Глава I. Нравоучение средневековой Руси (XI-XVII вв. )

НРАВОУЧЕНИЕ СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ (XI-XVII вв.)

§ 1. НРАВОУЧЕНИЕ КАК ВИД

ХРИСТИАНСКОГО УЧИТЕЛЬСТВА

Нравоучение есть своеобразная форма выражения этического начала в древнерусской культуре в условиях синкретизма христианского сознания. С нормативной стороны нравоучение можно рассматривать как своеобразное этическое предписание, имеющее конкретно-ситуативную и личностную направленность на основе запрещающего или разрешающего образца поведения. Традиционно нравоучение выступало в двух видах: "поучение словом", запечатленное в нравоучительной литературе, и "поучение делом", выступающее в форме непосредственного жизненного подвига, религиозно-нравственного подвижничества, имеющего свое литературное оформление в виде патериков или отечников - сборников нравоучительных рассказов о жизни христианских подвижников.

Нравоучение представляет собой ветвь христианского учительства в целом. Как отмечал А.С. Хомяков, христианское учительство не сводится только к толкованию Писания, к изучению богословия или проповеди, но включает в себя и поучение жизнью, делом. "Поучает не одно слово, но целая жизнь. Не признавать иного поучения, кроме логического поучения словом, - в этом и заключается рационализм" [1]. Христианское учительство исходит из предпосылки равноценности слова и дела, если они осенены Божественной благодатью. "Кто получил от Бога дар слова, тот учит словом; кому Бог не дал дара слова, тот поучает жизнью. Мученики, в минуту смерти возвещавшие, что страдания за истину Христову принимались ими с радостью, были поистине великими наставниками. Кто силою веры и любви приводит к Богу заблудшие души, тот приобретает учеников и становится учителем" [2].

1 Хомяков А.С. Соч.: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 49.

2 Там же. С. 51.

В условиях синкретизма религиозно-нравственного сознания этическая мысль развивается не в форме рационально-логической рефлексии нравственной жизни, т.е. выступает не только как "логическое поучение словом", но в виде "цельного" поучения, в котором слово и дело оказываются равноценными и неразрывно связанными. Этим и объясняется жанровое своеобразие нравоучительной литературы, в рамках которой слово имеет не понятийно-логическую, а "житийную" функцию, т.е. становится значимым только в контексте определенного поступка. В этом смысле средневековая этика опирается не на "моральный логос", а на "моральный этос" - нравственный опыт, запечатленный во всей полноте его вербальных и невербальных форм (жизненно-поведенческих, эстетических, духовно-религиозных и т.д.).

§ 2. ЭТИЧЕСКИЙ "НОМИНАЛИЗМ"

НРАВОУЧИТЕЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Нравоучительная литература - своеобразный вид духовной письменности, имеющей практическое, религиозно-нравственное назначение, связанное с назиданием в полезных правилах, наставлением в житейских делах, поучением в жизненной мудрости, обличением в грехах и пороках и т.н. В соответствие с этим нравоучительная литература максимально приближена к реальным жизненным ситуациям. Это находит свое выражение в таких жанрах нравоучительной литературы, как "Слова", "Поучения", "Послания", "Наставления", "Изречения" и т.п. Типичным примером нравоучительной литературы можно считать "Поучения" преподобного Феодосия Печерского (ок. 1036-1074), одного из основателей русского монашества и одного из первых духовно-нравственных писателей древней Руси. От Феодосия сохранилось несколько поучений к братии и два поучения к народу. Рассмотрим характерное их содержание. Поучения к братии сводятся к следующему: даются 1) увещания к добродетелям и подвигам - самоотверженной и деятельной любви к Богу, терпению и мужеству в перенесении монашеских подвигов, к непрестанному покаянию, изгнанию злых помыслов и достойному провождению поста; 2) дисциплинарные наставления о поведении во время богослужения и 3) обличения братии за недостаток смирения и послушания, за невоздержание и стяжание земных сокровищ и т.п. Поучения к народу носят мирской характер. Они направлены против общественных пороков и недостатков, вследствие чего содержат в себе обличения, вразумления и наставления. В числе пороков особому обличению предаются остатки язычества, пьянство, грабежи, своекорыстие, мздоимство, несоблюдение постов и т.п. [1]

1 См.: Труды отдела древнерусской литературы. Л; СПб., 1934-1994. Т. 1-45. Т. 5 С. 159-194.

Со временем характер нравоучительной литературы меняется: от простых нравственных изречений она эволюционирует к нравоучительным трактатам. К XV-XVI вв. в Словах и Посланиях все больше просматривается авторская позиция, в основе которой лежит определенный философский фундамент. Особенно характерны в этом отношении нравоучительные сочинения Нила Сорского (ок. 1433- 1508) и Максима Грека (ок. 1470-1556).

Нил Сорский, в русле исихастской традиции "внутреннего делания", предпринимает нравственно-психологический анализ зарождения и развития страсти, определяющей смертные грехи человека: чревоугодие, сребролюбие, блуд, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость. Максим Грек, воспитанный на образцах итальянской учености эпохи Возрождения, в своих обличительных "Словах" и "Посланиях" выступает против упрощенного и грубого благочестия и обрядоверия на Руси. В "Беседах души и ума", написанных в традициях философского диалога, он развивает мысль о нравственном восхождении души к абсолютному добру.

Несмотря на проблески философской рефлексии, характерной чертой нравоучения в целом оставался своеобразный "этический номинализм", выражающийся в избегании общих отвлеченных понятий, стремлении к их нравственной конкретизации. Характерно, что при переводе с греческого языка древнерусские книжники конкретизировали слишком отвлеченные понятия и образы, передавая их яснее и проще. "Так, слишком общее упоминание о зле в переводе "Пчелы" последовательно уточняется привычными для славянина отрицательными персонажами, например таинственным черным эфиопом: "Многоцветные ризы скрывают эфиопа" - в греческом оригинале на месте последнего слова стоит "зло" [1]. Отвлеченное зло, зло вообще мало понятно древнерусскому книжнику, и он при первой возможности соотносит это зло с конкретными его проявлениями, либо просто опускает соответствующий термин. Оценивая эту особенность нравоучительного сознания, В.В. Зеньковский замечает, что живую и даже напряженную работу ума вызывают здесь "не общие принципы христианства, а вопросы конкретного христианства, в личном и историческом его проявлении" [2]. В этом уже можно видеть зародыш идеи "конкретной этики", получившей свое воплощение в период расцвета русской этической мысли в рамках этики русского зарубежья 30-40 гг. XX в.

1 Колесов.В. Афористика Древней Руси // Мудрое слово Древней Руси. М., 1989. С. 18

2 Зеньковский В.В. Указ. соч. Т. 1. Ч. 1. С. 43.

Наряду с предельной конкретностью нравственных предписаний "этический номинализм" нравоучения отличается еще одним своеобразным свойством: "моральным контрапунктом" древнерусского сознания. Это выражается в том, что максимы, сентенции, пословицы, поучения строятся на основе резкого противопоставления противоположных моральных понятий: добра - злу, любви - ненависти, правды - лжи, счастья - несчастья, богатства - бедности и т.п. "Кажется, будто средневековье не знает полутонов и переходов между крайностями или сознательно пренебрегает ими. Оно возвращает нас к тому времени, когда добро и зло, правда или ложь были конкретными данностями существования и представали во всем объеме своих признаков как неделимое целое, как конкретность быта, не имеющая степеней и силы проявления. Правда либо есть, либо ее нет. Добро либо есть, либо его нет. И тогда правда - это Правда, и добро - Добро" [1].

1 Колесов В.В. Указ. соч. С. 12.

Оценивая феномен нравоучения в целом с точки зрения его философско-этического потенциала, следует избегать двух крайностей: восхваления его как оригинальной нравственно-философской литературы, не уступающей по своим достоинствам лучшим образцам мировой этической мысли, и гиперкритической его оценки как крайне поверхностного, наивного и подражательного морализма. Необходимо констатировать, что нравоучительная литература Древней Руси явилась своеобразной формой неотрефлектированного нравственного опыта, вырастающего на почве русского "этоса" с его исканием абсолютного добра.

§ 3. ЭТОС РЕЛИГИОЗНОГО ПОДВИЖНИЧЕСТВА:

АСКЕТИЗМ, СВЯТОСТЬ, ЮРОДСТВО

Стихийная мощь русского этоса, связанная с исканием абсолютного добра, выливается в средневековой Руси преимущественно в религиозно-нравственное подвижничество, выступающее в формах затворничества, столпничества, постничества, ношения вериг, юродства - самого типичного из всех видов русского подвижничества. Нравственный смысл всех этих подвигов заключался в личностном преломлении христианских заповедей любви к Богу и ближнему, любви к врагам и непротивлении злому, а также в особом "срастотерпстве" подвижников, связанном с переживанием крестных мук Христа.

В основе религиозного подвижничества лежал аскетизм - один из самых характерных видов нравственного подвига, широко практикуемого как в восточной, так и в западной духовной традиции. Нравственный смысл аскетизма заключается в культивировании воздержания, ведущего к господству над страстями с целью содействия силам добра. Христианская аскетика выступает при этом как сознательное применение целесообразных средств для приобретения добродетелей и достижения религиозно-нравственного совершенства, ведущего к обожению и спасению.

В древней Руси аскетика составляла неотъемлемый элемент как религиозно-подвижнической жизни (монашество, святость, юродство, старчество), так и мирского благочестия. Своеобразие русского аскетизма выразилось в том, что в нем не было резких контрастов духовного и телесного, религиозного и мирского, ведущих к уходу из мира и разрыву с ним. "Русский аскетизм, - отмечал В.В. Зеньковский, - восходит не к отвержению мира, не к презрению плоти, а совсем к другому - к тому яркому видению небесной правды и красоты, которое своим сиянием делает неотразимо ясной неправду, царящую в мире, и тем зовет нас к освобождению от плена мира. В основе аскетизма лежит не негативный, а положительный момент: он есть средство и путь к преображению и освящению мира" [1].

Принцип аскетизма лежит в основе подвигов святости и юродства древней Руси. Древнерусский тип святости, образ святого, "божьего" человека не имеет аналогов ни в западном христианстве, ни в византийской духовной традиции. Своеобразие русского типа - в углублении нравственного начала, в раскрытии нравственного смысла христианства, в полном, непосредственном осуществлении нравственных заповедей Христа, наконец, в органическом единстве духовного созерцания и служения миру, людям. Это служение осуществляется через самоотвержение любви, высшим выражением которого является подвиг самопожертвования. Для русского типа святости не характерны радикальный, героический аскетизм древневосточной (египетской и сирийской) христианской традиции, возвышенный мистицизм греческой или католической святости. Русский святой выражает себя преимущественно через действенную любовь к миру, через кроткое смирение и сострадание. "В этом уничижении и кротости для него раскрывается, - и здесь самая глубокая печать русской святости, - образ уничиженного Христа" [2].

1 Зенъковский В.В. Указ. соч. Т. 1. Ч. 1. С. 37.

2 Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 236.

"Русский святой есть глубоко народный святой" (В.В. Розанов). Он как бы воплощает собой духовную потребность народа в совершенном, "ангельском" человеке. "Редкий русский человек, - пишет В.В. Розанов, - не переживает порывов к этой святости, хотя недолгих и обрывающихся. Вот этою стороною своей нравственной или, вернее, своей духовной жизни и живет русский народ, ею он крепок, через нее восстает из всяких бед... Параллельно с грубостью, ленью, пьянством, пороками, но в другом направлении, идет другая волна - подъема, раскаяния, порывов к идеалу" [1]. В.О. Ключевский в своей публичной лекции "Добрые люди Древней Руси" отметил одну характерную нравственную черту русского народа, заключающуюся в особом значении милостыни на Руси. В условиях общественной неурядицы, при недостатке безопасности для слабого и защиты для ближнего в русском человеке особое развитие получил подвиг сострадания к страждущему, выражающийся в личной милостыне. "Целительная сила милостыни, - подчеркивает В.О. Ключевский, - полагалась не столько в том, чтобы утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием"-. Ключевский приходит к выводу, что древнерусский благотворитель, "христолюбец" помышлял не столько об общественной пользе, сколько о своем духовном спасении. "Когда встречались две древнерусские руки, - заключает Ключевский свою мысль, - одна с просьбой Христа ради, другая с подаянием во имя Христово, трудно было сказать, которая из них больше подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии братской любви обеих" [3]. В этой особенности русского духа вовсе не следует видеть идеализацию народной жизни. Как раз напротив. Как заметил Г.П. Федотов, "святые во многом являются прямым отрицанием мира, то есть жизни народа, к которому они принадлежат. Идеализация русской жизни была бы извращенным выводом из сияния ее святости" [4].

1 Розанов В.В. Л.Н. Толстой и Русская Церковь // Розанов В.В. Религия и культура. М., 1990. Т. 1.С. 364-365.

2 Ключевский В. Добрые люди Древней Руси. Сергиев Посад, 1892. С. 2.

3 Там же.

4 Федотов Г.П. Указ. соч. С. 237.

Дух русской святости особенно ярко и глубоко выразился в подвиге первых русских святых, канонизированных Русской Церковью, "страстотерпцев" князей Бориса и Глеба. Характерно, что их почитание устанавливается как всенародное, упреждая и инициируя церковную канонизацию. Суть их подвига в том, что являясь невинными жертвами политического преступления, зная о намерении своего старшего брата погубить их, святые ничего не предпринимают для того, чтобы спасти свою жизнь, противодействовать убийству, но решают не противиться злу и не оказывать никакого сопротивления, распустив свою дружину.

Мотивы их поведения определяются отнюдь не морально-политическими соображениями (например, идеей послушания старшему брату или заботой о политическом единстве). Ими движет высокая духовная идея, "очищенная от морально-практического приложения, от требования "мужественного исполнения долга", от "героического мученичества". Эта высшая идея, их вдохновляющая, выражающая собой как бы духовный зов русского народа, есть невинное и вольное страдание во имя Христово, невинная и вольная жертва за Христа, искупляющая собой грехи и злодеяния мира. Весь смысл подвига князей заключен в идее непротивления. "Как ни очевидно евангельское происхождение этой идеи - вольной жертвы за Христа, - пишет Г.П. Федотов, - но для нее оказывается невозможным найти агиографические образцы"... "Подвиг непротивления, - заключает он, - есть национальный русский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещенного русского народа" [1]. Оценивая нравственную сущность русской святости в целом, Г.П. Федотов указывает на ее "светлую мерность", отсутствие радикализма, крайних и резких отклонений от завещанного древностью христианского идеала. "Не всегда мистик, еще реже строгий уставщик, русский святой лишь в одном отношении изменяет идеалу рассудительной мерности. В кротком смирении его часто проглядывает юродство".

1 Федотов Г. П. Указ. соч. С. 49.

Юродство - один из подвигов христианского благочестия, особый, парадоксальный вид духовного подвижничества, заключающийся в отречении от ума и добродетели (при полном внутреннем самосознании и душевной нравственной чистоте и целомудрии) и в добровольном принятии на себя образа безумного и нравственно падшего (безнравственного) человека. Нравственный смысл юродства определяется тремя характерными чертами, присущими данному подвигу: 1) аскетическим попранием тщеславия, принимающим форму притворного безумия или безнравственности с целью поношения от людей; 2) выявлением противоречия между Христовой правдой и моральным законом с целью "посмеяния миру"; 3) служением миру своеобразной проповедью, совершаемой не словом и не делом, а силой Духа, духовной властью личности юродивого, наделенного даром пророчества. По меткому наблюдению Г.П. Федотова, между первой и третьей чертой юродства существует жизненное противоречие: аскетическое попрание собственного тщеславия покупается ценою введения ближнего в соблазн и грех осуждения, а то и жестокости. "Вот почему жизнь юродивого является постоянным качанием между актами нравственного спасения и актами безнравственного глумления над ними" [1].

1 Федотов Г.П. Указ. соч. С. 201.

Подвиг юродства получает уникальное в своей парадоксальности преломление в нравственном плане. "Эффектация имморализма" (ГП. Федотов) выступает оборотной стороной юродствующего сокрытия добродетели, стыда перед добродетелью, которые означают стремление юродивого пребывать добродетельным абсолютно, перед Богом, представляясь порочным перед миром и людьми. Смысл этого парадокса проясняют слова ап. Павла: "Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее..." (1 Кор. 1: 27-28). Подобно тому, как "немудрое Божие премудрее человеков", так и "безнравственное Божие нравственнее человеков". В этом смысле юродство является следствием противоречия между Божественной премудростью, облеченной в форму безумия, и человеческой глупостью, облеченной в форму мудрости. Это противоречие разрешается через юродствующее "посмеяние миру": своим мнимым безумием, "мудрой глупостью" юродивый посрамляет "глупую мудрость" мира. Его "безнравственность" оказывается при этом символом мирской порочности и осмеянием мирской "добродетели".

Подвиг юродства является призванием преимущественно русского православия. Именно на Руси юродство как особый чин мирской святости достигает полного расцвета, не ведомого ни греко-византийскому, ни тем более, римско-католическому миру. Из 36 юродивых, официально причисленных Церковью к лику святых, и множества юродивых, почитаемых в народе, но не канонизированных Церковью, только шестеро подвизались на христианском Востоке еще до крещения Руси. Что же касается западного христианства, то говорить о юродстве в строгом смысле этого слова здесь вряд ли возможно. Не случайно, что европейцы, испытывающие призвание к этому подвигу, должны были переселяться в Россию. На Западе черты, сходные с юродством обнаруживаются в образе св. Франциска Ассизского, называвшего себя "скоморохом Божиим". Однако данный тип поведения был инициирован традицией "карнавальной культуры" средневекового Запада с ее "праздниками дураков" и культом шутов, в поведении которых преобладала символика "смеховой культуры", замещающая символику "безнравственного" (М.М. Бахтин). В соответствии с этим "юродивый" западноевропейского образца ставит на место "аскетического попрания тщеславия" "аскетическое радование жизни", а на место "посмеяния миру" - "рассмешение мира". Расцвет юродства на Руси приходится на XIV-XVII вв., когда, по выражению В.О. Ключевского, юродивый становится "ходячей мирской совестью, живым образом обличения людских пороков". Священное право юродивого открыто говорить правду Христову "сильным мира сего", свидетельствует о том, что в юродстве с наибольшей силой выразились "архетипические" черты русского национального духа. Духовное "кочевничество" и свобода, доходящая до анархического индивидуализма, презрение к форме и ко всякой мере, жажда абсолютного во всем, ненависть к общепринятым правилам и мещанскому духу получают в юродстве всецелое выражение. В нем запечатлелся "синтез самых сокровенных стремлений русского человека, последняя разгадка успешности этого почти сверхчеловеческого подвига" [1].

§ 4. ХРИСТИАНСКИЙ ЭТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ,

МИРСКОЕ БЛАГОЧЕСТИЕ И ЖИТЕЙСКАЯ НРАВСТВЕННОСТЬ

Христианское нравоучение было ориентировано в целом на монастырский идеал нравственности. Характерно, что при всей практичности и конкретности нравоучения оно выступало по отношению к мирскому благочестию не в качестве нормы, а в качестве образца и идеала. "Невыгодной стороной такого монастырского понимания христианской нравственности, - пишет А.В. Карташев, - явилось то, что мирская христианская жизнь у русских осталась без своего нравственного идеала. Не было такого готового идеала и в русском светском обществе, который бы служил дополнением идеалу монастырскому, наподобие западноевропейского рыцарства, с его культом личной чести, уважения достоинства в другом человеке и поклонения женщине" [2]. Проповедь аскетизма и отсутствие учения о мирской христианской морали создавали "у чутких людей разлад в их совести

1 Очерки по истории русской святости / Сост. иеромонах Иоанн (Кологривов). Брюссель, 1961, C. 249.

2 Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. М., 1993. Т. 1. С. 246-247.

и порывы к тому, чтобы, хотя перед смертью формально принять монашеское пострижение" [1]. Это было тем более необходимо, что состояние мирской нравственности весьма отклонялось от христианского идеала. По данным историков [2], в средневековой Руси процветали такие пороки, как 1) грубость нравов, проявляющаяся в грубых развлечениях, жестоких наказаниях и пытках, разбоях и грабежах, кулачном праве и частых драках и т.д.; 2) семейная распущенность (разврат, сводничество, наложничество, отсутствие половой стыдливости и т.д.); 3) пьянство. При этом в русском обществе уживались рядом внешняя набожность и нравственная распущенность. Религиозно-нравственное состояние его было как бы фарисейским, раздвоенным: внутри циркулировали всевозможные пороки, а снаружи - удивлявшее иностранцев благочестие. В целом историки констатируют отсутствие заметного прогресса в нравах русского общества в период с XI по XVII вв.

1 Кaрташев А.В. Очерки но истории русской церкви. С. 247.

2 См.: Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетии. СПб., 1860: Его же. Очерки нравов великоруского народа. Смесь христианства с язычеством // Православный собеседник, 1861. Ч. I; Его же. Очерки великорусских нравов// Христианское чтение, 1880. Ч. II; Преображенский И.В. Нравственное состояние русского общества в XVI в. М., 1881; Дубакин Д.Н. Влияние христианства на семейный быт русского общества в период появления "Домостороя" // Христианское чтение, 1880. Ч. I-И.

Наряду с монастырским идеалом христианской нравственности в народе создается свой духовно-нравственный идеал, который можно было бы назвать идеалом "мирского благочестия" и который оказался запечатленным в таком жанре народного творчества, как "духовные стихи". Как показал Г.П. Федотов, в духовных стихах в малейших подробностях представлен "моральный кодекс" народа, нравственный закон, предписывающий правила должного поведения и обличающий человеческие грехи и пороки. Этот кодекс "народной этики" состоял из трех частей: 1) теллурической (от лат. tellus - земля, почва), предписывающей правила "родового" поведения и порицающей грехи против матери-земли и законов рода (оскорбление родителей, кровосмешение, детоубийство, нерадивое отношение к природе И т.п.); 2) ритуальной, связанной с соблюдением ритуальных норм и церковных обрядов (религиозных праздников, постов, молитвенных чтений, земных поклонов и т.д.) и 3) каритативной, относящейся к христианскому закону любви (милосердно-деятельное отношение к ближнему, особенно отверженному обществом). Наиболее характерным выражением последнего являлся долг милостыни, представляющий собой необходимую ступень на пути к спасению. Оценивая соотношение трех частей христианской "народной этики", Г.П. Федотов приходит к выводу о существовании некоей "средней формулы христианского благочестия", синтезирующей в себе три части нравственного закона. "Потаенная милостыня и ночная молитва убивают все возможности показного, фарисейского благочестия на основе "иосифлянского" ритуализма. Таков средний, очень смиренный и очень русский идеал мирского благочестия" [1].

1 Федотов Г.П. Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М., 1991. С. 91.

Таким образом, нравственная реальность средневековой Руси включала в себя несколько уровней этического: 1) монастырский христианский идеал, получающий свое выражение в "этосе" религиозного подвижничества; 2) христианский идеал "народной этики" или мирского благочестия, запечатленный в духовных стихах; и 3) мирскую нравственность, явно отклоняющуюся от христианских заповедей. Однако, несмотря на эти явные отклонения, мирская жизнь находилась здесь под таким сильным влиянием христианского нравственного идеала, которого она уже не сможет иметь в будущем. Идеальные образцы монастырских добродетелей пользовались в русском народе исключительным почитанием и служили конкретными нравственно-воспитательными примерами. В дальнейшем, в ходе секуляризации связь между идеалом и жизнью ослабевает, и этическая мысль имеет все меньше возможностей непосредственно влиять на нравственное состояние общества.

Дата добавления: 2015-07-19