1 страница

Андрей Рассказов

Колька едет в Москву

Часть первая

Район, в котором стоят наши благоустроенные пятиэтажки, называют «Пентагоном», потому что расположены они буквой «П». В ее перекладине, с правой стороны – наша двухкомнатная квартира. Одну комнату занимает отец, другую я. Места много, есть где развернуться. Поселок наш называется Дровяная, но я его не считаю поселком, предпочитаю называть республикой. Республика Дровяная – свободная и независимая от всего. Достопримечательностей у нас мало (все грустные, со смертью наших земляков связаны, с годами революции и Великой Отечественной войной), но природа здесь зверская. Когда весной начинает цвести багульник, кажется, что вся земля кругом похожа на другую фиолетовую планету. Ее можно разглядеть с дальнего расстояния; а сладкий запах багульника чувствуется за несколько километров. Так мог бы пахнуть фиолетовый цвет, имей он запах. Водятся на этой планете различные звери: от белки до бурого медведя, но я видел только белку и суслика. Ягоды много. Больше всего мне нравится моховка. Растет она на болоте, и собирать ее рискованно – можно утонуть. Я не собирал, но как-то купил на рынке у местного отважного ягодника стакан зелено-красной моховки и съел за две минуты. Брава ягода! Во рту сладко и кисло одновременно. Как вспомню, до сих пор слюна течет.

Куда ни глянь, взгляд споткнется о сопки. Одни похожи на большие женские груди, заросшие лесом, другие – голые, как лысая башка. Если подняться на крышу нашего дома, имея хорошее зрение или бинокль, можно разглядеть не только сопки, но и гору Егошиху (гора – это громко сказано, скорее, бугор). С нее дети зимой на автомобильных шинах катаются, а летом на велосипедах. Если на велосипеде с горы раскатишься, то точно в речку Жипкомыл въедешь, ополоснешься. Гору Егошиху назвали в честь деда Егошина, который дом на этой горе построил. А куда потом этот дом делся, люди не знают. Поговаривают, инопланетяне унесли, вместе с дедом. А про речку я не знаю. Раньше думал, что она называется Жидкомыл, потому что вода в ней пениться, а оказалось – там вместо буквы «д» буква «п» стоит.

С 1920-го по 1937 год у Жипкомыла китайцы огороды себе разводили, а моя прабабка Матрена в одного такого китайца втрескалась, но любовь их была недолгой. Угнали китайца обратно в Китай, а прабабка долго не страдала – прадеда моего нашла, а то был бы я на половину китайцем. Смеялись бы все надо мной. Спасибо, Матрена Ивановна, что я целиком русский!

Когда в республике Дровяной начали железнодорожную ветку строить, мужики пить перестали. Пилят, рубят, кувалдами стучат, живут по рабочему, а раньше синячили да дрались. Спросите, откуда я все это знаю? Из школьного учебника по краеведению: люблю про край свой читать, что-то во мне просыпается, когда читаю. Зов предков. Иногда, по выходным иду я по улице, гуляю и представляю, что раньше здесь быть могло. Вижу толпу. Идет она в сторону клуба. В толпе простые ребята: дроворезы с лютыми бородами, лесопильщики с веселыми лицами, грузчики с горбатыми спинами, девушки в ярких сарафанах, гармонист играет, пальцами яро «шмеля» перебирает. Солнце светит, дети резвятся, книжку одну на всех по очереди рассматривают, буквы знакомые ищут. А вот среди них моя прабабушка, еще маленькая, но уже букву «р» нашла и рычит, слово «революция» учится выговаривать.

Мы с отцом два сапога пара – оба нелюдимы. Он в своей комнате сидит – работает, порнофильмы смотрит; я в своей комнате сижу – труды по отечественной истории конспектирую, порнофильмы слушаю. Сколько раз просил делать звук тише – игнорирует.

– Я не буду смотреть без звука, я же не извращенец какой-то. Я не для удовольствия, а ради тебя, чтобы голодным не ходил.

Я эти фильмы не смотрю: во-первых, отец всегда дома, он даже на улицу редко выходит, во-вторых, нет у меня желания. Кроме истории меня мало что интересует. Спросите, почему? Вот смотрите вы фильм, и он вам нравится. Фильм заканчивается, и вам грустно от того, что он закончился. Через неделю вы посмотрите другой, и вам опять станет грустно, что и он закончился тоже. А история всегда новая и закончиться она не может.

Отца моего считают немного странным: по гостям не ходит, друзей не имеет, в жизни поселка не участвует, целый день сидит за компьютером, рассказы строчит. Просто не с кем ему в поселке поговорить о высоких ценностях. Он ни кому в душу не лезет, даже в мою. Но если мне нужен совет, даст с удовольствием.

– Папка, какой язык лучше изучать, немецкий или английский?

– Учи китайский, сынок.

Так и живем.

Кругом лес, пыль и сопки. В огородах, которые видны с высоты нашего этажа, стоят раком бледные женщины. Между ног у них зажаты подолы полинявших халатов. Обнажив нетронутые солнцем, сетчато-голубые ляжки, они высевают на грядки укроп и редиску; значит, скоро вернется лето. Отец сказал, чтобы я не смотрел в окно, когда из подъезда соседнего дома начнут выносить гроб.

– Почему?

– Член перестанет расти.

– Да, ладно! – засомневался я.

– А тебе мой показать? – расхохотался отец и потянулся к ширинке.

Он всегда отвечал на вопросы «почему нельзя» одинаково – «член перестанет расти». И если бы это было правдой, мой член давно бы стал похож на засохший финик. Все же я послушался его совета и переключился на просмотр телевизора. По телевизору показывали похороны русской актрисы, которая скончалась от сильного ушиба головы. Свалилась в ванной и проломила себе череп о раковину. По неофициальной версии, ее убили собственные дети, чтобы завладеть трехкомнатной квартирой в центре Москвы.

– А похороны по телевизору можно смотреть? – не унимался я.

– Это можно. А кого опять хоронят?

– Актрису.

– А фамилия у нее есть?

– Рассеюшкина.

– Звучит как название свиной тушенки.

– Не похоже, – я попытался мысленно совместить фамилию актрисы и свиную тушенку.

Кто-то закричал во дворе. От этого крика мурашки забегали по моей спине, но я не посмел встать, чтобы посмотреть на случившееся.

– Скорее всего, гроб перевернули, – безучастно предположил отец и зевнул.

А это уже интересно. Не каждый день, такое увидишь.

– Пойду, прогуляюсь, – сказал я и быстро выбежал во двор.

Отец оказался прав: с асфальта подбирали красные гвоздики и укладывали окоченевшее тело обратно в деревянный ящик. Провожающих покойника на тот свет оказалось немного.

– Что смотришь? – прикрикнула в мою сторону тощая тетка (из-под лямок ее яркого сарафана торчали две острые ключицы), она помогала грузчикам из бюро ритуальных услуг укладывать беспокойное тело обратно в его последний дом. – Интересно, иди поближе посмотри!

Я ничего не ответил. Отвернулся от гроба, сделав вид, что происходящая возня меня мало интересует.

– Что отвернулся? – прицепилась она.

– Я не смотрел, – шепотом произнес я.

– Быстро ты пришел, нагулялся?

– Жарко сегодня, – я стер воображаемый пот со лба. – Новое порно скачал?

– Нет, старое пересматриваю. Для работы нужно.

Отец пишет эротические истории в несколько журналов, поддерживая относительный достаток нашей семьи. А семья состоит из трех человек: я, отец и кошка Белладонна. Белладонна – это порноактриса (отец не мог придумать лучшего имени животному), которая занимала первое место в рейтинге ста лучших актрис в 2012 году, а кошка появилась у нас как раз в этот год.

В тот год люди ожидали конца света, и по телевизору только об этом и говорили, нагоняли на Россию страх. Все сходили с ума. В один из дней перед апокалипсисом в нашем подъезде появился бездомный котенок. Он едва открыл один глаз. «Вот, люди уже начинают избавляться от животных, – подумал я, – Хотят налегке отправиться на небеса. А котенку одному, что ли на небо лететь?» И я принес его домой.

Мама с нами не живет. Когда мне было девять лет, она уехала в Америку: повстречалась на сайте знакомств с американским военным. Но деньги шлет ежемесячно, выплачивает алименты. А это еще 100 долларов к нашему прожиточному минимуму. Многие говорят, что моей матери повезло отхватить заграничного мужика, но я с ними не согласен. Чем американские мужики лучше русских, и чем Америка лучше Забайкалья? Ничем. У нас все лучше.

– Ничем. У нас все лучше. Ну, как, ответила я на вопрос? Это мои личные наблюдения и результат тщательного анализа телепередач федеральных каналов, – так говорит нам наша классная, аккуратно усаживаясь на стул. При этом она обычно держит юбку на бедрах двумя пальцами, опасаясь, что та задерется слишком высоко, и мы увидим ее трусики.

Наш классный руководитель – молодая женщина. Она знает, кем работает мой отец, поэтому, наверное, побаивается вызывать его в школу на родительские собрания. Ведь он может не постесняться и сделать ее героиней своего рассказа. Отец ни разу за последние несколько лет не переступил порог школы, а это значит, что мои провинности ему не известны. А провинности мои: издевательства над одноклассником Сайфуддином Сифоровым и антиправительственная агитация. Весной я призывал наш класс подняться на защиту Богодухова Сашки, которого школьная столовая неожиданно отказалась кормить, а раньше исправно кормила (он из малоимущей семьи). Говорят, закон новый вышел, и малоимущим он больше не считается. А вы у него дома были? Я был. Относил мамины вещи, которые папа хранил целых четыре года – рука не поднималась выбросить. Все это время мы надеялись, что американец выгонит ее, не поняв душу русской женщины, и она вернется, выкинет американский паспорт в Гудзон. Но она так и не вернулась. Отец сказал тогда, что мамин гардероб может пригодиться матери Сашки, у них должен быть одинаковый размер. Дом Богодуховых загнулся, на починку нет средств. Мать не работает, сидит дома с младшим братом Сашки – ему полтора года. Их папка старается денег добыть, но сейчас опасно лесом заниматься – черных пильщиков ловят, а легальным не платят. А Сашка уже два раза на физкультуре в обморок падал, наверное, от голода.

Вообще-то, мы с ним не друзья, но он хороший парень. Однажды, пока Сашка помогал географичке относить карты, я написал письмо директору с просьбой не оставлять нашего одноклассника без обеда. Письмо подписала добрая половина класса, и вся эта половина пошла со мной в кабинет директора. Ох, что там было! Директор был в бешенстве, рот распазил: «Не ваше дело, сами разберемся!». А в чем разбираться? Сашке есть надо.

Узнай отец про Сашку, сказал бы: «Мой сынок! Меня в твои годы уже три раза из школы выгоняли, и остался я в памяти учителей, как Броненосец Хлюстов». После этого отец рассказал бы свою любимую историю о нашем знаменитом земляке и однофамильце Сене Хлюстове.

В стране коммунизм еще не победил, и народ разделился на две половины: красные и белые. На территории Улетовского района была такая же байда. Сенька был за красных, в его юношеской крови кипела злость и ненависть к белым господам, которые не стеснялись насиловать женщин, избивать стариков и подвешивать детей за ногу к длинному шесту смеха ради. Но Сеньке смешно не было, когда он видел все эти бесчинства. В то время на нашу страну рыпались японцы – хотели кусок востока отобрать – и сговорились с белыми. А белые только рады. И вот в октябре 1919 года объеденные силы белогвардейцев и самураев разбили красных партизан и принялись жестоко наказывать жителей наших лесных поселений. Деревеньки Дровяная и Татаурово одни из первых попали под раздачу. Нашли тридцать человек «виноватых» простых мужиков и баб, вывели к реке Ингоде и расстреливать начали не спеша. Стреляют по народу, а сами пьяные и счастливые. Из этих тридцати чудом спасся только один человек – пуля оказалась не смертельной. Поднялся он из-под заваливших его мертвых товарищей, веревку на руках зубами перегрыз и пошел куда глаза глядят. Так и вышел к землянке лесорубов. Те его вылечили, порсой отпоили, на ноги поставили. От порсы любой на ноги встанет! Наевшись целебной рыбной каши, воскресший рассказал о том, как мужественно ждали люди расстрела. Даже самый младший из всех Сеня Хлюстов – семнадцатилетний пацан, смотря в лица белым и самураям, прокричал: «Стреляйте, гады, всех не убьете! Вам отомстят за нас!».

Но если бы мой отец узнал, что я обижаю Сайфуддина Сифорова, то мне бы долго пришлось лечиться в больничке от сотрясения головного мозга. Не любит мой папка, когда одна раса другую расу притесняет. Но я не притесняю, просто узбеки мне не очень нравятся, особенно Сайфуддин Сифоров, который на переменах на своем языке слишком громко по телефону разговаривает. Бесит это. Не понятно же не хрена, что он там транслирует. Вдруг обидные слова про наш класс говорит: «Какие же в нашем классе дебилы, особенно Хлюстов – достал меня». А я шибко его и не достаю: иногда посмеюсь, или толкну легонько. Он и не обижается, а только смирнее становится. Я, наверное, один из класса его недолюбливаю, а остальным просто наплевать, они на него вообще внимания не обращают. Только Катька Филиппова к нему хорошо относится и помогает по русскому языку. Я в эту Катьку в шестом классе был сильно влюблен, а она мне не то, что по русскому не помогала, вообще игнорировала. Обидно.

Родился я в первом году нового тысячелетия в городе Чита. Отцу моему тогда было двадцать лет, матери – девятнадцать. Отец учился на журналиста в Забайкальском государственном педагогическом университете и подавал большие надежды. Работал внештатным корреспондентом в газетах «Забайкальский рабочий» и «Улетовской вестник», деньги получал небольшие, но регулярно. Семья наша жила пусть не богато, но весело. Когда мне исполнился годик, отец устроился еще на одну работу – грузчиком в продовольственный магазин. Мать сидела дома, перевелась на заочное обучение. Гуляла со мной и читала книжки по истории. Она училась на историческом факультете, возможно, поэтому я с детских кровей впитал в себя любовь к датам и важным событиям. Когда мне исполнилось два, отец окончил университет и стал больше времени проводить с нами. Мы гуляли все вместе, мне покупали игрушки и водили в зоопарк, но я этого не помню.

Помню, что в семь лет, как и все дети, я пошел в школу. А через два года мама собрала вещи и укатила в Америку. В этот день я убежал к реке Читинка и долго кидал камешки в воду, пока за мной не пришел отец. Он всегда находил меня в одном и том же месте, если я, чем-то расстроенный и обиженный, в слезах убегал из дома.

– Не грусти, пися не будет расти, – потрепал он меня по голове.

– А почему мама уехала?

– У нас закончилась любовь, – он закрыл глаза, закивал головой, трагично надув щеки в подтверждение своих слов, и тяжело выдохнул.

Через полгода отец ушел из обеих газет. Сказал, что надоело писать о том, что в родном крае все хорошо.

– Лучше буду писать про извращенцев, чем про беззаботный народ.

Через три месяца мы переехали в Дровяную – в отцовскую квартиру, которая досталась ему от его родителей, то есть моих дедушки и бабушки, которых я никогда не видел (они погибли в автокатастрофе, их машину подмяло под поезд). И началась у нас новая жизнь. Я пошел в новую школу, папа работал на новой работе, а мать присылала мне подарки из Новой Англии (штат Коннектикут) на дни рождения.

Последний день в школе, а завтра – каникулы! В этом году у меня только одна пятерка по истории, остальные тройки и четверки с натяжкой. Для учителей – это плохо, для меня – хорошо, а отцу – все равно. Отличники сидят гордые, хорошисты сидят грустные, троечники вроде меня уже не могут сидеть, сворачивают дневники в трубочки и поддают по голове отличникам за то, что они гордые, а хорошистам – за то, что они грустные. Чего грустить? Три месяца выходных. Напоследок я даю подзатыльник Сайфуддину Сифорову со словами: «Не скучай по мне, осенью встретимся!». За него неожиданно вступается Катька Филиппова (та, которая его по русскому языку подтягивает).

– Что ты к нему пристал? У тебя и так друзей нет, а ты к людям, как к животным относишься. Давно бы тебя Сайфуддин отмутузил, но он выше этого. У него воспитание есть, в отличие от тебя. Если ты еще раз его ударишь, фашист, я брату своему скажу, он тебе напинает.

– А ты, что в него влюбилась? – решил я пошутить и получил от Катьки прямо по тому месту, которое дорого каждому пацану.

– Ой… – простонал я и согнулся в три погибели.

Катька еще что-то сказала (но я уже не слышал, что именно – в ушах звенело) и вышла вместе с Сайфуддином из класса. Что на нее нашло? Видно совсем голову потеряла из-за любви к узбеку. Все девочки странные. Сейчас бы льда приложить, но где в конце мая в Дровяной лед отыщешь? Он еще в конце апреля весь растаял.

Со взбитыми яйцами до дома было идти трудно, приходилось каждые метров пятьдесят останавливаться и класть на них ладонь через штаны, чтобы смягчить боль, которую девочки не поймут, а парни от этой боли расплачутся.

Я пришел домой, уселся на диван, включил телевизор. Боль постепенно утихала.

– Держи! – отвлек меня от страданий отец.

Банка пива ударилась о мягкую спинку дивана и покатилась по полу.

– Плохой из тебя ловец. Счастье в руки полетит, а ты и его упустишь, – изрек он умную мысль.

Я подобрал банку, открыл, сделал глоток и едва не захлебнулся.

– Хороших тебя каникул! Чем займешься?

– Дома сидеть буду, тебя доставать, или в Жипкомыле утоплюсь, – откашливаясь, пробурчал я.

В двух километрах от нашего дома находится кладбище. Это четыре тысячи моих шагов – сам однажды посчитал. Несколько раз в год я хожу туда, чтобы принести цветов бабушке и дедушке. Отец на кладбище не появлялся со дня похорон: ему больно смотреть на могилы родителей. А я уже который год подряд ухаживаю за их вечной квартирой. Я их совсем не знал, но им, думаю, приятно смотреть на меня со своих фотографий. И если бы, увидев меня, их лица на пожелтевших портретах заулыбались, я бы не убежал от страха, а завел с ними беседу.

– Меня зовут Николай, но вы можете звать меня Колькой, я ваш внук. На Земле жить хорошо. Как у вас на небе?

– Хорошо, – отвечаю я сам себе. – Только хочется по земле походить, летать утомляет.

– А вы Бога видели?

– Один раз. Он прошел мимо нас и даже не поздоровался. Плохо его, знать, родители воспитывали. Как тебя наш сын воспитывает?

– Демократично.

Поговорив с родными, я гуляю по кладбищу и изучаю даты рождения и смерти земляков. А вот могила того самого человека, который недавно выпал из гроба у нас во дворе. На фотографии человек со злыми глазами и поджатыми губами. Я вспомнил, как его тело загружали обратно в гроб, и мне стало смешно от того, что труп попытался сбежать из деревянного ящика. Даже представил, как он, полумертвый, бегал бы за мной по двору, желая заставить меня уважать усопших и не пялиться на них, пока они выпадают из гробов. Но я и так уважаю, просто у этого типа внешность какая-то неприятная. Прочти он мои мысли, задал бы мне хорошую встряску. Век бы помнил.

Я стоял рядом с его могилой и улыбался. Увидев меня в этот момент, незнакомец, наверное, удивился бы: тринадцатилетний парень стоит напротив свеженасыпанного могильного холмика (из которого торчит пара красных гвоздик и табличка с портретом в овальной рамке), почему-то улыбается во весь рот – наверное, похоронил злейшего своего врага. Или он дурачок? А, может, он просто не очень хороший человек и поговорить ему не с кем? На сосне рядом с могилой сидит огромный ворон и, опустив свой тяжелый клювище, отворачивается, будто брезгливо сплевывает в сторону.

Восьмой день каникул, а мне уже скучно. Отец с головой ушел в работу. Теперь вообще в доме ни одной живой души, кроме кошки.

– Добрый вечер, Белладонна.

– Мяу, мяу, мур.

– Пойдем, хоть покормлю тебя.

– Мур, мяу, мяу.

Да, с кошкой особо не поговоришь. На речку идти еще рано: вода не прогрелась, в начале июня шел дождь, и солнца не было видно. Гулять не хочется, сижу, записываю в тетрадку отрывки из переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским под привычные стоны из отцовской комнаты.

– Читайте первоисточники, в них правда! – говорит, подняв указательный палец, Иосиф (наш историк). – В интернете лучше информацию не искать: там давным-давно американцы все на свой лад переписали. Доверяйте старым книгам.

Я и доверяю, а наш компьютер вечно занимает мой отец, поэтому даже рефераты мне приходится писать от руки, как Ивану Грозному свои письма. Учителя не довольны, кривятся. А что кривиться? Сложились бы мне на компьютер. Отцу на своей порнографии лишних денег не заработать, он и так целый день строчит, а ночью дает компьютеру отдых: ведь если машина круглосуточно работать будет, то скоро ей конец придет, и останемся мы без хлеба, а отцовские читатели без зрелищ.

Скучно мне, и даже царь не слишком грозен сегодня, случилось бы хоть что-нибудь. И оно случилось: во всем доме вырубили свет. Отец зашел ко мне и сел на диван.

– Не успел доработать. Думаешь, надолго свет выключили?

– Навсегда! – отрезал я и пошел искать свечи.

Одну свечку поставил в комнату отца, другую – в свою. Стало светло. Я взял свечу и пошел в ванную. Надо помыться, а то уже три дня на теле моем не было и капли воды. Я разделся и заметил в мутном зеркале, что мой член немного уменьшился. Может быть, от холода? Нет, скорее всего, это оптический обман от пляшущего пламени, или мне просто мерещится, как девице, которая на суженого перед зеркальцем в Святки гадает. Когда я вышел из ванной, отец уже спал, свесив свою писательскую руку с дивана, и что-то бормотал во сне. Умаялся, труженик. Дописался.

Вы когда-нибудь, вставая с кровати, падали на пол, не чувствуя своих ног? Не понимая, что с вами, вы зовете родственников на помощь, а их нет дома! Вы ползете за телефоном, чтобы позвонить и рассказать о своей беде хоть кому-нибудь, но телефон ваш разрядился, а зарядное устройство неизвестно где. Вы ползете на балкон, думаете позвать на помощь, но прозрачная дверь закрыта, а сил дотянуться до ручки у вас не хватает, мышцы не слушаются. Нет, у меня не отнялись ноги, у меня случилась беда серьезней – у меня катастрофически уменьшился член! Сегодня ночью он мирно спал в моих трусах, а утром от него остался маленький засохший финик. Господи, что это? Где найти ответ?

Отец плескался и напевал в ванной. Я воспользовался моментом и без палева набрал в поисковой строке: «Что делать если уменьшился член?». Пролистав десяток предложений увеличить пенис эффективно, недорого и прямо сейчас, я получил один вразумительный ответ: «обратитесь к врачу, не занимайтесь самолечением!». Господи, помоги мне...

– Здравствуйте, Флюра Александровна! – я представил, как пришел на прием к нашему педиатру.

– Здравствуй, Коленька, – ласково ответит Флюра Александровна. – Что случилось, Коленька?

– Беда, случилась со мной. Вот, гляньте! – я снимаю свои брюки.

– Ох ты, Боже мой! – падает в обморок наш педиатр.

А на утро в «Улетовском вестнике» жирными черными буквами появится заголовок: «У тринадцатилетнего Николая Хлюстова исчез половой член». Я не выдержу этого позора и пойду топиться в Жипкомыл. Нет, к педиатру ход закрыт. Разболтает она на всю республику о моей беде. Почему же он уменьшился? Может быть из-за радиации? У нас рядом с Дровяной уголь добывают, может, копнули и уран нашли? И теперь у всех мужчин члены начали уменьшаться? Нет, была бы тревога, поголовно бы всех эвакуировать начали. А, может быть, это Катька постаралась, когда меня по причинному месту ногой ударила – помните, в последний день перед каникулами? Господи, дай мне ответ! Кому открыться? Кто выслушает меня? Отец? А что он посоветует? Господи, что делать?

Довольный отец вышел, наконец, из ванной и посмотрел на мое растерянное лицо.

– Что случилось? У тебя на лице вся скорбь человечества.

– Ничего, страшный сон приснился, – соврал я.

– А ты до сих пор снов страшных боишься? Простыни менять не надо? – заржал отец над своей шуткой.

Все шутки шутит, а у сына беда.

Целый день я каждые пятнадцать минут проверял, вернулся ли мой член на место. Но чуда не происходило. Для кого-то резкое уменьшение члена, может быть, не трагедия. Но представьте, что вашу Родину разделили надвое и половину отдали врагам: со всеми вашими женами, детьми, дедушками, бабушками, тетями, дядями, первой любовью, кошками, собаками, хомячками. Короче, всех у вас забрали… Так же и с моим членом – был он для меня Родиной (простите за сравнение), а еще, он был моим будущим. Теперь же страшно представить, что ждет меня без него. Ни жены, ни детей, ни внуков, ни правнуков!

Я долго набирался смелости, чтобы рассказать отцу о своей загадочной катастрофе. Придумывал, как начать разговор. Два раза подходил к нему и вместо заготовленной речи, на его «Тебе чего?», отвечал своими глупыми вопросами «а во сколько солнце сегодня садится?», или «а зачем ты ковер со стены снял?».

И, наконец, решился.

– Мне надо тебе показать одну штуковину, – начал я.

– Неси, показывай, – отец в очередной раз отвлекся от работы.

– Она уже со мной.

– Где? – отец удивленно осмотрел меня с ног до головы.

– Вот она! – и я принялся расстегивать штаны.

– Ты что, триппак подхватил? Я же говорил, покупай презервативы! – пытаясь предвидеть беду в моих штанах, взволновался отец.

– Нет, смотри.

– Ох ты, блять! – воскликнул отец, но в обморок не упал. – Давно это с тобой?

– С утра.

Отец поступил, так же как и я: начал искать в интернете ответ на мой странный случай.

– К врачу надо, – порекомендовал он.

– Не пойду к врачу! – выразил я свой протест.

– Тогда ходи так! – заключил он и, как ни в чем не бывало, продолжил стучать пальцами по клавиатуре.

Через час к нам пришла Флюра Александровна, пришла тайно, не как врач, а как хороший человек.

– Ну, что у тебя, там Коленька?

Я приспустил штаны и показал свой засохший финик.

– Это не медицинская проблема, это магия: кто-то тебя заломил, то бишь, заколдовал – на полном серьезе заявила она. – Ищи, тех, кого обидел словам или делом.

– Вы уверены? – недоверчиво посмотрел на врача отец.

– Я уже встречалась с таким в своей практике. Если умеешь прощения просить у того, кого обидел, – обратилась ко мне Флюра Александровна. – Вернешь своего «соседа…», – она замолчала и чрез секунду добавила, – С нижнего этажа.

– Рассказывай, кого ты, паразит, обидеть мог? – наседал на меня отец.

Первый раз в жизни я видел его суровый взгляд, обращенный ко мне. Кого я мог обидеть? Никого. Стоп, это, наверное, Катька Филиппова за любовь свою узбекскую порчу на меня напустила, или сам Сайфуддин Сифоров. Теперь мне у них прощения придется просить?

– Вспомнил, кого обидел? – не меняя интонации, переспросил он.

– Нет.

– Пока не вспомнишь, я от тебя не отстану.

Лучше бы я со спущенными штанами сидел у компьютера, или приполз на карачках домой в дрова пьяный, или начал торговать в школе спиртом – мне было бы легче признаться. Рассказать же отцу о том, что я обижал узбека – слишком травмоопасно. Но член мой в плачевном состоянии, и отцу известно, что причиной всему мое недостойное поведение. Он требует объяснений. Придется раскалываться. А, может быть, сказать, что я Филиппову обидел? Тогда мне прочтут лекцию на тему «девочек обижать нельзя», и на этом все закончится? Нет, не выйдет… Он выпросит у меня филипповский номер, будет звонить и извиняться за то, что плохо воспитал сына.

– Сайфуддина Сифорова обидел! – выпалил я.

– И за что? – выпучил глаза отец.

– Он в школе громко по телефону на узбекском языке говорит.

– И что ты ему сделал? – он произнес каждое слово почти по слогам.

– Ничего. Пару раз в шутку подзатыльников надавал.

– Ты фашист?

– Нет.

– А почему ты себя как фашист ведешь? С сегодняшнего дня за то, что ты русский, я тебе Львов устрою. За каждое русское слово, сказанное при мне, будешь подзатыльник получать. Хорошо?

– Нет! – замотал я головой и тут же получил по затылку.

– Хорошо тебе?

– Отстань! – и я снова получил подзатыльник.

– Будешь еще фашистом?

– Нет! – и снова удар.

– Ты же знаешь, что я фашистов на дух не переношу, а ты туда же лезешь, свинья!

Я больше не сказал ни слова, обулся и поплелся к Сайфуддину просить прощения.

Было стыдно за то, что я иду к своему врагу за прощением. Я приблизился к дому Сифоровых и покричал Сайфуддина. Их дом стоит сразу за стадионом, так что футбольный мяч всегда оказывается в огороде; наверное, услышав свое имя, Сайфуддин подумает, что к нему опять пришли футболисты за потерянным мячом и обязательно выйдет на улицу. И как только он выйдет, я начну с ним непростой разговор.

– Привет, Сайфуддин! – крикнул я из-за забора и опустил глаза.

– Здравствуй, зачем пришел? – удивился он.

– По делу.

– У нас с тобой нет дел, – Сайфуддин развернулся и пошел к тепляку.

Может к черту его? Еще унижаться перед его высочеством. Нет, член мне дороже гордости.

– Постой, я извиниться пришел. Прости меня, давай поговорим.

Дата добавления: 2015-11-30