно только в том смысле, что это «лирическое» в данном случае выражено предельно скупо и поверхностно: в незавершенности фабулы[9] в тексте (6), незавершенности фабулы и сюжета[10] в тексте (5) и в незначительной речевой экспрессивности текста (5)[11]. Следовательно, квалификация их как лиро -эпических означала бы существенное искажение их архитектоники, особенно если иметь в виду существование поздних полу-фольклорных песен, лирических в строгом литературоведческом смысле.

2. Квалификация же их как эпических означала бы или отождествление их с эпическими былинами и старшими историческими песнями былинного склада, или сведение эпичности к повествовательности.

Разрешить эту дилемму можно, кажется, следующим образом. Песни (5), (6) и им подобные как лирические могут быть квалифицированы лишь в аспекте музыковедческом. С точки же зрения вербальной организации текста они представляют собой результат большей или меньшей, но редукции повествовательного начала[12], в полной мере проявленного в былинах и старших исторических песнях былинного склада.

В пользу правомерности такого подхода свидетельствует, в частности, отсутствие непроходимой тематической границы между былиной и исторической песней. Показателен в этом отношении текст А.М. Крюковой:

Ище говорит-то атаман все Сенька Разин-от:

«Ей, мне больше, атаману, по чисту полю не езживать,

Мня по чистому по полю, по темным лесам.

У мня было на веку-ту все поезжоно,

Ай не год у мня, не два было, не три года,

Я ведь ездил по чисту полю, темным лесом,

Ей, тридцать-то годочков поры-времени.

Как теперь мою дружиночку хороброю

Изымали их во руки, посадили всё,

Посадили их во темну, темну темницю…

[20, № 315, ст. 1 – 10] –

и в том же сугубо былинном духе еще восемьдесят восемь строк о предсмертном наказе «исторического» Степана Разина, его смерти и похоронах.

Литература

1. Русское народное поэтическое творчество. Под ред. проф. А.М. Новиковой и проф. А.В. Кокорева. – М.: Высшая школа, 1969. – 520 с.

2. Аникин В.П., Круглов Ю.Г. Русское народное поэтическое творчество: Пособие для студентов нац. отд-ний пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит. в нац. школе» и «Рус. яз. и лит. с доп. спец. «Педагогика». – Л.: «Просвещение», Ленинградское отделение, 1983. – 416 с.

3. Зуева Т.В., Кирдан Б.П. Русский фольклор. Учебник для высших учебных заведений. – 5-е изд.. – М.: Флинта; Наука, 2003. – 400 с.: ил.

4. Пропп В.Я. Фольклор и действительность: Избранные статьи. – М.: Наука, 1976. – 326 с.

5. Соколова В.К. Русские исторические песни XVI – XVIII вв. М.: Издательство академии наук СССР, 1960. – 330 с.

6. Путилов Б.Н.Русские исторические песни XIII – XVI веков // Исторические песни XIII – XVI веков (Памятники русского фольклора). Изд подг. Б.Н. Путилов, Б.М. Добровольский. М.-Л., 1960. С. 8 – 40.

7. Криничная Н.А. Народные исторические песни начала XVII века. Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1974. – 184 с.

8. Колпакова Н.П. Русская народная бытовая песня. – М.; Л.: Издательство АН СССР, 1962. – 284 с.

9. Гусев В.Е. Эстетика фольклора. – Л.: Наука, 1967. – 320 с.

10. Бройтман Н.С. Историческая поэтика. Учебное пособие. – М.: РГГУ, 2001. – 320 с.

11. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура; In memoriam. – СПб.: Петербургское востоковедение, 2003. – 464 с.

12. Аникин В.П. Теория фольклора: Курс лекций. – М.: МГУ, 1996. – 408 с.

13. Хализев В.Е. Теория литературы. – М.: Высшая школа, 1998. – 398 с.

14. Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий. – М.: Издательство Кулагиной; Intrada, 2008. – 358 с.

15. Игумнов А.Г. Поэтика русской исторической песни. – Новосибирск: Наука, 2007. – 252 с.

16. Героическая поэзия гражданской войны в Сибири. Сост., вступ. ст. и прим. д-ра филол. н. Л.Е. Элиасова. – Новосибирск: Наука, Сибирское отделение, 1982. – 337 с.

17. Исторические песни XIX века (Памятники русского фольклора) / Изд. подг. Л.В. Домановский, О.Б. Алексеева, Э.С. Литвин. – Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1971. – 284 с.

18. Исторические песни XVIII века (Памятники русского фольклора) / Изд. подг. О.Б. Алексеева и Л.И. Емельянов. – Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1971. – 356 с.

19. Коргузалов В.В. Напевы исторических песен XIX в. // Исторические песни XIX века (Памятники русского фольклора) // Изд. подг. Л.В. Домановский, О.Б. Алексеева, Э.С. Литвин. – Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1973. – С. 212 – 216.

20. Исторические песни XVII века (Памятники русского фольклора) / Изд. подг. О.Б. Алексеева, Б.М. Добровольский, Л.И. Емельянов, В.В. Коргузалов, А.Н. Лозанова, Б.Н. Путилов, Л.С. Шептаев. – М.-Л.: Наука, 1966. – 386 с.

[1] Работа выполнена в рамках проекта РГНФ № 08-04-00357а.

[2] Но и в курсах теории литературы фольклорные материалы не привлекаются или привлекаются очень мало.

[3] Речь идет о редкости появления в исторических песнях определений «родной батюшка», «молода жена» и под.

[4] А В.П. Аникин в своей «Теории фольклора» [12] вопрос о родовом членении фольклора и вовсе обходит.

[5] Поскольку ни в какую иную область из предложенных Б.Н. Путиловым она явно не входит.

[6] Критику понятия «произведение» применительно к фольклору см. [15, с. 19 – 29]

[7] Теория литературного рода не может быть исчерпана концепцией одного исследователя, но в нашем случае достаточно и ее.

[8] При цитировании опущено: «внерациональные ощущения и устремления».

[9] Фабулы как события, развивающегося в жизни персонажей.

[10] Сюжета как повествования о событии, образующем фабулу.

[11] В варианте [18, № 286] лексика более экспрессивна: «пушечка в поле взбрякнула», «артиллериюшка песню возгаркнула, слезно восплакнула», – но это и другой текст.

[12] Причем, механизм этой редукции объясним именно с музыковедческой точки зрения. «Интонационная ткань эпического напева гибко следует за структурой повествовательной речи (курсив при цитировании далее везде мой. – А.И.), оттеняет ее особой, индивидуальной выразительностью. Напев и слово сказителя специально адресованы постороннему слушателю.» [19, с. 212 – 213]. И далее: «Музыкальный язык хоровой лирической песни с ее распевным многоголосием, наоборот, представляет собою как бы вдруг разлившееся и застывшее или, по крайней мере, замедленное во времени состояние коллективной думы-переживания, в которой текст не предназначен никому постороннему. Даже текстуально личное, идущее от первого лица, приобретает здесь характер коллективного лирического приобщения к героической, трагической, любовной и всякой другой бытовой ситуации. Динамикой повествовательной речи этот жанр не обладает, хотя в каждое значительное слово песни вся масса поющих вдумывается, вживается и распевает воодушевленно, даже " клятвенно ", будто заверяя не забыть его значения» [19, с. 213]. Понятно, «почему» очень многие младшие исторические песни не стремятся ни к завершенному сюжету, ни к сколько-нибудь детализированному и конкретному изображению хотя бы самой ситуации, в которой оказываются персонажи. «Клятвенному вдумыванию и вживанию» в каждое слово эта конкретизирующая детализация только «помешала» бы, отвлекая внимания на конкретность во всем ее разнообразии и самодостаточности.

Дата добавления: 2015-07-16