|
Читайте также: |
V. РЕАЛЬНОСТЬ ОБЪЕКТИВНОГО ПРАВА [109] [1]
I
Среди других отделов философии совершенно особое место занимает философия общественности. От культурных благ, с которыми связаны остальные отрасли философии, человек легко, хотя бы по видимости, может отказываться. Можно отрицать науку и проповедовать скептицизм, солипсизм или крайний агностицизм. Чрезвычайно просто не признавать значения искусства, и притом не только отдельных видов его, но и искусства вообще. Наконец, можно не иметь никаких религиозных переживаний и быть не только атеистом, но и в подлинном смысле безрелигиозным человеком. Напротив, по отношению к общественности человек поставлен в совершенно особое положение. Здесь личное отрицание, непризнание, изолирование себя часто не имеет никакого значения. Общественность вторгается в жизнь каждого сама, помимо его воли и желания. Правда, при современном высоком культурном уровне и остальные культурные блага приобрели известную силу принудительности. Но разница несомненно существует, и общественность со своими принудительными запросами гораздо настойчивее и непосредственнее затрагивает личную жизнь каждого. Если даже признать эту разницу лишь относительной и временной, то она все-таки чрезвычайно характерна для современной культурной эпохи. Та страстность, которую современные аморалисты и анархисты вносят в свою проповедь, показывает, как чувствительно воспринимается некоторыми это свойство общественности.
Но, конечно, не идеальная сфера нравственности, а более реальная область права придает общественности этот характер. Господство общественности над личностью создается правом, главным образом, благодаря его свойству как бы извне вторгаться в жизнь человека. Этому способствует и государственная организация, направленная на осуществление правовых норм, и сила общественного мнения, отстаивающая ненарушимость основных правовых принципов, и, наконец,
укоренившиеся побуждения в каждой отдельной психике, постоянно всплывающие на поверхность сознания и предъявляющие к нему властные требования. Если последние по своему существу относятся к сфере внутренних душевных переживаний, то та внезапность, настойчивость и мощь, с которыми они обыкновенно пробуждаются, производит тоже впечатление чего-то внешнего.
Несмотря, однако, на это доминирующее значение права в современной культуре, вопрос о том, что такое право, и в частности объективное право, как совокупность действующих правовых норм, чрезвычайно спорный в науке. Теперь стало общим местом ^положение, что истинное существование права не в статьях и параграфах законов, напечатанных в кодексах, не в судебных решениях и не в других постановлениях органов власти, касающихся правовых вопросов, а в сознании как всего общества, так и отдельных членов его. Однако эта в общем верная точка зрения, несомненно, только затруднила решение вопроса о том, в чем заключается реальность объективного права и какую часть общественной культуры оно составляет. В самом деле, право как элемент нашего сознания может существовать в двух видах: или как чисто психическое явление, т.е. известная совокупность представлений, чувствований и волевых побуждений, или же как норма, или, вернее, совокупность норм, которым мы придаем сверхиндивидуальное значение и которые возникают в нашем сознании с определенными требованиями долженствования и обязанности. Возможны различные комбинации этих двух взглядов на право как элемент нашего сознания и различные переходы от одного к другому. Посредствующим звеном между одним и другим обыкновенно служат социально-психические явления. Но и социально-психические явления можно истолковывать и в чисто психологическом, и в нормативном смысле. Таким образом, как бы ни казались по внешности разнообразны взгляды на право как элемент нашего сознания, их всегда можно свести к двум вышеуказанным основным воззрениям. Только эти два воззрения и имеют принципиальное значение, а потому, посчитавшись с ними, мы посчитаемся со всеми переходными видами психологически-нормативного понимания права.
Однако мы должны сразу указать на то, что ни психологическое, ни нормативное понимание права, поскольку они последовательно рассматривают право лишь как элемент сознания, или только как продукт человеческого духа, не могут дать удовлетворительного ответа на вопрос о том, что такое объективное право. Оба эти воззрения на право при односторонней разработке их исключительно в свойственном каждому из них направлении необходимо приводят в конце концов к отрицанию объективного права как такового. Они придают объективному праву такой смысл, который совершенно не соответствует его истинному значению. На место твердой основы общественного порядка, создаваемого системой положительного права, они ставят ряд переживаний и их объек-тивирование. И психологическое, и нормативное понимание права в этом случае солидарны; они только каждое по-своему толкуют сущность переживаний, образующих право.
Для того чтобы уяснить себе это свойство психологических и нормативных теорий права, возьмем самые типичные построения их. Наиболее определенно чисто психологическое истолкование объективного права было дано Бирлингом. Правда, Бирлинг известен как основатель и проповедник так называемой теории
признания[110][2]. Сущность этой теории сводится к тому, что право есть совокупность норм, основной признак которых, отличающий их от всех остальных видов норм, заключается в признании их определенной группой людей правилами внешнего поведения для всех принадлежащих к этой группе. Но, упорно настаивая на том, что основной признак права – «признание», Бирлинг ни разу не дал исчерпывающего анализа самого понятия признания. Между тем слово «признание» имеет различные значения: признание может быть или индивидуальным, или коллективным; в свою очередь, то и другое признание может оказаться или чисто психологическим, т.е. быть результатом естественных побуждений и движений (индивидуальной или коллективной) психики, или же нормативным, т.е. сознательным усвоением признаваемого как должного. Под словом признание скрывается, таким образом, целый ряд различных понятий, которые необходимо строго отграничивать друг от друга; а потому, не являясь единым неразложимым определением, «признание» не может быть возведено в основной признак действительно научно построенного понятия права. Однако определение понятия права «признанием» именно потому, по-видимому, и кажется привлекательным Бирлингу, что благодаря ему основной признак права – «признание» – оказывается столь многозначным. Это особенно ясно из тех рассуждений Бирлинга, где он доказывает, что зерно истины в старых теориях права – «договорной», «общей воли» и «теократической» – заключается постольку, поскольку они имели в виду именно «признание».
Тем не менее некоторые критические замечания (особенно упрек А. Тона, что понятие признания «бесцветно и недостаточно уловимо») заставили Бирлинга остановиться на самом понятии признания. Ко второй части своего сочинения – «К критике основных юридических понятий» Бирлинг присоединил приложение— «О понятии признания и в частности о непрямом признании». Нельзя сказать, чтобы в этом приложении Бирлинг давал полный анализ всех тех смыслов, которые вкладываются в слово «признание» и которыми он часто пользуется сам. Анализ этот далеко не полон, но он интересен потому, что заставил Бирлинга склониться к определенному чисто психологическому пониманию «признания». Этого понимания Бирлинг в общем и придерживается при дальнейшем развитии своей теории, хотя он не чуждается от времени до времени и других смыслов слова «признание», тем более что он так и не дал себе отчета в многоликости своего определения[111][3].
Но в одном случае Бирлинг последовательно придерживается чисто психологического понимания своего основного признака понятия права, именно при истолковании природы объективного права. Внешнее и независимое от нашей психики существование объективного права он объявляет лишь видимостью и признает его кажущимся явлением. Этот взгляд Бирлинг развил в своем систематическом труде— «Учение о юридических принципах». Обсуждая здесь вопрос об объективном праве, он утверждает: «Общей склонности человеческого духа
соответствует стремление представлять себе право прежде всего как нечто объективное, существующее само по себе над членами правового общения. Конечно, это имеет известную практическую ценность. Но из-за этого нельзя забывать, что "объективное право", даже если оно получило в писанном праве своеобразную внешнюю форму, всегда остается лишь видом нашего воззрения на право, и как всякий другой продукт нашей психической жизни, имеет в действительности свое истинное существование только в душах по преимуществу самих членов правового общения. Притом, при ближайшем рассмотрении это существование двоякое: все правовые нормы желаются или признаются, с одной стороны, как правовое требование, с другой, – как правовая обязанность»[112][4]. Но так как для всякого юриста не подлежит сомнению существование права как некоторой действительности, обретающейся и вне нас и привходящей в наше сознание извне, то поэтому Бирлинг стремится и эту объективную действительность права свести к психическим процессам. «Понятие объективного права, – говорит он, – в том смысле, как мы сами (т.е. Бирлинг) понимаем его, вполне достаточно объясняется, по-видимому, всеобщей потребностью нашего человеческого духа представлять себе разнообразные явления нашей внутренней жизни, как искони сами по себе и вне нас существующие, и этим путем противопоставлять их нашему "я". Совершенно тем же способом мы употребляем многочисленные другие понятия, придавая им также объективный смысл, хотя не подлежит сомнению, что они являются лишь объединяющими выражениями для известных продуктов, состояний и способов отношения нашего духа. Иными словами, во всех таких случаях мы сознательно или бессознательно, целиком или отчасти отделяем определенное содержание духовной жизни – безразлично, относится ли оно к сфере представления, чувства или воли, – от живых субъектов, в душе которых это содержание только и обладает единственно истинным, т.е. конкретным существованием, как их представление, чувствование и желание. И именно этим путем мы вместе с тем приобретаем средство объединять эти содержания, представления, чувства и воли или, вернее, представлять себе их объединенными в те обобщенные содержания и продукты, которые опять-таки никогда и нигде не достигают действительного проявления в отдельном реально существующем человеческом духе, но которые тем не менее носятся перед нашей фантазией как содержание идеального общего сознания, общего чувства и общей воли»[113][5]. Таким образом, Бирлинг не только сводит объективное право к субъективным психическим переживаниям, но и самое представление об объективном праве, как о чем-то вне нас реально существующем, он объясняет психической иллюзией. Свою мысль он старается еще пояснить, проводя параллель между нормами объективного права и родовыми понятиями, которые он в свою очередь истолковывает не нормативно, а психологически. Как родовые и видовые понятия реально не существуют, а являются лишь продуктом нашей психической деятельности, так, по его мнению, не существует вне нас и объективное право.
Бирлинг отдает себе вполне ясный отчет в том, что его понимание природы объективного права несогласно с общепринятыми в науке о праве воззрениями. По его словам, «господствующее мнение среди современных юристов преклоняется перед тем общеизвестным, заимствованным главным образом из римского
права воззрением, на основании которого "объективное право" является чем-то безусловно (schlechthin) вне нас и над нами существующим, из чего "субъективные права" и "обязанности" членов правового общения должны быть еще выводимы»[114][6].Причины всеобщего распространения этого основанного, по мнению Бир-линга, на предрассудке воззрения на объективное право, которое он кстати излагает в его наиболее антипсихологической формулировке, он видит в целом ряде по существу тоже психологических обстоятельств. Самую глубокую и первоначальную причину этого явления он усматривает в своеобразной связи права с религией и нравственностью, причем последнюю он всецело основывает на религии: сперва все чтут право как порядок, покоящийся на божественном авторитете. Но и после исчезновения этих религиозно-теократических воззрений целый ряд условий способствует тому, чтобы право продолжало казаться проявлением стоящей над нами высшей власти. Так, разумные правила воспитания требуют, чтобы правовые предписания внушались детям не как таковые, а как выражение воли родителей, воспитателей, властей, Бога, вообще в виде чужой воли. Наконец, возведению объективного права в нечто внешне существующее в наше время особенно способствует то обстоятельство, что право теперь сплошь является писанным правом, притом по преимуществу правом, изложенным в законах. А это, с одной стороны, служит объективированию правовых норм, которое, по мнению Бирлинга, сводится к процессу их абстрагирования, с другой, – право, выраженное в законах, может, по его словам, «с полным основанием рассматриваться как проявление высшей воли в государстве, даже если не признавать божественного полномочия для власти». Но, вникнув во все эти факты, Бирлинг приходит к заключению, что они недостаточны для того, чтобы научно оправдать господствующее воззрение на объективное право. Поэтому, отвергнув его, он и предложил свое чисто психологическое определение природы объективного права.
II
Предположение Бирлинга, что его теория объективного права не может быть принята представителями господствующих воззрений в юридической науке, по-видимому, вполне правильно. Но он не мог предвидеть, что господствующее воззрение на право в его главных разветвлениях – юридико-догматическом и социологическом – может быть оттеснено другим, именно психологическим. Тот психологический элемент, который Бирлингу послужил только для истолкования его основного признака права – «признания», может сам по себе составить основание для общей теории права. Тогда теория объективного права Бирлинга станет непосредственным, прямым и притом крайним логическим выводом из принятых уже посылок. Действительно, наиболее видный представитель психологической теории права Л.И. Петражицкий не только усваивает эту теорию объективного права, но и вполне последовательно ее развивает. Это и дает нам возможность легче оценить ее истинное значение[115][7].
Теорию права Л.И. Петражицкого мы можем здесь рассматривать лишь постольку, поскольку это необходимо для понимания его теории объективного права. В основание своей теории права Л.И. Петражицкий кладет своеобразное
учение об образовании научных понятий. Учение это, по нашему мнению, обладает двумя наиболее характерными особенностями. Первое отличительное свойство его заключается в том, что Л, И. Петражицкий считает образование правильных научных понятий началом и исходным пунктом научного знания, а не концом и заключительным звеном его. Он пространно доказывает, что нельзя научно исследовать какой-нибудь предмет, т.е. в данном случае право, не выработав предварительно точного научного понятия о нем. Между тем наука о праве, по его мнению, повинна в том, что до сих пор не выработала правильного понятия права. Он утверждает, что известное изречение Канта – «юристы еще ищут определения для своего понятия права» [Цитата из «Критики чистого разума». См.: Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. С. 432.] (которое он берет, по-видимому, из вторых рук, от Тренделенбурга, Бергбома или Рюмелина, так как придает несвойственное ему ироническое значение) – сохраняет свою силу и до сих пор. На основании ряда примеров, известным образом им истолковываемых, он считает возможным выставить общее положение, что все определения права в современной юридической науке основаны на «профессиональной привычке называния» юристами известных явлений «правом». Таким образом, по его мнению, представители науки о праве до сих пор оперировали с неправильными понятиями права, т.е. исходили из ложных предпосылок. Поэтому он и отрицает истинно научное значение за всем сделанным в юриспруденции до наших дней.
В то же время Л.И. Петражицкий объявляет образование правильных научных понятий делом простым и легким. Для этого, по его мнению, следует только отвлечься от «привычного называния» предметов и создавать понятия на основании правильно указанного общего признака того или другого класса предметов. По его словам, «правильно понимаемое образование понятий как таковое не встречает никаких особых препятствий и затруднений и не предполагает для их устранения или обхода ни каких-либо "гносеологических" или иных тонкостей, ни каких-либо умышленных или неумышленных логических погрешностей»[116][8]. Конечно, при такой постановке вопроса получается какое-то несоответствие между бесплодностью тысячелетних усилий юридической научной мысли и сравнительной простотой и легкостью той задачи, которую предстояло ей разрешить. Это непонятное с первого взгляда явление объясняется, несомненно, тем, что Л.И. Петражицкий ориентирует свою теорию образования понятий не на истории наук, а на чисто житейских суждениях, разбавленных разнообразными научными сведениями[117][9]. В противоположность этому, история всех наук показывает, что на пер-
вых стадиях их развития они очень долго, исследуя определенные круги явлении, оперируют с предварительными понятиями их. Только постепенно, в процессе научного развития, понятия тех явлений, которые исследует та или другая наука, отшлифовываются и становятся более правильными. Истинно научные понятия вырабатываются лишь при очень высоком состоянии науки. Иначе и не может быть, так как истинное понятие какого-нибудь явления возможно только при полном знании его, а полное знание создается лишь продолжительной и упорной научной разработкой. Этот процесс постепенного восхождения каждой науки от сырого материала и непосредственных представлений к представлениям общим и затем от предварительных понятий через критически проверенные понятия к понятиям научным, приближающимся к вполне истинным понятиям (различных стадий можно, конечно, наметить любое количество и различным образом их обозначить), по-видимому, неизвестен Л.И. Петражицкому.
Он беспощадно иронизирует над теми юристами (особенно Бергбомом), которые откровенно признают, что современная юридическая наука принуждена удовлетворяться лишь «предварительным» понятием права. Но есть ли это действительно свидетельство жалкого состояния юридической науки? Не находится ли и все естествознание в том же положении, несмотря на свои колоссальные успехи? В последние годы мы получили неопровержимое доказательство того, насколько и все естественно-научные понятия имеют предварительный характер, так как основное понятие химии, казавшееся в течение всего XIX столетия так прочно и окончательно установленным, именно понятие химического элемента как чего-то простого и неразложимого, после открытия радия и его свойств приходится совершенно переработать. Не то же ли надо сказать и относительно основного понятия физики – тяготения после того, как экспериментальным путем доказано, что лучи света производят давление? Вот почему Риккерт утверждает, что совершенное научное понятие есть кантовская идея, т.е. задача, к разрешению которой мы должны стремиться, но которой мы никогда не можем разрешить окончательно[118][10]. Ведь мы можем только приближаться к познанию истины, а не познать ее целиком.
Другое отличительное свойство учения Л.И. Петражицкого об образовании понятий заключается в его взгляде на выработанное им психологическое понятие права как «на замену понятия права в юридическом смысле понятием права в научном смысле». Он считает, что «роковую роль в истории науки о праве играло и играет то обстоятельство, что она находится в состоянии зависимости от особой общественной профессии, от практической юриспруденции, т. н. "практики", т.е. судебной практики»[119][11]. Согласно с этим, он исходит из предположения, что для того, чтобы понятие права было научным, оно должно быть построено независимо от запросов юридической практики. Однако вместо подробного анализа и разработки вопроса о том, какова должна быть та чисто теоретическая дисциплина, которая доставит нам действительно научное знание о праве, он приводит лишь очень сомнительные доказательства для оправдания своего пренебрежительного отношения к тому знанию о праве, которым мы обязаны практической юриспруденции. Так, Л.И. Петражицкий сопоставляет понятие права,
вырабатываемое практической юриспруденцией, и его отношение к «научному понятию права», каким оно ему представляется, с кулинарными понятиями «зелени», «овощей», «дичи» и отношением их к научным понятиям ботаники и зоологии. Но это сравнение страдает очень существенным недостатком, гораздо большим, чем тот, который присущ всем сравнениям, имеющим лишь приблизительное значение. Оно совершенно неверно. Ведь растительное и животное царства существуют сами по себе без всякого отношения к кулинарному искусству; напротив, право в развитом состоянии, каким оно является у всех культурных народов, в значительной мере создается деятельностью профессиональных юристов. Без этой деятельности оно во всяком случае не может вполне осуществляться, т.е. не может быть действующим правом. Итак, Л.И. Петражицкий считает нужным отвлечься от наиболее существенного и непреложного признака права, заключающегося в его практическом значении и в его осуществлении при помощи известной организации, для того чтобы придать своему понятию права характер наиболее близкий к естественно-научным понятиям[120][12]. Но избранный им методологический путь совершенно неправилен.
При построении своего понятия права Л.И. Петражицкий упускает из вида то обстоятельство, что в области права отношение между техническим применением интересующего его явления и самым явлением прямо обратное тому, которое существует в области явлений природы. Техническое применение сил природы для осуществления человеческих целей всегда основано на использовании того, что уже дано самой природой. Поэтому для выполнения своих технических задач человек нуждается в предварительном знакомстве с силами природы. Это знание сил и явлений природы приобретается сперва путем ежедневного опыта, т.е. эмпирически, а затем благодаря естественным наукам. Рассматриваемое нами соотношение между теоретическим знанием сил и явлений природы и техническим использованием их вполне ясно обнаруживается на любом примере из области техники, хотя бы на строительном деле в широком смысле этого слова. Так, при всякой постройке, начиная от постройки обыкновенных жилых домов, продолжая постройкой всевозможных дорог и мостов и заканчивая машиностроением, нужно прежде всего знание свойств строительного материала и тех сил природы, которые должны быть применены для той или иной постройки. Ясно при этом, что дом можно построить, располагая лишь скромными знаниями, добываемыми чисто эмпирически; напротив, для того чтобы воздвигнуть большой мост или соорудить сложную машину, необходимы основательные естественнонаучные и технические знания. Если мы обратимся к вышеприведенному примеру кулинарного искусства, то мы должны отметить, что оно принадлежит к тому виду техники, который вырабатывается на почве чисто эмпирического знания. Но все-таки и этому виду техники должно предшествовать известное фактическое знание. Итак, мы видим, что там, где человеку приходится иметь дело с природой, технике предшествует, с одной стороны, наличность явлений и сил природы, а с другой – основательное знание их, доставляемое или обыденным опытом, или естественными науками.
Совсем другое отношение между явлением и теоретическим знанием его, с одной стороны, и его техническим применением – с другой, мы находим в области права. Как это ни кажется с первого взгляда парадоксальным, но здесь до известной степени сперва создается техника и техническое знание явления, а
затем уже благодаря технике развивается само явление и возникает потребность теоретического изучения его. Ведь право зарождается для удовлетворения практических нужд при совместной жизни людей. Далее, по преимуществу практические потребности являются основной двигательной силой в развитии права. Поэтому и техническое знание права, создаваемое и разрабатываемое юридической догматикой, возникает в первую очередь и прежде всего достигает высокого уровня развития. Благодаря этой технической деятельности юристов само право растет и совершенствуется. Только сравнительно поздно пробуждается интерес и к чисто теоретическому изучению его. Таким образом, в области права практика и техника всегда играют роль первичного элемента и благодаря им получает дальнейшее развитие само право; последнее приобретает характер как бы чего-то вторичного. Безусловно вторичное явление в области права представляет из себя чисто теоретическое изучение его.
Л.И. Петражицкий, стремясь образовать строго естественно-научное понятие права и призывая для этой цели отвлечься от практического характера права и профессиональных представлений о нем, не принял во внимание этого своеобразного значения практики, профессиональной деятельности и вообще юридической техники для самого существа права. Понятно, что он должен был получить какое-то особое понятие права; на это понятие лег отпечаток игнорирования практического и жизненного значения права. Он избежал бы этой исходной ошибки всего своего научного построения, если бы проанализировал соотношение между теоретическими и техническими понятиями. По-видимому, он не вполне дал себе отчет в том, что тут есть чрезвычайно важная методологическая проблема, хотя решение этой проблемы было обязательно для него при его стремлении выработать понятие права естественно-научного типа. Во всяком случае, своим ошибочным сопоставлением «научного понятия права» с понятиями ботаники и зоологии, а профессионального понятия права – с кулинарными понятиями «зелени, овощей, дичи» и т.д. он только затемнил очень существенную методологическую проблему о соотношении между естественно-научными и техническими понятиями. Вообще Л.И. Петражицкий не уделяет достаточного внимания вопросу об образовании других видов научных понятий, кроме естественно-научных[121][13]. Но выше мы выяснили, что мир социальных явлений вообще и мир права в частности есть не только мир необходимого, но и должного. Следовательно, для всестороннего научного познания его далеко не достаточно образования понятий естественно-научного типа. Ясно, таким образом, что при решении вопроса о том, как надо образовывать социально-научные понятия, должно быть обращено особое внимание на образование научных понятий не естественно-научного типа. В частности, при разработке понятия права необходимо обратить внимание на разницу и соотношение между естественно-научными и технико-теоретическими понятиями. Иначе мы не сможем достичь научного познания социального мира в его целом.
Дополнением к учению Л.И. Петражицкого об образовании понятий служит его учение об «адекватных теориях». Под этим термином он излагает старое учение аристотелевской логики о том, что в правильно образованных понятиях объем и содержание понятий должны соответствовать друг другу. Своеобразие
и оригинальность, которые Л.И. Петражицкий проявляет при изложении этого учения, заключаются главным образом в том, что он придумывает новые названия для давно известных логических принципов. Так, он называет «хромающими» теориями те, в которых объем логического субъекта узок по отношению к логически предицируемому ему содержанию. Напротив, термин «прыгающие» теории он прилагает к тем учениям, в которых объем субъекта излишне широк по отношению к приписываемому ему содержанию[122][14]. Однако признать удачными эти термины нельзя, так как образность совершенно неуместна при изложении логических и методологических принципов. Ведь один из основных логических приемов заключается в отвлечении, а потому и для обозначения самих приемов больше подходят сухие и схематические формулы.
Л.И. Петражицкий сосредоточивает столь усиленное внимание на вопросе о формально-логической правильности понятий, которая заключается в соответствии объема понятия его содержанию, потому что он убежден в том, что в современной научной литературе чрезвычайно распространен особый вид неправильного образования понятий. По его мнению, многие ученые, вырабатывая свои понятия, руководятся не логическими принципами, а лингвистическими соображениями. Он не перестает уверять своих читателей в том, что значительная часть ученых, особенно среди юристов, находится под подавляющим влиянием привычного «словоупотребления» или общепринятого «называния» предметов. Отсюда и происходит столь частое, согласно его утверждениям, смешение слов и названий с понятиями. В подтверждение, однако, того, что это действительно так, он приводит чрезвычайно скудные фактические данные. Таким образом, естественно является предположение, что Л.И. Петражицкий чрезмерно преувеличил эту опасность. В действительности в истинно научных исследованиях предметы и явления подвергаются самостоятельной разработке, независимой и от названий этих предметов, и от тех разграничений, которые устанавливаются этими названиями. К тому же в специальной логической, а отчасти и юридической литературе этот вопрос подвергается иной разработке и выступает в ином освещении, чем те, которые предлагает Л.И. Петражицкий. Мы здесь имеем в виду проведение чрезвычайно важного различия между так называемыми номинальными или словесными определениями (Nominaldefinition) и определениями «реальными» или предметными (Realdefinition)[123][15]. Ведь ясно, что всякое определение понятия может преследовать две совершенно различные, но одинаково, хотя и не в равной степени, важные задачи: с одной стороны, при определении
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав