|
Читайте также: |
Итак, мы видим, что нормы должного в познавательном отношении фактически в самой жизни переплетаются самым многообразным образом с этически и эстетически должным. В свою очередь этически и эстетически должное всегда бывает проникнуто познавательно должным. Это сплетение норм различных отраслей научной философии было причиной того, что в истории развития человеческой мысли нормы одной области теоретически отождествлялись или выводились из норм другой. Перевес всегда имели и до сих пор сохраняют, несомненно, нормы познавательные. Усилия человеческой мысли прежде всего и больше всего были направлены на познание в широком смысле этого слова. В творчестве познавательных форм и в создании научных истин наиболее широко развернулся человеческий дух. Поэтому разработка научно-познавательных норм определила разработку всех других норм. То, что установлено и признано должным в познавательном отношении, настолько заполняет духовный мир человека, что познавательно должное невольно переносится и на этически и эстетически должное.
Путаница еще более усиливается благодаря тому, что формально должное в познавательном ряду смешивается и отождествляется с тем, что является содержанием наиболее распространенного, т.е. естественно-научного познания. Это смешение вполне объясняется чрезвычайной сложностью познавательного процесса: ведь, с одной стороны, формально должное в познавательном отношении мыслится обыкновенно только в применении к какому-нибудь естественно-научному содержанию, ибо оно само, как установил еще Кант, совершенно бессодержательно (leer) и потому самостоятельно, как голая форма мышления, может мыслиться только в отвлечении; а, с другой, – познавательно должное само осуществляется в человеческой психике как процесс мышления и потому оно, подобно всем другим процессам мышления, подчинено психической причинности. Но содержание естественно-научного познания заключается в определении необходимого, и сам логический процесс мышления, поскольку мы рассматриваем его с естественно-научной точки зрения как чисто психическое явление, тоже подчиняется естественной необходимости. Таким образом смешение формально должного в познавательном отношении, т.е. того, чему человек должен следовать в процессе познания для получения истинных знаний, с содержанием естественно-научного познания, а особенно рассмотрение его (познавательно должного в мышлении) лишь как психического явления, совершающегося с естественной необходимостью, приводит к смешению и отождествлению категории должного с категорией необходимого. Такое смешение и отождествление типично для большинства естествоиспытателей. Они не отличают те логические нормы, кото-
рым они следуют для установления научных истин, от самого содержания научных истин и от психологических законов, которым подчинено всякое мышление, не исключая и логического. Полное отождествление логически должного с естественно необходимым в физической и психической природе возводится в цельную позитивно-философскую монистическую систему Э. Махом и его последователями.
Вполне аналогичное перенесение представлений о необходимом на область этически и эстетически должного производится в так называемой позитивной или естественно-научной этике и эстетике. Особенно в последнем столетии благодаря широкому развитию естествознания и применению его основных начал к исследованию психических явлений появилась масса попыток вывести и построить на принципе необходимости этику и эстетику. Связующими звеньями между простой психической закономерностью и этическими или эстетическими запросами служат в таких случаях обыкновенно начала приспособления, пользы и наибольшей интенсивности жизненных проявлений. Но все эти попытки основаны на недоразумении. Для всех их характерно то, что процесс выяснения в сознании содержания этических и эстетических норм принимается за выработку самого этически и эстетически должного. По своему смыслу, однако, категория должного настолько отлична от категории необходимого и в известном отношении даже противоположна ей, что сознание этически и эстетически должного как таковое невыводимо из психологически необходимого. Если их тем не менее отождествляют в позитивной этике и эстетике, то это происходит оттого, что позитивисты совсем не вникают в смысл самого долженствования. Вместо того они проявляют чрезмерно большое внимание к вышеуказанным фактам перекрещивания различных родов должного между собой и с необходимым, а также обнаруживают специальный интерес к психологической закономерности; этим путем они просто абстрагируются от самого понятия должного.
В противоположность этому этицизирование и эстетизирование процесса познания встречается теперь сравнительно редко. Оно принадлежит скорее к отдаленному прошлому, когда успехи знания не приобрели еще решительного перевеса над всеми другими проявлениями человеческого духа. Для современных нам систем мышления оно представляется даже чем-то в высшей степени чуждым, нецелесообразным и бессмысленным, или попросту «ненаучным». Однако если этицизирование и эстетизирование процесса познания и не имеет в наше время места в теории, а всякая попытка к нему подверглась бы самому строгому осуждению как «ненаучная», то на практике как психологическое явление оно чрезвычайно широко распространено и в наше время. Не подлежит сомнению, что на почве этицизирования знания стоят все те «учительские» или «пропагаторские» натуры, для которых разрушать чужие заблуждения и распространять уже добытые и достоверные научные истины гораздо важнее и ценнее, чем добывать и создавать новые научные истины. А в нашем современном обществе особенно много именно таких «учителей» и «пропагаторов», ценящих процесс познания как облагораживающую и возвышающую силу в нравственном, общественном и вообще в духовном отношении, а не как способ добывания новых научных истин.
Иногда целые поколения провозглашают идею, что интеллектуальное развитие уже само по себе нравственно обязывает и создает известное этическое долженствование. Русская интеллигенция в свое время с особенной силой пережила такой порыв всепоглощающих нравственных запросов. Что, например, означают слова: «культурные классы находятся в неоплатном долгу перед народом, и те отдельные личности из интеллигенции, которые дошли до понимания этой истины, должны подумать прежде всего об уплате долга народу» – слова, которые
наиболее ярко характеризуют наше умственное и общественное движение в эпоху 60-х и 70-х годов прошлого столетия? В чем заключается долг интеллигенции перед народом, об уплате которого прежде всего заботились лучшие русские люди предшествовавшего нам поколения? Его надо искать, конечно, не в материальных благах, которыми каждый культурный класс в современном обществе пользуется в большей мере, чем народ, так как тогда следовало бы говорить об имущих, а не о культурных классах. Поэтому и уплата этого долга должна заключаться не в возвращении тех материальных благ, обладание которыми составляет временное преимущество интеллигенции перед народом. Источник этого долга заключается, несомненно, в том, что интеллигенции даны знания и понимание явлений природы и общественных отношений, а главное, что она доработалась до полного сознания достоинства человеческой личности. Правда, у интеллигенции могли накопиться эти знания и образоваться сознание собственного достоинства только благодаря тому, что она, пользуясь известными материальными благами, имела достаточно досуга, чтобы заняться своим интеллектуальным развитием. Поэтому если бы уплата долга народу заключалась в том, чтобы интеллигенция, возвратив народу свой излишек материальных благ, приблизилась по своему материальному быту и образу жизни к быту народа, то она лишилась бы своих интеллектуальных преимуществ и утеряла бы самое сознание своего долга. Но так поняли все-таки уплату долга интеллигенцией народу отдельные личности с чрезмерно прямолинейной натурой; они шли в народ и стремились «опроститься» в материальном, а иногда и в духовном смысле. Напротив, в широких кругах под уплатой долга народу интеллигенцией понималось распространение среди народа знаний и понимания общественных отношений, а также выработка в нем сознания достоинства человеческой личности. Долг этот возник благодаря интеллектуальному развитию интеллигенции, и уплата его заключалась в уплате народу интеллектуальных благ, получив которые от интеллигенции, народ сам сумел бы добыть и все нужные и по справедливости принадлежащие ему материальные блага. Однако как бы ни понимать уплату долга интеллигенцией народу: заключается ли она в уплате материальных или интеллектуальных благ, – несомненно одно, что интеллектуальное развитие побуждало лицо, получившее его, сознать, что у него есть долг перед лицом, не получившим его, и придти к заключению, что это развитие получено в современном обществе за счет другого. Следовательно, важно не то, чем уплачивался этот долг, а само сознание долженствования. С формальной стороны оно не внешне обязательственного юридического, а внутренне обязательственного этического характера. Таким образом, мы видим здесь, что целое поколение рассматривает свое интеллектуальное развитие как нечто, что прежде всего и само по себе обязывает к известному этическому долженствованию.
В нашем современном обществе немало также людей, для которых гораздо важнее эстетическая сторона в познании, чем его логическая структура и его строгая формальная последовательность. К ним принадлежат те универсально систематизаторские натуры, которые во что бы то ни стало стремятся к целостности знания, хотя она недостижима чисто логическим и научным путем. Поэтому они жертвуют из-за нее некоторыми логическими принципами. Очень часто даже так называемая метафизическая потребность есть не что иное, как чисто эстетическая потребность, т.е. потребность в целостности, законченности и закругленности. При известной психической организации, наклонной к эстетизированию, человек не может удовлетвориться современным научным знанием, которое будет представляться ему отрывочным, разрозненным и неполным. Чтобы заполнить неполноту и связать разрозненные отрывки, он будет черпать содержание из
личных душевных переживаний, а этим путем у него может создаться метафизическая система. Такой человек будет убежден, что он обратился к метафизике во имя знания и его целостности, а в действительности он изменил интересам знания, так как подчинил познавательные постулаты своим эстетическим запросам.
Обратимся теперь к соотношению между этическими и эстетическими нормами. Своеобразие каждой из этих двух групп норм настолько очевидно, что их сравнительно редко прямо отождествляли, но зато их постоянно выводили из одного и того же общего источника. На родственности этического и эстетического чутья постоянно и довольно упорно настаивают. В связи с этим неоднократно возникали теоретические попытки свести этические требования к требованиям эстетическим или должное в этическом отношении – к должному в эстетическом отношении и наоборот. Стремление выводить этику из эстетики проявилось уже среди английских моралистов XVII и XVIII столетий [Среди них следует назвать кембриджских неоплатоников (Г. Мор, Кедворт и др.) и представителей шотландской школы «здравого смысла» (Ф. Хатчисон, Т. Рид, А. Смит, Г. Хоум и др.). Моралистом-эстетиком был и знаменитый Шефтсбери. Подробнее см.: Гильберт К., Кун Г. История эстетики. М., 1960.]. Но с особенной силой оно сказалось в школе гербартианцев, как, например, у Роберта Циммермана. Теперь некоторые из русских позитивистов и представителей новейшего «реалистического мировоззрения» тоже рассматривают этику как часть эстетики, причем вследствие более чем странного недоразумения они считают себя новаторами в этой области.
С другой стороны, выведение эстетики из этики и даже полное отождествление эстетики с этикой с гораздо большей силой сказалось в истории духовного развития человечества еще в отдаленном прошлом. Стремление свести эстетику к этике и рассматривать эстетику как часть этики присуще почти всем религиям. Искусство даже зародилось первоначально главным образом для удовлетворения потребностей культа. Когда же у античных греков искусство и требования эстетики (т.е. должное в эстетическом отношении) не только выделились в особую сферу, но даже до известной степени приобрели перевес над другими проявлениями духовной жизни человека – над запросами знания и этическими требованиями, то явилось христианство с проповедью всепоглощающего значения этических постулатов. Одна из типичнейших черт первобытного христианства заключается в низведении эстетически должного до значения второстепенного, неважного и часто даже вредного оттенка этически должного. Поэтому христианством провозглашалась не только возможность, но и обязательность упразднения эстетики и искусства, как чего-то самостоятельного и независимого от этики и религии. Такой взгляд на эстетические запросы или на эстетически должное присущ известному религиозному течению и до сих пор. Так, например, Лев Толстой в своей борьбе с эстетикой и искусством, несомненно, возрождал тенденции первоначального христианства [«Борьбе с эстетикой и искусством» посвящен трактат Л.Н. Толстого «Что такое искусство?» О религиозном искусстве Толстой подробно пишет в гл. XVI. См.: Толстой Л. Н. Собрание сочинений в 22-х тт. М., 1983. Т. XV. С. 41—221, особ. С. 167—183.]. Лев Толстой находит, что этот первоначально-христианский и, по его мнению, правильный взгляд на эстетику свойствен русскому народу. Подтверждение этого он видит, между прочим, и в русском языке, так как русский народ одобряет что-нибудь как «хорошее», т.е. вместе и доброе – нравственно правильное, и в то же время красивое или удовлетворяющее эстетическим требованиям, а не как что-нибудь одно, оторванное от другого. В данном случае он сделал, несомненно, глубоко верное лингвистическое замечание, интуитивно проникнув в сокровенный дух одного из замечательно метких слов, которыми так богат русский язык. В русском слове «хороший» действительно заключается бессознательный инстинктивный и потому полный синтез этически должного с эстетически должным, как в русском слове «правда» выражен синтез правды-истины с правдой-справедливостью, т.е. теоретически должного с практически должным.
Из сделанного нами обзора ясно, что не научная философия сближает различные роды должного, соответствующие трем отдельным отраслям ее. Сближение это, доходящее до полного отождествления, постоянно производилось в истории духовного развития человечества. В нем сказывалось и сказывается как бы возвращение к первобытным и примитивным воззрениям. Не подлежит сомнению, что только благодаря постепенному и медленному развитию и только путем сложного процесса дифференциации человек сознал, что его высшие духовные потребности заключаются в требованиях теоретических, этических и эстетических или в осуществлении теоретически, практически и эстетически должного. Первоначально все эти потребности и основанное на них сознание должного в трех различных отношениях находились, конечно, вне поля ясного сознания. Все должное в общей недифференцированной и нерасчлененной массе сосредоточивалось в обычаях, в которых выражался и накопленный опыт теоретического знания, и практические требования окружающей социальной среды, и запросы эстетического чувства. Поэтому когда «русские социологи», с одной стороны, и Лев Толстой, с другой, как сознательные противники дифференциации, видящие в ней коренное зло в человеческом развитии, настаивали на первоначальной неделимости двуединой правды или признавали культурным извращением расчленение «хорошего» на этически доброе и эстетически красивое, то идеал был для них не в будущем, а в отдаленном прошлом. Там они усматривали частичное осуществление его. Так же точно некоторые из сторонников новейшего «реалистического мировоззрения», несмотря на свое убеждение, что они являются новаторами, в сущности, возвращаются, подобно «русским социологам» и Льву Толстому, к давно пережитому смешению различных сфер долженствования. Они, не задумываясь, провозглашают эстетику «основной наукой об оценках вообще», включающей в себя теорию познания и этику как свои разветвления. В подтверждение универсального значения эстетики как всеобщей науки об оценках они ссылаются между прочим на то, что «не напрасно говорят о вечной красоте истины и о нравственно прекрасном»[88][3]. Можно было бы удивляться, почему это мировоззрение декадентского «эстетства» выдает себя за «реалистическое мировоззрение», если бы здесь не было так очевидно намерение провести под популярной этикеткой реализма совершенно чуждые ему взгляды. Лишь вследствие прискорбного недоразумения подобные сторонники «реалистического мировоззрения» могут считаться защитниками положительных наук, в то время как они только воскрешают старые метафизические системы, давно оставленные на Западе за их негодностью.
Итак, смешение и отождествление познавательно, этически и эстетически должного выражалось и выражается в самых различных формах: то в сведении к одному из этих видов долженствования как к основному двух других как производных, то в сведении их всех к терминологически родственному, но по существу безусловно противоположному понятию необходимого. Во всех этих случаях этическая проблема вообще и понятие этически должного в частности одинаково утрачивает часть своей самостоятельности, определенности и значения. Поэтому возникшее в нашей философской литературе убеждение в безусловной самостоятельности этически должного и в необходимости теоретически обосновать его естественно привело к идейной борьбе против всех вышерассмотренных тенденций, умаляющих самостоятельность и обособленность этически должного как такового. Основываясь на своеобразном гносеологическом значении понятия должного, у нас вполне правильно требовали строгого отграничения и безуслов-
ного противопоставления его всем остальным формам и содержаниям нашего сознания.
Но, к сожалению, у нас не хотели удовлетвориться установленным философской критикой Канта и теперь общепринятым в научно-философской литературе противопоставлением формальных категорий необходимого и должного; у нас считали недостаточным доказывать противоположность этих голых форм нашего сознания и не довольствовались тем, что должное несводимо к необходимому и невыводимо из него. Противоположность между совершающимся с естественной необходимостью и постулируемым нравственностью должна была быть, как у нас думали, гораздо резче и определеннее формулирована путем теоретического обоснования безусловной противоположности между бытием и долженствованием, истинным и должным. «Для теории познания нет противоположности более резкой, чем бытие и долженствование, истинное и должное»[89][4] – вот формула, в которой наиболее ярко выразилось это направление нашей философской мысли. В противопоставлении бытия и долженствования, истинного и должного противопоставляются не только формальные категории нашего сознания, но и содержания этих трансцендентальных форм. Во имя борьбы с «бесплодным формализмом» представители этой точки зрения отказались от всей критической работы научной философии, которая приводит к расчленению понятий. В сущности они отвергли, не заявляя об этом прямо, установленное «Критикой чистого разума» Канта различие между трансцендентальными формами и содержанием нашего познания. Иными словами, они отвергли самостоятельное значение формальных категорий в процессе познания. В их теоретическом построении понятие должного признается однозначащим с этически должным, так как оно мыслится всегда с определенным этическим содержанием, но вместе с тем оно и ограничено исключительно им. В силу этого истинное мы мыслим, по их мнению, как бы с естественной принудительностью, ибо мы мыслим его не потому, что мы должны его мыслить, хотя можем его и не мыслить, а потому, что мы необходимо его мыслим и не можем его не мыслить.
II
Исследовать роль и значение должного во всех его формах и проявлениях – это, как мы указали выше, задача научной философии в ее целом. В таком объеме мы не можем брать на себя здесь решение этой задачи. Наша цель более скромная; она заключается в том, чтобы выяснить и отстоять лишь основные научно-философские принципы. Для этого мы постараемся вскрыть и проанализировать роль должного в двух наиболее важных сферах его проявления: с одной стороны, это сфера науки и научного познания, с другой, – этики и этической жизни.
Значение должного в научном познании по большей части игнорируется, его просто не замечают. Конечно, здесь прежде всего сказывается известное незнание. Это незнание родственно тому, которое нам хорошо знакомо из истории естествознания; подобным же образом не замечали многих явлений природы, которые теперь кажутся нам совершенно очевидными, пока их не открыли естественно-научным путем. Однако для того, чтобы увидеть и понять значение должного в процессе научного познания, нужна более интенсивная наблюдательность и большая сила критического мышления, чем для того, чтобы заметить новооткрытое явление природы. Поэтому часто роль должного в процессе науч-
ного познания отрицают даже те, кто ознакомился с основными принципами теории познания.
Мы уже отметили выше, что отрицающие роль должного в процессе научного познания рассуждают обыкновенно следующим образом: задача научного познания – открытие научной истины, а истинное мы мыслим не как должное, а с естественной необходимостью, ибо мы не можем его не мыслить. Но это рассуждение, кажущееся с первого взгляда правильным, совершенно ошибочно, так как в нем смешаны и перепутаны различные элементы нашего мышления. Ведь с естественной необходимостью мышление совершается на основании психологических законов. Мышление как чисто психический процесс наряду с другими психическими явлениями и подобно всему совершающемуся в физической и психической природе, несомненно, подчинено законам, устанавливающим причинные соотношения, происходящие с естественной необходимостью. Кроме психологических, нет других законов мышления, которые действовали бы с принудительностью и на основании которых мы мыслили бы с естественной необходимостью; иными словами, в силу их при данных условиях мы не могли бы не мыслить того, что мы мыслим. Какие бы то ни было законы мышления, определяющие соотношения между отдельными содержаниями мышления с естественной необходимостью, будут вполне тождественны с психологическими законами. Поэтому мы впадаем в заблуждение, если признаем их отличающимися от психологических законов и называем их логическими, а не психологическими законами мышления. Очевидно, что настаивающие на том, что логика не нормативная, а лишь описательная и аналитическая наука и логические законы – не нормы, а принудительные законы мышления, делаются жертвой этого заблуждения; они принимают психологические законы мышления за логические его законы.
Что это действительно так, особенно ясно видно по тем примерам, которые приводятся в подтверждение принудительного характера якобы логических законов, обуславливающих мышление с естественной необходимостью. В таких случаях всегда берутся примеры, касающиеся единичных представлений. Для подтверждения хотя бы того, что логический закон тождества – не нормативный закон, а лишь формулирование того, как мы судим с естественной необходимостью, берутся для сравнения последовательные восприятия одного и того же предмета. Если я вижу на лугу дерево, то я знаю, что всякий следующий раз, когда я опять увижу это дерево, мое представление о нем будет тождественно и всегда это будет одно и то нее тождественное само с собой дерево. Конечно, тождество моих последовательных представлений об одном и том же предмете и мое убеждение в тождественности самого предмета получается с безусловной принудительностью, определяемой как естественная необходимость. Иначе и не могло бы быть, так как все наши восприятия, а следовательно, и все представления получаются с естественной необходимостью, исследование и определение которой по отношению к психическим явлениям и есть задача психологии. Поэтому и тот «закон» тождества, который мы констатируем по отношению к тождественности единичных представлений и психических переживаний, воспринятых при одинаковых условиях и от одних и тех же предметов, есть чисто психологический закон. Как и всякий естественно-научный закон, он устанавливает известное причинное соотношение, происходящее с естественной необходимостью. В данном случае мы имеем дело с явлением, которое должно быть исходным пунктом при всяком анализе и исследовании процесса мышления. Несомненно, что в основании всякого мышления, а следовательно, и мышления логического, или научного, лежит естественный ход мышления, происходящий с естественной необходимостью. Нет нужды лишний раз повторять, что и логическое мышление, как и все в природе,
подчинено естественным законам, действие которых характеризуется как бы принудительностью.
Но единичных комбинаций, получающихся в результате естественного хода мышления, бесконечное множество. Ведь уже количество единичных представлений, воспринимаемых отдельными мыслящими индивидуумами, бесконечно велико. Все это бесконечное множество индивидуально комбинированных соотношений между бесконечно большим количеством различных единичных представлений составляет область личных психических переживаний тех или других индивидуумов. Воспроизводя своим содержанием известные факты, оно тоже имеет значение знания, которое составляет индивидуальное достояние той или иной отдельной личности. Но оно не является знанием в научном смысле прежде всего потому, что оно необозримо, а затем и потому, что оно не приведено в порядок или систему. Для создания научного знания или науки необходимо производить выбор из этого бесконечного множества единичных комбинаций между единичными содержаниями мышления и полученное после выбора приводить в систему. Как производство выбора, так и приведение в систему избранных соотношений и содержаний мышления из всей бесконечной массы соотношений и содержаний, имеющихся в индивидуальном мышлении, основаны уже не на естественной необходимости, так как все отдельные содержания мышления, число которых бесконечно велико, и все бесконечное множество различных комбинаций между ними получаются одинаково с естественной необходимостью. Очевидно, что выбор и систематизация должны производиться не на основании безразличного принципа естественной необходимости, а на основании принципа, определяющего известные различия, каковым является принцип оценки. В свою очередь, основание для оценки надо искать не в случайных субъективных мотивах, а в общих правилах и общеобязательных нормах. Такими общими правилами и общеобязательными нормами могут быть только логические нормы. Мы приходим, таким образом, к заключению, что для выбора и систематизации определенных содержаний мышления и для переработки их в научное знание приходится соблюдать известные правила или логические нормы. Только этим путем получается действительно научное, т.е. общеобязательное, знание. Признак его не в том, что оно принудительно воспринимается теми или другими индивидуумами, или хотя бы всяким данным индивидуумом, а в том, что оно имеет равно обязательную силу для всех нормально мыслящих людей[90][1].
Приняв все это во внимание, мы должны признать, что логический закон тождества совершенно отличается от психологического закона тождества представлений, получаемых при одинаковых условиях об одном и том же предмете. Он заключается в известном правиле или норме, требующей во всем согласного с собой мышления и наиболее ярко выраженной в принципе логической последовательности, которая определяется так же, как принцип согласования (Grundsatz
der Einstimmigkeit – Uebereinstimmung, principium convenientiae [Букв.: принцип единогласия — соответствие, принцип согласия (нем., лат.). О принципе соответствия познания его предмету (как критерии истины) Кант пишет в «Критике чистого разума» (М., 1994. С. 74).]). Во избежание всякой путаницы лучше всего уже в терминологии провести различие между психическим и логическим законами тождества. Для этого логическую формулу его правильнее называть принципом тождества. Научное значение логического принципа тождества станет для нас ясно, если мы вникнем в основы какого-нибудь научного метода, опирающегося на этот логический принцип. Постулат последовательности, составляющий основную предпосылку этого принципа, с особенной силой сказался в истории научного развития при столкновении гелиоцентрической системы с геоцентрической. Птолемеевская астрономическая система прежде всего опиралась на непосредственные психические восприятия, и потому казалось, что в истинности ее нельзя сомневаться. Но все-таки она должна была быть отвергнута, так как, несмотря на различные ее модификации, она приводила к неразрешимым противоречиям в мышлении. С другой стороны, Коперник признал вращение земли вокруг солнца научной истиной, хотя оно и противоречило психическому восприятию во имя логической последовательности для согласования известных фактов и устранения противоречий. Другую сторону логического принципа тождества мы лучше всего осветим, если сошлемся как на пример его применения на спектральный анализ. Мы знаем, что какая-нибудь линия в спектре того или другого небесного светила побуждает исследователя признать присутствие на данном светиле определенного химического элемента. Признавая, что на данном светиле есть определенный элемент, исследователь основывается главным образом на логическом законе тождества, так как он знает, что линия, полученная им в спектре данного светила, та же, что и линия спектра, получаемая при накаливании известного ему химического элемента, производимом в лаборатории. Признание это, конечно, не принудительно, так как принудительным оно было бы только в том случае, если бы исследователь мог подвергнуть непосредственному химическому анализу химический состав изучаемого им светила. Поэтому лица, называющие себя «неисправимыми спорщиками», – а так, как известно, любят называть себя современные скептики и софисты, – могут всегда оспаривать и опровергать не только значение спектрального анализа в качестве научного метода, но и основанные на нем утверждения, что данное светило характеризуется известным химическим составом. Однако для всякого нормально мыслящего человека именно в этом методе сказалось торжество научной мысли. Сферу применения логического закона тождества составляют не единичные представления, а умозаключения или силлогизмы. Силлогизмы, как известно, выражают соотношения между понятиями и их элементами, а понятия образовываются и создаются путем суждений. Таким образом, основание всякого логического мышления составляет построение суждений и образование из них понятий. Безусловно решающее значение построения суждений и образования понятий для научного мышления заставляет сторонников нормативной логики особенно тщательно заниматься анализом и исследованием этого познавательного процесса. В противоположность аристотелевской и особенно схоластической логике, сосредоточивавшей все свое внимание на учении о силлогизме, современная нормативная логика выдвинула на первый план основное значение суждения и понятия. Именно благодаря разработке учения о суждениях и понятиях особенно ясно обнаружилось различие и даже полная противоположность логического нормативного мышления, производимого по известным правилам, и ненормированного хода мышления, происходящего только с естественной необходимостью, как бы принудительно, без всякого участия преднамеренности или цели по отношению к научному познанию. Это, конечно, не мешает и последним путем, т.е. путем естественного хода мышления, приобретать и накоплять научные знания,
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 85 | Нарушение авторских прав