История всемирной литературы 79 страница

Греческая национально-освободительная революция близилась к завершению, однако плоды самоотверженной борьбы народа ускользали из его рук. Вершительницами его судьбы оказались великие державы. Решением Лондонской конференции (1830—1831) Греция была признана независимым государством, но от нее были отторгнуты Эпир, Фессалия, Крит и ряд других греческих территорий. Ионические острова остались под протекторатом Англии. Извне была навязана Греции и монархическая

544

форма правления. Греческим королем стал баварский принц Оттон. Разочарование в исходе революции, в послереволюционной эволюции новогреческого государства носило общенациональный характер и отразилось на развитии всей греческой литературы.

В 1826 г. Кальвос приезжает в революционную Грецию, но вскоре покидает ее и перебирается на Корфу, где занимается преподавательской деятельностью. Соприкосновение с исторической реальностью не оправдывало чаяний, и творческий импульс трагически обрывается. Поэт умер в Лондоне в 1869 г., не опубликовав с 1826 г. ни одного стихотворения.

На Ионических островах обособленно от литературной жизни новогреческого государства протекает творчество Соломоса. Соломос также переживает разочарование в послереволюционном развитии Греции, но его творческий кризис наступает не сразу. Последние годы закинфского периода и первые годы на острове Корфу, куда поэт переехал в 1828 г., оказались для него весьма плодотворными. Под свежим впечатлением революционных событий он пишет поэму «Ламброс» (1823—1834), прозаическое произведение «Женщина из Закинфа» (начало работы — 1826), первый вариант поэмы «Свободные осажденные». Если в первых поэмах — в «Гимне Свободе» и оде «На смерть лорда Байрона» (1824) — идея свободы трактовалась Соломосом исключительно в плане национального освобождения от иноземного ига, то в «Ламбросе» и в «Женщине из Закинфа» она приобретает морально-этическую акцентацию, а в «Свободных осажденных» — глубокое философское содержание.

В «Ламбросе» ощутим отголосок романтического восприятия человека как существа двойственного, носителя противоборствующих начал — низменного и возвышенного. Чувства патриотизма и долга приводят героя поэмы в ряды греческих революционеров. Но этот же человек способен на низкие поступки по отношению к возлюбленной Марии, к детям, и его индивидуалистический аморализм резко осуждается поэтом.

Греческая поэзия практически не разрабатывала столь распространенную в европейском романтизме тему исключительной личности: свобода личности мыслилась в неразрывной связи со свободой национальной, главный конфликт пролегал в русле освободительной борьбы, и даже в тех случаях, когда центр тяжести переносился в нравственную сферу, подход к проблемам личности диктовался не романтическим индивидуализмом, а стремлением к гармонии личного и общественного, к общности людей.

Параллельно с «Ламбросом», но уже в плане романтического гротеска Соломос писал «Женщину из Закинфа», где уродливый образ злобной аристократки, «злейшего врага своего народа», противопоставляется поэтом всему возвышенному и прекрасному, что связано с борьбой осажденного врагами города Месолонги. Поэма «Ламброс» осталась незаконченной (мы располагаем лишь разрозненными главами и отрывками, а также авторскими заметками, излагающими сюжет), а «Женщина из Закинфа» — первый блестящий образец греческой прозы на димотики — увидела свет лишь в 1927 г.

Поэма «Свободные осажденные» посвящена годовой героической обороне города Месолонги, закончившейся 10 апреля 1826 г. отважным прорывом ее защитников и гибелью города. Первая редакция поэмы была задумана в лирическом плане, как плач по погибшим героям. Однако такое решение не удовлетворило Соломоса, и первый вариант остался незавершенным. В обороне Месолонги поэту захотелось отразить кульминацию греческой революции, ее нравственную вершину. Работу над новой редакцией он начал уже на острове Корфу.

Здесь в 1833—1834 гг. он параллельно пишет две поэмы — второй вариант «Свободных осажденных» и «Критянина». Оба произведения были задуманы как лиро-эпические поэмы, но от обеих поэм до нас дошли лишь отрывки — лирические партии. Если от лиро-эпического замысла «Критянина» Соломос отказался сравнительно быстро, то стремление завершить «Свободных осажденных» не угасало у него на протяжении двадцати лет, побуждая поэта к неустанным поискам желанного решения. Отталкиваясь от конкретного события — обороны Месолонги, Соломос рисует обобщенный образ национального сознания в кульминационный момент истории. Он стремился воссоздать историческую реальность, которая воплощала бы идеал красоты и свободы. Между тем ощущавшийся Соломосом разлад между идеалом и действительностью мешал созданию целостного художественного мира — реальное поглощалось отвлеченным. Действительность не подкрепляла романтической устремленности к абсолюту, и это не могло не сказаться в абстрактности авторских позиций, в слабости эпического строя, в невольном тяготении к формам чистой лирики.

Ни второй, ни третий вариант поэмы «Свободные осажденные», над которым Соломос работал с 1844 г., так и не были завершены. Не окончил он и последнюю поэму «Акула» (1849). Поэт умер в 1857 г. в практической

545

изоляции от литературной жизни Греции, где были известны лишь ранние его вещи. В 1859 г. его друг, молодой поэт И. Полилас, издал том его литературного наследия.

Традиция поэзии Соломоса — и при жизни поэта, и после его смерти — сохранялась только в кругу его приверженцев на Ионических островах. Разрабатывая традиционные романтические темы (патриотическая борьба, любовь, смерть, фольклорные мотивы), поэты Ионической школы (И. Типальдос, И. Полилас, Г. Маркорас) оставались верными народному языку и народно-песенному стихосложению. В 70—80-е годы XIX в., когда Ионическая и Афинская школы сольются воедино, их опыт благотворно повлияет на общегреческий литературный процесс. В прозе Ионическая школа не дала сколько-нибудь значительных достижений, в драматургии же заметным явлением стала пьеса из закинфской жизни поэта Антониоса Матесиса «Базилик» (1830), которую историк греческой литературы К. Димарас назвал первой в Греции социальной драмой.

Ионическая школа существовала как бы на периферии общегреческого литературного процесса, тон же в нем задавала Афинская школа, возникшая одновременно с формированием нового греческого государства. Уже во второй половине 20-х годов из Константинополя и из Западной Европы сюда приезжают образованные греки-фанариоты, считавшие себя хранителями отечественного наследия и полагавшие своим долгом заложить теперь фундамент новой национальной культуры. В 1827 г. в Женеве на французском языке выходит «Курс современной греческой литературы» Яковакиса Ризоса Нерулоса (одного из яростных оппонентов Кораиса в языковом вопросе), отмечавшего заслуги фанариотов в деле национального возрождения Греции. Рецензию на этот курс написал Гёте.

Первым произведением Афинской школы принято считать поэму «Путник» Панайотиса вуцоса, написанную в 20-е годы и изданную С 1831 г. Романтическая тема страстной и трагической любви, скорбных странствий, фатальной муки одиночества решается здесь под явным влиянием французского романтизма — и Панайотис Суцос (1806—1868), и его старший брат Александрос Суцос (1803—1863) приехали в Грецию из Парижа, где в 20-е годы романтизм становится ведущим литературным направлением.

Энтузиазм и вдохновение, вызванные у романтиков Афинской школы героической национально-освободительной борьбой греческого народа, рано омрачились соприкосновением с той атмосферой первых же послереволюционных лет, которую, как отмечает историк Н. Своронос, греки воспринимали как «чужеземную оккупацию».

Иллюстрация:

Э. Делакруа.
Греция на развалинах Месолонги. 1830

Бордо. Музей

Уже в 1831 г. в сатирическом сборнике «Панорама Греции» Александрос Суцос констатировал «уход» свободы и разочарование ее борцов. Четыре года спустя эту же «боль ухода» свободы выразил и Панайотис Суцос в сборнике стихотворений «Гитара» (1835), написанном, по словам самого поэта, как «книга, осуждающая насилие и антинациональные действия».

Стихотворения и поэмы, посвященные национально-освободительной борьбе и ее героям и призванные увековечить народный подвиг, звучат в то же время как вызов настоящему, как упрек правителям Греции, как заклинание и призыв к национальному достоинству. Своеобразной формой утверждения национального

546

достоинства, болезненной реакцией на иноземное насилие стало и обращение к древнему языку, свидетелю былого величия Греции.

Ориентация на архаичный язык, казалось бы традиционная для фанариотов, оформилась у романтиков Афинской школы не сразу. Многие из их ранних произведений написаны на димотики или под ее сильным влиянием — атмосфера только что свершившейся народной революции располагала и к демократизации языка. Очень скоро, однако, и димотики, и даже «средний путь» Кораиса романтиками Афинской школы решительно отвергаются. Архаизация их языка протекает интенсивно и стремительно.

Эта бесплодная ориентация, лишавшая афинских романтиков возможности общения с народом, весьма поощрялась официальной Грецией. В 40-х годах премьер-министр И. Колетис выдвигает так называемую «великую идею» восстановления Великой Греции в былых пределах Византийской империи. Культ древнего языка, который стала проповедовать Афинская школа, объективно вписывался в русло официальной политики.

В атмосфере баварского засилья и административного насаждения псевдоклассицизма рано угасает романтическое вдохновение Афинской школы. Уже в «Гитаре» П. Суцоса заметно преобладают классицистические тенденции. После «Гитары» П. Суцос не напишет уже ничего значительного. Неоклассицистические тенденции возобладают и в творчестве Александроса Рангависа (1809—1892). В начале 30-х годов он, как, пожалуй, никто из афинских романтиков, испытал сильное влияние народной поэтической традиции — писал на чистом народном языке, активно использовал народный пятнадцатисложник. Приверженность романтизму, сложившаяся в годы учения А. Рангависа в Германии, была в этот период его осознанной творческой программой, воплотившейся, в частности, в авторском предисловии к романтической драме «Фросини» (1837). Однако уже в поэме «Демагог» (1840) намечается заметный поворот А. Рангависа к архаике. В дальнейшем и темы, и язык, и поэтические размеры будут неуклонно архаизироваться.

Жизнедеятельный романтический порыв гражданского звучания в этих условиях способна сохранить лишь сатира. Подтверждением этому служит творчество А. Суцоса, привлекавшее современников и привлекающее сейчас историков литературы не столько художественными достоинствами, сколько силой яркого человеческого документа, пафосом отстаивания завоеваний революции, тираноборческой страстностью.

Александрос и Панайотис Суцосы и Александрос Рангавис — фанариоты, составившие ядро Афинской романтической школы, — определили творческий облик ее первого поколения. Второе поколение романтиков Афинской школы уже не обладало тем зарядом общественной энергии, с которым в свое время приехали в Афины их предшественники. Поле возможной деятельности представляется им несравненно более узким, и, хотя они по-прежнему обращаются к патриотической теме, заметно возрастает интерес к индивидуальной внутренней жизни личности, которая воссоздается уже без экспрессии раннего романтизма сглаженно, мягко. Сремление поэтов к большей непосредственности предопределяло и некоторую терпимость к народному языку. Д. Валаванис (1829—1854) часть стихотворений писал на димотики. В поэзии И. Карасуцаса (1824—1873), самого значительного поэта второго поколения, явственно ощущается мелодия народной поэзии, ее синтаксис, ее структура.

Литературная биография второго поколения афинских романтиков оказалась очень короткой: в 1854 г. совсем юным умер от туберкулеза Валаванис, в 1860 г. умолк Карасуцас, а в 1873 г. он покончил жизнь самоубийством. В 60-е годы на поэтическую арену выйдет третье поколение романтиков Афинской школы, которое окончательно утратит цельность исходного направления, потеряет его творческие связи с интересами и задачами национальной жизни. Общую для всей Афинской школы трагедию неосуществленных общественных возможностей это поколение (Д. Папарригопулос, С. Василиадис) выразит с особой силой сквозь призму несостоявшейся индивидуальной судьбы.

Хотя в литературной деятельности Афинской школы бесспорно главенствовала поэзия, многие афинские романтики нередко выступали в драматургии и прозе. Так, Панайотису Суцосу принадлежит один из ранних греческих романов «Леандр» (1834), написанный под сильным влиянием романа Уго Фосколо «Последние письма Якопо Ортиса»; Александрос Суцос публикует пьесы «Блудный сын» (1830), «Премьер-министр» (1843) и «Непокорный поэт» (1843), а также роман «Изгнанник 1831-го» (1835). Однако самым разносторонним литератором проявил себя Александрос Рангавис. Его многотомное литературное наследие включает — кроме сборников стихотворений и поэм — рассказы, романы, пьесы, труды по истории литературы и археологии (с 1844 г. он был профессором археологии Афинского университета), а также мемуары — А. Рангавис сделал крупную государственную карьеру: он был министром иностранных дел, послом.

547

Основным своим литературным делом сам Рангавис считал поэзию, однако и в прозу его вклад оказался существенным. Наиболее известны его нравоописательная повесть из жизни острова Кефалония «Нотариус» (1850) и роман «Господин Мореи» (1850), написанный под несомненным влиянием «Айвенго» В. Скотта и открывший для Греции жанр исторического романа. Сюжет романа взят из византийского периода, к которому в этот момент начинает обращаться развивающаяся греческая историография, считавшая своим долгом воссоздать непрерывную связь времен греческой истории от античности до современности. Самое значительное произведение этого потока — «История греческой нации от древнейших времен до наших дней» Константиноса Папарригопулоса (в 1853 г. вышло ее первое однотомное издание; позднее, в 1860—1874 гг., — пятитомное). И в историографических трудах, и в исторических романах, которые обрели в Греции чрезвычайную популярность, проявлялось закономерное в условиях молодого государства стремление осмыслить историческое единство нации, однако вместе с тем в них ощущалась и печать националистической «великой идеи», препятствовавшей реалистическому ви́дению острых социальных проблем современности.

Редким примером обращения литературы к живой греческой действительности явилась комедия Димитриоса Византиоса (псевдоним Димитриоса Хадзиасланиса) «Вавилония» (1836), описывающая Навплион, первую столицу новогреческого государства, незадолго до завершения освободительной революции и воссоздающая серию правдивых и ярких народных характеров. В прозе общей тенденции уклониться от вопиющих социальных проблем, укрыться в безопасной сфере исторических сюжетов — или из византийских времен, или из эпохи революции 1821 г. — одиноко противостоит роман Павлоса Каллигаса (1814—1896) «Танос Влекас» (1855), достоверно изображающий произвол власть имущих и жалкую жизнь, которую влачат забитые народные массы.

Особую главу греческой литературы этого периода составляют воспоминания участников национально-освободительной революции. Среди них — «Воспоминания о „Филики Этерия“» (1845) одного из ее основателей Э. Ксантоса; записанные Г. Терцетисом в 1836 г. и увидевшие свет в 1851 г. «Воспоминания» легендарного народного вождя революции Т. Колокотрониса; «Хроника порабощенных Афин» (1841) Панагиса Скузеса и, наконец, «Воспоминания» одного из народных полководцев Я. Макриянниса (1794—1864), обучившегося грамоте специально для того, чтобы оставить истории свое страстное свидетельство. Самым ярким человеческим документом и литературным памятником в этой серии бесспорно являются «Воспоминания» Макриянниса. Это не просто хроника событий революционного и послереволюционного периода, это зеркало народных настроений в момент большого национального потрясения. И слог, и строй мышления Макриянниса проникнуты народной мудростью и образностью, непосредственностью, искренностью. К сожалению, «Воспоминания» Макриянниса увидели свет лишь в 1907 г., они стали крупным явлением в литературной жизни Греции XX в.

Таким образом, к середине XIX в. в греческой литературе нарастает разочарование в послереволюционной действительности, отражающееся, в частности, в заметном упадке романтической Афинской школы, а также в интенсивном развитии исторической темы, которая нередко служит средством протеста и убежищем от неприемлемого настоящего, однако вместе с тем объективно соответствует тому направлению, которое насаждало официальное государство, культивировавшее националистическую «великую идею».

Разобщенность Ионической и Афинской школ продолжает сохраняться, однако в 60-е годы намечаются первые шаги к их сближению. Проводниками влияния Ионической школы в Афинах станут поэты А. Ласкаратос (1811—1901) и Валаоритис (1824—1879), заметно выпадающие из рамок романтической поэтики. В условиях углубляющегося кризиса Афинской школы их творчество сыграет роль провозвестника назревающих радикальных перемен.

548

АЛБАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В первой половине XIX в. в Албании, остававшейся под гнетом многовекового османского владычества, еще не успели определиться черты того широкого литературного движения, которое развернулось во второй половине столетия под названием «национальное возрождение». Однако это движение имело своего провозвестника в лице Наума Векильхарджи (Наум Панайот Бреди, 1797—1866). Он родился в южной Албании, но бо́льшую часть жизни провел в Дунайских княжествах, участвуя там в освободительном движении. Наум Векильхарджи — автор первой албанской азбуки (1844), составленной на основе изобретенного им самим алфавита. В 1836 г. он обратился ко «всем богатым и образованным православным албанцам» с «энцикликой», в которой была впервые сформулирована культурная программа национального возрождения. «Энциклика» написана по-гречески, однако в ней со всей определенностью было подчеркнуто требование распространения образования на родном албанском языке.

Для формирования новоалбанского литературного языка определенное значение имело издание в 1827 г. (Британским Библейским обществом на о-ве Корфу) первого полного перевода Евангелия с греческого языка на албанский. Перевод был выполнен В. Мекси под руководством известного своей ученостью епископа Григория Гьирокастрийского. В этом издании был использован греческий алфавит.

Ориентальное направление албанской поэзии, в большей мере, чем ранее, окрашенное религиозными мотивами, в первой половине XIX столетия завершало свое развитие. Наиболее значительным и популярным было творчество Мухамета Кючюку (1784—1844), прозванного Мухаметом Чамерийцем. Он родился в чамерийском селе Конисполь (Южная Албания), получил высшее религиозное образование в Каире, вернулся на родину и был ходжой. Помимо переводов религиозных сочинений с арабского и турецкого языков его перу принадлежат несколько оригинальных поэм. Наиболее известная из них «Эрвехе́» (ок. 1820) содержала обработку в стихах популярного на Ближнем Востоке старого сказочно-авантюрного сюжета. В поэме повествуется о похождениях прекрасной и добродетельной женщины Эрвехе, переживающей ужасные злоключения, но во всех испытаниях сохраняющей честь и сердечную доброту. Добродетель торжествует и вознаграждается. Несмотря на открыто моралистическую тональность, повествование не лишено занимательности. Действие развивается стремительно, живость и народность языка не нарушаются и обилием ориентализмов, несомненно хорошо понятных в то время читателям и слушателям поэмы. Другая поэма Мухамета, «Юсуф и Зелиха», представляет собой поэтическое воплощение известного в литературах Востока библейского сюжета о безответной любви жены египетского вельможи к Иосифу Прекрасному. При сохранении общей морализаторской установки поэт уделил большое внимание психологическим мотивам поступков своих героев, их переживаниям. Исторический жанр в творчестве Мухамета был представлен поэмой «Взятие Месолонги», в которой один из эпизодов греческой национально-освободительной борьбы освещен с позиций турецкой стороны.

Особый интерес представляет небольшая поэма «Пьяница». Поэт гневно осуждает и порицает пьянство с позиций официального мусульманства. По-видимому, есть основания усматривать в этом произведении и полемическое выступление правоверного суннита против ритуальных возлияний, практиковавшихся членами дервишских сект из числа поклонников имама Али для приведения себя в экстатическое состояние. Не исключено, что эта полемика была непосредственно направлена против очень распространенного в Албании бекташизма, вероучения, в котором смешаны разнородные элементы мусульманского сектантства. К числу приверженцев бекташей принадлежал в начале прошлого столетия сам мятежный правитель южной Албании — Али-паша Тепеленский.

В это же время в албанской ориентальной поэзии стала проявляться именно идеология бекташизма, что говорит об остроте столкновения различных направлений ислама, связанных с социальной и политической борьбой. В этом отношении представляет интерес творчество народного поэта-сатирика Зенеля Бастари, резко выступавшего не только против официального мусульманского духовенства с позиций секты бекташей, к которой он принадлежал, но и порицавшего всю феодально-административную верхушку общества старой Албании, безжалостно угнетавшую сельскую и городскую бедноту. В четверостишиях (бейтах) этого нищего, бездомного поэта из Тираны содержался заряд гнева, разящий всю социальную иерархию:

549

«Тут беи с кнутом, там хо́джи с книгой (т. е. с Кораном. — А. Д.). Ах, сердце мое, лучше разбейся!» О самом себе поэт говорил: «Домом себе я избрал весь мир, мать у меня черная земля, крышей мне служит небо, братья и сестры для меня все люди». Бейты Зенеля Бастари обильно оснащены ориентализмами, бытовавшими в речевой среде базарного квартала старой Тираны.

Наряду с подобными стихийными проявлениями социального протеста, выливавшимися в формы острой сатирической поэзии и соотносившимися с конфессиональными разногласиями, заметно расколовшими албанское мусульманство, в монастырских центрах бекташизма в первой половине XIX в. получила развитие ученая поэзия, давшая первые опыты создания религиозно-исторических поэм.

На собраниях бекташинских общин в дни траура по внуку Мухаммада — юному Хусейну, вероломно убитому, согласно шиитскому преданию, в битве при Кербеле, было принято читать вслух отрывки из «Хадикат аль-Хакаик» («Сад истин»), произведения иранского поэта Санаи (XII в.) в переводе Физули. В этом произведении ранняя история ислама излагалась с позиций шиитского вероучения, с особым вниманием к трагической судьбе имама Али и его сыновей, поклонение которым у шиитов составляет основу культа. В первой половине XIX в. создается ряд переводов и переработок произведений Физули. Наиболее известной из них является законченная в 1842 г. поэма Далипа Фрашери «Хадикая». Огромный размер (65 000 стихов) этой тяжеловесной по стилю поэмы и переобремененность ее языка ориентализмами свидетельствуют об учености автора. Поэма интересна как начало традиции жанра исторической эпопеи, продолженной в конце XIX в. классиком новой албанской литературы Наимом Фрашери.

Новоалбанское литературное движение, получившее наименование «национального возрождения» («Рилиндье Комбетаре», обычно сокращенно «Рилиндье») первые свои шаги сделало в албанских поселениях Италии. Расцвет поэтического творчества итальянских арберешей («арбереши» — древнее этническое самоназвание, сохраняемое албанцами Италии и Греции) обозначился уже в 30—40-х годах и продолжался до конца XIX столетия.

В начале века арбереши приобщаются к политической и культурной жизни Неаполитанского королевства, которая была накалена тогда идеями борьбы за национальное и политическое освобождение страны от ненавистной бурбонской монархии. Став активными участниками политических движений итальянского народа, арбереши в то же время задумывались о судьбе и своего собственного народа, все еще находившегося под османским ярмом. Значительно выросший интеллектуальный слой албанского населения южной Италии, получавший широкое гуманитарное образование в духовных семинариях Сан Деметрио ди Корона (Калабрия) и Палермо (Сицилия), с энтузиазмом обращается к изучению исторического культурного наследия. Собирание фольклора и изучение исторического прошлого албанцев приобретает характер, созвучный европейскому романтизму. Существовавший и ранее в арберешской среде культ «Великого времени» — эпохи героического сопротивления албанцев османскому нашествию в XV в. — служит отправным пунктом рождающегося национального романтизма и становится одной из главных тем поэтического творчества. Общий идейный подъем и расширение культурного горизонта сказываются в научной деятельности: создаются труды, посвященные истории, этническим традициям и языку албанского народа вообще и италоалбанцев в частности. Из исторических сочинений, опубликованных в первой половине XIX в., наиболее значительной была книга Винченцо Дорса «Об албанцах. Разыскания и мысли», вышедшая в 1847 г. в Неаполе.

Взлет поэзии ознаменовался литературной деятельностью калабрийского поэта Иеронима Де Рады. Де Рада жил и творил до конца столетия. Однако только его первое произведение — вышедшая (в оригинале и в итальянском переводе) в 1836 г. поэма «Песни Милоксао» — осталось шедевром поэзии на албанском языке, достойным занять место в ряду памятников европейского романтизма. Иероним Де Рада (1814—1903) родился в калабрийской деревне Маки; после окончания семинарии, где он получил широкое литературное образование, увлекся собиранием фольклора в родных местах, начинал заниматься юридической деятельностью в Неаполе, в 1837 г. принял участие в подготовке антимонархического заговора и преследовался полицией. В 40-е годы он жил в Неаполе в качестве домашнего учителя в аристократической итальянской семье. В период революции 1848 г. Де Рада выступал с позиций умеренного либерализма, издавая в Неаполе газету «Л’Албанезе д’Италия» («Албанец Италии»).

«Песни Милосао, сына правителя Шкодры» — поэма о любви и смерти, в которой запечатлены переживания, связанные с юношеской любовью автора к крестьянской девушке. Действие поэмы отнесено к XV в., герой ее — сын средневекового албанского князя, но в размышлениях и чувствах его узнается молодой человек

550

начала XIX столетия. Автор поместил своих героев в родную и близкую ему бытовую и географическую среду албано-калабрийского села, даже не попытавшись воссоздать историческую обстановку средневековой Албании. Поэма состоит из 30 небольших песен, каждая из которых передает какой-то из эпизодов лирической истории двух главных героев. Автор изображает их на фоне сменяющихся состояний природы, настроений, причудливо сочетая сновидения с яркими картинами жизни и быта. Развитие сюжета лишь угадывается по мимолетным лирическим акцентам, по отдельным маленьким сценкам, по кратким диалогам с многозначительным подтекстом, по отрывочным воспоминаниям главного героя.

Любовная линия поэмы привлекает свежестью лирического чувства, психологической тонкостью в передаче душевных движений. Однако душевное волнение, связанное с романтической любовью, — лишь составной элемент сложного художественного целого. Поэма включает раздумья молодого поэта о вечных вопросах любви и смерти, о том, что должно быть выше для человека — личное счастье или долг перед родиной, о смысле жизни, о красоте. Зримо представлены и два независимых от людских судеб, вечно существующих и вечно движущихся элемента — природа и время. Природа изображается поэтом в ее неувядающей красоте, с вечно обновляющейся зеленью, в ароматах свежего летнего утра, сияющего голубизной неба и цветов льна, в золоте созревающего винограда, в горном пастушеском стане, с его ночными шорохами и блеющими овцами, в моросящих осенних дождях, в ветреных зимних днях. Время в поэме — главный и неумолимый фактор, ось, на которой располагаются все события сюжета — любовь от первых робких встреч до полноты земного счастья, затем крушение счастья и как результат нарушения героем сурового долга (уход его в личную жизнь) — искупление смертью. На фоне движения времени завязываются и фатально разрешаются судьбы героев. Утверждая это как общий закон человеческого бытия, автор устами своего героя задает и решает вопрос о сохранении следов прожитых жизней в памяти поколений. Именно этот аспект проблемы времени оказывается в поэме «Песни Милосао» основным и организующим.

Свидетельство самого Де Рады дало основание историкам албанской литературы говорить о влиянии, оказанном на его поэзию арберешским фольклором. Поэт действительно использовал традиционное для албанского фольклора соединение восьмисложного и шестисложного размеров, писал свободным стихом, без рифмы и без деления на строфы, взяв в качестве образца популярный у итальянских арберешей жанр короткой баллады. И тем не менее он не пытался стилизовать «Песни Милосао» под народные. Вернее сказать, он не нуждался в этом, поскольку сам вырос в живой среде арберешских народно-поэтических традиций, и опора на эти традиции была для него естественной и органичной. Поэтому он не подражал арберешской народной поэзии, но творчески развивал те ее стилистические элементы, которые были созвучны его художественному замыслу.

Не подлежат сомнению связи раннего творчества Де Рады с кругом идей, вдохновлявших итальянских романтиков. Европейская — и в особенности итальянская — литература была той питательной средой, в которой формировалось творческое самосознание поэта, выросшего в калабрийской деревне и долго жившего в Неаполе.

Дата добавления: 2015-11-30