Президент Рональд Рейган. Хейг, со всей серьезностью предложил встречу в июне во время специальной сессии

Хейг, со всей серьезностью предложил встречу в июне во время специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Рейган в принципе согласен с мнением Брежнева, что встреча должна быть тщательно подготовлена, что она требует времени и обдумывания. Однако, предлагая встречу в июне, Рейган исходил из того, что она и не могла иметь фундаментального значения из-за краткости времени, их беседа была бы полезной с точки зрения взаимного знакомства и подготовки затем уже более обстоятельной встречи. Повторяю, заключил Хейг, Рейган в любом случае не против полномасштабной встречи с Брежневым позже.

Я спросил Хейга, можно ли тогда считать, что в принципе октябрь приемлем для президента, как это было ранее упомянуто Брежневым.

Хейг уклонился от прямого ответа, сказав, что встреча потребует, конеч­но, серьезной подготовки и предварительного обсуждения ряда вопросов.

9 мая Рейган выступил в городе Юрика (штат Иллинойс) с большой речью, в которой он изложил новые американские предложения по ограни­чению стратегических вооружений.

Хотя речь по тону была несколько смягчена с учетом массового движе­ния против ядерного оружия и подавалась как стремление добиваться на переговорах с СССР сокращения стратегических вооружений, фактически никаких принципиальных изменений в существе позиции администрации не произошло. Предложения Рейгана носили односторонний характер, были явно направлены на подрыв ракетно-ядерной мощи СССР. Реализация этих предложений привела бы к тому, что в составе стратегических сил США оказалось бы примерно в 1,5 раза больше носителей, чем у СССР. По числу же ядерных зарядов на таких носителях США получили бы трехкратное превосходство над Советским Союзом. Одновременно предложения никак не затрагивали далеко идущие планы ядерного перевооружения США и факти­чески развивали бы гонку стратегических вооружений в направлении, наиболее выгодном для США.

Показательно, что одновременно администрация Рейгана занималась разработкой разных планов ведения ядерной войны. Меньше чем через месяц в дополнение к унаследованной от Картера концепции „ограниченной войны" появилась президентская директива № 32, исходившая из возмож­ности „затяжной" ядерной войны с Советским Союзом, в которой США „должны одержать верх".

Речь Рейгана, разрекламированная в США, разумеется, привлекала внимание советского руководства и вызвала у него крайне негативную реакцию.

12 мая Громыко, Устинов, Андропов направили в Политбюро совмест­ную записку, в которой содержалась политическая и военная оценка речи Рейгана, его общей политики в отношении СССР. Эта записка четко отра­жала внешнеполитический настрой основного ядра кремлевского руковод­ства в этот период.

Авторы записки оценивали речь Рейгана следующим образом:

1. Главный смысл речи Рейгана состоит в том, чтобы создать пропагандистское прикрытие для агрессивной милитаристской политики США, их курса на ломку сложившегося между СССР и США, в целом между странами Варшавского договора и странами НАТО примерного равновесия сил. Иными словами, содержащаяся в речи некоторая доза миролюбивой риторики лишь служит маскировкой для того же курса на достижение военного превосходства США над СССР. Делается откровенная заявка на то, что США должны быть доминирующей военной державой.

СУГУБО ДОВЕРИТЕЛЬНО

2. Наиболее четко эта установка проявляется в подходе Рейгана к проблеме
ограничения и сокращения стратегических вооружений.

а) Его предложения однозначно направлены на то, чтобы подрубить основу
нашей стратегической мощи - межконтинентальные ракеты наземного базирования,
особенно наши тяжелые МБР. Ими предусматривается прежде всего резкое
сокращение общего числа боеголовок на МБР наземного базирования.

б) В предлагаемой Рейганом схеме вообще обходится вопрос о крылатых ракетах
большой дальности, будь то наземного, морского или воздушного базирования, на
которые США сейчас делают особую ставку.

в) Возможность какого-то ограничения стратегической авиации, где США имеют
значительное преимущество, лишь подразумевается, и то на втором этапе, когда
наши МБР уже были бы существенно сокращены.

г) Соответствующие ядерные вооружения Англии и Франции по-прежнему
вообще никак не учитываются.

3. Такой же односторонний подход, как явствует из речи Рейгана, сохраняется и в
отношении переговоров по ядерным средствам средней дальности в Европе. Здесь
Рейган остается на позициях своего так называемого „нулевого варианта",
предусматривающего полную ликвидацию всех советских ракет средней дальности
при сохранении американских ядерных средств передового базирования, а также
английских и французских вооружений.

4. Речь Рейгана выходит далеко за рамки проблемы ограничения вооружений и
носит характер общеполитического заявления по вопросам отношений с СССР. Она
пропитана грубой концентрированной враждебностью к СССР, к социализму.

5. В целом в речи нет никаких признаков готовности вести дела с СССР на
равных или для начала хотя бы к созданию атмосферы, более или менее
благоприятствующей нормализации отношений с нами.

Наоборот, в речи господствует тот мотив, что СССР должен быть оттеснен с занимаемых им позиций на международной арене и фактически перестать быть великой мировой державой. Такой статус Рейган хотел бы оставить только за США.

6. Что касается выраженного Рейганом согласия приступить, наконец к
переговорам с нами по вопросам ограничения стратегических вооружений, то сам по
себе этот факт имеет положительное значение как показатель действенности наших
усилий в этом направлении и роста антивоенных настроений в США и Западной
Европе.

Предлагаемые сроки и место начала переговоров - конец июля в Женеве -можно принять.

После обсуждения этой записки на заседании Политбюро было решено, что ее положения должны служить „нашей направляющей линией в связи с выступлением президента Рейгана 9 мая 1982 года".

Одновременно решено было дать ответ на сделанное мне Хейгом, по поручению президента, разъяснение по вопросу о встрече на высшем уровне. 25 мая я сообщил Стесселу, что в Москве приняли к сведению разъяснение Хейга. Как понимает советское руководство, президент Рейган также считает целесообразным проведение обстоятельной, полномасштабной, тщательно подготовленной встречи. Соображения советской стороны на­счет места и времени такой встречи американской стороне известны, так что следующее слово за ней.

Стессел сказал, что они сейчас рассматривают эти соображения. Тем временем Хейг приветствовал бы встречу с Громыко во время специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Я заявил ему, что советская сторона не может согласиться с утвержде­ниями, будто бы предложения США по существу проблемы ОСВ, как они изложены в речи президента 9 мая, носят реалистический характер и годны как предмет переговоров. Он ответил лишь, что американская сторона готова „очень внимательно" рассмотреть все предложения, которые внесет на переговорах СССР.

Мы предложили начать переговоры 29 июня. Делегацию СССР возглавил посол В.Карпов. Американскую делегацию - генерал Роуни.

Однако эти переговоры быстро зашли в тупик. Советская сторона стре­милась строить новое соглашение по ограничению стратегических вооруже­ний на основе соглашения по ОСВ-2. Она пыталась, по существу, догово­риться о соглашении по ОСВ-3 путем существенных сокращений уровней ОСВ-2. Администрация Рейгана сознательно игнорировала ограничения, установленные договором об ОСВ-2 и явившиеся результатом трудных семилетних переговоров. США настаивали на более глубоких сокращениях, хотя и при формально равных общих уровнях, но составленных таким образом, что они подрывали сердцевину советских стратегических сил, ибо требовали сокращения двух третей советских тяжелых ракет. Больше того, продолжалась бы планировавшаяся радикальная модернизация американ­ских стратегических сил (бомбардировщик „Б-1", более мощные ракеты „МХ" с разделяющимися боеголовками, новые подводные лодки класса „Огайо" и т. п.).

Хотя впоследствии обе стороны и вносили некоторые изменения в свои позиции, но разрыв между ними не уменьшался.

Отставка Хейга

В пятницу вечером, 25 июня, я встретился с Хейгом для передачи послания Брежнева Рейгану. Оно касалось продолжавшихся военных акций Израиля в Ливане.

Наша встреча состоялась в необычных условиях: спустя три часа после того, как Рейган объявил о принятии им отставки Хейга, и спустя час после заявления самого Хейга на пресс-конференции о своей отставке.

Надо сказать, что, как только получил указание из Москвы передать послание Брежнева, я, как обычно, сразу связался с Хейгом, который и назначил мне встречу с ним в тот же день, к вечеру. Судя по всему, в момент нашей утренней договоренности о встрече вопрос об отставке Хейга не стоял. Она последовала - по времени - после заседания днем в Белом доме Совета национальной безопасности, на котором были и Рейган, и Хейг, и основные помощники президента.

Однако Хейг не стал отменять встречу со мной.

Когда я вошел к нему, он был сильно возбужден.

Я передал ему послание Брежнева, в нем содержался призыв к США при­нять „необходимые меры, чтобы образумить Тель-Авив, заставить его встать на путь выполнения решений Совета Безопасности ООН". Хейг огра­ничился словами, что перешлет это послание президенту, который отбыл на отдых в Кэмп-Дэвид. Он был явно не расположен обсуждать деловые вопросы.

Затем он стал подробно говорить о причинах своей отставки, когда я поинтересовался, чем было вызвано это его неожиданное решение (встреча с ним была на этот раз один на один).

СУГУБО ДОВЕРИТЕЛЬНО

Хейг сказал, что решение подать в отставку он принял сам. Оно давно зрело у него, и сегодня он заявил об этом президенту (последний, видимо, неожиданно для Хейга согласился).

Свое решение Хейг объяснил, во-первых, усиливающимися расхожде­ниями с Рейганом и его ближайшим (калифорнийским) окружением в Белом доме по разным вопросам внешней политики США. В их числе он назвал отношения между Востоком и Западом, Югом и Севером, предстоящие переговоры между СССР и США по сокращению стратегических вооруже­ний, отдельные аспекты политики на Ближнем Востоке. Он однако, не уточнял, в чем конкретно заключались эти расхождения, заметив лишь, что в отношении американской позиции на открывающихся переговорах по стратегическим вооружениям ему пришлось выдержать длительный бой с „невеждами и саботажниками", которые отстаивали совершенно бесперспективную позицию. Сейчас эта позиция благодаря его усилиям ближе к реальной действительности, чем настаивали многие советники президента (можно себе представить, какова была их позиция, если даже Хейг считал ее неприемлемой).

Во-вторых, продолжал он, мне надоели постоянные подсиживания и дис­кредитирующие меня „утечки" в прессу одиозной информации, чем постоян­но занимались ближайшие помощники президента, эти „пигмеи во внешней политике, но мастера закулисных интриг". Кроме того, они собирали всякого рода слухи и сплетни о якобы стремлении Хейга выставлять себя, а не президента в роли истинного руководителя внешней политики США. По его словам, они постоянно нашептывали президенту, что он готовится выставить свою кандидатуру на пост президента в 1984 году в противовес Рейгану, если тот решит баллотироваться вторично.

Хейг сказал, что у него не было таких намерений, но Рейган, видимо, верил всем этим наветам. Короче, заметил он, стало трудно иметь непосред­ственные и хорошие личные отношения с президентом, что необходимо для госсекретаря в плане уверенного ведения внешнеполитических сил.

На его место помощники президента предлагали министра обороны Уайнбергера, постоянного представителя США при ООН Джин Киркпатрик и даже Ростоу, руководителя Агентства по контролю над вооружениями и разоружению. („Нужно быть совсем сумасшедшим, чтобы предлагать подобные кандидатуры", - заметил Хейг.)

Однако, в конце концов, Рейган, по словам Хейга, сделал неплохой вы­бор, остановившись на Шульце. Хейг назвал Шульца своим старым другом, который имеет опыт в международных делах, а главное - далек от фантазирования и поспешной импровизации ради какого-то дешевого внешнего эффекта. Правда, он немного тяжелодум, но это тоже неплохо.

Продолжая, Хейг заявил, что крайне правые круги в США, составля­ющие основную опору нынешней администрации, всерьез считают его, Хейга, чуть ли не „голубем" во внешней политике, хотя это и звучит как шутка. С несколько большим основанием, чем меня, так можно было бы, пожалуй, назвать Шульца, хотя это тоже относительно, добавил Хейг.

В области советско-американских отношений Шульц, который был в СССР и лично знает немало советских деятелей, будет, по мнению Хейга, выражать умеренные взгляды внутри администрации. Во всяком случае, экстремизмом он никогда не отличался. Правда, Шульц очень осторожный человек и, не получив предварительного согласия президента, особенно в делах с СССР, сам ничего не будет делать.

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД РЕЙГАН

Уход Хейга в отставку не вызвал сожаления в Москве. С его именем не было связано ничего позитивного в наших отношениях. Даже на посту гос­секретаря по своему характеру и мышлению он оставался больше военным, чем дипломатом. Психология конфронтации, а не поиск компромисса, определяла его подход к различным международным вопросам. Впрочем, все это отвечало общему духу всей администрации Рейгана в тот период.

Тем временем возникли новые осложнения, на этот раз на Ближнем Востоке. 7 июля я вручил и.о. госсекретаря Стесселу для президента Рейгана текст еще одного послания Брежнева по Ближнему Востоку в связи с обострившейся обстановкой в Ливане, и особенно в Бейруте. Он призывал США сделать все от них зависящее, чтобы добиться прекращения огня и чтобы миссия американского эмиссара на Ближнем Востоке больше не служила ширмой для продолжения агрессии Израиля.

Однако подробного обсуждения этой проблемы не последовало. Вообще в период президентства Рейгана между Москвой и Вашингтоном не было серьезных дискуссий по Ближнему Востоку, хотя там и происходили такие события, как вторжение Израиля в Ливан. Обе стороны вообще не обменивались мнениями по ближневосточным делам. Белый дом четко сформулировал свой подход: позиции обеих столиц резко расходятся, что не дает оснований ожидать какой-либо договоренности.

В связи с моим отъездом в отпуск я встретился 9 июля со Стесселом. При обсуждении перспективы наших отношений при администрации Рейгана Стессел вновь дал понять, что каких-либо существенных сдвигов в ближай­шем будущем ожидать не следует. Белый дом фактически не заинтересован в договоренностях и соглашениях, хотя бы для улучшения климата в отношениях с СССР.

Рейган, по словам Стессела, не очень-то воспринимает доводы, основанные на дипломатическом опыте. Он считает, что надо во что бы то ни стало добиваться того, что выгодно в первую очередь США, не обязательно что-то давая взамен оппоненту. Поэтому он считает, например, что СССР должен пойти на значительно большие сокращения ядерных вооружений (в компонентах, где у советской стороны есть преимущество), так как СССР, по его убеждению, больше заинтересован в таком соглашении с США. Соответственно он отвергает мысль о какой-либо „ком­пенсации" СССР взамен его уступок.

Оценивая общий настрой президента, Стессел заметил от себя лично, что вопрос о встрече на высшем уровне более реально может стоять лишь в следующем году. Никак не раньше.

Новый госсекретарь Шульц

Стессел дал в целом достаточно позитивную оценку новому гос­секретарю Шулыгу, как человеку, хотя и консервативному и довольно упрямому, но не очень обремененному воинствующими идеологическими штампами.

Что же касается возможного влияния Шульца на внешнюю политику США, Стессел заметил, что это зависит от способности Шульца войти в ближайшее окружение Рейгана, ибо это окружение „очень трудно пробить", чтобы „дать ход мыслям и идеям, которые не совпадают с уже укоренив­шимися там". В отличие от Хейга Шульц обладает еще одним преимущест-

СУГУБО

доверительно

вом: он не будет претендовать публично на особые права в области внешней политики.

Признаться, вначале - в первый период его деятельности - мне не очень нравилась чрезмерная осторожность нового госсекретаря, его медлитель­ность. Эти качества особенно проявлялись в различных вопросах разоруже­ния, в переговорах по этим проблемам, которые он вначале, видимо, недостаточно хорошо знал, а главное, не имел полномочий для поисков договоренностей. Казалось, что он тянул время. Настораживало и его заведомое нежелание в отличие, например, от Киссинджера активно задействовать конфиденциальный канал, хотя он и был готов порой поговорить на эту тему. Его сдержанность подчас затрудняла выяснение намерений администрации. Журналисты даже дали ему кличку „Сфинкс", так как от него было трудно добиться чего-либо. Не исключал он и поддержку внешней политики силовыми методами. Он прямо заявил, что сила и дипломатия не являются альтернативами друг друга, а должны всегда быть в полном взаимодействии. В этом Шульц был правоверным представи­телем рейгановской администрации.

Однако постепенно мое мнение о Шульце менялось к лучшему, я видел в нем делового и умного человека, хотя и достаточно консервативного. Ему пришлось потратить много времени на борьбу с теми, кто пытался в обход его контролировать внешнюю политику и дипломатию США. Он защищал свои права в этой области от посягательств Уайнбергера и четырех последующих помощников президента по национальной безопасности -Кларка, Макфарлейна, Пойндекстера и Карлуччи. Да и Рейган под их влиянием подчас обходил своего госсекретаря, сообщая ему в последний момент о принятых важных решениях, как, например, о программе „стратегической оборонной инициативы". Мемуары Шульца - довольно красноречивое свидетельство на этот счет.

В целом, анализируя деятельность Шульца в первые годы и сложную внутреннюю обстановку интриг и борьбы в ближайшем окружении президента, невольно приходишь к выводу, что он вряд ли мог тогда действовать по-другому, если хотел остаться на своем посту, и не просто остаться, но и исподволь проводить в жизнь свои взгляды и убеждения, в том числе и в плане выправления отношений с Советским Союзом. Думаю, что он сыграл немалую роль в постепенной эволюции взглядов и самого Рейгана на этот счет.

После возвращения из летнего отпуска в сентябре я впервые встретился с новым госсекретарем Шульцем.

Он начал беседу с размышлений о том, как лучше провести соответст­вующие беседы с Громыко в период работы Генеральной Ассамблеи ООН. По его мнению, не следовало пытаться сразу объять слишком широкий круг вопросов. Надо посмотреть, что же можно сделать для более благоприят­ного исхода встречи министров, сказал он. Что именно? Я и сам пока не знаю, но буду думать, если и у советского министра нет возражений против такого подхода.

Я ответил, что доложу Громыко, который прилетает в Нью-Йорк, но уверен, что он также будет против пропагандистских подходов.

По ходу беседы Шульц вспоминал свою поездку в Москву, встречи с Брежневым, Патоличевым, Алхимовым, которые я ему организовал, когда он был министром торговли. Рассказал о своей рыбалке на Черном море, в районе Сочи.

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД РЕЙГАН

В целом Шульц внешне держался достаточно непринужденно, избегал каких-либо острых или резких выражений, что нередко было присуще Хейгу. Однако существа каких-либо внешнеполитических вопросов он не затрагивал, предпочитая вести общий разговор.

Когда Громыко прибыл в Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, у него состоялись две встречи с Шульцем (28 сентября и 4 октября).

Министры обсудили широкий круг проблем, но какого-либо заметного продвижения не было отмечено, хотя обсуждение проходило - в отличие от бесед с Хейгом - в более спокойной, деловой обстановке. Министры согла­сились, что надо продолжать обмен мнениями на более регулярной основе.

Как и в предшествующий год, президент Рейган не проявил желания встретиться с Громыко и пригласить его в Вашингтон, как это обычно делали другие президенты США.

26 октября я, сославшись на поручение Москвы, информировал Иглбергера о том, что в СССР в пределах его национальной территории был проведен первый пуск легкой межконтинентальной баллистической ракеты „РС-22" нового типа. Сказал, что такая информация представляется нами в качестве „жеста доброй воли".

Поблагодарив, Иглбергер отметил, что советская сторона действительно проявляет добрую волю, информируя о запуске, хотя она не была обязана делать это. Американская сторона ценит этот жест.

Через день на небольшом приеме в госдепартаменте ко мне подошел Шульц и сказал, что хотел лично передать в Москву, что администрация высоко ценит жест доброй воли советской стороны, которая информировала Вашингтон о запуске ракеты „РС-22".

Как бы демонстрируя ответную добрую волю, Шульц сказал, что он только что санкционировал возобновление переговоров с советской сторо­ной по консульским вопросам, а также даты предлагаемых взаимных консультаций по вопросам нераспространения ядерного оружия (14-15 де­кабря в Вашингтоне) и продолжения обмена мнениями по югу Африки (1 декабря в Москве).

Я получаю высшую гражданскую награду

Рано утром 4 ноября меня разбудил заведующий шифровальным отде­лом посольства и торжественно вручил личную телеграмму Брежнева.

В телеграмме сообщалось о присвоении мне звания Героя Социалисти­ческого Труда с вручением золотой медали „Серп и молот" и о поздравле­ниях советского руководства в связи с наградой. Я оказался первым и единственным послом за. всю историю советской дипломатической службы, который был удостоен этой высшей гражданской награды.

Конечно, все это было чертовски приятно, но, признаться, и крайне неожиданно для меня. Дело в том, что высокие правительственные награждения обычно приурочивались либо к торжественным государст­венным праздникам, либо ко дню рождения, или же к подписанию важных международных договоров. Однако ни того, ни другого повода в этом случае не было. Я не знаю, что конкретно явилось толчком для принятия тогда такого решения.

Громыко,, которого я спросил об этом при встрече через некоторое время, сказал, что советское руководство просто решило отметить мою

СУГУБО ДОВЕРИТЕЛЬНО

многолетнюю работу в качестве посла в весьма непростых условиях наших сложных взаимоотношений с Соединенными Штатами Америки.

Я получил немало поздравительных телеграмм от государственных и общественных деятелей нашей страны, друзей, коллег, знакомых и родных. Был устроен хороший товарищеский ужин в посольстве, чтобы отметить это событие вместе с моими товарищами по работе. В целом все это оставило приятные воспоминания.

Кончина Брежнева. Ю.Андропов - новый Генеральный секретарь

На смерть Брежнева (10 ноября) администрация среагировала быстро. Уже на следующий день мне позвонил Кларк, помощник президента по национальной безопасности, и передал соболезнования Рейгана. Он сказал, что президент пошлет высокопоставленную правительственную делегацию США на похороны Брежнева. В состав ее войдут: Буш, Шульц, посол Хартман.

Кларк сказал также, что президент приедет утром в посольство и распишется в книге соболезнований.

13 ноября, в субботу, в 10 часов утра в наше посольство приехал Рейган, чтобы расписаться в книге соболезнований по поводу кончины Брежнева. Президент сделал следующую запись: „Я выражаю соболезнование семье президента Брежнева и народу Советского Союза.

Пусть наши два народа живут совместно в мире на этой планете".

Президент заметно волновался и даже дважды в своей записи повторил одно и то же слово.

В последовавшей краткой беседе он еще раз просил передать в Москву его искренние сожаление и соболезнования.

Президенту, который впервые был в нашем посольстве, я показал помещение посольства, где ранее встречались вместе Никсон и Брежнев и где, в частности, был дан тогда официальный обед в честь президента США.

Рейган с большим интересом осмотрел помещение и соответствующие фотографии, заметив, что он надеется побывать у нас в посольстве еще раз, но при более счастливых обстоятельствах.

Надо сказать, что вначале Рейган - когда вошел в посольство - держался очень скованно и настороженно (куда попал?!), ло к концу своего визита как-то „отошел" и стал беседовать более раскованно и даже дружественно.

Президента сопровождали Кларк и его ближайший личный помощник, заместитель руководителя аппарата Белого дома Дивер.

12 ноября КХАндропов стал Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Мне приходилось по делам службы нередко общаться с Андроповым и когда он был еще председателем КГБ (т. е. руководил и внешней разведкой), и когда стал Генеральным секретарем.

Андропов знал внешнеполитические проблемы не хуже Громыко, но превосходил его в знании их внутриполитических аспектов, таких, как проблема диссидентов, эмиграция из СССР, реакция за рубежом на эти специфические вопросы. Громыко фактически отмахивался от них, а Андропов занимался ими вплотную, определяя, как правило, курс руко­водства страны в этой области.

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Андропов был противоречивой личностью. Его позиция по эмиграции евреев не определялась антисемитизмом. Среди его сотрудников было немало евреев. Я никогда не слышал от него антиеврейских шуток или анекдотов (чего не скажешь о некотрых других членах Политбюро). Он не прочь был порой высказывать в беседах даже либеральные взгляды. Вместе с тем это был убежденный противник диссидентского движения в СССР, считавший, что оно приносит значительный вред не только внутри страны, но и особенно нашим отношениям с внешним миром. А реакцию этого мира он, будучи главой внешнеполитической разведки, знал лучше других советских руководителей.

Именно Андропов был инициатором высылки академика Сахарова в город Горький. Я случайно присутствовал на заседании Политбюро, когда там обсуждался вопрос о Сахарове (меня вызвали по другому вопросу). Основной аргумент Андропова сводился к тому, что Сахаров стал причиной непрерывных антисоветских кампаний за рубежом и что его надо лишить всяких контактов с иностранцами, выслав его в какой-либо закрытый для них город. Правда, когда большинство членов Политбюро стало называть различные сибирские города, Андропов сам назвал Горький, сославшись на то, что климат там мало отличается от московского, а именно на этом настаивали врачи академика.

В вопросах внешней политики он занимал позиции, близкие к позициям Громыко. Они оба нередко совместно обращались с докладными записками в Политбюро по различным внешнеполитическим вопросам, которые обычно получали одобрение остальных членов Политбюро. К ним нередко присоединялся и влиятельный министр обороны Устинов. Вместе они составляли в Политбюро ядро, которое определяло фактически внешнепо­литический курс.

Наконец, у Андропова был большой опыт работы в Центральном Комитете, и - что было важно - он" пользовался поддержкой аппарата партии. Все это наряду с детальным знанием обстановки внутри СССР выделяло его среди других членов советского руководства, хотя он держался достаточно ровно со всеми.

Андропов постоянно интересовался состоянием наших отношений с США. Когда я приезжал в Москву в командировки, он обязательно приглашал меня к себе для бесед наедине. Его интересовало все: политика, экономика, культура, общественная жизнь страны и особенно элита Америки и официального Вашингтона. Андропов, как и Громыко, в отличие от эмоционального Устинова не был сторонником кон­фронтации с США, но считал Рейгана опасным человеком, который может своими действиями вызвать военный конфликт между США и СССР.

Отсюда постоянная личная настороженность Андропова в отношении Рейгана и поддержка им военной готовности СССР, хотя, думаю, что если бы конкретная международная обстановка это позволила, он пошел бы на серьезные договоренности с Вашингтоном, особенно в области ограничения ядерных вооружений. В этом отношении Андропов отчасти был похож на Горбачева, которому он протежировал. Оба они были по-своему „интеллектуалами" среди высшего партийного руководства. Однако инди­видуальным качествам Андропова как руководителя страны и партии не суждено было полностью проявиться ввиду его недолгого пребывания у власти.

СУГУБО ДОВЕРИТЕЛЬНО

О советских разведслужбах

Мне вспоминается один разговор с Андроповым, когда он еще возглавлял КГБ. Как-то он поинтересовался, почему американцам сравнительно легко удается определить, кто из работающих в посольстве является сотрудником разведки.

Я откровенно сказал ему, что есть по крайней мере несколько внешних признаков, по которым это можно сделать.

- Какие же? - заинтересовался Андропов.

Я назвал. Во-первых, сотрудники КГБ живут в Вашингтоне в более дорогих квартирах, чем обычные сотрудники МИД, которые к тому же не устраивают у себя дома представительских мероприятий (им не дают для этого денег). Во-вторых, все сотрудники КГБ, включая тех, кто имеет небольшие дипломатические ранги, имеют свои автомашины (за счет КГБ). Сотрудники МИД, в том числе имеющие высокие ранги, пользуются машинами посольства „по вызову", у них нет прикрепленных машин (МИД не дает денег на эти цели). В-третьих, когда сотрудники посольства приглашают кого-либо из иностранцев на обед в ресторан, то дипломаты ограничены суммой расходов (не более 15-20 долларов), которые им оплачивает посольство. Сверх этой суммы они должны платить из своего кармана. Соответственно они проявляют определенную скромность в выборе ресторана и блюд. Сотрудники же КГБ этим не ограничены. Их расходы оплачиваются по предъявленному счету. В-четвертых, дипсостав в течение дня в основном находится на работе в посольстве, сотрудники же КГБ много времени проводят в городе. В-пятых, дипломаты известны сотрудникам госдепартамента по повседневным рабочим контактам с ними по тому кругу вопросов, по которым они специализируются. У сотрудников же КГБ нет такой специализации, их интересует „все". В-шестых, на производственных совещаниях всего дипломатического состава „диплома­ты" из КГБ в основном отмалчиваются, не участвуют в дискуссиях, что невольно выделяет их из общего состава.

Привел я еще несколько других примеров из этой области, по которым американским спецслужбам не так уж трудно было сделать свои заключения.

Андропов явно заинтересовался услышанным, сказав, что он обязатель­но над всем этим подумает.

Я не знаю всех деталей его раздумья, но вскоре были внесены определенные коррективы (без ссылок на него, но явно по его настоянию). Сотрудники МИД были во многом приравнены (за.счет госбюджета) к „дипломатам" из КГБ: по автомашинам, по более дорогим квартирам, по оплате обедов с иностранцами и т. п.

Многие эти вопросы послы, в том числе и я, давно и неоднократно ставили перед Громыко, -но он всегда отмахивался, ссылаясь на необходи­мость экономии валюты. Андропов же, видимо, настоял перед Политбюро, что такие вопросы заслуживают серьезного внимания.

Далеко не во всех советских посольствах, как уже рассказывалось, существовали нормальные отношения между послами и резидентами КГБ. Ненормальные отношения часто возникали из-за нездорового соперничества в том, что касается снабжения Москвы информацией; из-за несоответствия характеров, чванства и стремления показать в посольстве, кто из них является „настоящим боссом". В общем, все это не от большого ума. Порой

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Москва вынуждена была вмешиваться в эти дрязги и даже отзывать домой то одного, то другого.

У меня за все эти годы перебывало немало резидентов. Отношения со всеми складывались неплохие, ровные. Никаких столкновений не было. Сказывалось отчасти то, что меня достаточно хорошо знали в Москве, в высшем руководстве. К тому же сферы нашей деятельности были четко разграничены.

Но вернемся к событиям, связанным с приходом к власти Андропова.

В Москву для участия в похоронах Брежнева прибыла делегация США во главе с вице-президентом Бушем.

Андропов принял эту делегацию отдельно. Это была его первая встреча с высокими американскими должностными лицами. Главная мысль его высказываний - готовность к улучшению отношений между обеими странами. В детали он не входил: не было времени, да он и не хотел сразу же ставить конкретные проблемы.

После возвращения из Москвы госсекретарь Шульц сказал мне, что, конечно, за краткую встречу с Андроповым вряд ли можно было что-либо решить, тем не менее администрация считает важным сам факт установления первого личного контакта с новым Генеральным секретарем, за что администрация ему признательна.

Госсекретарь предложил мне встретиться через несколько дней вдвоем для неофициального обмена мнениями.

Беседы с Шульцем

Эта встреча состоялась 23 ноября. Госсекретарь пригласил меня на обед. Беседа проходила наедине в достаточно откровенной форме и касалась наших отношений.

Я поинтересовался у Шульца, какова была реакция Рейгана на встречу с Андроповым.

Шульц сказал, что президент уполномочил его передать Андропову, что он также серьезно настроен в пользу более конструктивных отношений с СССР и с советским руководством. Не скрывая, что он продолжает оставаться приверженцем идеи сильной в военном отношении Америки („г-н Андропов, как я понимаю, привержен аналогичной идее в отношении СССР"), Рейган в то же время готов искать по широкому спектру отношений те вопросы и области, обмен мнениями или переговоры по которым могут привести к более конструктивным отношениям.

Шульц уклонился, однако, от обсуждения конкретных вопросов, в частности, от переговоров по ядерным вооружениям. Он заявил, что важность и приоритетность вопросов, как их понимают стороны, далеко не всегда совпадают. Например, вопрос о правах человека. Мы понимаем аргументацию советской стороны о недопустимости вмешательства во внутренние дела. Но для администрации этот вопрос важен, пожалуй, не столько сам по себе, сколько по тому большому резонансу, который он вызывает в США. Этот вопрос несет большую внутриполитическую нагрузку. Рейган принял совет Никсона: в этом вопросе лучше придер­живаться негласного подхода. Шульц сказал далее, что в числе прочего они считали бы целесообразным держать открытым канал неоцифиаль-ной связи.

Дата добавления: 2015-07-19