|
Читайте также: |
Так как мы пришли к заключению, что понятия суть произведения познавательного искусства, а не естественной деятельности психического механизма, то у нас не может оставаться никакого сомнения в том, что они имеют значение не необходимо или принудительно воспринимаемых и воспроизводимых продуктов нашей психики, а нормированных известными правилами форм мышления. Как целесообразно созданная форма мышления понятие является одним из основных орудий научного познания. Долгое время, почти две тысячи лет: от Сократа до XV—XVI столетий нашей эры, оно было даже единственным логически вполне разработанным орудием наукообразного и научного мышления, подобно тому как водяная мельница, изобретенная несколько позже, почти также долго была единственной машиной для целесообразного применения механического двигателя. Только в XV и XVI столетиях начало вырабатываться новое орудие научного мышления и познания, более совершенное, приспособленное и плодотворное. Это было понятие закона природы, которое произвело целый переворот в мышлении. О колоссальном влиянии этого нового орудия
научного познания на умы свидетельствует вся научная и философская литература XVII и XVIII столетий.
Для всякого ясно, что расстояние между первым антропоморфическим представлением о причине какого-нибудь движения или перемены и научно формулированным законом природы еще большее, чем между общим представлением и научным понятием. Для установления законов природы мышление должно следовать чрезвычайно сложной комбинации правил. Важнее всего, однако, то, что само понятие закона или причинной связи опирается на высшую трансцендентальную норму, именно на категорию необходимости. Произведенный Кантом в «Критике чистого разума» анализ того процесса мышления, который приводит к установлению естественно-научных законов, и послужил окончательному уяснению значения формальных норм вообще и трансцендентальных норм или категорий в частности. Нормы или категории присущи нашему мышлению как обязательные для него формы, значение и ценность которых уясняются в процессе создания самой науки.
Вместе с тем естественно-научный закон благодаря своим формальным свойствам явился тем основанием, на котором только и могут строиться истинно научные понятия. Путем индуктивных обобщений самих по себе мы получаем продукты мышления, которые не выражают нечто безусловно необходимое. Категория необходимости присуща только причинным соотношениям или законам в естественно-научном смысле. Следовательно, только понятия, явившиеся результатом обобщений, опирающихся на установление причинных соотношений, могут быть признаны идеальными научными понятиями, так как только они выражают то, что безусловно необходимо. Но в таком случае в совершенном и законченном естественно-научном знании закон и понятие суть одно и то же. Действительно, будем ли мы говорить о законе тяготения или о понятии тяготения, научный смысл наших суждений будет один и тот же.
Из всего вышесказанного ясно, что невозможно оспаривать нормальный характер логики, ссылаясь на такие «неопровержимые факты» как «присутствие на лугу дерева, против которого я сижу». Подобными фактами занимается психология, как своею специальною областью, и она исследует их в причинной зависимости как необходимо совершающиеся. Но ни один психический факт в отдельности, ни все они вместе не дают и не могут дать представления о том, что такое научное знание как таковое.
Научное знание не имеет ничего общего с «неопровержимыми фактами» непосредственных психических восприятий. Логика и теория познания исследуют научное знание, а не психические восприятия. Они имеют перед собой один поистине грандиозный факт – величественное здание всей современной науки, т.е. все умственное развитие человечества, как оно выразилось в науке. Предмет их исследования составляют не отдельные научные сведения, которые являются содержанием нашего знания, а само знание. Задача логики и теории познания заключается в том, чтобы, исходя из тех данных о научном познании, которые представляет современная наука, исследовать и установить путь, которым человечество шло и должно идти для добывания научных истин. Они должны определить, в чем заключается правомерность науки или в чем ее оправдание. Задавать вопрос о правомерности или оправдании науки не значит подвергать сомнению или отрицанию существование или значение самой науки. Этот вопрос касается лишь тех принципов, которые лежат в основании научного познания и их познавательной ценности, а не самого существования научного знания, принимаемого за данный факт.
Когда вспоминаешь исторические сведения о том, с каким трудом пробивали себе дорогу к общему признанию самые основные истины современного естествознания, хотя бы гелиоцентрическая система, то как-то не хочется верить, что теперь для доказательства естественной принудительности научно истинного ссылаются на естественную принудительность психических восприятий и слагающихся из них представлений и процессов мышления. Еще сравнительно недавно каждая научная истина при своем появлении отвергалась большинством; не отрицавшие ее считались слепыми и сумасшедшими, а провозглашавшие ее – безумцами. Правда, всякая научная истина по своему смыслу устанавливает нечто данное, притом это данное имеет для нашего сознания даже гораздо больше силы и значения, чем факты, получаемые путем непосредственного психического восприятия. Поэтому с течением времени наш психический механизм так приспособляется, что мы постепенно начинаем признавать первоначально отвергаемые истины как бы с естественно-психологической принудительностью подобно непосредственно воспринимаемым фактам. Так, благодаря трехсотлетней умственной вышколке мы мыслим факт вращения земли вокруг солнца не только в силу принципа логической последовательности, но в известном смысле и с естественной принудительностью, превращающей его как бы в неопровержимый факт непосредственно воспринимаемого нами представления. Эта научная истина уже срослась с нашим психическим механизмом. Мы теперь, действительно, не можем не мыслить ее, как не можем не видеть дерева, против которого мы сидим. Но это нисколько не устраняет того исходного и гораздо более важного логического факта, что эта научная истина была первоначально познана в силу принципа логической последовательности; она была утверждена во имя устранения логических противоречий в мышлении и в противовес всем, считавшимся в свое время неопровержимыми, фактам. Настаивающие на естественной принудительности научно истинного в нашем мышлении, очевидно, имеют в виду старые и давно известные научные истины, которые успели настолько сродниться с нашим психическим механизмом, что при поверхностном взгляде на них даже не отличаются от других представлений, получаемых путем простых психических процессов[98][1].
Итак, наиболее бесспорным свидетельством в пользу целесообразности логических и методологических приемов, применяемых современной наукой, служит все могучее здание новейшего естествознания. Но значение этого свидетельства мало кем воспринимается в должном смысле. Правда, благодаря практической важности тех завоеваний, которые естественные науки совершили в последние века и особенно в истекшем XIX столетии, теперь каждое новое научное приобретение естествознания встречается обыкновенно с полным доверием. У современного человека развилось даже особенное преклонение перед успехами естествознания, которое в свою очередь приводит к твердой уверенности в правильности его методов. К тому же сознание современного человека освоилось с мыслью о возможности известных ошибок в этой области, вызывающих необходимость вносить поправки в скороспелые выводы некоторых естественно-научных изысканий. Таким образом даже ошибки, исправляемые на основании тех женаучных методов, подтверждают достоверность естественных наук и укрепляют доверие к их методам. Однако большинство преклоняющихся перед успехами естествознания сосредотачивает весь свой интерес на фактической стороне естественно-науч-
ных открытий и совсем не уделяет внимания самому процессу познания. Поэтому наряду с прославлением безукоризненного совершенства естественно-научных методов очень широко распространено полное непонимание их существа. Люди, не приучившие себя критически анализировать процесс научного познания, обыкновенно видят только достигнутые путем его результаты, а не самый этот путь. Вследствие этого они и приравнивают факты, устанавливаемые лишь благодаря сложному процессу мышления, который требуется для естественнонаучных открытий, к данным, получаемым при непосредственных психических восприятиях.
Но анализом и установлением путей познания в уже вполне сложившихся научных дисциплинах, каковыми являются естественные науки, не исчерпываются задачи логики и теории познания. Они кроме того считаются с тем несомненным явлением, что существует масса «неопровержимых фактов», которые необходимо еще превратить в научно обработанные факты или в научное знание. Первое место среди массы этих фактов, ждущих еще вполне целесообразной научной обработки и своего превращения в истинно научное знание, занимают, несомненно, факты, относящиеся к миру исторической действительности. Помимо индивидуально-исторических явлений сюда относятся различного вида социальные явления и вообще явления культурной человеческой жизни. Новейшие логика и методология стремятся указать пути, по которым следует идти, и средства, которыми надлежит воспользоваться, для того чтобы превратить груду знаний о «неопровержимых фактах», известных под именем исторических, социальных, государственных и правовых явлений, в настоящие науки. Конечно, установление и определение логических и методологических форм и правил какой-нибудь научной дисциплины идет всегда параллельно с развитием самой этой науки. Иначе и не может быть, так как логические нормы и методологические правила не изобретаются произвольно, а вырабатываются в соответствии с материалом и специальными задачами, которые преследует та или другая наука. И в данном случае перед логикой и методологией возникли новые задачи именно потому, что во второй половине XIX столетия гуманитарные науки начали быстро развиваться. Развитие это выразилось в накоплении массы научных данных и в выработке самых различных, по большей части друг другу противоречащих, теоретических построений. Однако в последние два десятилетия по отношению ко всей области гуманитарных наук наступил период раздумья. Все в них призывало остановиться и подумать: с одной стороны, назрела потребность проанализировать уже произведенную в них научную работу и отделить правильное от неправильного в ней, с другой, – все больше сознается необходимость поискать надлежащих путей и средств для того, чтобы внести в них новый порядок и новую жизнь.
Критическую проверку, оздоровляющий анализ и руководящие методологические указания, в которых нуждались все без исключения гуманитарно-научные дисциплины, слагавшиеся под влиянием самых различных, часто случайных идейных течений, могло создать только широкое философское движение. Таким и явилось неокантианство. Есть некоторая аналогия между положением естественных наук в конце XVIII и в начале XIX столетий и современным положением гуманитарных наук. Когда два столетия тому назад впервые были созданы широкие естественно-научные обобщения при помощи нового в то время принципа причинного объяснения явлений природы, то скоро обнаружилась потребность определить теоретико-познавательный характер основных предпосылок естествознания, а вместе с тем и установить его границы. Высшим проявлением этого процесса самосознания науки в конце XVIII столетия была «Критика чис-
того разума» Канта. Так же точно исход из этого положения, в котором находились гуманитарные науки в конце прошлого столетия, был найден благодаря новому обращению к критической философии Канта. Не подлежит, однако, сомнению, что теоретико-познавательные предпосылки гуманитарных наук еще многообразнее, задачи этих наук несравненно сложнее, а опасность не найти границу научного знания и смешать науку с философией в этой области гораздо больше, чем в области естествознания. Этим и объясняется то обстоятельство, что различные представители новокантовского движения, направившие свои усилия на разработку принципов гуманитарно-научного знания, дают неодинаковые указания относительно предпосылок, путей и методов, которые для него обязательны. Понятно также, что далеко не все эти указания правильны.
С нашей точки зрения, наиболее плодотворным является то течение в неокантианстве, которое обращает свое главное внимание на самый процесс познания. Оно проводит строгое разграничение между нормами, обязательными в качестве средств познания, и законами самого познания. Так как констатирование и выделение этих норм связано с наибольшими затруднениями и на них сосредоточивается главный интерес представителей этого направления в неокантианстве, то само это направление обыкновенно называют нормативным. Создателями этого направления неокантианства являются Хр. Зигварт, В. Виндельбанд и Г. Риккерт. К нему примыкают и некоторые неокантианцы, стоящие более или менее особняком и специально разрабатывающие отдельные гуманитарно-научные дисциплины, как Г. Зиммель[99][2] и Г. Еллинек[100][3]. Философы и ученые этого направления не ограничивались лишь изучением самого Канта, а сразу поставили себе задачу распространить принципы его философии на новые области научного знания. Таким образом, они сосредоточили свой интерес на тех выводах, которые необходимо извлечь из его философии для современного научного развития вообще и методологически правильной постановки отдельных гуманитарных наук в частности. Эти выводы должны внести порядок в то хаотическое состояние, в каком еще недавно находились история, политическая экономия, социология, правоведение и другие отрасли обществоведения и от которого они не вполне освободились и до сих пор. Неокантианцы этого направления отчасти сами взялись за разработку тех принципов, которые должны послужить основанием для создания правильных понятий в этих специальных областях научного знания.
При изучении мира исторической действительности наиболее ярко обнаруживается, что научное знание нетождественно с психическим восприятием тех или иных фактов. Правда, явления этого мира представляют для нас такой громадный интерес, что во многих случаях даже простое констатирование, изложение и описание фактов, относящихся к нему, составляет предмет научного знания. Таковы предметы истории, описательной политической экономии и некоторых государственных правовых дисциплин. Однако это отнюдь не значит, что эти науки только воспроизводят факты, воспринимаемые нами с психической принудительностью, и что доставляемое ими знание вырабатывается не при помощи правил. Напротив, и в этих дисциплинах истинно научное знание создается не тогда, ког-
да исследователь находится во власти психической принудительности, а когда он в своих суждениях следует должному в интересах познания. Так, если мы возьмем, в частности, историю, то, не говоря уже о сложной системе методологических правил, которые историк должен соблюдать при восстановлении исторических фактов на основании скудных или противоречивых источников, сама выборка тех или иных фактов и признание их историческими производится в силу известных правил[101][4]. Методологический характер истории как науки об индивидуальных событиях и обязательные для нее методологические принципы вскрыты и выяснены вышеуказанными представителями новокантовского движения. Эта теоретико-познавательная и методологическая задача выполнена В. Виндельбандом в его этюде «История и естественные науки» и Г. Риккертом в его исследованиях «Границы естественно-научного образования понятий» и «Науки о природе и науки о культуре»[102][5].
Нетрудно убедиться в том, что переход от наук, излагающих и описывающих явления исторической или социальной действительности, к наукам, устанавливающим закономерность этих явлений, обусловлен применением целого ряда приемов и средств, соответствующих поставленной научной цели. Именно потому, что в этой области большинство единичных явлений возбуждает в нас самый живой интерес, выработка научных обобщений представляет в ней чрезвычайные затруднения. Здесь сравнительно мало складывается общих представлений путем естественных психических ассоциаций. К тому же наиболее значительная часть этих обобщений возникает в силу временных, местных и социально-групповых условий и обстоятельств, т.е. имеет преходящее и субъективное значение. Поэтому для выработки в этой области общезначимых, вневременных и вне-пространственных обобщений не только нельзя исходить из обобщений, создавшихся с естественной принудительностью психических восприятий, и опираясь на них, как это часто делается в естествознании, а наоборот, в большинстве случаев надо порывать с ними. Таким образом, для обобщений в гуманитарных науках еще в большей степени, чем для обобщений в естественных науках, приходится преодолевать власть естественно принудительных психических восприятий и следовать познавательно должному. Иными словами, здесь мы имеем наиболее яркое проявление того, что процесс научного познания подчинен не естественной необходимости, а логическому и методологическому долженствованию.
Однако и в другом отношении гуманитарно-научное познание сложнее и представляет больше затруднений, чем естественно-научное. В естественно-научном познании только процесс познания подчинен долженствованию, но само познание представляет сферу необходимо совершающегося. Напротив, гуманитарно-научное познание имеет дело с миром, в котором проявляется сознательная деятельность человека. Ему приходится исследовать не только стихийные социальные процессы, происходящие с естественной необходимостью, но и воздействие на культурную общественную жизнь всякого рода норм, начиная от промышленно- и социально-технических, переходя к государственно-правовым и заканчивая этическими и эстетическими нормами. Но нормы, как мы знаем, определяют что-либо должное. Следовательно, соблюдение их приводит к тому, что осуществляется долженствующее быть в промышленно- и социально-техническом отношении или в государственно-правовом, этическом и эстетическом
отношениях. Итак, не только процесс гуманитарно-научного познания подчинен принципу долженствования, но и само познаваемое здесь представляет собой область как применения принципа необходимости, так равно и принципа долженствования.
Мы считаем теперь нужным перейти к выяснению значения этого принципа в наиболее ценной его форме, именно как этического долженствования.
III
Принцип этического долженствования, который вообще представляется более бесспорным, чем принцип логического и методологического долженствования, далеко еще не окончательно утвержден в современном научном мировоззрении. Самостоятельность его безусловно отрицается всеми теми учеными и мыслителями, которые так или иначе примыкают к позитивизму. Выше мы уже не только указали на тот ход мысли, посредством которого позитивистам будто бы удается устранить принцип долженствования при решении этических вопросов и объяснении закономерности социального процесса, но и подвергли его анализу и критике[103][6]. Здесь в своих доказательствах теоретической несостоятельности этой точки зрения мы должны особенно выдвинуть те соображения, которые заставляют нас признать, что устранение позитивистами принципа долженствования из этики и социальной науки есть результат совершенно ошибочных приемов мышления.
Позитивисты отрицают принцип долженствования главным образом в силу эволюционной точки зрения, применяемой ими ко всему совершающемуся в мире. В данном случае они прослеживают эволюционный процесс в различных сферах явлений, а именно в физиолого-психологической, биологической и социологической, и приходят к заключению, что этическое поведение человека надо выводить из других начал, а не из принципа долженствования. Как ни различны эти сферы эволюционирующих явлений, служащие им и порознь, и в своей совокупности для того, чтобы объяснить появление нравственного поведения, они рассматривают их как последовательные стадии одного и того же процесса развития. Поэтому рассуждения их всегда сводятся к одному и тому же. Они стремятся показать, что в основании всех жизненных процессов, начиная от низших – физиологических и заканчивая высшими – социологическими, лежат стихийные и бессознательные движения. Последние происходят с естественной необходимостью, как и явления тяготения или химического сродства, но в то же время они способствуют поддержанию жизни, а потому и кажутся нам как бы целесообразными. С пробуждением сознания многие чисто необходимые явления воспринимаются нашим сознанием как должные, а с дальнейшим развитием сознания по аналогии создаются представления о целом ряде поступков как о должных.
В сфере физиолого-психологической в качестве примеров таких явлений, совершающихся с естественной необходимостью, но поддерживающих те или иные жизненные функции и потому производящих впечатление как бы целесообразных, обыкновенно приводятся различные формы жизнедеятельности клеток. Тут фигурируют и основные физиологические процессы, начиная от кровообращения и заканчивая пищеварением, и процесс оплодотворения зародышевой клетки, и различные рефлективные движения нервной системы, способствующие дыханию, пищеварению, защите тех или иных органов и т.д. В сфере биологической в
качестве примеров явлений этого же порядка служат инстинкты самосохранения и продолжения рода, в частности, как особенно яркий пример – материнский инстинкт. Наконец, в сфере социологической указывают как на аналогичные явления на различные процессы приспособления, благодаря которым сперва просто полезные или целесообразные действия входят в общее употребление и затем уже независимо от их фактической пригодности предписываются обычаями в качестве обязательных для всех без исключения членов данной общественной группы.
Дальше в ходе рассуждений позитивистов идут аргументы из области тех явлений, повествование о которых позитивисты считают по преимуществу историей этики. Обращаясь к этическим воззрениям первобытных народов, они констатируют их полную противоположность этическим воззрениям культурных народов. Особенно веским доказательством, с их точки зрения, служат указания на «готтентотскую мораль» и другие примеры подобных же представлений об отношениях к ближним. С другой стороны, и в представлениях о нравственно должном у культурных народов позитивисты обращают главное внимание на те черты их, которые свидетельствуют о их неустойчивости, изменчивости и относительности. Здесь они видят процесс развития, в котором отдельные стадии часто бывают прямо противоположны друг другу. Единство его, с их точки зрения, заключается только в том, что это все один и тот же процесс последовательно сменяющихся явлений.
На основании всего этого позитивисты приходят к заключению, что нравственность есть исключительно продукт естественной эволюции. Представления о должном, по их мнению, первоначально воспроизводят в сознании человека то, что естественно необходимо, и являются таким образом лишь субъективным выражением этой необходимости. В дальнейшем осложнении общественной жизни новые представления о должном создаются по аналогии с первоначальными благодаря соображениям об удобстве, выгоде, пользе или вообще целесообразности известных поступков. Всегда, однако, представление о должном выражает только то, что необходимо для человека и его рода, т.е. или для индивидуума, или для семьи, или для социальной группы, или для нации, или, наконец, для всего человечества. Итак, заключают обыкновенно позитивисты, нравственно должное, во-первых, не есть нечто самостоятельное, принципиально отличающееся от того, что естественно необходимо, и, во-вторых, оно крайне изменчиво и относительно, в нем нет ничего безусловного.
Ошибочность всех этих позитивистических рассуждений не подлежит никакому сомнению. Они основаны отчасти на таких грубых логических и методологических погрешностях, что некоторые из них достаточно только отметить, чтобы показать теоретическую несостоятельность всего этого якобы научного построения. Мы и не считаем нужным здесь на них останавливаться и ограничимся лишь перечислением их. В этой позитивистически-эволюционной теории происхождения нравственности особенно поражают следующие черты, свидетельствующие о том, что ее гносеолого-методологические предпосылки непродуманны: прежде всего, невыясненность вопроса о том, в чем заключается субстрат эволюции, приводящей к образованию нравственности, или – то нечто, что постепенно развивается в систему нравственных понятий; далее, совершенно произвольное предрешение вопроса о возможности построить мировую эволюцию, начиная от низших чисто механических явлений тяготения вещества и заканчивая высшими духовными проявлениями нравственного сознания, как единый непрерывный процесс, и обход всех перерывов и скачков; наконец, ошибочное предположение, что лишь недостаточно высокий уровень нашего научного знания мешает нам
установить переход некоторых форм в другие, хотя в этих случаях мы имеем дело с принципиально различными явлениями, как, например, физическими и психическими, между которыми можно устанавливать лишь параллели и аналогии, но не переходы и не развитие одних в другие. Но для нашей специальной цели – показать самостоятельность нравственного долженствования – гораздо важнее, чем углубляться в эту невыясненность предпосылок эволюционизма, обратиться к самим проблемам нравственности и вскрыть полное непонимание их существа позитивистами и эволюционистами.
Сторонники позитивной философии отождествляют различные психические переживания, содержание которых составляют представления о взаимных отношениях между людьми, с принципами нравственности. Тут, следовательно, они делаются жертвой ошибки, похожей на ту, которая вкрадывается в их решение вопроса о научном знании, где простые психические восприятия внешних предметов смешиваются ими с научным знанием. Но естественно-научное знание, как мы отметили выше, завоевало все-таки самостоятельное значение и ценность в мировоззрении современного человека. Его значимость не ставят теперь в зависимость ни от мнений того или другого авторитета, ни от суждений тех или иных общественных групп, ни от решения большинства. Нам кажется теперь даже непонятным, как можно было в Средние века считать, что вопросы о свойствах легких и тяжелых тел, о теплоте и холоде, о жидкостях и т.д. должны решаться на основании авторитетного мнения Аристотеля или какого-нибудь его арабского комментатора, а не на основании собственных или чужих более проверенных наблюдений и опытов. Но лет через сто, вероятно, еще больше будут удивляться тому, что в XIX столетии под влиянием эволюционной теории и изучения нравов первобытных народов придавалось громадное значение при решении вопроса о сущности нравственных принципов мнению какого-нибудь готтентота или зулуса о том, как надо относиться к своим ближним. Однако современные позитивисты и эволюционисты идут еще дальше: они считают, что сами принципы этики устанавливаются социальными группами. Согласно их взглядам, окончательное решение вопроса о том, что нравственно и что безнравственно, будет принадлежать наиболее многочисленной социальной группе или большинству человечества. Таким образом, нравственные принципы, с их точки зрения, представляют собой совершенно произвольные установления сперва отдельных лиц и племен, затем социальных групп и народов и наконец всего человечества, или, вернее, его большинства, так как полное единогласие в произвольно решаемых вопросах недостижимо.
Ясно, однако, что здесь мы имеем дело с полным непониманием того, что такое нравственный принцип. Ведь значимость нравственного принципа имеет тот же смысл, как и значимость научной истины.. Она не находится ни в какой связи с тем, как относится к нравственному принципу та или иная часть человечества, хотя бы, это было его большинство или даже все человечество. Сознан ли нравственный принцип человечеством и открыта ли им научная истина или нет, имеет громадное значение для самого человечества и его судьбы, но не для нравственного принципа как такового и не для научной истины самой по себе; как арифметическое положение 2x2 = 4 или научная истина о вращении земли вокруг солнца сохраняли свою полную силу даже тогда, когда они никому не были известны, так же точно и нравственный принцип сам по себе ничего не теряет и ничего не приобретает от того, большим или малым количеством лиц он сознан.
Позитивисты и эволюционисты потому и отождествляют нравственно должное с естественно необходимым, что они не вникли в смысл нравственного прин-
ципа. Это принцип оценки, устанавливающий различие между добром и злом. Все согласное с добром предписывается нравственным принципом как должное, все несогласное с ним отвергается им как недолжное. Но добро и зло одинаково естественно необходимы. Природа, как мы указали выше, безразлична к нравственному и безнравственному. Только нормальное сознание в силу нравственного принципа устанавливает эти различия. Следовательно, мы, имеем, с одной стороны, принцип безразличия, принцип естественного хода вещей, это – принцип необходимости, а с другой – принцип у становления различий и оценки, принцип нравственной деятельности и культурного строительства, это – принцип долженствования. Отождествлять их или выводить их друг из друга – это значит не понимать смысла ни того, ни другого.
Но далее, если мы вникнем в смысл нравственного принципа, мы должны будем признать также его безусловность. Здесь мы опять имеем свойство, одинаково присущее как нравственному принципу, так и научным истинам. Никто, конечно, не станет утверждать, что арифметическое правило 2x2 = 4 или астрономическая истина о вращении земли вокруг солнца имеют относительное значение, ввиду явной бессмыслицы такого утверждения. Таким же явным извращением смысла научных истин является предположение, которое склонны делать прагматисты, что научные истины сами по себе эволюционируют[104][7]. В этом случае свойства человеческого ума и мысли приписывают научным истинам. Но совершенно так же и нравственный принцип по самому своему смыслу несовместим ни с относительным значением, ни с эволюционной изменчивостью. Нельзя приписывать нравственному принципу свойств, присущих нравственному сознанию человека, что обыкновенно делают позитивисты и эволюционисты. Они принимают процесс постепенного проникновения нравственного принципа в сознание как отдельного человека, так и всего человечества, а следовательно, и относительное приближение этого сознания к полному уразумению этого принципа, а также возрастающую способность человека воплощать этот принцип в социальных отношениях, несмотря на их все увеличивающуюся сложность и запутанность, за процесс развития самого нравственного принципа. Понятно, что этот якобы развивающийся нравственный принцип представляется им обладающим лишь относительным значением. В лучшем случае они готовы признать, что известные нравственные принципы, проникая постепенно в сознание все более широких кругов человечества, приобретают логическую общность. Но и тут они обыкновенно смешивают человечество как целое или совокупность всех людей и человечество как родовое понятие человека. Поэтому фактическое проникновение нравственного принципа в сознание большинства или всех людей они принимают за сообщение самому нравственному принципу логической общности. Несомненная ошибочность всего этого способа рассуждения объясняется, конечно, тем, что эволюционисты, как мы указали уже выше, совершенно некритически относятся к предпосылкам всех своих научных построений. В частности, утверждая всеобщность эволюционного процесса, они не считают нужным предварительно выяснять, все ли эволюционирует, или же есть нечто, что не эволюционирует[105][8].
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 51 | Нарушение авторских прав