Александр Щербаков Рабочий день

Мир удался.

От мохнатых гор исходило ощущение благодушной мощи. Небо на западе было темно-синим и бездонным. На востоке победительно разрасталась утренняя заря. Метрах в тридцати внизу гремела водопадом горная река, и вода в ней была подернута студеной сизой пеленой.

Лапин стоял на лужайке, окруженной кустами красной смородины, полной грудью вдыхал резковатый ягодный аромат и смотрел на тропу, сбегавшую вниз к реке среди высоких безымянных растений с длинными мясистыми листьями.

Удалось наконец главное — удивительное чувство свежести, бодрости, готовности к сильному и стремительному движению дня.

Лапин глубоко и радостно вздохнул, подумал и убрал с северо-запада далекие снежные вершины. Еще раз подумал, расширил ущелье и заменил водопад двумя рукавами, разделенными длинным галечным островом. Дальний рукав он сделал многоводным, бесшумным и стремительным, а ближний пожелал видеть широко дробящимся на мелких каменистых террасах. Тема реки сразу обрела глубину и упругость, заволновала игрой мерцающих высших тонов. Водопад был уж слишком значителен, в нем было какое-то простоватое всеподавляющее самоутверждение. Теперь стало намного лучше, но все-таки водопада было жаль. Сам по себе он был очень хорош, да и вся удача началась именно с него. Лапин еще раз вздохнул и успокоил себя тем, что заложил водопад в ближнюю память.

Такой мир заслуживал, чтобы его расписали на матрицах, и он оглушительно требовал этого всем своим тысячеголосым хором. Хотелось сделать шаг, другой, третий, побежать вниз к реке и плюхнуться в эту искристую обманчивую воду. И это была победа. Надо было окончательно и безоглядно поверить в подлинность происходящего, и это решающее усилие далось нынче свободно и естественно как никогда. Лапину стало легко и весело. Он крикнул: «О! Го! Го! Го!» — и запрыгал к реке, на бегу расстегивая куртку. От противоположного склона, толкаясь и путаясь, добрело дурашливое эхо. Лапин бросил одежду на камень, снял обувь, ступил на сырую холодную траву, нагнулся и опустил ладони в дымящуюся воду. Пели птицы. Он вскинул голову и увидел на небе застывший розовый архипелаг мелких рассветных облаков.

Пройдя по шершавой каменной плите, Лапин осторожно ступил в воду. Все тело счастливо и испуганно содрогнулось от обжигающего холода, струя упруго оттолкнула ногу, завилась десятком крошечных вихрей. Лапин шагнул вперед, поскользнулся, и река всей своей катящейся массой толкнула его в неширокий каменный бассейн. Он попытался устоять, упал. Перехватило дыхание, сжало мышцы, Лапин забил руками и ногами — и вот холод схлынул и кожа ощутила движение пузырчатых струй. Лапин фыркнул и уперся ладонью в мокрый камень. Камень под водой казался иссиня-черным, ладонь скользнула по нему, и Лапин стал камнем.

Он всей тяжестью навалился на струи, и те послушно разделились пополам. В ушах защелкал костяной подводный звук. Это река ударялась в большой округлый валун метрах в десяти выше по течению. Валун дрожал под ее напором. Лапин понял, что валуну там долго не простоять, и вытянул вперед руку. Всего каких-нибудь двести лет, и валун, уменьшившись на треть, подкатился и с кряхтеньем лег на подставленную ладонь. Лапин засмеялся и начал расти. Он рос и рос, он превратился в каменную стену, преградившую поток, но река росла тоже. Она все так же давила ему на грудь, широко разливаясь зеркально гладким озером, в котором отражались все те же розовые рассветные облачка.

Вода одолевала, и Лапин высоко подпрыгнул, затрепетал синичьими крылышками и освободил ей дорогу. Озеро от неожиданности помешкало, все вдруг дрогнуло и отчаянно рухнуло вниз по ущелью, выламывая кедры и круша выступы скал. Лапин, затейливо кувыркаясь, полетел над пенным гребнем водяного обвала и — стал плотиной. Вода с разбегу ударила в него, закружилась, запенилась, затопталась на месте и, скручиваясь на бесшумно вращающихся лопастях турбин, понеслась сквозь него десятью ровными тугими струями.

С гребня плотины было видно, как далеко-далеко, вниз по течению реки, горная долина распахивается в степь. Лапину захотелось, чтобы степь была покрыта садами, А сам он осторожно выскользнул из плотины и стал яблоком. Тяжелым, крепким, с десятью коричневыми зернышками. Его покачивал ветер, а там, вдали, за горами, разворачивалось утро. Полнеба охватила заря, и розовые облачка откатывались от надвигающейся волны солнечного света. Они были высоко-высоко — и Лапин стал облаком. Прямо в глаза ему засияло только что поднявшееся солнце. Оно не слепило, оно только поддерживало Лапина на кончиках своих лучей.

Перевернувшись в воздухе, Лапин увидел на западе город, взмахнул руками и понесся к нему. Город еще спал, на улицах не было ни души. Лапин пересек все пространство над городом с юго-востока на север, описал широкую великолепную дугу, снизился, влетел в открытое окно, выбросил руки вперед, погасил скорость в двойном сальто и стал точно на свой любимый фиолетовый квадратик на ковре.

Жени в комнате не было. Лапин прошел в душевую и включил душ. Он смывал с ног присохшие травинки, серые пятна цемента, слюдяные чешуйки песчаника. И постепенно и плавно возвращался в реальный мир.

Одевшись, он открыл дверь и вышел в комнату. Женя стояла у темного окна и глядела на улицу. Лапин подошел к ней сзади, обнял, прижался, поцеловал за ухом.

— Доброе утро, Женя.

— Доброе утро.

Женя откинула голову и коснулась губами щеки Лапина.

Там, далеко внизу, по заснеженной улице, освещенной кругами синеватого света, шли люди, очень много людей. Из подъездов, из переулков выходили все новые и новые, собирались в общую тихую реку, поглощаемую открытым сияющим зевом подземного вестибюля метро.

Тысячу раз Лапин видел эту картину. Чтобы увидеть ее, не надо было смотреть в окно — достаточно было просто вспомнить. Лапин вспомнил. Но это громадное безостановочное движение в одну сторону не подавило его, как обычно. В его душе царил мир, только что всевластно созданный им, только что радостно и безоглядно пережитый.

— Женьк! Нынче здорово получилось! Вот увидишь, сегодня будет терфакт! Ты только попробуй! Хочешь?

Женя повернулась к нему, молча и сильно прижалась к его груди и замерла.

Двухлетний труд, тревоги, сомнения и отчаяния вдруг стали смешными и маленькими. Как муравьи на муравейничке под ногами. Пришла сила, такая громадная сила! И перед ее спокойным сосредоточенным напором ничто на свете не смеет счесть себя препятствием.

Раздался мягкий удар гонга. Вызывал районный, диспетчер. Женя торопливо сказала:

— Вэ — сто сорок восемь — двести двадцать шесть, Евгения Лапина. Семьдесят вторая аптека, как обычно.

— Вэ — сто сорок восемь — двести двадцать семь, Сергей Лапин. Я сегодня хочу делать терфакт…

Телер запнулся и умолк. Лапин отлично представил себе, как там, в диспетчерской, дежурный опешил, помедлил и потянулся к картотекам, — и ему стало весело.

— Когда сдавали пробу? — спросил телер, и в голосе дежурного Лапин почувствовал угаданное напряжение.

— Два года назад. Протокол от седьмого июля.

— Это ваша первая попытка?

— Да.

— Ждите вызова.

— Сережа! Ох, Сереженька!

Лапин подхватил Женю под локти, прижатые к бокам, приподнял, лбом прикоснулся ко лбу.

— Не бойся. Все будет хорошо.

— Сережа!..

Они завтракали, когда снова зазвучал гонг.

— Поздравляю вас, — сказал телер. — В девять пятнадцать вам будет подан транспорт. Поедете в Судеж.

— Благодарю, — откликнулся Лапин, разрезая яичницу. Слышишь, в девять пятнадцать. Значит, мы выходим вместе. Я подвезу тебя до аптеки.

— Может быть, не стоит. Неудобно мне.

— Стоит. Сегодня я делаю терфакт. Как скажу, так и будет.

— Хорошо, хорошо, я поеду…

У аптеки Женя вышла, а Лапин пересел к водителю. Шел густой крупный снег. Огромные пухлые снежинки стремглав неслись вниз, вниз, вниз на равных расстояниях друг от друга. Как в театре. И бесшумно распластывались на земле, внезапно преграждавшей им путь. Они быстро скрыли фигурку Жени, стоящей с высоко поднятой рукой…

* * *

Лапин сел в кресло и хлопнул ладонями по подлокотникам. Ассистент возился со шлемом. Он вывернул его наизнанку, расправил белые и красные присоски управляющего поля, включил подачу раствора, и вот присоски налились, выпрямились и образовали прихотливый двуцветный узор.

Лапин сидел и улыбался.

Там, за стенами бокса управления, разметавшись на двадцати пяти гектарах огромным безжизненным сплетением оборудования, ждет его комплекс «Людмила». Премудрая электроника со всеми ее алгоритмами теоретически может довести вероятность образования терфакта в реакторе «Людмилы» до сотых долей процента. Человеческий мозг, руководящий автоматикой, — до десятых долей.

Вот сейчас он, Лапин, наденет шлем и включится. И никто на свете не может предсказать, где и в каких обстоятельствах он себя ощутит. Это как сон — не закажешь. Поэт, лесоруб, полководец, ученый — кем бы он ни стал, не имеет значения. Важно другое. Все, что он увидит и сделает, так или иначе будет связано с состоянием комплекса. Его воля к действию через белые присоски разбудит реактор. Засвистят инжекторы, гром пойдет по трубопроводам, гулко вздохнет весь комплекс, выжимая рабочие режимы. Любые отклонения от них Лапин воспримет через красные присоски как препятствия к тому, что в этом сне наяву он сочтет своей целью. Удержать процесс на оптимуме можно только в буйном порыве творческих сил, когда ты сам решишь, что способен на это. Ты будешь добиваться своего, а лабиринтные накопители будут в это время жадно хватать и фиксировать терфакт, бесценный энергоноситель, перенапряженную комбинацию элементарных частиц, угаданную человеком в звездных недрах. Трехсот миллиграммов терфакта довольно, чтобы на год обеспечить энергией миллионный город. Ассистент склонился над боковым пультом, защелкал тумблерами, всмотрелся, подождал и сказал:

— Готов.

— Давай. — Лапин протянул руку за шлемом.

Ассистент заколебался. Возражать оператору было запрещено. Но ведь надевать шлем, проверять его и застегивать — все это должен делать он сам. Он за это отвечает.

— Давай, — повторил Лапин. — Не трусь, парень. Я три года сам был ассистентом. Не напутаю.

Тельфер послушно поволок за вывернутым шлемом соединительную косу и коробку преобразователя данных. Лапин внимательно проверил присоски, аккуратным отработанным движением рук дернул за наушники. Шлем хлопнул и округлился, как положено, без единой складочки.

— Разрешите, помогу, — торопливо сказал ассистент. Присоски охватили голову Лапина. Кожу защекотало, пошел теплый зуд. Во время тренировок Лапин привык к этому ощущению, и сейчас оно ему даже нравилось. Ряд за рядом присоски входили в контакт. Зуд проходил, но приятное тепло осталось. Ассистент напряженно ждал. Сколько раз именно в этот момент операторы глухо говорили: «Кончай». Они сдергивали шлемы, отирали пот и, не поднимая глаз, уходили из бокса. Некоторые навсегда.

— Пошел, — сказал Лапин и откинулся в кресле.

Ассистент положил ладонь на большой зеленый грибок пусковой кнопки и подождал еще несколько секунд. Но Лапин молчал, и тогда ассистент нажал на грибок.

* * *

Глаза щипало, удушливый серный запах сжимал горло. Дым сочился из трещины в камне прямо перед носом Лапина. Лапин понял, что широко раскинутыми руками держится за крохотные зазубрины в теплой скале. Ноги его стояли на узеньком уступчике. Стояли, кажется, прочно.

Осторожно, чтобы не потерять равновесия, Лапин повернул голову и попытался оглядеться. Хорошенькое дело! Он прилепился к стенке кратера действующего вулкана. Дна кратера внизу он не различил. Там царил дымный сумрак, кое-где мерцали багровые огоньки, и если они были на дне, то до него было километра полтора. До противоположной стороны кратера было не меньше километра. Ее было очень плохо видно. Мешал дым. И смотреть, выворачивая шею, было неудобно — темнело в глазах.

А над головой было бледно-голубое небо. Сквозь серую пелену дыма сияли розовые рассветные облака. Там было утро. Солнце стояло еще очень низко и не освещало даже верхней кромки кратера.

Лапин увеличил уступчик под ногами до приличных размеров, подпер его снизу понадежней, отлепился от скалы и сел. Задача была ясна сама собой. Весь этот мрачный пейзаж надо было превратить в тот самый мир, который он пережил нынче утром во время самостоятельной тренировки. Надо же, как просто даже обидно!

Сидеть в кратере не было никакого смысла. Лапин встал, взмыл навстречу розовым облакам. Солнце сильно и резко ударило ему в глаза, он зажмурился, поднялся повыше, перевернулся в воздухе и, поморгав, огляделся.

Вулкан стоял на краю высокого бесплодного плоскогорья, круто обрывавшегося к океану. Сверху гора была похожа на округлый вздувшийся нарыв. Кратер был закрыт пеленой дыма. Вокруг никаких признаков жизни, даже на Землю было не похоже. Ах, да какая разница! Была планета, на ней материк и океан, на берегу океана — вулкан. Этот вулкан надо превратить в мирную гору, рождающую реки, взрастить на ней леса и поселить зверей, птиц и всяких букашек.

Лапин спустился на край кратера, сел на теплую глыбу, свесил ноги и принялся за работу. Прежде всего он убрал назойливый дым и теперь увидел противоположную сторону кратера — мрачную острозубую закопченную стену. Было в ней что-то грозное, враждебное самой природе человека, и Лапин решил начать именно с нее.

Он сгладил базальтовые клыки и вырастил на них густой лес, освещенный солнцем. Потом встал, подошел к самому краю бездны и глянул вниз. Далеко внизу он увидел уступ, на котором вначале оказался. И не успел подумать, во что бы его преобразить, как скала под ногами содрогнулась, Лапин отпрыгнул. Раздался оглушительный грохот. В глубине кратера вспух огромный черно-багровый клуб, гора заходила ходуном, опора под ногами исчезла, и Лапин провалился в бездну навстречу вздымающемуся дымному шару. Он попытался превратить падение в полет, он напряг все силы, но вулкан всасывал его. Отступить! Как бы половчее отступить! Мимо него, лопаясь на лету, с отвратительным треском неслись вверх дымящиеся комья. И Лапин прикинулся таким комом, ударная волна шибанула его снизу, подбросила. Беспорядочно крутясь, почти теряя сознание, Лапин летел и сам не знал, куда летит — вверх или вниз, пока его снова не ослепило солнце. Пронесло! Грузно плюхнувшись на склон, Лапин припал к нему, а рядом и на него начали валиться обжигающие тяжелые обломки скал. Долго ли, коротко — Лапин не считал, но, когда все это прекратилось, он выбрался из-под нагромоздившейся кучи и поднялся к краю кратера. От его трудов ничего не осталось. Из кратера столбом валил черный горячий пепел.

Лапин стал терпеливо укрощать вулкан, но это оказалось не так просто сделать. Черные фонтаны колебались, падали, но тут же вздымались вновь. Стена пепла редела и вновь сплачивалась. Камни подпрыгивали. Вулкан судорожно приподнимался и оседал. Уняв наконец разошедшуюся гору, Лапин долго отдыхал. Потом он вновь взялся за дело, но ни вторая, ни третья попытки справиться с вулканом Лапину тоже не удались. Вулкан сметал все, что он успевал сделать.

На четвертый раз, когда он уже порядком устал, его захлестнул-таки лавовый поток. И тысячу лет ему пришлось бы пролежать в душной и узкой щели. Он был медленно растущим кристалликом серы. Когда жар спал настолько, что он смог двигаться, ему пришлось стать еще меньше и пробираться наружу по узким трещинкам в непроглядной горячей тьме, отчаянно угадывая направление.

Едва выбравшись на поверхность и снова увидев над собой бледно-голубое небо с розовыми облачками — значит, все начиналось сначала, — Лапин опрометью нырнул обратно. Прямо на него опрокидывалась исполинская черная стена. Его ударило в плечо, отшвырнуло. Каменный вал пронесся над ним, и все снова затихло. И, не успев еще встать на ноги. Лапин сообразил, что это никакой не обвал, а попросту маленький камушек. И все же он в миллионы раз больше Лапина. Неужели он стал таким крохотным, таким беззащитным? Ну, это мы сейчас исправим!

И, снова выбравшись на поверхность, Лапин начал расти. Сначала дело шло очень медленно и все вокруг как было, тек и оставалось, только дни и ночи бешено сменяли друг друга. Но вдруг Лапин понял, что достиг уже своего роста.

Когда он уверился в этом, он был уже гораздо выше. Он был уже так огромен, что в два шага мог бы дойти до края кратера. А когда он осознал это, кратер оказался дымящейся ямой на вершине холма. И перешагнуть через нее не стоило никакого труда. Лапин нагнулся, поднял большой камень и метнул в кратер. Вулкан громыхнул в ответ, но это было уже совсем не так страшно, как раньше. Лапин сбил лавовый поток носком ботинка и сбросил в океан. Вода зашипела. А Лапин продолжал расти. Если он станет втрое — вчетверо выше вулкана, будет совсем другой разговор.

Облака были Лапину по пояс, когда он почувствовал резкое головокружение и удушье. Черт! Он совсем забыл. Он же дорос до стратосферы! Лапин присел на корточки и набрал полные легкие воздуха. Рост все еще продолжался, хотя смысла в этом уже не было. Останавливаться пришлось долго. Он успел еще подрасти настолько, что пришлось сойти с вулкана и стать в океан. Океан оказался в этом месте ему по щиколотки. Стоять согнувшись было неудобно, но не хотелось и уменьшаться. И Лапин опустился на колени. Все-таки голова его была намного выше облаков, и дышать было тяжело. Тогда он опустился на четвереньки и внезапно оказался лицом к лицу с противником. Вулкан стал чем-то вроде большой дымящейся кучи, возвышавшейся у него перед носом. По склонам текли потоки лавы, но сковырнуть их теперь Лапин мог одним пальцем.

Отсюда, с высоты, Лапин заглянул в жерло вулкана и попытался разглядеть «свой» уступ. Он его разглядел, хотя это наверняка был не тот. Он был такой маленький. Лапин представил себе, как он стоит на нем, упершись носом в скалу, такой взъерошенный и неуверенный, и ему стало смешно. Вулкан ответил могучим плевком огня. И тогда, повинуясь внезапному наитию, Лапин зачерпнул рукой воду из океана и плеснул ее прямо в воспаленное жерло.

Вулкан поперхнулся, зашипел и чихнул обжигающим паром. Лапин плеснул еще и еще, вулкан затрясся, забулькал, раскашлялся, потом резко хлопнул, окутался плотным белым облаком и брызнул Лапину в лицо жгучей базальтовой крошкой. Лапин зажмурился, помотал головой, плеснул в вулкан еще пригоршню воды, опустил лицо в воду и услышал гулкий удар. По голове больно стегнуло. Лапин отпрянул, вытер глаза и увидел, что вулкан взорвался. Вершину срезало наискось, из кратера, мешаясь, валил желтый, черный и белый дым. В недрах горы что-то отрывисто стучало и дергалось.

«Ах ты вот как!» — подумал Лапин и снова зачерпнул воды. Радостное возбуждение, охватившее его поначалу, прошло. По-прежнему стоя коленями на океанском дне, пригнувшись почти к самым волнам и упираясь в дно правой ладонью, он размеренно черпал левой рукой воду и поливал вулкан, злорадно повторяя про себя: «Ах ты вот как! Ах ты вот как!».

Вулкан, казалось, сдался. Он уже не содрогался, не пыхтел — он только дымился. В одном месте склон встопорщился огромным куском каменной скорлупы. Лапин отковырнул ее. Под ней открылась раскаленная добела жижа. «Aгa!» — сказал Лапин. Орудуя каменной пластиной как скребком, Лапин стал вычерпывать эту жижу и швырять куда попало: в океан, в мировое пространство! В носу чесалось, жижа быстро стыла и прилипала к скребку колючими комьями. По-прежнему была свободна только одна рука. Ноги озябли в холодной воде, колени ныли от острых камней на дне. Да не камней, а гор! Затылок и волосы то жгло нестерпимым зноем, то студило стратосферным холодом. Дни сменяли ночи, но Лапин этого не замечал. Он забыл о терфакте, о прекрасном мире, который должен был построить, — он добивал вулкан.

Глаза заливал пот. Лапин остановился, отер лоб тыльной стороной ладони и поглядел на врага. Очень захотелось запустить руку в кратер поглубже, нащупать и вырвать из глубины раскаленный корень. Или нажать на гору ногой и сдвинуть ее целиком. Если набрать полные легкие воздуха, сесть и опереться на руки, это можно будет сделать. Лапин уже приглядел, куда бы нажать пяткой, как вдруг вулкан громыхнул и снова окутался дымом. Из дыры, которую Лапин только что расковырял, фонтаном брызнула огненная кашица. Трещина рассекла гору пополам, добежала до океана. Лапин еле успел прикрыть лицо ладонью, как что-то с громовым треском лопнуло, снова стегнули по телу обломки. Еще удар, еще — и все стихло. Задыхаясь и щурясь от едкого дыма, Лапин пригнулся к самой воде и всей рукой толкнул ее прямо на вулкан. Что-то слабо зашипело и смолкло. Больно жгло руки, плечи и шею, в кровь исцарапанные осколками и обрызганные морской водой. Уши словно ватой заткнуло, в них плыл колеблющийся звон.

Дым и пар медленно рассеивались, и Лапин наконец увидел, что с вулканом покончено. Гора раскололась на три глыбы, между которыми еще раскачивался только что наполнившийся узкий залив, расширяющийся на месте бывшего кратера. К отвесным смолисто блестящим скалам льнули огромные хлопья лопающейся пены.

«Порядок!» — подумал Лапин. Он тут же вспомнил, что делать дальше, наполовину выкарабкался на берег, лег, перевернулся на спину и увидел небо. В небе сияла тонкая дуга радуги. Ожоги и царапины саднило, но радуга была прекрасна. Она поднималась все выше и выше, отступала все дальше и дальше, и Лапин понял, что начинает уменьшаться, постепенно разрушенная гора стала вздыматься над мим. Он стал, по его соображениям, почти нормального роста, огляделся вокруг, и у него дух захватило от размеров катастрофы, которую он произвел. Вокруг в сернистом дыму высились беспорядочные груды камней, шипели и пенились горячие потоки, в вдали глухо ревел океан, превратившийся в могучую растревоженную стихию. И все-таки Лапин был еще настолько громаден, что положил руку на иззубренный теплый хребет и ласково провел по нему кончиками пальцев.

«Ничего, малыш! Сейчас, сейчас!» — проговорил он, словно эта исковерканная гора и впрямь была малышом…

Лапин сел, наметил глазом линию вечных снегов и стал покрывать острые вершины белыми снеговыми шапками. Мир слушался беспрекословно, и Лапин почувствовал, как его охватывает лихорадочное торжество. Но работы было еще очень много, до красот было далеко, и Лапин, успокаивая себя, нарочито не спеша, принялся заполнять приглянувшееся ущелье голубой лентой ледника.

* * *

— Ну, силен парень! — бормотал ассистент, склонившись над Лапиным и осторожно отделяя от его головы помертвевшие присоски шлема. — Не больно?

— Не больно, — сказал Лапин. — Сколько получилось?

— Отлично. Четыреста двадцать три миллиграмма.

Ассистент подвел к его глазам окуляр на гибком стебле. Лапин заглянул в окуляр и увидел на ярко-голубом фоне висящую в магнитной бутылке переливающуюся светлую каплю. Поверхность ее дрожала, рябила, по ней ходили беспокойные вихри. Капле было тесно в невидимых плотных магнитных сетях.

— Левосторонний, — сказал кто-то у него над ухом.

— Я левша, — сказал Лапин, откидываясь от окуляра.

В боксе было еще трое кроме ассистента. В одном из них Лапин узнал директора комплекса.

Лапину захотелось насмешить всех и рассказать, как он дома тренировался на процесс, витая в небесах и тем временем приготовляя яичницу на завтрак. Но держать голову на весу почему-то было очень тяжело. Все тело было налито чугунной усталостью. Лапин осторожно ослабил шейные мускулы и с наслаждением почувствовал затылком мягчайшую, как ему показалось, спинку кресла. Закрыл глаза и уснул.

Дата добавления: 2015-07-19