Рыцари Грааля 12 страница

Вдруг Молчун остановился и стал пристально вгля­дываться в Жака:

— У меня такое ощущение, что вы её знаете. Меж­ду вами существует какая-то связь, хотя я пока не улавливаю, какая именно.

— Пока вы говорили, у меня тоже возникло ощу­щение чего-то знакомого. Вы знаете, девушка напом­нила мне приёмную дочь моей сестры — Луизу, — сказал Жак.

— Боже мой, ну конечно это она и есть, — стук­нул себя кулаком по голове Молчун. — Ну да, тогда ей было под тридцать, а вашей Луизе сейчас нет и восемнадцати, не так ли? Не удивлюсь, если за её судьбой наблюдает граф.

— Так и есть. Граф в нескольких словах обрисо­вал нам её будущее и сказал, что наши жизни в даль­нейшем переплетутся.

— Ну да, я уже вижу обыкновенную русскую жен­щину с младенцем на руках, — ответил Молчун. — Надо же, какая простота, и какой дух. Где только не встретишь рыцарей.

— Значит, вы умеете и в будущее заглядывать?

— Очень редко. Это слишком трудно и не стоит таких огромных потерь энергии. Большей частью это происходит спонтанно, да и я с возрастом научился удерживать себя в конкретном пространстве.

— Так как же сложилась ваша дальнейшая судь­ба? — спросил Жак.

— Я нашёл лошадь, вернее, она нашла меня. На ней я доскакал до стен этого аббатства, вернее, лошадь меня довезла, потому что знала дорогу. В пол­ной уверенности, что меня преследуют, я скакал без остановок, поэтому напутал все слова, которые мне прошептал граф. Как мне потом сказали, я упорно твердил одно слово, чем-то напоминавшее «абра­кадабра», и не желал вспоминать ничего дальше. Но ворота всё же отворились, и я оказался в полной безопасности. Несколько лет я постигал здесь науку и дисциплину мысли. Меня приучили помалкивать и не выдавать своих способностей и даже стали посы­лать с разными поручениями. Я ничего вам не рас­сказал о своей семье, но вообще-то я происхожу из знатного дворянского рода. Как-то в одной из поез­док меня узнал наш дальний родственник, которого просто потрясло моё монашеское одеяние, посколь­ку ничего не предвещало того, что я могу стать служителем Господа. Он рассказал о нашей встрече мо­ему деду, старому вояке, который одной ногой был уже почти на том свете. Дед поручил ему разыскать меня и под любым предлогом доставить в наш ро­довой замок. Но предлоги оказались излишними. Без всяких оговорок я поехал проститься с дедом, и вот там меня ждало самое большое удивление, кото­рое я испытывал в жизни. Мой дед почти не вста­вал. Утром его приносили вниз в большой камин­ный зал и сажали у огня. Там он сидел почти весь день. Он сразу узнал меня и попросил сесть возле него. Мы молчали, а дед разглядывал меня. В тиши­не прошло часа три, как вдруг он сказал: «Граф на­шёл тебя. Теперь я могу умереть спокойно». — «От­куда вам знать графа?!» — вскричал я в изумлении. «Я знал его ещё тогда, когда наш небольшой отряд сражался с иноверцами, оберегая остров крестонос­цев. Ты ничего не знаешь об этом, Мишель, но, вид­но, и не нужно. Оставайся там, где ты есть. Граф позаботится о твоей душе, а большего и желать нельзя». Знаете, Жак, тогда я был потрясён. Я считал и так, и эдак, но у меня ничего не складывалось. Потом я решил, что у деда всё перемешалось в голо­ве и он путает даты. Поскольку каждое утро я сидел с дедом в каминном зале, то он пристально следил за работой моей мысли, но ничего не говорил. А я уси­ленно занимался арифметикой. Деду сейчас семьде­сят два года, в отряде он сражался, когда ему было двадцать два, то есть пятьдесят лет назад. Сейчас графу лет сорок пять, потому что когда я его видел, ему было под сорок, но это было шесть лет назад. В то время когда его знал дед, ему также было лет трид­цать пять—сорок. Значит, сейчас ему, по меньшей мере, сто лет. Только перед самым моим отъездом дед сказал, что мне следует думать не головой, а сер­дцем. «И забудь о твоей арифметике. Она хороша для Земли, но ведь граф живёт в Вечности». На этих словах мы распрощались. Дед прожил ещё год, а недав­но нам подбросили младенца. Мальчонку в корзине я нашёл у дверей аббатства. Это обычная история. Приблизительно раз в два-три года нам подбрасыва­ют детей. А я вот снова обрёл своего деда. Его зовут так же, как и раньше, — Титурелъ.

Глава 2

В доме маркизы царила непривычная суета. Взад и вперёд сновали слуги, то и дело подъезжали и отъез­жали кареты со знакомыми господами.

— У меня нет сил, — сказала маркиза, в изнемо­жении опускаясь в кресло. — Я так отвыкла от посе­тителей и пустых разговоров. Я отстала от жизни, но, с другой стороны, и это не жизнь. О чём они гово­рят? Какая бессмысленная трата времени.

— Да, маркиза, то, что вы не появляетесь при дво­ре, снискало вам славу неприступной особы. Многие думают, что вы скрываете какой-то физический не­достаток, — отвечал ей барон фон Аушенбах.

— Пусть думают. Мне это глубоко безразлично. А их отношение к жизни меня даже пугает: выросли, съели положенное количество еды, просуществовали определённое количество лет, немного повздорили из-за денег, имущества, положения и отправились назад, в мир иной. А приходили зачем? Чтобы отра­ботать служанкой у жизни, бессмысленно растратив драгоценную энергию?

— Маркиза, вы слишком суровы. Я вас понимаю, но хорошо, что больше вас никто не слышит. Ваши разговоры не то что непонятны, а в настоящее время напоминают бред. Прежде чем вы решитесь появиться при дворе, вам следует подготовиться и научиться говорить так, как принято сегодня.

Барон фон Аушенбах жил в Австрии. Он был од­ного возраста с маркизой, и как-то так получилось,

что когда был представлен ей, сразу оказался в числе немногочисленных приглашённых в её уютный дом. Он воспользовался этим, поскольку был заинтриго­ван поведением маркизы, вернее, её образом жизни. Шарлотта, естественно, не сразу доверила ему свои взгляды на жизнь, усиленно выискивая темы для бе­сед, но однажды барон сам заговорил о своих внут­ренних переживаниях и исканиях, и маркиза, увидев много общего, постепенно стала доверять Аушенбаху. К тому же ему приглянулась Луиза, и он, не обла­давший присущим родовым дворянам чванством, вскоре сделал ей предложение. Шарлотте вспомни­лись слова графа, и она, не раздумывая особенно долго, дала согласие на их брак. Уже несколько ме­сяцев барон жил в Париже и был частым гостем в доме маркизы. Они достаточно хорошо узнали друг друга и понимали, почему оба несколько изолирова­ны от остального общества. Как представляла Шар­лотта, барон хоть и не обладал тайными знаниями и ему не был знаком тонкий мир, он, однако, был бли­зок к нему, потому что его рыцарские качества по­зволяли ему находиться рядом с Братьями и служить Вечности, хотя и не всегда отчётливо осознавать это. Луиза тоже была безмерно счастлива и даже не подо­зревала, что её будущее фактически устраивал граф. Сделаться баронессой, быть замужем не просто за дворянином, а за умным и безупречным рыцарем — о таком она и не мечтала.

Луиза, несмотря на внешнюю простоту, была так же, как и барон, очень близка к Братству. Чтобы стать рыцарем, нужно долго и преданно служить, из жиз­ни в жизнь доказывая Братству своё искреннее стрем­ление стать одним из членов ордена. И совершенно необязательно человеку осознавать свою принадлеж­ность к рыцарям или знать вообще об их существо­вании. Главное — действие сердца, когда, даже не подозревая, кому служишь, просто выполняешь то, что подсказывает тебе внутренний голос, когда ты следуешь совести и справедливости. Такие ситуации, когда и Луиза, и барон могли доказать чистоту по­мыслов, возникали в прошлом не раз, но они всегда с честью выходили из них и теперь, уже в этой жиз­ни, добились того, что их судьбу устраивал сам граф, хотя ни барон, ни Луиза об этом не подозревали.

Когда в последующих воплощениях их дух возра­стёт настолько, чтобы знать, помнить и устремляться в Вечность сознательно, они станут выполнять поручения, данные им Братством, снова и снова проверяясь на верность и преданность. И нет в этом ничего удивительного, поскольку каждый приобщающийся к ордену рыцарей знает, как велика опасность из-за проявления человеческой гордыни. Труднее всего избавиться от низшего Я, которое самым непредсказуемым образом вылезает снова и снова, принимая невероятные формы и образы. В доме Шарлотты шла подготовка к свадьбе и немедленному отъезду молодых в поместье барона. Шарлотте хотелось, чтобы они обвенчались во фран­цисканском аббатстве, потому всё готовилось к тор­жеству.

«А потом я останусь совершенно одна, — думала маркиза. — Никого рядом, даже Луиза, преданная душа, меня покидает. Но я не должна сожалеть об этом, а устремляться мыслями в будущее. Интерес­но, какая бабушка получится из Луизы?»

Маркиза, не выдавая себя, наставляла Луизу, ри­суя ей яркую и увлекательную жизнь. Шарлотта де­лала косвенные намёки о детях, о другой стране, стараясь не сказать больше, чем ей было известно. Но Луиза внутренним чутьём угадывала то, что ей недоговаривала маркиза, потому что с детства жила среди необычных людей и была свидетелем многих необъяснимых вещей. Она видела, как к Шарлотте приходили за письмами люди, чтобы доставить их в отдалённый монастырь, находящийся на расстоянии семи дней пути, но уже через четыре дня у них появ­лялся посланник от настоятеля с известием о полу­чении пакета. Она видела людей, которых знала ещё в детстве и которые должны были постареть, по край­ней мере, лет на пятнадцать, но оставались всё в том же возрасте, как и в дни её юности. Наконец, она была свидетелем всех чудес, происходивших с Жа­ком, и видела его смертельные ранения, которые исчезли через три дня, будто их и не существовало. Но Луиза воспринимала это не как чудеса, а как не­избежность, как знания, не допуская и мысли о том, что чего-то может не быть на свете. Её дух знал, что случиться может всё что угодно, что нет предела зна­ниям и не существует чудес, а есть люди, которые умеют всё и властвуют над силами природы. Поэто­му Луиза быстро усвоила, что будущее её и маркизы, а также Жака будет переплетено и они не расстанут­ся. Луизе это очень понравилось, и она, как могла, рассказала барону, который тоже ничуть не удивил­ся, а даже обрадовался.

Фон Аушенбах и Луиза обвенчались через три дня и сразу же отбыли в своё поместье, а Шарлотта оста­лась одна. Но скучать ей не пришлось, потому что через неделю в доме неожиданно появился Жак.

Жак появился не один. Его сопровождал Молчун, которого Шарлотта узнала по нескольким встречам в прошлом. Но самым большим потрясением для мар­кизы был крошечный ребёнок, которого они привез­ли с собой. Титурель являл само очарование. Он всё время улыбался, выставляя напоказ два прорезавших­ся зуба, и мгновенно покорил сердце маркизы.

«Как хорошо, — вдруг подумала она, — что Луиза вышла замуж. Через год у Титуреля появится бра­тишка и верный спутник на всю оставшуюся жизнь».

— Вы правильно мыслите, маркиза, — вставил слова в её размышления Молчун. — Титурель и Гаспар вновь будут вместе. Они почти никогда не раз­лучаются, предпочитая идти в воплощение вместе. Это прочная связка, и в жизни они почти всегда бра­тья, друзья или сестры, неразлучные, как близнецы.

— Вы знаете будущее? — спросила Шарлотта.

— Он знает очень много подробностей из буду­щего и из прошлого, — вставил Жак. — Молчун мне подсказал вещи, над которыми я должен подумать. Ты знала о сохранении энергии в воплощениях?

— Об этом можно догадываться, но я не знаю механизма её действия. Насколько мне кажется, за­кон сохранения энергии в том, что у меня будет та же устремлённость и желание служения, — отвечала Шарлотта.

— Не совсем так, — пояснил Молчун. — Вы сильно страдаете от одиночества. Это чувство и перейдёт в сле­дующую жизнь, в которой будет вам сильно мешать. Более того, оно станет препятствием для совершен­ствования духа, поскольку на вас наложится печать печали, а кому интересно общаться с вечно грустным существом? Друзей и знакомых будет мало, погово­рить и посоветоваться не с кем, поэтому чувство стра­дания от одиночества может переродиться в чувство сомнения. Сомнение породит неуверенность и страх.

— О нет! — вскричала маркиза. — Я уже вижу дальнейшую цепочку, ведущую не вверх, а вниз. Но так можно и пасть, а думать, что восходишь к высотам духа.

— Да, именно такому заблуждению подвержены многие люди. Они теряют ориентир и в лучшем слу­чае топчутся на месте, ну а в худшем — вы уже дога­дались, что происходит.

— Так как же быть с той энергией, которую я уже накопила? Это ведь отрицательная энергия, не правда ли?

— Да, как и Жак накопил отрицательную энер­гию тоски по своей половинке. Следует подумать о

том, как эту энергию нейтрализовать, хотя она явля­ется джинном, выпущенным из бутылки. Но, во вся­ком случае, новую не порождайте. Старайтесь быть жизнерадостными и общительными и в любых чув­ствах находите положительные моменты. Радуйтесь жизни! Что я ещё могу вам посоветовать?

Титурель в это время мирно посапывал в корзинке. — Вот у кого прекрасный характер, — сказал Мол­чун. — Дед был мудрым и справедливым, никогда не унывал и принимал жизнь такой, какая она есть, ра­дуясь каждому следующему дню. Надеюсь, что эти качества только будут усиливаться.

Шарлотта ничего не поняла из того, что сейчас наговорил Молчун, но Жак ей коротко объяснил, что этот младенец и монах находились в прошлом в кров­ном родстве и поэтому Молчун особенно заинтере­сован в судьбе ребёнка, поскольку желает отплатить деду за его заботу о нём.

— Дед не только обеспечил меня. Он дал мне гораздо больше, но я по молодости не понимал его, принимая заботу о своей душе за обычные настав­ления и критику. Маркиза, позаботьтесь о мальчи­ке. В аббатстве ему пришлось бы стать монахом, а это не его путь. У него дух бойца, и ему суждено сыграть особую роль в будущем Франции. Вместе с Гаспаром они будут неразлучны, а пока Титурель ста­нет вам сыном и заменит брата.

Шарлотта побледнела, потому что почувствовала тайный смысл слов Молчуна, но, вспомнив о том, что больше не должна думать об одиночестве, вслух сказала:

— Я счастлива, что у меня теперь появятся новые обязанности. Через два-три года дети будут воспиты­ваться вместе, строя мост в будущее. Я отказываюсь от своей тоски и постараюсь производить как можно больше энергии радости. А можно ли мне таким об­разом частично искупить содеянное?

- Да, именно так. У вас есть время, а вот у Жака его почти не осталось.

— Ничего, он тоже будет стараться и наведёт по­рядок в своей душе.

Тут Титурель проснулся и потянулся к Шарлотте. С ребёнком её что-то связывало, и она почти физи­чески ощущала близость к нему.

— Я с ним как будто одно целое, — сказала маркиза. — Жака я люблю и боготворю, но этого маль­чика я вижу впервые в жизни и не могу разобраться в своих ощущениях. Разве можно полюбить так сра­зу? Да и чувство моё не очень-то похоже на любовь. Это нечто иное.

— Маркиза, Титурель — ваша половинка. Вам по­везло, потому что такое редко случается на Земле. Тот из вас, кто духовно созреет раньше, уйдёт, что­бы больше не воплощаться, но тянуть другого в мир горний. Это и есть та помощь, которую вечно оказы­вают нам наши души или духи, если угодно. В лю­бом случае они стараются изо всех сил, чтобы по­мочь нам дойти.

Шарлотта держала на руках Титуреля, и они вме­сте действительно выглядели как нечто единое. Маль­чик просто примагнитился к ней, не издавая ни зву­ка. Жак никогда не видел Шарлотту с детьми, да и она сама держала их на руках от силы два-три раза, но эта картина его поразила. Невозможно было даже представить такой гармонии, которую являли эти два существа с разницей в возрасте в тридцать пять лет. А Молчун даже прослезился, глядя на них.

— Мадонна, — тихо проговорил он и покачал го­ловой. — Как же вам повезло.

Шарлотта целиком погрузилась в заботы о малень­ком Титуреле, и нужно сказать, что это сильно изме­нило её жизнь. Ради него и его будущего она начала принимать гостей и сама выезжать в свет, что хотя ей и не нравилось, но давало потом возможность ма­ленькому маркизу войти в привилегированное обще­ство. При ребёнке были обнаружены бумаги, кото­рые удостоверяли его дворянское происхождение и позволили маркизе усыновить его с сохранением за ним всех титулов. Шарлотте не составило труда те­перь уже на законном основании появляться с Титурелем в высшем обществе, не вызывая ни насмешек, ни таинственных разговоров за спиной.

— Как людям важны всякого рода бумаги и до­казательства, — говорил Жаку Молчун. — Ну если бы я не состряпал все эти документы, такие древние и убедительные, сколько бы пришлось претерпеть маркизе!

— Я так понимаю, что в этом вам помогали зна­ния алхимии, — ответил Жак, — но пусть это оста­нется между нами. Даже Шарлотта ничего не должна знать. А бумаги сослужили прекрасную службу и при­дали ей необычайную уверенность. Её уверенность подействовала на других — и вот, пожалуйста, Титурель — законный наследник и маркиз.

— А что сделали вы со своими землями и замками?

— Практически всё я отдал Шарлотте и часть — нескольким аббатствам. Я последовал советам графа, думаю, он знает лучше, как мне следовало распоря­диться своим имуществом, — ответил Жак.

— Теперь, когда процедура с бумагами закончена, нам нужно подумать об отъезде.

Но Шарлотта и слышать не хотела о том, что ей нужно расстаться с Молчуном и Жаком. Она согла­силась на расставание только тогда, когда Молчун дал ей обещание вернуться и заняться воспитанием Титуреля. Сама она написала несколько писем в аб­батство с просьбой отпустить Молчуна для столь бла­городного дела.

— Нас фактически воспитывал Франсуа, и мы получили от него так много, не сознавая того, что

он, вкладывая в нас сердце и душу, строил наше бу­дущее, — говорила Шарлотта. — Я даже представить не могу, что у Титуреля не будет зрелого наставника, владеющего премудростью тайной науки.

— Я же не отказываюсь, — отвечал ей Молчун. — Есть те, кто знает лучше. Если им будет угодно, то я в скором времени вернусь. Но в любом случае сове­тую вам подчиниться их решениям. Они не оставят никого своим вниманием и сделают так, как будет правильнее.

Одним из законов, преподанных когда-то Франсуа, было подчинение разумным приказам тех, кто ₄ал и видел лучше. И Шарлотта, и Жак обладали внутренним чутьём, угадывая планы таких людей, и не обращая внимания на внешние признаки. Они ни­когда не вспоминали ни о своём происхождении, ни о своём богатстве, прекрасно сознавая, что в следую­щей жизни могут быть лишены всего. Поэтому, при­ученные смотреть на приходящих глазами сердца, они и себя не ставили высоко, ощущая, что являются ча­стью целого. Это целое было многогранным, и кто-то в нём видел, а кто-то слышал лучше, кто-то был умнее, а кто-то добрее. Откуда было Шарлотте и Жаку знать, какое качество у них развито более всех ос­тальных? Не раз они убеждались в том, что всегда находился тот, кто в данном вопросе мог разобраться лучше них, но тем не менее был подчинён стоящим на более высокой ступени. Это не вызывало ни у кого протеста, а, наоборот, дисциплинировало и застав­ляло куда более скептически относиться к своему Я. В любом случае это помогало ему не раздуваться до неимоверных пределов и подчиняться совести и спра­ведливости. Поэтому Шарлотта мгновенно согласи­лась с Молчуном, надеясь на его возвращение. Жак Должен был уезжать вместе с ним, проводив до сере­дины пути, а далее свернуть в совершенно другую сторону. Его ждали в одном из древнейших замков Праги, в котором собралось изысканное общество лучших умов Европы.

Жаку доставляла истинное удовольствие беседа с Молчуном, поскольку к любым вопросам он подхо­дил с необычной стороны, освещая их как бы под другим углом зрения.

— Хотя в аббатстве у нас собраны люди очень высокого духовного развития, это ведь не значит, что
они родились такими. Процесс становления духа про­исходит в каждой жизни, и на это требуется опреде­лённое время. Какими только они не приходили в аббатство! Самовлюблённые эгоисты, изнеженные богачи, игроки, ловеласы и беспутные гуляки! И как всей братии приходилось трудиться, чтобы привести их в должный вид! Духовный потенциал огромен, но он разменян на излишества и всевозможные соблаз­ны этой жизни, и, кстати, во многом работает отри­цательная энергия прошлого. Но, как видите, мы справлялись.

— Да, это редкий случай. Я видел много монасты­рей, много сообществ, но всюду есть люди с изъяна­ми, с недостатками, с неизлеченной самостью, — го­ворил Жак.

— У нас излечивались все. Наверное потому, что нами руководили особые наставники и их уроки заключались в том, чтобы никому не делать замечаний и не читать нравоучений, а обращаться к их совести и сердцу. И это помогало. Кроме того, основным моментом был труд. У нас работают все и исправляют свой характер в деле, а не в разговорах и беседах. Мы сильно натерпелись от тех, кто, приходя к нам впервые, искал изъяны во всех братьях. Они вдруг мнили себя блюстителями порядка и стражами духовного роста. Они вдруг начинали искать соответствия или несоответствия их представлениям о духовности и бесконечно жаловались на те или иные плохие качества и недостатки братьев.

— Мне тоже трудно было сначала понять, что за­ученное в другом есть лишь отражение твоих собственных качеств. То есть я знал это теоретически, но на практике всё равно разбирал человека на со­ставные части и критиковал. И всё мне было не так: то мне казалось, что он идёт не туда, куда следует, и я умолял графа принять срочные меры по спасению его души, то я думал, что человек впал в гордыню или самообман. Мне помог Франсуа: он подговорил Шарлотту и нескольких наших друзей разыграть сцен­ку, в которой во время бурного обсуждения меня довели до крайности и заставили говорить то, что я думал. Я поддался на провокацию и произнёс речь, увлекаясь всё больше и обличая всех и вся. Они мол­чали. Прошёл час и два, а я всё не замолкал, уличая их в лицемерии, зависти, гордыне. Но поскольку никто не сказал ни единого слова, то сначала я ре­шил, что попал в самую цель и сразил всех наповал. Это придало мне уверенности в своей правоте, но когда мой пыл начал иссякать, а все продолжали со­чувственно на меня смотреть и молчать, я вдруг по­нял, что говорю о себе. Всё то, что я приписывал им, было применимо ко мне, причём в большей степени. Когда я остановился, они просто перестали обра­щать на меня внимание и продолжали прерванный разговор, как будто прошедших двух часов и не было. С тех пор я никого не сужу, а как только во мне под­нимется протест против кого-то, я мгновенно обра­щаю взгляд на себя, выискивая такое же качество в себе, и смотрю, почему это вдруг оно меня гак задело. — Ваш Франсуа был мудрым наставником, — от­ветил Молчун. — Мы использовали такие же мето­ды, и люди постепенно понимали, что их никто не будет ругать или унижать, к чему они привыкли в миру. На все их недостатки смотрели снисходитель­но, как на болезнь, которая должна неизбежно прой­ти. Им тоже становилось стыдно, как будто они являются носителями инфекции и могут заразить всех остальных, и они старались подтянуться до общего уровня.

— Удивительно и другое — то, что я не обиделся, но и в этом мне помог Франсуа. Я ведь мог оскор­биться, посчитать унижением для себя этот розыгрыш, но он мудро разъяснил мне и собственные мотивы, и возможные изъяны в моём мышлении, не дав скатиться до саможаления или самовозвеличивания.

— Да, это проявление гордыни, её различных ли­ков. Мы часто сталкивались и с таким в нашем аб­батстве. Особенно это заметно на упрямцах, кото­рые вроде бы преданы делу и жаждут служения всем сердцем. Но они сами не замечали, как искреннее желание совершенствоваться превращалось в беско­нечный поиск новых методов. Благодаря собствен­ному устремлению они улавливали свои недостатки мгновенно и, поразмыслив над ними день-другой, переходили к поиску следующих. Работа, не дове­дённая до конца, оставляла за собой хвост, который увеличивался, порождая новую ложную личность, рож­дённую гордыней от самосовершенствования. То есть, по большому счёту, они были в восторге от своих успехов и даже своих неудач, которые ясно осозна­вали. Эта ясность и давала им возможность воз­гордиться, отмахиваясь от указаний рядом идущих. «Сам знаю!» — обычный мотив таких упрямцев. Это воистину путь по острию ножа — чуть влево или вправо — порез, а то и смертельное ранение.

— Ну и как вы помогали таким? — спросил Жак.

— На самом деле с ними труднее всего, потому что на первый взгляд они и идут правильно, и служат искренне. Таким людям бессмысленно что-то объяс­нять, потому что они сами прекрасно всё видят, зна­ют свои недостатки и даже могут объяснить способы выхода из сложившейся ситуации. Всё в них правиль­но, но они не добираются до корня, до главного. По сути дела, они себя берегут, вернее, не желают сильно травмировать и причинять боль. Вот эта ма­лость им мешает. Что могли мы делать с такими? Опять-таки, ставить в ситуации, в которых они виде­ли себя как бы со стороны. Очень часто мы таких сталкивали между собой, то есть давали им одно за­дание на двоих. Вот где вылезали все их недостатки! Они начинали обвинять друг друга в том, что было свойственно им самим. Периодически мы меняли со­став пары, давая возможность отдохнуть, а потом вновь сводили их вместе. Конечно же им помогала чистота атмосферы, в которой они жили, и постепенно они вырывали гордыню с корнем. Я сам таким был, да и вы, Жак, по-моему, тоже. Но нам повезло в том, что мы оба были исправлены в молодости. С возрастом это сложнее, потому что гордыня усиливается, обра­зуя большую корневую систему. Но нет ничего, что невозможно было бы изменить при желании.

Впереди замелькали огни всевозможных цветов, при­обретая очень насыщенный оттенок.

— Что это? — спросил Один, обращаясь к рядом стоящим рыцарям. Никто ничего не видел, но, однако, они теснее сомкнули ряды.

— Я вижу, — вдруг произнёс один из рыцарей, на­прягшийся всем своим существом. — Сюда движется поток хаотического огня, несущий глыбы размером с маленькие планеты.

Огонь надвигался с неумолимой быстротой.

— Нас мало, но больше никого в дозоре нет, — сказал Фаль. — Сомкните щиты и зовите помощь.
Мы должны удержать огонь любым способом. Помни­те, дело не в том, что мы можем погибнуть, герои­чески сражаясь и жертвуя собой. Дело — в победе. Мы можем только побеждать. Образуйте двойной круг.

Его последние слова утонули в огненной лавине, обру­шившейся со всей мощью на маленький дозорный отряд, вышедший к границе Солнечной системы. На них летели обломки планет, астероиды и метеориты, в огненном смерче пытаясь увлечь рыцарей в хаос вращения, но они стояли, изнемогая под бурным натиском, удерживая огонь и принимая удары, которые по силам было выдержать только гигантской планете. Пот градом струился по их телам, и изорванные в клочья доспехи падали к ногам намертво стоящих воинов. И вдруг в середине кольца возник могучий рыцарь, исполненный великого Света, и весь отряд почувствовал мгновенное облегчение, потому что огненному смерчу была противопоставлена грозная сила Света, отводящая хаотические потоки. Рыцари заметили, что повсюду замелькали огни дозорных колец с возвышающимися в центре огромными фигурами Учи­телей, ставящих заслон смертельным лавинам.

— Как душно, — сказал Жак. — гроза надвигает­ся, нам следует укрыться.

— О, Жак, если бы вы могли видеть, какая буря только что миновала, — тихо произнёс Молчун.

— Я опять увлёкся и что-то не заметил? — спро­сил Жак.

— Главное, что дух ваш заметил и выстоял до кон­ца, спасая нашу планету. А то, что здесь начнётся гроза, так это немудрено, нужно же как-то атмосфе­ре разрядиться.

Они поспешили к лесу, где среди деревьев видне­лась хижина. С первыми каплями дождя они уже были внутри лачуги, наполовину вросшей в землю. Мало бы кто вообще заметил её, если бы не Молчун, вер­нее, его способности, уловившие флюиды человека из этой части леса. Крыша хижины едва возвыша­лась над землёй, образуя холмик. Внутри сидела ста­руха, очень напоминавшая бабу-ягу, вся в окруже­нии веток, листьев, пучков трав и всевозможных пло­шек. Посредине горел костёр, над которым в котле кипело какое-то варево.

— Принесла нелёгкая, — проворчала старуха, од­нако пригласила путников присесть. Искоса погля­дывая на них, она бормотала какие-то заклинания, не вступая в разговор.

— Мелинда, ты ли это? — вдруг спросил Молчун.

Старуха вскинула на него глаза, её брови поползли вверх, и на лице появилось подобие улыбки. Что по­разило Жака, так это её глаза, которые вдруг стали ясными и даже красивыми. Жак почувствовал, что за всем обликом старухи кроется тайна, которую она скрывала и своей внешней уродливостью, и непри­ветливостью, и откровенным следованием колдовству. Мелинда засуетилась, откуда-то притащила еду и присела у ног Молчуна, который гладил её по пле­чам. Старуха ничего не говорила, но на глазах преоб­ражалась из бабы-яги в добрую и милую старушку.

— Мелинда воспитывала меня, — сказал Мол­чун. — У неё неудачно сложилась жизнь, и в пят­надцать лет она родила девочку, которая вскоре умерла, а тут появился на свет я, и дед привёл Мелинду

нам, чтобы она кормила меня. Двенадцать лет она прожила в нашем замке, пока однажды не исчезла с каким-то высокородным господином. Она всегда была склонна к знахарству, заговорам, снабжая своим зельем всех нуждающихся в её услугах. Дед за­прещал ей этим заниматься, объясняя, что она не улучшает, а только ухудшает свою жизнь и наносит вред душе. Я помню, как однажды слышал его сло­ва: «Рано, Мелинда, рано! Поживи в чистоте трид­цать лет, а потом ты сможешь всё исправить». А Мелинда плакала и говорила, что не желает губить свою молодость. «При чём здесь молодость? Ты губишь воплощение!» Но Мелинда не хотела вникать в его объяснения и, видно, думала только о том, как бы извлечь выгоду из своей молодости и красоты. На­сколько я теперь вижу, у Мелинды был дар, кото­рый и теперь при ней, но, видно, она, как и я, на бедствовалась с ним и прикрывается колдовством, чтобы её все боялись.

Дата добавления: 2015-12-01