Социокультурные проблемы ближнего зарубежья

В политическом лексиконе понятие «ближнее зарубежье» обозначает не только географическую принадлежность, но и зону интересов, влияния, мнимых прав и т.п.

Многие годы после СССР русская политическая мысль искала имени для того пространства, которое было частью СССР и стало цепью независимых государств. В начале 1990-х их независимость оставалась ещё сугубо юридической: границы, валюты, гражданства, армии, тарифы, суверенные экономики - едва прочерчивались на фактически всё ещё общем географическом теле, порождая самые удивительные соединения. Само имя этой новой реальности соединяло в себе и признание факта, и фантомные боли-воспоминания об отрезанных частях тела. Так первоначальное нейтральное "новое зарубежье" (отчасти совпадающее с американскими "новыми независимыми государствами" и "новыми европейскими демократиями) вскоре было вытеснено более эмоциональным - "ближнее зарубежье". Словно по ту сторону границ никогда не было ни Китая, ни Финляндии, ни Норвегии, ни Аляски. Впрочем, никому и в голову не приходило внести этих старых соседей нового государства в список государств "ближнего зарубежья". Главным содержанием этого списка были советская инерция и советское наследие.

Несомненно, в качестве очередного объекта расчленения рассматривалась и Россия. И дело не только в словах экс-помощника президента США З. Бжезинского о необходимости "свободной конфедерации" на месте России или уверенности экс-госсекретаря США М. Олбрайт в "несправедливости" того, что Сибирь принадлежит России. Главное - во внутренней готовности русского политического класса 1990-х мыслить Россию упакованной в Содружество независимых государств (СНГ), аналог Британского содружества наций для бывшей Британской империи. Аналогия эта была притворной и быстро выветрилась, ибо в 1990-е годы в идеологии самого СНГ преобладало мучительное желание подменить недавнюю "общую рамку" СССР - рамкой СНГ, в которой независимой России отводилось подчинённое, вторичное положение. Именно тогда родилась малоубедительная формула, конкурирующая с понятием "ближнего зарубежья" - "СНГ и Балтия", в которой международная организация (СНГ) соединялась со свежевыдуманным и навязанным русскому языку географическим понятием (Балтия - вместо Прибалтики): России, несмотря на то, что только её существование до сих пор придаёт такому соединению какой бы то ни было смысл, в этой формуле отводилась роль географического, почти бессубъектного пространства.

Поэтому в момент раздела СССР вряд ли кто в здравом уме, видя растущую суверенизацию Татарии, Башкирии, Якутии и Чечни, мог считать остаточную, полумёртвую Россию и её власть ядром имперского реваншизма, а "ближнее зарубежье" - объектом её экспансии. В те годы Россия сама становилась объектом дальнейшего раздела или расходным материалом для внутрироссийской коммунистической оппозиции, для которой будущий распад России казался менее важной проблемой, чем вчерашнее исчезновение СССР. Коллекционер понятий русского языка того времени заметил: "за словосочетанием ближнее зарубежье первоначально стояло представление, согласно которому "границы Российского государства после распада СССР пока нельзя считать окончательными"... Сама форма высказывания требует неоднозначного истолкования: "страны не вполне или не по-настоящему независимые", "условно зарубежные страны", "свои, но лежащие за границей территории". Так общие для постсоветских республик фантомные боли над умершим СССР начали приписывать только России. В начале 1990-х годов, когда линии расчленения России сдвинулись к её границам, а Таджикистан, Закавказье и Приднестровье погрузились в войну и главной угрозой для постсоветского пространства стал "югославский сценарий", "ближнее зарубежье" - по той же югославской аналогии - стало всё чаще фигурировать в качестве объекта внешнего вмешательства: миротворчества, урегулирования, международных гарантий, военных баз, обсуждения проблемы статуса и границ. Ни у кого не было уверенности, что Россия не станет объектом такого урегулирования в ближайшее время.

В январе 1996 г. Совет Европы даже запретил России использовать понятие «ближнее зарубежье» – слишком, по их мнению, в нем проглядывало экспансионистское, неоколониалистическое содержание, «ранжирование» стран Европы. Однако, несмотря на это концепция «ближнего зарубежья» прижилась и в современном мире достаточно точно отражает реальные социокультурные отношения между странами на постсоветском пространстве.

Фундаментальным законом геополитики является принцип Большого Пространства, выделенный Макиндером и Хаусхофером и предельно развитый К. Шмиттом. Согласно этому принципу, национальный суверенитет государства зависит не только от его военной силы, технологического развития и экономической базы, сколько от величины и географического месторасположения его земель и территорий. Классики геополитики исписали сотни томов, доказывая то, что проблема суверенитета прямым образом зависит от геополитической самостоятельности, самодостаточности, автаркийности региона. Те народы и государства, которые действительно стремятся к суверенитету, должны в первую очередь решить проблему территориальной самодостаточности. В нашу эпоху такой самодостаточностью могут обладать только очень крупные государства, расположенные в регионах, стратегически защищенных от возможного нападения (военного, политического или экономического) других государственных образований.

Перспектива примкнуть к Европе более всего близка Западной Украине и Эстонии, так как только эти области, действительно, принадлежат культурно и исторически к западной культуре и осознают свои геополитические интересы тождественными интересам Средней Европы. Что же касается других "стран ближнего зарубежья", то Белоруссия и восточные и центральные районы Украины политически и культурно принадлежат к зоне России-Евразии, и если в чем-то и существует культурное различие, то оно может быть сведено к частным деталям, отнюдь не предполагающим смену геополитического блока с Восточного на Центральный (Средняя Европа) и могущим быть урегулированными в рамках этнокультурной (но не государственной!) автономии. Литва, со своей стороны, всегда играла особую роль в геополитике Восточной Европы, выполняя двойную функцию – по отношению к России она выступала как носительница западной культуры, по отношению к Средней Европе она, напротив, вместе с Польшей проявляла себя как восточная сила, отстаивающая балто-западно-славянскую независимость от германского давления. С геополитической точки зрения в последние столетия Литва становилась то немецкой, то русской, и единственно какой она уже давно не является (да и не может являться), так это литовской, так как у нее нет достаточных геополитических предпосылок для того, чтобы соответствовать условиям суверенитета, выдвигаемым современностью. Побыв последние 50 лет русской, Литва может, конечно, хотеть снова вернуться под германское влияние.

Отчасти то же самое можно сказать и о Латвии, хотя она в отличие от Литвы никогда не играла никакой самостоятельной роли в геополитической истории, являясь периферией посторонних воздействий в Балтике.

Что касается Молдавии, то это территориальное образование никогда не имело своей государственности, и какая бы то ни было политическая и государственная традиция у румын, как и у молдаван, полностью отсутствует. Однако исторически Румыния (включая некоторые земли Молдавии) входила в геополитический блок как России-Евразии, так и Средней Европы (в лице Австро-Венгрии), поэтому определенный прецедент альянса со Средней Европой у Румынии был. Хотя Православие подавляющего большинства молдаван и румын больше сближает их все-таки в Востоком и Россией.

Перспектива примыкания западных стран "ближнего зарубежья" к Средней Европе является возможным и исторически обоснованным, хотя почти во всех случаях (исключая Эстонию как колониальные земли Тевтонского Ордена) Восточный блок России-Евразии с чисто геополитической точки зрения предпочтительнее во много раз, так как культурно эти регионы все же больше связаны с Востоком, нежели со Средней Европой. Таким образом, союз западных "стран ближнего зарубежья" со Средней Европой может служить промежуточным вариантом антимондиалитской геополитической ориентации в том случае, если в России у руководства будет продолжать оставаться проатлантистское лобби.

Надо заметить, что никакого политического суверенитета эти страны не получат, так как Большое Пространство, предоставляя геополитическую, экономическую и военную протекцию, требует от своих подданных, в свою очередь, отказа от политико-национальной самостоятельности, от права проводить свою собственную идеологическую или дипломатическую политику, идущую вразрез с интересами ЕС.

Дата добавления: 2015-07-19