Отдел третий. Государство 1 страница

IX. СУЩНОСТЬ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ [237] [1]

Государство получает свое наиболее яркое выражение во власти. Вместе с тем власть является основным признаком государства. Только государство обладает всей полнотой власти и располагает всеми ее формами. Все остальные социальные организации обладают лишь частичною властью или какою-нибудь одной из ее форм. Притом власть всех остальных социальных организаций нуждается для своего осуществления в санкции и в поддержке со стороны государственной власти.

Чтобы уяснить себе эту господствующую и обусловливающую роль государственной власти, рассмотрим ее отношение к наиболее обыденной форме негосударственной власти, рассмотрим ее отношение к власти родительской. Не подлежит сомнению, что власть родителей над детьми, возникающая в силу физиологических причин, предшествует государственной власти и существует как бы независимо от нее. Но в современных цивилизованных государствах она, с одной стороны, ограничивается государственною властью, а с другой – охраняется ею. Ограничение родительской власти со стороны государства заключается в том, что государство требует, чтобы родительская власть была направлена на разумные цели: на физическое, умственное и нравственное воспитание детей, на их рост и развитие, а не на истязание, извращение и калечение детей. Государство ограничивает родительскую власть также известными возрастными пределами; оно точно определяет момент совершеннолетия детей, по наступлении которого родительская власть прекращается. С другой стороны, государство охраняет родительскую власть, не допуская постороннего вмешательства в ее разумные проявления[238][2].

Возникающая в других видах социальных организаций власть еще больше находится в зависимости от государственной власти. Не подлежит, например, сомнению, что у хозяина или заведующего каким-нибудь промышленным заведением – мастерской, фабрикой, заводом или торговым предприятием – есть некоторая власть над служащими в этих заведениях. Но эта власть основана исключительно на договорах, а выполнение договоров гарантируется государственной властью; в частности, в случае возникновения спора из-за отказа подчиняться требованиям работодателя суд должен решить, был ли заключен договор, действителен ли он и входит ли в число обязательств, установленных договором, выполнение тех или других распоряжений хозяина или заведующего заведением. Государство создает также известные ограничительные условия для заключаемых договоров; так, все договоры должны заключаться на известный срок и

не могут устанавливать бессрочных обязательств; затем, обусловленные договорами действия не должны противоречить нравственности, гигиене и социальным интересам; особенно значительны ограничения договоров, создаваемые новейшим социальным законодательством в интересах всего общества. Все это показывает, что границы и формы власти работодателя над рабочими всецело зависят от государства, если не считать нравственного авторитета работодателя, который очень часто даже совсем отсутствует, и если отвлечься от общей экономической зависимости человека, живущего исключительно своим трудом, так как эта зависимость непосредственно не является зависимостью одного лица от другого[239][3].

То же самое надо сказать и относительно всяких частных товариществ, организаций и союзов. Подчинение отдельных членов решениям их большинства всецело зависит от вперед выраженного добровольного согласия на это, например, путем принятия устава. Если какая-нибудь частная организация налагает на своих членов некоторые наказания, например, денежные штрафы, то они имеют значение лишь ввиду заранее принятого на себя со стороны членов обязательства их нести и уплачивать. Но в случае отказа членов организации подчиняться ее постановлениям у нее нет прямых средств вынудить это подчинение. Промышленные товарищества, основанные на формальных договорах, могут обратиться к суду, т.е. опереться на силу государственной власти; однако и государство оказывает им поддержку только в тех пределах, в каких оно вообще охраняет договоры; во всяком случае оно предоставляет каждому члену любого товарищества право во всякое время из него выйти и навсегда порвать с ним связь при соблюдении известных условий. Общества, организации, союзы, преследующие идеальные цели, принятие устава которых не влечет для их членов формально-юридических последствий и не создает обязательств, подобных основанным на договоре, не могут даже обращаться к судам для того, чтобы заставлять своих членов выполнять свои постановления. Поэтому единственная репрессия, которая находится в распоряжении частноправовых организаций этого типа, не могущих воспользоваться государственной властью, заключается в том, что они могут подвергать своих членов исключению. Конечно, исключение из среды, например, исключение из товарищеской среды, бывает иногда очень чувствительно для лица, подвергшегося такой каре. В качестве угрозы исключение может оказывать настолько сильное воздействие, что оно создает известный престиж или авторитет власти. Но это лишь одна из форм власти, именно власть психического воздействия или нравственного авторитета. Власть государства гораздо более полна и многостороння.

Однако существуют публично-правовые организации, которые не являются государствами и в то же время обладают некоторою сходною с ними властью. Эта форма власти присвоена всем самоуправляющимся и автономным организациям. Ею располагают самоуправляющиеся городские и земские общества, сословные организации, церкви и другие религиозные общины, поскольку они организованы в публично-правовые корпорации; присуща она также и автономным университетам. Отличительная черта этих организаций заключается в том, что к ним обязательно принадлежат все лица известной категории; так, например, земства и городские общества включают в себя всех лиц, живущих на их территории; в известную религиозную общину, организованную в публично-правовую корпорацию, входят обязательно все ее единоверцы. Эти организации имеют право принудительно облагать всех своих членов установленными ими налогами. Они могут также, не прибегая к содействию судов, чисто экзекуционным путем

заставлять принадлежащих к ним лиц выполнять свои постановления. Такие постановления по своим материальным признакам часто имеют даже характер законов, и только в видах терминологического удобства они называются не законами, а обязательными постановлениями. Все это – черты, по преимуществу свойственные государственной власти. Однако все эти публично-правовые организации применяют не свою власть, а власть государства, они обладают властью лишь постольку, поскольку государство наделяет их ею; помимо государства они никакой властью не располагают. Государство отличается от этих публично-правовых союзов тем, что оно ни от кого не заимствует своей власти; оно обладает своей собственной властью, которая не только возникает в нем самом, но и поддерживается и ограничивается его собственными средствами.

Только весь народ, организованный как одно целое, т.е. составляющий государство, обладает подлинною государственной властью. Государство и есть правовая организация народа, обладающая во всей полноте своею собственною, самостоятельною и первичною, т.е. ни от кого не заимствованною властью.

I

Наука государственного права в XIX столетии приложила величайшие усилия к тому, чтобы найти чисто юридическое решение вопроса о государственной власти. Для достижения этой цели она тщательно проанализировала разницу между государственной и негосударственной властью и произвела сравнительную оценку отличительных свойств той и другой, исследовав всевозможные гипотезы и углубившись в мельчайшие и тончайшие детали. Идя по этому пути, она использовала тот богатый идейный материал, который был накоплен в философ-ско-политической литературе прошлых веков, проверила его при помощи обильных данных, почерпнутых из политической и правовой жизни современных государств, и переработала его в точно сформулированные и логически резко ограниченные юридические понятия. В предшествовавшие исторические эпохи мыслители и ученые, бывшие непосредственными свидетелями постоянного роста и укрепления государственной власти, решали по преимуществу политические вопросы и задания, для чего они в своих научных построениях всегда исходили из тех или иных чисто философских предпосылок. Напротив, наука государственного права в XIX столетии сосредоточила свое внимание исключительно на юридико-догматической стороне вопроса о признаках государственной власти, формы которой, казалось, более или менее установились и кристаллизовались. Это. точное ограничение научной проблемы, подлежащей решению, приведшее к превращению ее в строго юридико-догматическую проблему, составляет отличительную черту научной деятельности представителей государственного права в истекшем столетии. Благодаря ему была создана чрезвычайно богатая государственно-правовая литература, имеющая исключительно высокое значение по своей методической ценности.

Однако окончательный результат всей этой громадной научной работы не вполне соответствует тем стремлениям, которыми она вдохновлялась, и вызывает, несомненно, чувство неудовлетворенности. Основная цель этой научной работы – определить сущность государственной власти, сформулировав ее в строго логически построенном юридическом понятии, – далеко не вполне достигнута. С юридико-догматической точки зрения, осуществление этой цели заключалось в том, чтобы найти такой признак государственной власти, который давал бы возможность всегда безошибочно отличать ее от власти негосударственной. Интересующие нас

исследования были направлены в первую очередь и главным образом на анализ и точное определение понятия суверенитета. В этой части произведенную научную работу можно считать совершенно законченной и увенчавшейся полным успехом. Суверенитет теперь окончательно определен как высшая власть, юридико-догматическое понятие которой не допускает никаких степеней и никаких делений. Понятия ограниченного суверенитета, уменьшенного суверенитета, полусуверенитета или делимости суверенитета сплошь противоречивы; а потому они непригодны для научного объяснения государственно-правовых явлений. Но решение дальнейшего, вопроса – является ли суверенитет неотъемлемым признаком государства или нет – находится в совершенно безнадежном положении. Решение этого вопроса чрезвычайно важно для выяснения природы федеративного государства, т.е. для определения государственно-правового характера как самого союзного государства, так и государств-членов. Наряду с этим от того или иного решения его зависит и определение государственно-правового положения автономных колоний Англии и других переходных государственно-правовых форм.

Подвергнув всестороннему исследованию, с одной стороны, свойства государственной власти, а с другой – сущность суверенитета, одни ученые приходят к заключению, что суверенитет не есть необходимый признак государственной власти. Напротив, другие ученые-государствоведы на основании точно такого же исследования энергично настаивают на том, что власть без суверенитета не является государственной властью. Те государствоведы, которые не считают суверенитет неотъемлемым признаком государственной власти, употребили все свои усилия на поиски такого признака, который мог бы быть признан отличительным свойством всякой государственной власти. Произведенные ими систематические поиски увенчались, по их мнению, полным успехом, так как искомый признак был ими найден. Они доказывают, что отличительная черта государственной власти заключается в том, что государство обладает своею собственною, первичною и ни от кого не заимствованною властью. Напротив, сторонники того взгляда, что только суверенитет отличает государственную власть от негосударственной, приводят ряд веских соображений в подтверждение того, что и автономные провинции обладают своею собственною властью и что власть их часто первична и ни от кого не заимствована. Таким образом, здесь получается непримиримое противоречие. Это противоречие представляется иногда настолько безысходным, что вызывает скептическое отношение к постановке самой проблемы. Под влиянием скептицизма некоторые ученые начинают подвергать сомнению даже исходные понятия всего этого теоретического построения. Они отрицают научную правомерность понятия «суверенитет» и доказывают, что оно должно быть изгнано из современной науки государственного права, так как оно является пережитком государственных форм прошлого. Однако это устранение центрального объекта спора только видоизменяет саму проблему, но нисколько не продвигает ее решения вперед[240][4].

Не подлежит сомнению, что теперь все основные и существенные аргументы в пользу того или иного решения вопроса о государственной власти этим путем

уже исчерпаны полностью и ничего принципиально нового для доказательства правильности того или другого из них не может быть приведено. Следовательно, непримиримое противоречие, получившееся при решении этого вопроса, есть уже сам по себе вполне определившийся факт, который в свою очередь подлежит научному объяснению. Факт этот есть факт научного познания, и для объяснения его надо произвести анализ и оценку методов исследования, в результате которого он получился. Но если посмотреть на вопрос о государственной власти с методологической точки зрения, то те неудачи, которые наука государственного права потерпела при его решении, выступают совсем в ином свете. Тогда становится ясно, что теоретическая мысль попала в данном случае в тупик вследствие несоответствия избранных ею познавательных средств той задаче, которую она себе поставила. Надо признать, что вопрос об определении понятия государственной власти не может быть сведен к вопросу о том, чем отличается государственная власть от негосударственной. Вопрос этот может быть решен только путем познания всего существенного и основного в государственной власти, и самое понятие ее должно давать в определенной формуле сводку полученного знания. Таким образом, здесь мы имеем дело с научной задачей, которая заключается не в установлении лишь отличительных признаков явления, а во вскрытии самого существа его.

Ошибка представителей науки государственного права в XIX столетии состоит в том, что они преувеличили значение юридико-догматического метода. Они применили этот метод к определению не только тех рядовых государственно-правовых явлений, которые целиком регулируются нормами положительного права, но и тех, исходных и основных, явлений государственного права, связанных со всей организацией государства, для которых регулирующая роль норм права имеет значение по преимуществу заключительного звена. Одно из таких явлений и представляет из себя государственная власть.

Юридико-догматический метод, поскольку он преследует чисто теоретические цели представить различные системы права в удобопонятной и удобоусвояемой форме, есть метод классификационный. Всякая классификация ставит своей задачей изобразить в логическом порядке сходства и различия тех явлений, которые подлежат не объяснительному, а описательному изучению[241][5]. Стремясь к осуществлению той же цели, юридико-догматический метод отличается только большею абстрактностью, что обусловлено уже самым характером правового материала, добываемого путем обособления и изолирования его от смежных явлений. К тому же в силу применения этого метода правовой материал должен быть переработан в понятия, полученные иногда довольно сложным путем и конструированные так, чтобы они были вместе с тем классифицированы в логически систематическом порядке[242][6]. Но каким бы сложным путем ни получались отдельные понятия, какую бы степень изолировки, анализа, отвлечения и сконструирования они ни требовали для своего образования, при догматической обработке права как самые понятия, так и приведение их в систему всегда основаны на установлении сходств и различий. Это и приводит к тому, что все определения и

самые системы понятий, получаемые благодаря юридико-догматическому методу, носят чисто формальный характер. В юридико-догматических исследованиях основной интерес сосредоточен на том, чтобы для каждого юридического института был найден какой-нибудь один определенный признак, который точно указывал бы его место в системе и при помощи которого можно было бы всегда безошибочно отличить его от всякого другого института[243][7].

Но очевидно, что методы классификации находят предел своего применения в зависимости от характера научных проблем. Они бессильны там, где приходится иметь дело не с описательным материалом, который надо привести в логический порядок, и где требуется объяснить явления. Следовательно, они неприменимы во всех тех случаях, когда возникают вопросы относительно существа явлений. Последние не могут быть сведены к отысканию лишь одного признака, который по необходимости должен иметь чисто формальное значение. Поэтому все попытки определить сущность государственной власти, а следовательно, и провести разграничение между союзами, обладающими характером государств и не обладающими таковым, придерживаясь методов юридической догматики, были уже вперед обречены на неудачу.

Ограниченность методов классификации лучше всего видна на примере естественных наук. Естествознание значительно опережает все другие области научного знания, и потому оно раньше их испытывает на практике различные приемы, пути и методы научного исследования и познания. Таким образом оно и раньше их убеждается в негодности одних из них и целесообразности других для разрешения тех или иных научных задач. В частности, благодаря широкому применению методов классификации к исследованию явлений природы был накоплен обильный опыт методологического характера, особенно интересный тем, что он выразился в чисто конкретных образцах научного исследования.

Среди естественно-научных дисциплин науками, придерживающимися по преимуществу методов классификации, являются ботаника и зоология. Конечно, разобраться в сотнях тысячах растительных и животных видов можно только при посредстве методов строгой и точной классификации. Чтобы классифицировать эти виды, нужно отыскать для каждого класса или вообще для каждого высшего и низшего подразделения характеризующий его признак. Признаки, которые служат принципами классификации для распределения в систематическом порядке, с одной стороны, растительных видов, с другой – видов животных, устанавливаются совершенно независимо для каждого из этих двух миров. Но на низших ступенях животного царства и в известном разветвлении царства растительного, именно у некоторых примитивных разновидностей его, эти признаки как бы сходятся. Поэтому естественно было сделать предположение, что и установить разницу между животными и растениями можно путем тех же методов классификации. Однако усилия найти и установить эту разницу, произведенные в течения целого столетия, начиная с половины XVIII столетия вплоть до третьей четверти XIX столетия, т.е. до окончательной победы теории Дарвина, не увенчались успехом. Ни один из выдвигавшихся в различное время признаков не оказался таким критерием, на основании которого можно было бы безошибочно отличить растение от животного. Ни различие в способности движения, ни раз-

личие в материале и средствах питания, ни различие в способах размножения не могут быть признаны гранями, точно отделяющими мир растений от мира животных. Да и вообще нельзя найти какого-нибудь одного определенного признака для того, чтобы отличить животное от растения. Поэтому путь к решению этого вопроса заключался прежде всего в том, чтобы отказаться от всех подобных попыток, признав их полную бесплодность.

Действительно, рассматривая эту задачу с общенаучной и методологической точки зрения, мы должны признать ее совсем иною, чем задачи, решаемые ботанической и зоологической классификацией. В ботанической и зоологической классификации мы имеем целую вереницу подразделений, расположенных в определенном логическом порядке, как бы по ступеням иерархической лестницы. Таковыми являются царства, типы, классы, подклассы, ряды, семейства, колена, когорты, роды, подроды, виды, подвиды и разновидности. Логический порядок, связывающий эти подразделения, тот же, какой существует внутри ряда понятий, последовательно подчиняющих и подчиненных друг другу. Каждое высшее подразделение в этом ряду, будучи более общим, обладает более широким объемом, но более бедным содержанием, и наоборот, каждое низшее подразделение, являясь более частным, характеризуется более узким объемом, но более богатым содержанием. Поэтому тот или иной отличительный признак какого-нибудь ботанического или зоологического подразделения не представляет чего-либо изолированного. Он всегда опирается на признаки ряда высших и более общих подразделений и находит свое дальнейшее развитие в признаках ряда низших и более частных подразделений. Этим путем и достигается одна из существенных целей классификации – упрощение. Каждое подразделение представляется настолько простым, что оно может быть охарактеризовано лишь одним видовым признаком с присоединением указания на соответственный род. Конечно, в действительности это лишь кажущаяся простота, так как каждое подразделение имеет значение не само по себе, а только в связи со всеми остальными подразделениями. Но этой кажущейся простотой и достигается одна из важнейших целей всякой научной классификации.

Напротив, когда мы хотим найти признак, отличающий все царство растений от всего царства животных, мы только в силу логической иллюзии или ложного заключения можем думать, что искомый признак связан с теми двумя рядами подразделений и характеризующих их признаков, которые устанавливаются ботанической и зоологической классификацией. Как только мы попробуем определить его место по отношению к этим рядам, мы тотчас убеждаемся, что у него нет своего места. Не то он находится над ними, ибо мы мыслим оба ряда объединенными в одном общем и высшем понятии и, взирая с вершины этого понятия, стремимся провести разделяющую грань между двумя царствами – растительным и животным, а для установления этой грани и нужен искомый признак; не то его надо искать в низу этих рядов, так как растения и животные соприкасаются между собой в своих низших видах и разновидностях и именно здесь как бы проходит та разграничительная черта, которую, казалось бы, можно охарактеризовать одним признаком, отличающим животное от растения; не то, наконец, этот признак занимает промежуточное положение между этими двумя рядами, так как один из них – ряд животных представляется как бы дальнейшим развитием и продолжением другого ряда – растений. В действительности искомый признак находится не над этими рядами, не под ними, не между ними, а вне их. Не связанный с ними, он должен принципиально отличаться от них и обладать каким-то особым, изолированным и самостоятельным значением. Вместе с тем так как разграничение, которое требуется установить между растительным и

животным царством, не опирается на все остальные подразделения, устанавливаемые ботанической и зоологической классификацией, и оно не сводится к чему-то простому, что можно было бы охарактеризовать лишь одним признаком. Таким образом, искомый признак должен охарактеризовать не одно определенное подразделение, которое находит свое развитие в дальнейших подразделениях, а две большие суммы соединенных вместе подразделений, которые образуют, с одной стороны, царство растений, а с другой, – царство животных. Иными словами, предполагаемый признак должен охарактеризовать две в высшей степени многообразные совокупности явлений. Очевидно, что здесь перед нами логически невыполнимая задача.

Современные естествоиспытатели, несомненно, уже признали, что вопрос об определении основных свойств растительного и животного царства и об обнаружении отличительного признака их не есть вопрос простой классификации, подлежащий решению путем тех же методов, которыми устанавливаются ботанические и зоологические подразделения, а вопрос существа. Они пришли к заключению, что этот вопрос может быть решен только физиологией, морфологией, эмбриологией и другими науками, исследующими существо, а не только формы биологических явлений. К сожалению, естествоиспытатели недостаточно выяснили формально-логические, методологические и теоретико-познавательные принципы, заставившие их изменить свой взгляд на научное значение вопроса об установлении различия между миром животных и миром растений. Поэтому те результаты, к которым они пришли, остались неиспользованными в общественных науках, и в частности, в науке о праве.

Из научных дисциплин, входящих в науку о праве, догматическая юриспруденция методологически, несомненно, родственна ботанике и зоологии. Подобно им она стремится внести единообразие, простоту и порядок в пестрое разнообразие изучаемых ею явлений. Правда, догматической юриспруденции приходится иметь дело с несравненно меньшим количеством фактов, подлежащих ее переработке, каковыми являются для нее правоотношения и регулирующие их правовые нормы. Но чтобы разобраться и в них, она должна сгруппировать их и распределить по правовым инструментам и вместе с тем классифицировать эти институты согласно общим принципам классификации. Поэтому, подобно ботанике и зоологии, догматическая юриспруденция располагает изучаемые ею явления, т.е. все правовые институты, в известном порядке путем установления отличительных признаков каждого института. Порядок этот с формально-логической точки зрения соответствует открытой еще Платоном и Аристотелем «пирамиде понятий». В этой пирамиде понятий мы нисходим от более общих юридических институтов к более частным институтам путем присоединения новых признаков и восходим от более частных к более общим институтам путем отнятия этих признаков. Таким образом, догматическая юриспруденция вырабатывает вполне определенный вид научного знания о правовых явлениях, соответствующий той цели, которую она преследует. Но так как догматическая юриспруденция в силу практических причин, т.е. в силу постоянно предъявляемого на нее спроса со стороны правовой жизни, является наиболее развитой юридической дисциплиной, то методы, которые она применяет для своих научных целей, часто принимаются вообще за методы научного познания права.

Господствующее положение, которое в настоящее время завоевала себе догматическая юриспруденция среди юридических дисциплин, особенно неблагоприятно отзывается на общей теории права и ее научной разработке. Объясняется это и историческими причинами, т.е. теми условиями, при которых возникла и развилась общая теория права. Зародилась общая теория права в виде общей

части системы гражданского права. Когда и другие отрасли правоведения, особенно такие отделы публичного права, как уголовное и государственное право, начали более обстоятельно и систематически разрабатывать свои общие части, то естественно возникла потребность в согласовании учений, вырабатываемых во всех этих «общих частях». В то же время было обращено внимание на то, что содержание тех глав философии права, которые представляют интерес для юриста-догматика, а также содержание вводных глав энциклопедии права по существу тождественно с содержанием этих общих частей отдельных отраслей правоведения. Таким образом и возник проект слить эти общие части отраслей правоведения в одну общую теорию права и поставить ее на место философии права. Этот проект был выдвинут А. Меркелем в его статье «Об отношении философии права к позитивной юриспруденции и к ее общей части», на которой мы уже останавливались в предыдущем очерке[244][8]. Так как А. Меркель являлся в этом случае выразителем того научного движения, которое уже существовало в действительности, то намеченный им путь научного развития в общем и осуществился. В последние четыре десятилетия общая теория права, или общее учение о праве, подверглась систематической разработке и превратилась в самостоятельную дисциплину науки о праве. Но она не вполне заняла то место, которое предназначал ей А. Меркель: прежде всего, она не сделала излишними общие части отдельных отраслей правоведения, а главное, она не упразднила философии права и не заменила ее. Даже в период упадка философского мышления поднялись голоса в защиту философии права и против захватных стремлений со стороны общей теории права[245][9], теперь же при несомненном пробуждении философского творчества стало очевидным, что общая теория права не может стать на место философии права[246][10]. В двух отношениях общая теория права обладает недостатками, которые делают ее неспособною заменить философию права: во-первых, содержание ее уже, чем содержание философии права[247][11], во-вторых, метод ее теоретически недостаточно выяснен, а практически он обыкновенно определяется в силу той случайной связи, которая установилась между общей теорией права и догматической юриспруденцией.

Здесь нас специально интересует метод общей теории права и, в частности, те случайные обстоятельства, которые на известное время фактически определили его характер. При самом зарождении общей теории права ей был рекомендован метод позитивной юриспруденции. Рекомендовавшие его указывали на исключительную плодотворность этого метода и противопоставляли ее полной бесплодности метода философского. При этом последний тогда вполне отождествлялся со спекулятивным методом, так как критический метод едва возрождался, а об интуитивном в то время совсем забыли. Впрочем, усвоение общей теорией права метода позитивной юриспруденции казалось тем более обязательным, что, с одной стороны, она возникла сперва, как мы указали выше, в виде «общих частей»

отдельных отраслей позитивной юриспруденции, а с другой, – за разработку ее брались главным образом представители того же положительного правоведения, преклонявшиеся перед его успехами и всецело проникнутые выработанными им приемами мышления. Итак, метод общей теории права устанавливался не путем исследования подлинного существа самой этой науки, а вследствие крушения одного из философских методов, в силу случайной генетической связи общей теории права с отдельными отраслями позитивной юриспруденции и, наконец, благодаря успехам положительного правоведения, которое, будучи призвано постоянно служить и удовлетворять практическим потребностям правовой жизни, значительно опередило в своем научном развитии все остальные юридические дисциплины. Под влиянием всех этих обстоятельств окончательно утвердился взгляд, что общая теория права только в том случае превратится в настоящую науку, если она усвоит себе метод позитивной юриспруденции. Но метод позитивной юриспруденции есть метод юридической догматики; это метод формальнологических обобщений и классификаций. Другого метода у позитивной юриспруденции нет, ей и не нужно никакого иного метода, так как ее познавательные потребности вполне удовлетворяет метод чисто формально-логической обработки интересующих ее явлений. Таким образом, когда рекомендуют общей теории права позитивную юриспруденцию в качестве образца, которому она должна следовать, то вместе с тем и обрекают ее удовлетворяться лишь методом юридической догматики.

Дата добавления: 2015-12-01