|
Читайте также: |
Носилыцицы мягко опустили свою ношу на край каменного уступа, и Чейни помогла старухе встать на ноги.
Так вот какая у них Преподобная Мать! подумала Джессика.
Старуха, тяжело опираясь на руку Чейни, зашаркала, направляясь к Джессике. Она походила на груду костей, засунутых.в черный мешок. Она- остановилась перед Джессикой и долго всматривалась в нее и лишь потом заговорила свистящим шепотом.
— Значит, ты и есть та самая, — седая голова мотнулась на тощей шее. — Права была Мейпс Шадут, когда жалела тебя.
Джессика ответила быстро и язвительно:
— Я не нуждаюсь ни в чьей жалости.
— Посмотрим, посмотрим, — прошипела старуха. Она с удивительным проворством повернулась лицом к толпе. — Скажи им, Стилгар.
— Кто, я? — спросил Стилгар.
— Мы — люди Мисра. С тех пор как наши предки бежали с Найлотик аль-Ауробы, мы познали бегство и смерть. Молодые должны идти вперед, чтобы наш народ не погиб.
Стилгар глубоко вздохнул и сделал два шага вперед.
Джессика услышала, как легкий шорох взлетел над толпой — около двадцати тысяч человек молча, без движения стояли там, внизу. Она вдруг почувствовала себя совсем крошечной, и ей стало очень тревожно.
— Сегодня вечером мы покинем этот сич, который так долго служил нам убежищем, и отправимся на юг пустыни, — голос Стилгара гремел над обращенными вверх лицами, и ему вторили отзвуки из акустической горловины у задней стены.
Толпа продолжала молчать.
— Преподобная Мать сказала мне, что она не переживет еще одну хаджру. В былые времена нам случалось оставаться без Преподобной Матери, но искать новый дом в подобных обстоятельствах народу будет трудно.
Теперь толпа всколыхнулась, по ней рябью пробежали шепотки и легкие волны беспокойства.
— Чтобы этого не произошло, — продолжал Стилгар, — наша новая саяддина, Джессика Тайноведица, дала согласие пройти ритуал посвящения. Она приложит все усилия, чтобы народ не остался без опеки Преподобной Матери.
Джессика Тайноведица, мысленно повторила Джессика. Она увидела, что Поль не отрываясь смотрит на нее. В глазах сына читался вопрос, но его рот был словно запечатан странностью всего происходившего вокруг.
Если я погибну, спросила себя Джессика, что будет с ним? И ощутила, как ее вновь одолевают предчувствия.
Чейни подвела Преподобную Мать к каменной скамье в глубине акустической раковины, вернулась и встала рядом со Стилгаром.
— Но чтобы мы не лишились всего, если Джессика Тайноведица потерпит неудачу, Чейни, дочь Лита, будет сейчас посвящена в саяддины, — и Стилгар сделал шаг в сторону.
Из глубины акустической раковины раздался старческий голос — многократно усиленный шепот, резкий и пронзительный:
— Чейни вернулась из своей хаджры — Чейни видела воды.
Толпа выдохнула утвердительный отклик:
— Она видела воды.
— Я посвящаю дочь Лита в саяддины, — прошипела старуха.
— Она принята, — отозвалась толпа.
Поль почти не обращал внимания на обряд, он думал только об испытании, которое должна пройти мать.
А если у нее не получится?
Он оглянулся и посмотрел назад, на ту, кого они называли Преподобной Матерью, изучая высохшие черты лица и бездонную синеву глаз. Казалось, малейшее дуновение ветра свалит ее с ног, но было в ней что-то такое, отчего становилось ясно — она выйдет невредимой из самой неистовой бури. Ее окружал тот же ореол могущества, который был в Преподобной Матери Елене Моиам Гай, мучавшей его гом-джаббаром.
— Я, Преподобная Мать Рамалло, вещающая голосом многих, говорю вам об этом, — продолжала старуха. — Все благоприятствует тому, чтобы Чейни стала саяддиной.
— Все благоприятствует, — отозвалась толпа.
Старуха кивнула и опять зашептала:
— Я дарую ей серебряные небеса и золотую пустыню с ее сияющими скалами и зелеными полями будущего. Все это я отдаю саяддине Чейни. И чтобы она не забывала, что предназначена служить всему народу, ей уготовано прислуживать при Ритуале Семени. Да будет все так, как угодно Шай-Хулуду.
Она подняла и вновь уронила смуглую костлявую руку.
Джессика почувствовала, что круговорот обряда уже затянул ее и не оставил никаких путей для отступления. Она мельком глянула на вопрошающее лицо Поля и приготовилась к суровому испытанию.
— Пусть водные надзиратели приблизятся, — произнесла Чейни с едва уловимой дрожью в детском голосе.
Джессике показалось, что кольцо грозящей ей опасности сжалось до предела: она видела это по настороженно замершей перед ней толпе.
Из задних рядов, по змейке открывшегося перед ними коридора, устремилась группа мужчин. Они шли парами, и каждая пара несла небольшой кожаный бурдюк размером в две человеческие головы. В бурдюках что-то тяжело булькало.
Двое шедших впереди положили свою ношу на возвышение к ногам Чейни и отступили назад.
Джессика посмотрела на бурдюк, потом на мужчин. Их капюшоны были откинуты назад, открывая длинные волосы, стянутые на затылке узлом. В ответ на нее бесстрастно уставились черные провалы их глаз.
От кожаного мешка на Джессику пахнуло одуряющим ароматом корицы.
Пряности? подумала она.
— Вода ли тут? — спросила Чейни.
Стоявший слева водный надзиратель с фиолетовым шрамом на переносице утвердительно кивнул.
— Тут вода, саяддина, — ответил он. — Но мы не можем ее пить.
— Семя ли тут? — спросила Чейни.
— Тут семя, — прозвучало в ответ.
Чейни опустилась на колени и положила ладони на булькнувший мешок.
— Да будут благословенны вода и семя!
Ритуал казался знакомым, и Джессика оглянулась на Преподобную Мать Рамалло. Глаза старухи были закрыты, она сидела сгорбившись и словно спала.
— Саяддина Джессика, — сказала Чейни.
Джессика повернулась и увидела, что девочка в упор смотрит на нее.
— Доводилось ли тебе вкушать благословенную воду?
Не успела Джессика ответить, как Чейни продолжила:
— Тебе не доводилось испробовать благословенную воду. Ты — непосвященная и выходец из иных миров.
Над толпой пронесся вздох, зашелестели бурки и джуббы, и Джессике показалось, что волосы у нее на голове зашевелились.
— Урожай был хорош, и Творило погиб, — говорила Чейни. Она начала развязывать тесемку, которой был перехвачен сверху колышущийся бурдюк.
Джессика почувствовала, что теперь опасность уже надвинулась на нее. Она бросила взгляд на Поля и увидела, что он полностью захвачен таинственным действом и не сводит глаз с Чейни.
Видел ли он прежде эту сцену? гадала Джессика. Она прикоснулась рукой к животу, подумала о еще нерожденной дочери и спросила себя: Вправе ли я рисковать нами обеими?
Чейни протянула горловину бурдюка к Джессике со словами:
— Вот Вода Жизни, вода, которая больше, чем просто вода, — это Кэн, вода, освобождающая душу. Если тебе суждено стать Преподобной Матерью, то она откроет для тебя Вселенную. Теперь пусть рассудит Шай-Хулуд.
Джессика разрывалась между чувством долга перед будущим ребенком и долгом перед Полем. Она знала, что ради Поля нужно принять бурдюк и выпить его содержимое, но по мере того как узкая горловина приближалась к ней, чувства Джессики все громче кричали о Грозящей опасности.
У жидкости в кожаном мешке был горьковатый запах, похожий на запах многих известных ей ядов, но в чем-то отличный от них.
— Пей! — приказала Чейни.
Пути назад нет, напомнила себе Джессика. Но ничто из бен-джессеритской выучки, способное помочь ей в эту минуту, не приходило в голову.
Что это? лихорадочно соображала она. Алкоголь? Наркотик?
Она наклонилась к мешку, втянула ноздрями запах корицы и вспомнила пьяного Дункана Айдахо. Пряная настойка? Джессика припала губами к узкой трубке и втянула чуть-чуть жидкости. Пахло пряностями, легкая кислота укусила язык.
Чейни сжала мешок руками, В рот Джессики влился огромный глоток и, не успев ничего сделать, она уже проглотила его, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и достоинство.
— Принять Малую Смерть страшнее, чем просто умереть, — сказала Чейни. Она выжидающе глядела на Джессику.
Джессика в ответ смотрела на нее, продолжая держать трубку во рту. Содержимое бурдюка щекотало ноздри, ощущалось нёбом, щеками, глазами — острая, сладковатая жидкость.
Прохладная,
Чейни снова нажала на бурдюк.
Вкусная.
Джессика изучала Чейни, всматривалась в казавшееся ей лукавым личико и видела в нем черты Лита-Каинза — со скидкой на возраст.
Они накачали меня наркотиком, подумала она.
Это не было похоже ни на один из известных ей наркотиков, а в курсе Бен-Джессерита они изучали очень многие.
Черты лица Чейни проступали как-то нарочито четко.
На Джессику снизошла кружащаяся тишина. Каждая клеточка ее тела сознавала, что с ней происходит нечто очень важное. Джессика ощутила себя мыслящей частицей — меньшей, чем любая элементарная частица, но тем не менее способной двигаться и воспринимать окружающее пространство. Как внезапное откровение — словно вдруг раздернулись занавес? — она почувствовала себя некоей психофизической протяженностью. Она стала частицей, но не просто частицей.
Вокруг нее по-прежнему была пещера — люди. Она их воспринимала. Поль, Чейни, Стилгар, Преподобная Мать Рамалло.
Преподобная Мать.
В свое время у них по школе ходили слухи, что не все остаются в живых после испытания на этот сан, что некоторые погибают от наркотика.
Джессика сосредоточила внимание на Преподобной Матери Рамалло, отдавая себе отчет в том, что время словно заморозилось, мгновение остановилось — но только для нее одной.
Почему время остановилось? недоумевала она. Во все глаза она смотрела на замороженные выражения лиц в толпе, наблюдала за пылинкой, зависнувшей над головой Чейни.
Ожидание.
Ответ, как взрыв, ворвался в сознание: ее собственное время остановилось, чтобы спасти ей жизнь.
Она сосредоточилась на своей психофизической протяженности, заглянула внутрь и тут же наткнулась на состоящее из мельчайших клеточек ядро, на зияющую чернотой яму, от которой она в ужасе отшатнулась.
Вот то место, которое нам не дано видеть, подумала она. То, о чем так невнятно говорят все Преподобные Матери. Место, куда может заглянуть только Квизац Хадерак.
Эта мысль придала ей немного уверенности, и она снова решилась сосредоточиться на психофизической протяженности, стать независимой частицей и заняться поиском опасности, таящейся где-то внутри ее самой.
Опасность обнаружилась в только что проглоченном наркотике.
Атомы этого вещества плясали внутри нее: они двигались так быстро, что даже замороженное время не могло их остановить. Пляшущие атомы... Она начала распознавать знакомые структуры, знакомые молекулярные цепочки: вот атом углерода... вот покачивается спираль молекулы глюкозы. Ей встретились длинные цепи молекул, и она узнала протеин... метил-протеиновые конфигурации!
А-а-а-ах!
Сознание беззвучно ахнуло, когда она увидела формулу яда.
Своим психофизическим щупом Джессика проникла в его структуру, сместила один атом кислорода, позволила присоединиться свободному углероду, прикрепила кислородное звено... водород.
Пошло изменение формулы... все быстрее и быстрее, словно своим прикосновением она вызвала ускорение реакции.
Остановившееся время ослабило свою хватку, и она ощутила движение. Трубка горловины по-прежнему касалась ее рта, мягко впитывая капли влаги.
Чейни воспользовалась моим телом как катализатором, чтобы изменить структуру этого яда. Зачем?
Кто-то помог ей сесть. Она видела, как Преподобную Мать Рамалло усадили рядом с ней на покрытом ковром возвышении. Сухая рука прикоснулась к ее шее.
И тут в ее сознании появилась еще одна психофизическая частица! Джессика попыталась ее оттолкнуть, но частица придвигалась все ближе и ближе...
Они соприкоснулись!
Это было полным слиянием, в ней теперь существовало одновременно два человека: не телепатия, но взаимное проникновение разумов.
С старой Преподобной Матерью!
Но Джессика увидела, что Преподобная Мать вовсе не видит себя старухой. Перед взором их объединившегося сознания предстал совсем иной образ: искрящаяся жизнью молоденькая девушка с мягкой наружностью.
В их общем разуме прозвучал голос девушки:
— Да, я такая.
Джессика могла только воспринимать слова, ничего не отвечая.
— Скоро все это будет твоим, Джессика, — продолжал внутренний голос.
Это галлюцинация, сказала себе Джессика.
— Ты сама знаешь, что нет. А теперь поспеши, не сопротивляйся мне. У нас мало времени. Мы... — последовала долгая пауза. — Тебе следовало предупредить нас, что ты беременна!
Джессика отыскала в их едином сознании собственный голос и спросила:
— Почему?
— Это изменит вас обеих! Пресвятая Матерь, что мы наделали!
Джессика почувствовала, что в их сознании произошел сдвиг, и перед внутренним взором появилась третья частица. Она яростно кружилась, металась туда и сюда. От нее исходил откровенный ужас.
— Тебе придется собрать все свои силы, — произнес внутренний образ Преподобной Матери. — Благодари небо, что ты беременна девочкой. Мужской зародыш был бы убит. Теперь... осторожно и нежно прикоснись к образу своей дочери. Стань ею. Отгони от нее страх... успокой... напряги все свое мужество, все силы... нежно, ну, нежно...
Мечущаяся частица приблизилась, и Джессика заставила себя прикоснуться к ней.
Ужас переполнял все существо Джессики.
Она боролась с ним единственным известным ей способом:
«Я не должна бояться. Страх — убийца разума...»
Заклинание дало ей некое подобие спокойствия.
Постепенно она вернулась к нормальному эмоциональному фону и начала излучать любовь, умиротворение, убаюкивающее материнское тепло.
Страх уходил.
Внутри вновь окрепло ощущение присутствия Преподобной Матери, но теперь единое сознание сделалось тройственным: две частицы были активными, а одна тихо покоилась в стороне.
— Время торопит меня, — сказала Преподобная Мать. — А мне нужно много чего тебе передать. Я не знаю, сможет ли твоя дочь воспринять все это и не сойти с ума. Но я обязана сделать это: нужды народа превыше всего.
— Что...
— Молчи и воспринимай.
Чужой опыт начал разворачиваться перед внутренним взором Джессики. Это походило на учебный фильм с вставками на подсознательном уровне, как в школе Бен-Джессерита... но все происходило очень быстро... головокружительно быстро.
Но тем не менее воспринималось ею.
Она видела, как разворачивалось каждое событие: вот высветился возлюбленный — бородатый, жизнелюбивый, с темными вольнаибскими-. глазами, и Джессика почувствовала его силу и нежность, все связанное с ним в мгновение ока промелькнуло в памяти Преподобной Матери.
У Джессики не было времени думать, что сейчас происходит с зародышем, она только воспринимала и запоминала. События стремительным потоком обрушились на нее: рождения, жизни, смерти, важное и неважное — все было смонтировано на одной ленте.
Почему у нее застрял в памяти песок, осыпающийся с утеса? спрашивала она себя.
Джессика слишком поздно поняла, что происходит: старуха умирала и, умирая, вливала в ее сознание свой опыт, подобно тому, как переливают воду из одного сосуда в другой. Джессика заметила, как третья частица тихо удаляется в состояние предрождения. Старая Преподобная Мать уходила, оставляя в памяти Джессики свою жизнь вместе с последним вздохом, сорвавшимся с ее губ:
— Я так долго ждала тебя, — прошептала она. — Вот тебе моя жизнь.
Да, это была вся жизнь, сжатая в одно мгновение.
Включая и саму смерть.
Теперь я стала Преподобной Матерью; поняла Джессика.
Своим объединенным сознанием она видела, что стала именно тем, кого в Бен-Джессерите называли Преподобными Матерями. Яд-наркотик изменил ее.
Она знала, что все происходило не совсем так, как это делается в Бен-Джессерите. Ее никто не посвящал в подробности тайнодействия, но все-таки она это знала.
Конечный результат был тот же.
Джессика чувствовала, что частичка-дочь все еще прикасается, к ее внутреннему сознанию, тычется в него, не находя ответа.
Чувство жуткого одиночества пронзило Джессику, когда она осознала, что с ней произошло. Она видела, что ее собственная жизнь замедлилась, а все вокруг завертелось в безумной пляске.
Представление о частице-сознании начало медленно гаснуть, тело постепенно расслабилось, избежав действия яда, но она по-прежнему продолжала ощущать в себе другую частицу, прикасаясь к ней с чувством вины за содеянное.
Я допустила это, моя бедная, еще несформировавшаяяся, дорогая дочурка. Я ввела тебя в этот мир и открыла его во всей многоликости твоему сознанию, совершенно не позаботившись о твоей безопасности
Тоненький лучик любви и утешения, словно -отражение потока, который она только что направляла туда, протянулся от. этой частицы к Джессике. Прежде чем Джессика успела ответить, она почувствовала, как в ней включился адаб — память действия. Что-то нужно было сделать. Она шарила в поисках ответа, понимая, что ей мешает затуманенность сознания, с помощью которой наркотик притупил все ее чувства.
Я смогла изменить его формулу, думала она. Значит, я смогу остановить его действие и сделать его безвредным. Но Джессика догадывалась, что это было бы ошибкой. Сейчас я выполняю обряд воссоединения.
Теперь она знала, что делать.
Джессика открыла глаза и указала на бурдюк, который Чейни держала над ней.
— Да будет благословенно, — сказала она. — Смешай воды, пусть перемена придет ко всем, чтобы народ принял свою долю благословения.
Пусть катализатор делает свое дело, решила Джессика. Пусть люди тоже выпьют и хотя бы на время соприкоснутся разумами друг с другом. Яд не опасен... после того как Преподобная Мать изменила его состав.
Но память действия все еще продолжала работать, толкая ее на что-то. Она должна еще кое-что сделать, понимала Джессика, но наркотик мешал ей сосредоточиться.
А-а-а, старая Преподобная Мать...
— Я встретила Преподобную Мать Рамалло, — сказала она вслух. — Она ушла, но она здесь. Да будет память ее почтена должным образом.
Интересна, откуда я взяла эти слова? мелькнуло у нее в голове.
И она сообразила, что взяла их из другой памяти, из той жизни, которую передали ей и которая стала теперь частью ее самой. Хотя в даре этом чувствовалась какая-то незавершенность.
Пусть у них будет свой праздник, сказала другая память. В их жизни так мало радости. К тому же нам с тобой пригодится это время, чтоб получше познакомиться, прежде чем я растаю и превращусь в одно из твоих воспоминаний. Я уже чувствую, что мое «я» теряет независимость. Ах, какими интересными вещами наполнен твой мозг! Я никогда не предполагала ничего подобного.
И вживленное в нее память-сознание распахнулось перед Джессикой, открывая ее взору широкий коридор, ведущий к другой Преподобной Матери, внутри которой была еще одна Преподобная Мать, и еще, и еще, и так без конца.
Джессика отшатнулась, испугавшись, что затеряется в океане личностей. Но коридор не исчезал, и Джессика начала понимать, что культура вольнаибов гораздо старше, чем она полагала.
Она видела вольнаибов на Поритрине — изнеженный народ на удобной планете, ставший легкой добычей для императорских налетчиков, которые пожали здесь урожай людей, с тем чтобы засеять вновь колонизируемые планеты: Бела Тигойзу и Сальюзу Секунду.
О, какое рыдание слышала Джессика в том конце коридора!
Оттуда, издалека, кричал призрачный голос: «Они лишили нас хаджа!»
Джессика смотрела в даль коридора и видела корыта, из которых кормили рабов на Бела Тигойзе, видела, как отбирают и сортируют людей, направляемых на Россак и Хармонтеп. Сцены бесчеловечной жестокости раскрывались перед ней, как лепестки жуткого цветка. Она видела, как от саяддины к саяддине тянулась нить истории народа — из уст в уста, сокрытая в долгих рабочих песнях, потом, уже очищенная от наслоений, через Преподобных Матерей — после открытия наркотического яда на Россаке... и наконец здесь, на Аракисе, — с помощью мощной силы, обнаруженной в Воде Жизни.
Еще один пронзительный голос донесся до нее из глубины коридора: «Никогда не забывать! Никогда не прощать!»
Но внимание Джессики было сосредоточено на открытии Воды Жизни, она увидела ее источник: жидкие выделения умирающего песчаного червя, творила. Своей новой памятью она увидела, как его убивали, и задохнулась от изумления.
Чудовище топили в воде!
— Мама, тебе не дурно?
В сознании Джессики ворвался голос Поля, и она с трудом стряхнула оцепенение и уставилась на него, помня о своем долге перед сыном, но раздраженная его присутствием.
Я подобна человеку, у которого затекли руки, — и вот он очнулся и поначалу ничего не чувствует, пока однажды обстоятельства не вынудят его ощутить их.
Эта мысль застряла в ее мозгу, в ее отгороженном от внешнего мира сознании.
И тогда я скажу: «Посмотрите! У меня есть руки!» Но люди ответят мне: «А что такое руки?»
— Тебе не дурно? — повторил Поль.
— Нет.
— Мне в самом деле можно пить это? — он показал на кожаный мешок в руках Чейни. — Они хотят, чтобы я это выпил.
Джессика слышала в его словах скрытый смысл и поняла, что он обнаружил в первичном, еще не измененном веществе яд, и он беспокоился за нее. И она была поражена беспредельностью провидческих способностей Поля. Его вопрос открыл ей очень многое.
— Можешь пить, — ответила она. — Его состав уже изменен.
Она посмотрела поверх головы Поля и увидела Стилгара, вонзившего в нее изучающий взгляд черных-черных глаз.
— Теперь мы знаем, что в тебе нет лжи, — произнес он.
И здесь она тоже уловила скрытый смысл, но наркотический туман окутал все ее чувства. Как убаюкивающе и как тепло! Как добры эти вольнаибы, погрузившие ее в такое состояние!
Поль видел, что наркотик сломил мать;
Он порылся в памяти — фиксированное прошлое и искривление линии вариантов будущего. Он словно просматривал пойманные мгновения, подстраивая линзы своего внутреннего зрения. В выхваченных из общего потока отрывках разобраться было еще труднее.
Наркотик, наркотик... он мог бы получить необходимые данные о нем, понять, что он сделал с его матерью, но данные поступали в каком-то рваном ритме, без привычной стройности и точности отраженного светового луча.
Он вдруг понял, что видеть прошлое из настоящего — это одно, но истинное испытание провидческих способностей — увидеть прошлое из будущего.
Все предметы и события настойчиво старались быть не такими, какими они сперва представлялись.
— Пей, — повторила Чейни. Она покачивала изогнутой трубкой бурдюка прямо перед его носом.
Поль выпрямился и в упор посмотрел на Чейни. Он чувствовал, что в воздухе возникает атмосфера всеобщего праздника. Он знал, что произойдет, если он отхлебнет этой жидкости, перенасыщенной пряным веществом, знал, какие изменения она произведет в нем. Он снова провалится в стихию чистого времени — времени, ставшего пространством. Наркотик вознесет его сознание на головокружительную высоту, и он потеряет способность что-либо понимать.
Стоявший позади Чейни Стилгар произнес:
— Пей, паренек. Не задерживай обряда.
Поль прислушался к толпе и услышал безумие в ее диких выкриках. «Лизан аль-Гаиб! Муад-Диб!» — кричали они. Он посмотрел на мать. Она, казалось, мирно спала сидя — ее дыхание было ровным и глубоким. В его голове мелькнула фраза из будущего, которое уже стало прошлым: «Она спит в Водах Жизни».
Чейни дернула его за рукав.
Поль взял губами трубку, продолжая слушать рев толпы. Он почувствовал, как жидкость хлынула ему в горло, когда Чейни нажала на мешок, и ощутил дурманящий аромат. Чейни вытянула трубку из его рта и передала бурдюк в руки тянущихся к ней снизу. Взгляд Поля остановился на ее плече, на полоске зеленой траурной ленты.
Выпрямившись, Чейни увидела, куда он смотрит, и сказала:
— Я могу скорбеть о нем даже среди вод счастья. Он дал нам столько всего!
Она вложила свою ладонь в ладонь Поля и потянула его за собой:
— Кое в чем мы похожи, Узул: мы оба лишились отца по вине Харконненов.
Поль последовал за ней. Ему представилось, будто его голову отделили от тела, а потом приставили обратно, но подсоединили как-то совсем иначе. Ноги двигались сами по себе и казались резиновыми.
Они вошли в узкий боковой коридор, стены которого скупо освещали расположенные на равном расстоянии поплавковые лампы. Поль почувствовал, что наркотик начинает оказывать на него особое, ни с чем не сравнимое действие, заставляя время распускаться словно цветок. Когда они свернули в следующий полутемный коридор, ему пришлось покрепче ухватиться за Чейни. Смешанное ощущение натянутых, как канатики, жил и мягкой кожи под ее джуббой вызвало у него волнение в крови. Это возбуждение слилось с действием наркотика, который непрерывно разворачивал перед ним картины прошлого и будущего. Осталась только узенькая полоска трехмерного пространства, на котором он мог сосредоточиться.
— Я знаю тебя, Чейни, — шептал он. — Мы с тобой сидели на утесе над песком, и я утешал тебя и уговаривал не бояться. Мы ласкали друг друга во мраке сича. Мы с тобой... — он обнаружил, что больше не может сосредоточиться, попытался покачать головой и споткнулся.
Чейни поддержала его и, раздвинув тяжелые портьеры, провела в желтую теплоту уединенной комнатки с низкими столами, подушками и циновкой для отдыха, прикрытой оранжевым одеялом.
Поль понял только, что они остановились, что перед ним стоит Чейни, и в глазах ее выражение нескрываемого ужаса.
— Ты должен сказать мне, — прошептала она.
— Ты — сихья, — ответил он, — весна в пустыне.
— Пока люди делятся друг с другом Водой, — сказала Чейни, — все мы можем быть вместе — все мы. Мы с тобой... тоже должны делиться... Я чувствую в себе всех остальных, но делиться с тобой я боюсь.
— Почему?
Он пытался сосредоточить свое внимание на ней, но прошлое и будущее вливались в настоящее и размывали ее образ. Он одновременно видел бесчисленное множество Чейни, в разных местах, в разных позах.
— Меня что-то пугает в тебе, — объяснила Чейни, — Когда я увела тебя оттуда... Я сделала это, потому что чувствовала то, чего остальные не понимали. Ты... давишь на людей. Ты... заставляешь нас видеть!
Поль напряг все силы, пытаясь говорить внятно:
— Что же ты видишь?
Она опустила голову и посмотрела на свои руки:
— Я вижу ребенка... у себя на руках... Это наш ребенок, твой и мой, — она зажала ладонью рот. — Почему мне так знакомо твое лицо?
Они не лишены способностей, прозвучал в его голове внутренний голос. Но они их в себе задавили, потому что боятся.
Наступил момент прояснения, и он увидел, что Чейни вся трепещет.
— Ты хочешь что-то сказать? — спросил он.
— Узул, — прошептала она, все еще дрожа. — Ты не умеешь возвращаться в будущее.
На Поля нахлынуло сочувствие к ней. Он прижал девушку к груди и стал гладить по голове:
— Чейни, Чейни, не бойся.
— Помоги мне, Узул, — всхлипывала она.
Пока она плакала, Поль почувствовал, что наркотик утратил свою власть над ним, окончательно разорвав завесы, скрывавшие неясное мельтешение далекого будущего.
— Ты такой спокойный, — сказала Чейни.
Он нашел в своем сознании точку равновесия и принялся наблюдать за временем, раскинувшимся в таинственной дали. Он маневрировал, стараясь не угодить в паутину бесчисленных миров и событий, осторожно ступая среди них, как канатоходец по проволоке. Он словно стоял на коромысле огромных сверхчутких весов и старался, чтобы ни одна чаша не перевесила.
Он видел Империю, видел какого-то Харконнена по имени Фейд-Рота, который бросался на него со смертоносным лезвием в руках; сардукаров, грабящих его родную планету и намеревающихся громить и Аракис; Гильдию, попустительствующую им и принимающую участие в заговоре; Бен-Джессерит, с его бесконечными схемами человеческой селекции. Все это громоздилось на его горизонте грозовой тучей, которую ничто не могло удержать — только вольнаибы и их Муад-Диб: спящий покуда гигант Вольнаиб со своим неистовым крестовым походом через всю Вселенную.
Поль ощущал себя в самом центре этой системы, на оси, вокруг которой вращалось все мироздание. Он шел по тонкой проволоке мирной, а порой и счастливой жизни, бок о бок с Чейни. Эта картина разворачивалась перед ним — период тихой жизни в надежно сокрытом ото всех сиче, краткий миг между взрывами ярости и насилия.
Ни в каком другом месте нет мира!
— Узул, ты плачешь, — прошептала Чейни. — Узул, опора моя, ты отдаешь свою влагу мертвым? Кто они?
— Они еще живы, — ответил Поль.
— Оставь их, пусть доживают свою жизнь.
Сквозь наркотический туман он понял, насколько она права, и в безумном порыве снова прижал ее к груди, воскликнув:
— Сихья!
Чейни погладила его по щеке.
— Я больше не боюсь, Узул. Посмотри на меня. Когда ты меня так держишь, я вижу то же, что и ты.
— И что ты видишь? — отрывисто спросил Поль.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав