Еврейский террор 29 страница

Но, к сожалению, такие процессы бывают слишком редки. А если и поставят на сцену, скажем, “Панаму”, то ни у кого из обвиняемых не окажется “состава преступления”…

Бомбоносцы‑политики “избранного народа”

По сведениям “Нового времени”, а частью, и “Московских Ведомостей”, дело обстоит так:

I. Соломон Рысс

Имя Рысса в последнее время не сходит со столбцов современной печати. Газеты чуть ли не ежедневно сообщают новые подробности о его жизни и деятельности.

Соломон Янкелев Рысс, Киевский уроженец, ещё со школьной скамьи стал принимать участие в деятельности революционных организаций. Рысс прошёл все стадии революционного развития. Он был социал‑демократом, затем примкнул к социалистам‑революционерам, а в начале 1906 года перешёл к отделившейся от партии социалистов‑революционеров группе максималистов.

Состоя членом организации максималистов, Рысс, совместно с известным “Медведем” (М. И. Соколов), много работал над теоретическим и философским обоснованием идей максимализма. Ему принадлежит ряд статей и сборнике, изданном организацией максималистов под названием “Наш путь”.

Будучи по натуре порывистым и страстным, Рысс, естественно, не мог ограничиться исключительно деятельностью литературной, ролью теоретика партии. Он выступил в качестве организатора и руководителя целого ряда экспроприации. В июне 1906 г. в Киеве Соломон Рысс был арестован и попал в Киевскую тюрьму.

В виду того, что Рысс был одним из вождей максималистов, последние решили устроить ему побег и с этой целью вошли в сношение со стражей, предлагая ей крупную сумму за содействие побегу. Стража согласилась, но в последний момент жандарм, охранявший камеру, сообщил об этом своему начальнику. Тогда начальник Киевского охранного отделения ротмистр Н. Кулябко, дал знать Рыссу, что ему устроят побег, если он согласится служить, секретным агентом.

Получив это предложение Рысс решил использовать его в интересах революции и дал согласие.

Приобретя в августе месяце свободу, Рысс немедленно сообщил своим товарищам о данном им обещании служить в охранном отделении, заявил, что хотел бы воспользоваться этим для революционных целей. Товарищи Рысса, руководители организаций максималистов, выразили ему доверие и дали согласие на его службу в политической полиции.

Рысс поступил в распоряжение Департамента Полиции и переехал в Петербург. Деятельностью Рысса, как агента‑сотрудника политической полиции, руководил состоявший при департаменте подполковник А. Ерёмин. В Департаменте к Рыссу относились с полным доверием, хотя он существенного ничего не давал, а, наоборот, ложными указаниями старался отвлечь внимание чинов Департамента Полиции от подготавливающегося нападения в Фонарном переулке, что ему и удалось. После разбоя в Фонарном переулке он скрылся из Петербурга, но в апреле месяце 1907 года был арестован в Юзовке Екатеринославской губернии во время подготовки экспроприации одного из Банков.

В обвинительном акте по разбиравшемуся в Военно‑Окружном суде С. Петербурга делу об организации максималистов приводились, между прочим, следующие сведения о Рыссе:

“В ночь на 29 апреля 1907 года в посаде Юзовке, Екатеринославской губернии, в квартире мещанина Константина Поля чинами полиции был задержан Соломон Янкелев Рысс, назвавшийся первоначально Петром Романенко, а также минский мещанин Казимир Гарбуз и петербургский ремесленник Николай Фёдоров. По показанию пристава завода Новороссийского общества Аркадия Экка возникло подозрение, что прибывшие лица задумали ограбление одного из местных Банков. Убедившись затем, что паспорт Рысса на имя Романенко, предъявленный им в полиции для прописки, подложен и узнав, что 23 апреля Рысс, Гарбуз и Фёдоров ходили в лес пристреливать свои револьверы, пристав Экк поручил околоточным надзирателям Костенко и Котенка арестовать их. Последние незаметно проникли в квартиру Поля и задержали здесь Рысса, Гарбуза и Фёдорова в то самое время, когда они о чём‑то совещались. Из протокола осмотра отобранных у задержанных бумаг и предметов видно, что у каждого из них оказалось по два заряженных браунинга, а на диване около них лежали три кинжала и финские ножи; в погребе, снятом ими, был обнаружен деревянный ящик ещё с пятью револьверами, 106 патронов, 12 запасных обойм и принадлежности для чистки револьверов. В коридоре квартиры был обнаружен свёрток газетной бумаги, в котором оказалась медная печать с вырезной надписью: “Боевая организация союза с.‑р. максималистов” и пять подложных паспортов. В кармане пиджака Рысса, найдено нижеследующее удостоверение: “Боевая организация с.‑р. максималистов сим свидетельствует, что предъявитель сего уполномочен действовать от лица Б.О. союза. Петербург 1907г. 11–10”, причём в левом верхнем углу на удостоверении был наложен оттиск описанной выше печати. Рысс назвался сначала мещанином Петром Романенко, но затем, обещая быть откровенным в том случае, если пристав Экк примет взятку в 50.000 рублей, которые уплатит за его освобождение организация, назвал своё имя и сам заявил, что принадлежит к организации с.‑р. максималистов. В дальнейшем Рысс рассказал, что участвовал в покушении на жизнь Председателя Совета Министров П. А. Столыпина, изучая расположение его дачи на Аптекарском острове. Он же принимал участие в ограблении в Фонарном переулке. По словам Рысса он участвовал и организовал ограбление поезда на станции Рогова, близь Варшавы, участвовал в ограблении Банка взаимного кредита в Москве и в Киеве в ограблении артельщика, где был арестован, но из‑под стражи бежал. Далее он сообщил, что принимал горячее участие в восстании матросов в Кронштадте. В Юзовку он прибыл с целью ограбления почтовой конторы или же денег, которые привозятся в контору завода. Револьверы и печать были им получены из главного комитета максималистов в Петербурге”.

На процессе же максималистов было установлено, что за членами этой злодейской организации всё время производилось наблюдение чинами Петербургской и Московской охранных полиций. Однако, вследствие ложных указаний Рысса, Департамент Полиции, неправильно осведомлённый о деятельности данной организации, оттягивал ликвидацию группы максималистов, результатом чего и явилось дело Фонарного переулка.

Однако, Рыссу предложено было снова сделаться агентом‑сотрудником Департамента Полиции, но он категорически отказался от этого. В мае месяце 1907 г. Рысс был отвезён в Киев и заключён в “Косой канонир”. Засим в том же месяце дело Рысса разбиралось в Киевском Военно‑Окружном Суде. Обвинение к нему было предъявлено по 279 ст. св. воен. пост. На суде Соломон Рысс держался спокойно. Он говорил свою речь полтора часа, отказавшись от посторонней защиты. Эта речь – грозная филиппика против бывших товарищей, местами переходившая всякие границы. Он назвал себя анархистом. О себе он сказал следующее: “Я доволен тем, что меня судят военным судом… Я достоин петли, потому что по отношению к своим врагам сам не признавал другой тактики, кроме пули и бомбы!…” Военный суд приговорил его к смертной казни без ходатайства о замене. Он был повешен на Лигой горе в Киеве.

В партийных кругах Соломон Рысс был известен под кличками “Мортимэр” и “Иван Николаев”.

II. Как было организовано убийство В. К. Плеве

В своих воспоминаниях Борис Савенков особенно много места уделяем описанию подготовки к убийству В. К. Плеве. Организатором злодейства являлся Евно Азеф, который сам выработал план преступления и подобрал соучастников.

В середине 1903 года Савинков, незадолго до этого бежавший из ссылки, приехал в Женеву. Здесь именно заявил он члену центрального комитета партии социалистов‑революционеров еврею Михаилу Гоцу о своём желании принять участие в терроре. В Женеве Савинков впервые встречается с евреем Азефом. “Однажды днём, когда у меня никого не было”, – рассказывает Савинков, – ко мне в комнату вошёл человек 33‑х лет, очень полный, с широким, равнодушным, точно налитым камнем, лицом и большими карими глазами. Эта был Евгений Филиппович Азеф. Он протянул мне руку, сел и сказал, лениво роняя слова: “Мне сказали, вы хотите работать в терроре. Почему именно ч терроре?…” Я повторил ему то, что сказал раньше Гоцу. Я сказал также, что считаю убийство Плеве важнейшей задачей момента. Мой собеседник слушал всё также лениво и не отвечал. Наконец он спросил: “У Вас есть товарищи?" Я назвал Каляева и ещё двоих. Я сообщил их подробные биографии и дал характеристику каждого. Азеф выслушал молча и стал прощаться. Он приходил ко мне несколько раз, говорил мало и внимательно слушал. Однажды он сказал: “Пора ехать в Россию. Уезжайте с товарищем куда нибудь из Женевы, поживите где‑нибудь в маленьком городе и проверьте, не следят ли за вами?…”

Савинков со своим товарищем уехал в Баден, во Фрейбург. Здесь их вскоре посетил Азеф и сообщил план покушения, не упоминая, однако, ни слова о личном составе организации. План состоял в следующем. Было известно, что Плеве живёт в здании Департамента Полиции (Фонтанка, 16) и еженедельно ездит с докладом к Царю в Зимний дворец, в Царское село или Петергоф, смотря по времени года и местопребыванию Царя. Так как убить Плеве у него же на дому было, очевидно, много труднее, чем на улице, то решено было учредить за ним постоянное наблюдение. Наблюдение это имело целью выяснить в точности день и час, маршрут и внешний вид выездов Плеве. По установлении этих данных предполагалось взорвать его карету на улице бомбой. При строгой охране министра для наблюдения необходимы были люди, по роду своих занятий целый день находящиеся на улице, например, газетчики, извозчики, торговцы в разность и т. п. Было решено поэтому, что один товарищ купит пролётку и лошадь и устроится в Петербурге легковым извозчиком, а другой возьмёт патент на продажу в разность табачных изделий, и продавая на улице папиросы, будет следить за Плеве. Савинков должен был комбинировать собираемые ими сведения и, по возможности, наблюдая сам, руководить наблюдением. План этот, как сказано, принадлежал самому Азефу.

В начале ноября 1903 года Савинков приехал в Петербург и остановился в “Северной Гостинице”. В Петербурге Савинков встретился с другими участниками покушения и вскоре ими было организовано постоянное наблюдение за выездами В. К. Плеве. В первое время наблюдение велось только двумя лицами: один был извозчиком, другой занимался уличной продажей табака и папирос с лотка. С января месяца 1904 года, за выездами Плеве постоянно наблюдали уже пять человек: Егор Сазонов, Егор Дулебов, убивший в 1903 году уфимского губернатора Богдановича, и некий X., – все в качестве извозчиков, а Иван Каляев и У., как уличные торговцы в разнос. Им помогали Савинков и еврейка Дора Бриллиант. Остальные члены боевой организации: Алексей Покотилов и Макс Швейцер[125] хранили динамит и гремучую ртуть и должны были в нужный момент приготовить бомбы. Конспирации ради все члены организации жили на разных квартирах и сходились только по воскресным и праздничным дням. Покотилов и Швейцер с запасами взрывчатых веществ ожидали вызова, проживая один в Риге, другой в Москве.

Руководителем всего дела был Азеф (партийная кличка “Валентин Кузьмич”), который изредка наезжал в Петербург. Без ведома Азефа организация не имела права ничего предпринимать. Из осторожности Азеф долго оттягивал момент покушения и, между ним и Савинковым на этой почве часто возникали пререкания.

В феврале и в начале марта наблюдением террористам удалось в точности установить, что В. К. Плеве еженедельно к 12 часам дня ездит к Царю в Зимний дворец. По настоянию Савинкова и других членов организации Азеф нехотя вынужден был дать согласие на устройство покушения в марте месяце.

План этого покушения состоял в следующем. Около 12 часов дня, по четвергам Плеве выезжал из своего дома и ехал по набережной Фонтанки к Неве, а затем по набережной Невы к Зимнему дворцу. Возвращался он или той же дорогой, или по Пантелеймоновской, мимо вторых ворот Департамента Полиции, к главному подъезду, что на Фонтанке. Предполагалось ждать его по пути. Покотилов с двумя бомбами, должен был сделать первое нападение. Он должен был встретить Плеве на набережной Фонтанки около дома Штиглица. У., тоже с двумя бомбами, занимал своё место ближе к Неве, у Рыбного переулка. Сазонов с бомбой под фартуком пролётки остановился у подъезда Департамента Полиции лицом к Неве. Также лицом к Неве с другой стороны подъезда, ближе к Пантелеймоновской, стоял X. Он должен был снять шапку при приближении кареты Плеве и этим подать знак Сазонову. Наконец, на Цепном мосту, имея в поле зрения всю Пантелеймоновскую, находился Каляев на виду как Покотилова, так и Сазонова. Его обязанность была дать им знак в случае, если Плеве вернётся через Литейный проспект.

В ночь на 18 марта Макс Швейцер приготовил 5 бомб, и до 10 часов утра бомбы были уже на руках у метальщиков. Покушение, однако, не удалось. Карета Плеве проехала слишком быстро мимо террористов, и никто не успел бросить бомбы.

Несмотря на постоянное скопление большого числа филеров и чинов наружной полиции у здания Департамента Полиции и близь квартиры Министра Внутренних Дел, никто из террористов, тем не менее, задержан не был. Сам Савинков в записках высказывает крайнее недоумение по этому поводу. “Я до сих пор ничем не могу объяснить благополучного исхода этого первого нашего покушения, как случайной удачей”, – пишет Савинков. – “Каляев, стоявший на Цепном мосту, прислонясь к перилам и не спуская глаз с Пантелеймоновской улицы, настолько напряжённая его поза и упорное сосредоточение всей фигуры выделялись из массы, что для меня не понятно, как агенты охраны, которыми был усеян мост и набережная Фонтанки, не обратили на него внимания?!…”

25 марта террористы снова с бомбами в руках ожидали выезда В. К. Плеве, но и на этот раз неудачно. Тогда решено было сделать покушение в день 1 апреля. Ночью 31 марта в “Северной гостинице” приготовлявший разрывные снаряды для покушения Алексий Покотилов погиб от взрыва. Дело и том, что бомбы боевой организации социалистов‑революционеров имели химический запал: они были снабжены двумя крестообразно помещёнными трубками с зажигательными и детонаторными приборами. Первые состояли из наполненных серной кислотой стеклянных трубок с баллонами и насаженными на них свинцовыми грузами. Этот груз при падении снаряда в любом положении ломал стеклянную трубку, серная кислота, выливаясь, воспламеняла смесь, бертолетовой соли с сахаром. Воспламенение же этого состава производило сперва взрыв гремучей ртути, а потом и динамита, наполнявшего снаряд. Неустранимая опасность при заряжении заключалась в том, что стекло трубки легко могло сломаться в руках, как, невидимому, и случилось с Покотиловым.

Смерть Покотилова явилась для участников организации тяжёлой неожиданностью. Из бывшего у них запаса динамита пропало при взрыве три четверти. Оставшаяся четверть хранилась у Швейцера в Двинске, но из нее возможно было приготовить одну бомбу. Убить Плеве с помощью только одного метальщика организация не находила возможным. Савинков решил временно приостановить дело.

Но тут приехал Азеф и набросился на него с упрёками. “Что вы затеяли? Какое вы имеете право своей властью изменять решения центрального комитета?” – кричал Азеф. На заявление Савинкова, что смерть Покотилова заставила их изменить первоначально принятый план, Азеф нахмурился ещё больше и сказал: “Люди учатся на делах! Ни у кого не бывает сразу нужного опыта. Из этого, однако, не следует, что нужно делать исключительно то, что легко… Смерть Покотилова?… Но вы должны быть готовы ко всяким случайностям!… Вы должны быть готовы к гибели всей организации до последнем человека!… Что вас смущает? Если нет людей, их нужно найти. Если нет динамита, его необходимо сделать.. Но бросать дело нельзя никогда. Плеве, во всяком случае, будет убит. Если мы его не убьём, его не убьёт никто!…

Швейцер получил от Азефа адрес партийного инженера Н. в Харьковской губернии. С помощью этого инженера он изготовил в земской лаборатории пуд динамита и в июне месяце привёз его в Петербург.

По требованию Азефа вновь было налажено наблюдение за Плеве. Под личным руководством Азефа дело пошло успешнее. Наблюдатели постоянно встречали на улице Плеве. Они до тонкости изучили внешний вид его выездов и могли отличить его карету за сто шагов. Особенно много сведений было тогда у Каляева. Ежедневно, выходя торговать на улице, он ставил себе задачу встретить карету министра. По мельчайшим признакам на улице: по количеству охраны, по внешнему виду наружной полиции – приставов и околоточных надзирателей, по тому напряжённому ожиданию, которое чувствовалось при приближении министерской кареты, Каляев безошибочно заключал, проехал ли уже Плеве по этой улице или ещё проедет? Описывая выезд, он давал не только самое точное описание масти и примет лошадей, наружности кучера и чинов охраны, но и деталей самой кареты. Другие члены организации, ездившие извозчиками, дополнили, проверили и развили наблюдения Каляева. В общем, систематическое наблюдение привело организацию к уверенности, что легче всего убить Плеве в четверг по дороге с Аптекарского острова на Царскосельский вокзал.

Во второй половине июня Азеф, убедившись, что налаженное им дело идёт хорошо, уехал… “по общепартийным делам” в провинцию.

В первых числах июля месяца в Москве было устроено совещание Азефа с Савинковым, Сазоновым и Каляевым, на котором обсуждался подробный план покушения. Выработанный сообща в Москве, план заключался в следующем. Метальщики должны были ожидать Плеве в пути. Первый, встретив министра, должен был пропустить его мимо себя и заградить ему дорогу обратно на дачу. Второй должен был бросить бомбу в карету. Третий должен был кинуть свою бомбу только в случае неудачи второго, если бы Плеве был равен или бомба второго не разорвалась. Четвёртый, резервный метальщик, обязан был действовать лишь в крайнем случае: если бы Плеве, прорвавшись через бомбы второго и третьего, всё‑таки поехал вперёд, по направлению к вокзалу. Всех метальщиков должно было быть четверо, а именно: Егор Сазонов, Иван Каляев, некий У. и вновь привлечённый к делу еврей Лейба Сикорский, Макс Швейцер готовил бомбы, Егор Дулебов на своей пролётке должен был развозить метальщиков, наблюдал же за всем Борис Савинков. Дора Бриллиант также усиленно просила дать ей бомбу для метания, но ей было отказно, так как в случае возможного несчастья со Швейцером, она именно должна была заменить его в приготовлении снарядов. Покушение было назначено на 8‑е июля, но по каким‑то, чисто случайным, причинам оно ещё раз не удалось, и было решено повторить его в следующий четверг, 15‑го июля.

Вот как описывает Савинков день 15 июля – убийство В. К. Плеве.

“Между 8 и 9 часами утра я встретил на Николаевском вокзале Сазонова, а на Варшавском – Каляева. Сазонов был одет железнодорожным служащим, Каляев – швейцаром. Одновременно приехали с Варшавского вокзала из Двинска, У. и Сикорский. В начале 10 часа Дулебов успел раздать бомбы, которые за ночь приготовили Макс Швейцер, проживавший в “Гранд‑Отеле”. Самая большая, 12‑ти фунтовая, бомба была передана Сазонову. Она была цилиндрической формы, завёрнута в газетную бумагу и перевязана шнурком. Бомба Каляева была обёрнута в платок. Каляев и Сазонов не скрывали своих снарядов. Они несли их открыто в руках. У. и Сикорский прятали свои бомбы под плащами. Метальщики один за другим в условленном порядке прошли на назначенные места: первым У, вторым. Сазонов, третьим Каляев и четвёртым Сикорский. Они должны были пройти по Английскому проспекту и Дровяной улице к Обводному каналу и, повернув по Обводному каналу, мимо Балтийского и Варшавского вокзалов выйти на встречу Плеве на Измайловский проспект. Время было рассчитано так, что при средней ходьбе, они должны были встретитъ Плеве по Измайловскому проспекту, от Обводного канала до 1‑й роты. Шли они на расстоянии 40 шагов один от другого. Этим устранялась опасность детонации от взрыва. У. должен был пропустить Плеве мимо себя и затем загородить ему дорогу обратно на дачу. Сазонов должен был бросить первую бомбу. Когда я подошёл к 7‑й роте Измайловского полка в половине 10‑го часа, я увидел, как городовой на углу вытянулся во фронте. В тот же момент, на мосту через Обводной канал я заметил Сазонова. Он шёл высоко держа голову и держа у плеча снаряд. И сейчас же сзади меня раздалась крупная рысь и мимо промчалась карета с вороными конями. Прошло несколько секунд… Сазонов исчез в толпе. Вдруг, в однообразный шум улицы ворвался тяжёлый и грузный, страшный звук. Будто кто‑то ударил чугунным молотом по чугунной плите… В ту же секунду жалобно задребезжали разбитые в окнах стекла. Я увидел, как от земли узкой воронкой взвился столб серо‑жёлтого, почти чёрного по краям дыма. В дыму я увидел какие‑то чёрные обломки…”

Как известно, от взрыва бомбы, брошенной Сазоновым, В. К. Плеве был убит, а сам Сазонов – ранен.

Судили Сазонова и задержанного с ним Сикорского 30 ноября 1904 года в С.‑Петербургской Судебной Палате с сословными представителями. Ни приговору Палаты оба подсудимые были лишены всех прав состояния, причём Сазонов был сослан на каторжные работы без срока, а Сикорский – на 20 лет. Такой, сравнительно мягкий, приговор объясняется тем, что Правительство решило тогда несколько изменить политику и не волновать далее общество смертными казнями. Сазонов после приговора был заключён в Шлиссельбургскую крепость. В 1906 году он был переведён из Шлиссельбурга в Акатуйскую каторжную тюрьму.

Другие участники убийства Плеве скрылись за границей и, на потеху кагала, до сего времени считаются не разысканными…

III. Кто убил Великого Князя Сергия Александровича

Недавно за границей появилась книга “Воспоминаний” одного из видных деятелей “боевой организации” партии социалистов‑революционеров Бориса Савинкова. “Московские Ведомости” приводят такой рассказ Савинкова об убийстве великого князя Сергия Александровича:

“На женевских совещаниях боевой организации в сентябре 1905 года мне поручено было покушение на Московского генерал‑губернатора, великого князя Сергия Александровича, – так начинает свой рассказ Борис Савинков. – Со мной в Москву должны были ехать Дора Бриллиант (еврейка), Иван Каляев и Опанас (революционная кличка). Я имел право пополнить организацию, но всего только одним членом. План кампании был старый, уже испытанный в деле Плеве. Предполагалось учредить наружное наблюдение за великим князем и затем убить его на улице. Для целей наблюдения указаны были Опанас и Каляев. В начале ноября Брилшант, Каляев, Опанас и я выехали в Россию. Через несколько дней мы встретились в Москве…

Опанас и Каляев купили сани в одно и то же время, и одновременно (8 декабря), хотя в разных частях Москвы, подверглись осмотру, получили номера на право езды и начали свою извозчичью работу.

На работе они, по рассказу Савинкова, соперничали друг с другом. Каляев выстояв по определённому плану часы на назначенной улице, не прекращал наблюдений. Весь остаток дня он продолжал посматривать, руководствуясь уже своими собственными соображениями. И ему удавалось не раз видеть великого князя на такой улице и в такой час, где и когда его можно было ожидать всего менее. У Опанаса был тоже свой план. Независимо от Каляева, и он приводил его в исполнение. Но он меньше ездил по улицам. Чисто логическим путём он приходил к выводу, что великий князь неизбежно выедет в определённое время и старался быть на Тверской как раз в эти часы. Таким образом, его наблюдениями дополнялись наблюдения Каляева и наоборот. С Борисом Савинковым, проживавшим по паспорту английского инженера Джемса Галли, они встречались в трактире Бакастова у Сухаревой башни по воскресным и праздничным дням.

Несмотря на малочисленность организации, наблюдение шло очень успешно. Вскоре был установлен с точностью выезд великого князя. Каляев рассказывал о нём так же подробно, как некогда о карете Плеве, за которым он же и наблюдал до покушения. Отличительными чертами великокняжеской кареты были белые возжи и белые, яркие, ацетиленовые огни фонарей. Таких огней больше ни у кого в Москве не было. Каляев и Опанас изучили великокняжеских кучеров и по кучерам могли безошибочно определять, выезжает ли великий князь или великая княгиня.

Установление выездов было, однако, ещё недостаточно. Необходимо было определить, куда и когда ездит великий князь. Вскоре всё это было выяснено и решено было готовиться к покушению.

10‑го января, неожиданно для заговорщиков, великий князь переехал в Кремль, где пришлось установить новое наблюдение. Здесь вскоре же наблюдение отметило ежедневные регулярные посещения великим князем Тверского дворца, где помещалась гражданская канцелярия генерал‑губернатора. Наблюдательный пост был перенесён к Тверскому дворцу.

В виду того, что выезд был регулярный и внешний вид его был известен в точности террористам, они с половины января стали готовиться к покушению. Каляев продал сани и лошадь и уехал в Харьков, чтобы скрыть следы своей извозчичьей жизни и переменил паспорт. Наблюдателем остался один Опанас, с целью не потерять уже найденный, неизменный (через день) выезд великого князя из Кремля в Тверской дворец. Опанас останавливался у Царь‑Колокола, прямо против дворца, а две последние недели наблюдал за великим князем только с этого места. Ни филеры, ни городовые почему‑то не обратили на него внимания. Покушение было назначено на 2 февраля, когда в Большом театре имел состояться спектакль в пользу склада Красного Креста, находившегося под покровительством великой княгини Елизаветы Фёдоровны. Каляев приехал в Москву. Савинков съездил за Дорой Бриллиант, которая должна была приготовить бомбы. Она временно проживала в Юрьеве и там хранила динамит.

По приезде в Москву Дора Бриллиант остановилась на Никольской, в гостинице “Славянский Базар”. Здесь днём 2‑го февраля она приготовила две бомбы: одну для Каляева, другую для некоего Александровича из Баку, привлечённого к делу Савинковым. В 7 часов вечера Дора Бриллиант вынесла из гостиницы завёрнутые в плед бомбы и передала их поджидавшему в Богоявленском переулке Савинкову, который положил их в портфель. В 7 час. обе бомбы уже находились в руках метателей, а с 8 час. вечера Каляев стал на Воскресенской площади, у здания городской думы. Александрович же – в проезде Александровского сада. Таким образом, от Никольских ворот великому князю было только два пути в Большой театр – либо на Каляева, либо на Александровича. И Каляев, и Александрович выли одеты крестьянами, в поддевках, картузах и высоких сапогах, а бомбы их были завернуты в пёстрые ситцевые платки. Сам Савинков сидел в Александровском саду и ждал там взрыва. Однако, в этот день покушение, по каким‑то, чисто случайным, причинам не состоялось.

4‑го февраля, один из членов организации, Александрович, отказался от участия в покушении. Александрович заявил, что переоценил свои силы и видит теперь, после 2‑го февраля, что не может работать в терроре. Положение, по рассказу Савинкова, показалось ему трудным. Нужно было выработать одно из двух: либо вместо Александровича принять участие, в покушении самому Савинкову или Опанасу, либо устроить покушение с одним метальщиком Каляевым. В конце концов Савинков решил было отложить покушение, но Каляев настоял пустить его одного с бомбой.

Савинков передал ему тогда же одну бомбу, а другую возвратил Доре Бриллиант…”[126]

Каляев, как известно, выполнил покушение. Взрыв бомбы произошёл 4‑го февраля, приблизительно в 2 час 45 м. дня. Оффициальный источник так описывает событие: “4 февраля 1905 года в Москве в то время, когда великий князь Сергий Александрович проезжал в карете из Николаевского дворца на Тверскую, на Сенатской площади, в расстоянии 65 шагов от Никольских ворот неизвестный злоумышленник бросил в карету Его Высочества бомбу. Взрывом, происшедшим от разорвавшейся бомбы, великий князь был убит на месте, а сидевшему на козлах кучеру Андрею Рудинкину были причинены многочисленные, тяжкие телесные повреждения. Тело великого князя оказалось обезображенным, причём голова, шея, верхняя часть груди с левым плечом и рукой были оторваны и совершенно разрушены, левая нога переломана с раздроблением бедра, от которого отделились нижняя его часть, голень и стопа. Силой произведённого злоумышленниками взрыва кузов кареты, в которой следовал великий князь, был расщеплён на мелкие куски и, кроме того, были выбиты стёкла наружных рам ближайшей к Никольским воротам части здания судебных установлений и расположенного против этого здания арсенала.

Сам же Каляев, в письме из тюрьмы, так описывает момент взрыва:

“Я бросал на расстоянии четырёх шагов, не более, с разбега, в упор; я сам был захвачен вихрем взрыва, видел как разрывалась карета… После того, как облако рассеялось, я остался у остатков задних колёс. Помню, в меня пахнуло дымом и щепками прямо в лицо. Потом увидел шагах в пятистах от себя, ближе к воротам, комья великокняжеской одежды и обнажённое тело… В шагах десяти за каретой лежала моя шапка, я подошёл и поднял её, и надел. Я огляделся. Вся поддёвка моя была истыкана кусками дерева, висели клочья и она вся обгорела. С лица обильно лилась кровь, и я понял, что мне не уйти, хотя было несколько долгих мгновений, когда никого не было вокруг… Я пошёл… В это время послышалось сзади: “держи! держи!”, – на меня едва не наехали чьи‑то сани и чьи‑то руки овладели мной. Я не сопротивлялся… Вокруг меня засуетились городовой, околоточный и люди, люди…”

Дата добавления: 2015-11-30