Читайте также:
|
Саладен выкладывал все это со спокойной уверенностью, а немецкий акцент, которым он пользовался в меру, придавал его рассказу особый колорит. Он отыскал этот акцент среди колонн биржи и присвоил его.
– Вскоре мне пришлось приостановить мои собственные изыскания, – продолжал он. – Во Франции не позволяется выполнять работу полиции. Я завязал знакомства в полицейском участке квартала Мазас и спросил у инспектора, возможно ли мне будет внедриться в префектуру под вымышленным именем, которое позволит мне пощадить честь моих предков.
Надо было пройти через это или бросить поиски, которые меня так волновали. Я в самом деле открыл, – стоит ли говорить об этом? – что мать моей маленькой Жюстины много лет назад покинула этот квартал.
В Германии, как и во Франции, существует предубеждение против полиции, но цель оправдывает средства, и я думаю, что ни минуты не колебался бы, если бы ради счастья Королевы-Малютки надо было присоединиться к банде злоумышленников.
Мое дело изложили одному важному полицейскому чиновнику, который славился тем, что с первого взгляда мог распознать человека. Сначала он ответил, что все маркизы – дураки и что в его лавочке бездельники не нужны, потом из любопытства все же захотел на меня взглянуть, решив, что такой маркиз, как я, должно быть, забавное существо, диковинный зверь.
Меня представили ему; он подверг меня экзамену, длившемуся три четверти часа, во время которого я рассказал ему о том, какие средства употребил, чтобы установить личность Королевы-Малютки.
– Это до предела простодушно, – сказал он мне, – но не так плохо для человека, чужого в нашем ремесле и лишенного наших возможностей.
Он пригласил меня пообедать, дав мне почувствовать всю безмерность его снисходительности, и в тот же вечер заставил меня впутаться в жуткую историю.
Речь шла о банде, известной под названием Черные Мантии, время от времени пропадавшей и вновь объявлявшейся, давая о себе знать своими преступлениями.
По обычаю своей шайки, Черные Мантии обокрали и убили богатую вдову из квартала Сен-Лазар, а потом отдали правосудию мнимого преступника, против которого были тщательно подготовленные улики.
Это было так же совершенно, как дело оружейника из Кана, несчастного Андре Мэйнотта, который сам говорил своим судьям: «Я невиновен, но если бы мне поручили меня судить, думаю, я вынес бы себе обвинительный приговор».
У вдовы был племянник, негодяй, скотина, пьяница, который должен был унаследовать ее состояние и который ей угрожал.
Благодаря мне фокус Черных Мантий был раскрыт (простите, сударыня, за то, что я при вас употребляю подобные выражения), и моя репутация разом упрочилась. Вот только Черные Мантии все еще на свободе.
Меня не завалили работой, мне предоставили следовать собственным путем, и я выполнял работу полицейского лишь в выдающихся случаях.
Не буду хвастаться, однако я отыскал бы вас куда раньше, если бы вы были во Франции; но по прошествии пяти лет, узнав абсолютно все, что мне надо было узнать, и оказавшись на пустом месте, потому что все мое искусство ничего не дало, я ушел в отставку из полиции и вместе с Жюстиной отплыл в Америку.
Я сказал бы, что потерял там больше двух лет, если бы не было доподлинно известно, что путешествия весьма способствуют развитию юношества. Мы с Жюстиной ни в чем не нуждались, потому что мне было поручено представлять там интересы нескольких крупных французских торговых домов.
Должен признаться, что мои поиски в Бразилии увенчались довольно жалким успехом. Я не мог найти вас там, поскольку вас там уже не было, но, как хороший полицейский, я должен был напасть на ваш след.
Этого не произошло, и по возвращении во Францию имя де Шав, не вполне безразличное мне, поскольку я давно уже занес его в свой блокнот, пробуждало во мне лишь смутные догадки.
На то была своя причина, сударыня, и, если вы знаете человеческое сердце, вы ее уже угадали. Страсть, с которой я вел свои поиски, угасла; вернее, я перенес свою страсть на другой предмет, и вместо пылкого желания, прежде испытываемого мною, я, возможно, начинал бояться оказаться лицом к лицу с предметом моих поисков: матерью Жюстины.
Жюстине было пятнадцать лет; Жюстина была восхитительно красива и безупречно чиста и простодушно позволяла мне увидеть, что ее тянет ко мне.
По возрасту я не гожусь ей в отцы.
К тому времени, как я напал на ваш след, сударыня, мы с Жюстиной должны были вот-вот уехать в Германию. Мои друзья в самом деле добились от Его Величества отмены изгнания, предписанного невинному ребенку, и если я не могу с уверенностью сказать, что верну все имущество моей семьи, то по крайней мере убежден, что могу обеспечить моей юной супруге у меня на родине достойное и независимое существование.
Закончив речь этой цветистой фразой, Саладен, явно довольный самим собой, с победным видом взглянул на госпожу де Шав.
Она, напротив, казалось, оправилась от глубокого волнения, не покидавшего ее во время большей части рассказа. Ее прекрасные брови слегка сдвинулись, и было видно, что она напряженно следит за рассказом Саладена.
– Я все сказал! – торжественно провозгласил Саладен. – Довольны вы мной, сударыня?
Лили снова протянула ему руку, но уклонилась от ответа на вопрос.
– Господин маркиз, – проговорила она, – я не должна сомневаться в ваших словах, которые только что выслушала, но я – мать, и в ваших руках находится мое сокровище; простите же мне, если я с некоторым страхом ожидаю условий, которые вы, возможно, собираетесь мне предложить.
– Сударыня, – ответил Саладен, все более раздувавшийся от гордости, – история моей жизни должна развеять вашу тревогу. Я дворянин, и когда я женился на бедной сиротке, которую подобрал на большой доррге, я мог дать моей супруге насущный хлеб и заставить всех уважать ее.
– Вы благородный человек, господин маркиз, – тихо сказала госпожа де Шав, по-прежнему снедаемая какой-то тайной тревогой. – Позволите ли вы мне спросить вас кое о чем?
– Прошу вас, сударыня, – ответил Саладен, пряча свое смущение за все возраставшей гордостью.
Госпожа де Шав, казалось, искала нужные слова.
– После стольких лет, – начала она, – все меняется. Моя дочь, которую я помню крошкой, выросла и повзрослела… Она, очевидно, мало напоминает ту, прежнюю Жюстину…
Герцогиня говорила нерешительно и не поднимала глаз. Если бы она в эту минуту взглянула на Саладена, то увидела бы, как его застывшее лицо внезапно просияло.
Вопрос, готовый сорваться с губ госпожи де Шав и уже угаданный им, был из тех, какие он предвидел.
Среди всех ожидаемых им вопросов именно на этот он, вне всякого сомнения, готов был дать наиболее блистательный ответ.
Он хранил молчание, и госпожа де Шав с усилием продолжала:
– Вам выпала вдвойне трудная задача. Речь шла не только о том, чтобы найти мать, надо было еще сделать так, чтобы мать узнала в прекрасной юной женщине, которую вы приведете, едва научившегося ходить ребенка… Подумали вы об этом?
Она медленно подняла глаза; взгляд Саладена был прикован к ее лицу.
– Я об этом подумал, – ответил он.
– У вас есть средство достичь этого признания?
– Если бы у меня его не было, – ответил Саладен, – я не отважился бы сделать и нескольких шагов по этому усеянному препятствиями пути.
Щеки и лоб госпожи де Шав порозовели.
– Говорите, – воскликнула она. – О, скажите же, умоляю вас!
– Зачем говорить о том, что вам известно не хуже, чем мне? – ответил Саладен, становившийся все более невозмутимым.
– Я хочу, чтобы вы сказали! – с силой вскричала герцогиня. – Все зависит от того, какое слово вы произнесете!
Она затаила дыхание, чтобы лучше слышать. Саладен, казалось, наслаждался ее смятением, отдававшим Лили ему во власть; наконец он медленно проговорил:
– Господь пометил ее, сударыня.
– Ах! – душераздирающе вскрикнула герцогиня. Саладен продолжал:
– Я был один, когда поднял ее – раненую, едва ли не умирающую; рядом никого не было. Я должен был исполнить свой долг и позаботиться о ребенке, словно мать. У вашей дочери, сударыня, между правым плечом и правой грудью было то, что называют родимым пятном: бархатистая розовая вишенка, которую вы, должно быть, часто целовали…
– И оно у нее еще есть? – дрожа всем телом, пролепетала Лили.
– Сегодня утром оно у нее еще было, – с не лишенной самодовольства улыбкой ответил Саладен.
Можно запутаться, пытаясь сосчитать, сколько сложных и даже противоречивых чувств может одновременно и мгновенно обрушиться на душу.
Герцогиня, вероятно, была болезненно поражена смыслом, который подразумевал этот ответ, и в особенности – улыбкой, сопровождавшей его; и все же ее словно приподняла с места возвышенная страсть, беспредельная радость. Она, шатаясь, встала со стула и, раскрыв объятия, восторженно произнесла:
– Я верю вам! О, я верю вам… где же она?
Саладен проявил великолепное самообладание и редкое хладнокровие.
– Дражайшая сударыня, – сказал он, не теряя улыбки и нежно взяв ее за обе руки, чтобы помочь сесть на место, – вопрос не в том, верите вы мне или нет. У меня никогда не было и тени сомнения на этот счет.
– Где она? – словно обезумев, повторяла герцогиня. – Где она?
Саладен повторил свой учительский жест.
– Не будем горячиться, – умиротворяющее проговорил он. – Она в некоем месте, где ее мать вскоре ее обнимет, если я пожелаю, но где никто и никогда не найдет ее, если я не пожелаю. Я – Рено, госпожа герцогиня, в тех случаях, когда надо искать или прятать, и я одинаково искусен в обеих играх. Позвольте мне вам напомнить, что прежде чем сделать это искреннее признание, к которому ничто не вынуждало, я имел честь обратиться к вам с важным вопросом.
Герцогиня провела рукой по лбу; мысли у нее путались.
– Это правда, – прошептала она, – я припоминаю.
Она посмотрела на Саладена, словно пытаясь прояснить свои воспоминания, и тотчас опустила глаза. Как бы там ни было, этот человек внушал ей отвращение и страх.
Конечно, она еще совершенно не могла разобраться в нахлынувших на нее впечатлениях; ее влекли два противоположных течения. Перед ней был дворянин, которого она в своей горячности легко вознесла бы на пьедестал героя.
Но за те два часа, что герой провел у нее, таинственное общение душ, вместо того, чтобы породить влечение, произвело обратное действие. Господин Рено слишком сильно выступал из молодого маркиза де Розенталя, и радость госпожи де Шав омрачалась жгучей горечью от того, что приходилось связывать мысль о вновь обретенной дочери с мыслью об этом человеке.
– Соблаговолите напомнить мне, что вы желаете узнать, – сказала она. – У меня слабая голова, и меня надо направлять.
– Удобнее всего, – подхватил Саладен, – в этом случае допрос, но я не позволил бы себе…
– Делайте, как считаете нужным, – усталым голосом прервала его госпожа де Шав.
Саладен поспешно открыл свой блокнот и продолжал говорить, листая свои заметки:
– Я пощажу вас. Я вижу, что вы прекрасно понимаете мое положение; на мне лежит большая ответственность. Я сам воспитывал молодую девушку, и, если я говорю «воспитывал», так это для того, чтобы как можно проще и как можно скромнее выразить мою мысль, исходя из того, что госпожа де Розенталь… вы побледнели, сударыня! Вам неприятно узнать, что ваша дочь носит этот титул?
– Простите меня, – прошептала герцогиня, – вы в первый раз так ее назвали.
– Я прощаю вас, – с достоинством ответил Саладен. – Я от природы наделен философским складом ума и умею понять ревнивый эгоизм матери. Со временем, я уверен в этом, мы сделаемся лучшими в мире друзьями. Итак, повторяю вам, что я сознаю свою ответственность и никогда и ни под каким предлогом не поставлю под угрозу будущее той, что стала мне и дочерью, и женой. Поговорим, если вам угодно, о господине де Шав.
Лили покорно кивнула.
– Приступаю, с вашего разрешения, – сказал Саладен, разложив по столику свои бумажки и взяв карандаш. – Господин де Шав был безумно влюблен в вас… так, не правда ли? Превосходно… записываю. Это продлится недолго, не беспокойтесь.
Лили смотрела на него, постепенно впадая в бесчувственное оцепенение.
– Ему пришлось вернуться в Бразилию, – продолжал Саладен. – Он выдумал какую-то историю, чтобы заставить вас за ним последовать. Какую именно историю?
– Труппа акробатов, отплывшая из Гавра…
– И они увезли с собой Королеву-Малютку? Прекрасно! Не слишком изобретательно, но люди, много страдавшие, становятся доверчивыми. Королевы-Малютки в Америке не было, нам это известно; господин де Шав влюблялся все сильнее, а в любви он настоящий дьявол. Он поджег бы Париж с четырех концов ради того, чтобы удовлетворить какую-нибудь прихоть. Поскольку вы были благоразумны, он заговорил о свадьбе.
– О свадьбе он заговорил еще до отъезда из Парижа, – произнесла герцогиня.
– Отлично! – воскликнул Саладен. – Вы не знали, что он был женат?
– Я этого не знала.
– Похоже на правду. Площадь Мазас не посвящена в подробности жизни дворянских предместий. И как он избавился от этой несчастной женщины?
– Я слышала разговоры об этом задолго до свадьбы, – пробормотала Лили, – сцена ревности…
– Очевидное преступление! В наших современных кодексах содержатся на этот счет весьма драматические толкования.
Но известно ли вам, – сам себя перебил он, взяв в руки один из своих листочков, – что, учитывая нрав и обычаи этого славного господина де Шав, мне не слишком нравится уже читанная заметка: «Подозрение, ложный отъезд; сегодня, 19 августа 1866 года, господин де Шав тайно вернулся – устроил ловушку, чтобы застать врасплох свою жену».
– На все Господня воля, – прошептала герцогиня.
– Дайте мне закончить: «видит, как она уезжает с молодым графом Гектором де Сабраном, Гранд-Отель, номер 38».
Их взгляды встретились; во взгляде герцогини светились достоинство и благородная гордость.
– Конечно! – отвечая на ее взгляд, прошептал Саладен. – Вы – сама добродетель! Но такому человеку, как наш португальский гранд, это безразлично. Кто знает, может, та, другая герцогиня тоже была святая? Она умерла, прими, Господи, ее душу! Вы заменили ее; постараемся же остаться в живых! Интересы госпожи маркизы де Розенталь требуют, чтобы отныне вы не давали господину де Шав ни малейшего повода к явному преступлению. Я хочу сберечь вас, матушка.
Герцогиня, подавив отвращение, ответила:
– Гектор де Сабран – родной племянник моего мужа; тем не менее после вчерашних событий я сочла своим долгом закрыть перед ним мою дверь.
– Событий! – повторил за ней Саладен. – Значит, что-то произошло?
Госпожа де Шав в нескольких словах рассказала ему, что произошло на площади Инвалидов.
Казалось, Саладен чрезвычайно заинтересовался ее рассказом. Его карандаш так и забегал по бумаге.
– Так-так! – со странной улыбкой произнес он. – Его светлость ходил взглянуть на мадемуазель Сапфир! Это лучшая канатная плясунья всей ярмарки! Господин де Шав был один?
– Он был, – ответила герцогиня, – с неким человеком, который с некоторых пор очень часто является в особняк… с тех пор, как господин де Шав занимается кое-какими делами…
– Мы еще вернемся к этим делам, они меня чрезвычайно интересуют, – перебил ее Саладен. – Вы могли бы назвать мне имя этого человека?
– Он итальянец. Его зовут виконт Аннибал Джоджа, маркиз Паллант.
Саладен надул щеки и откинулся на стуле, даже не пытаясь скрыть сильнейшее изумление.
– Вы его знаете? – спросила герцогиня.
Не отвечая, Саладен размышлял: «Черные Мантии побывали здесь до меня! Наша комедия усложняется, все запутывается».
Госпожа де Шав уронила сплетенные руки на колени и уже забыла о только что заданном ею вопросе.
Саладен все глубже уходил в свои размышления. Только что он напал на совершенно неожиданное открытие, которое должно было в значительной мере изменить его план.
В детстве, как нам известно, его убаюкивали историями о подвигах разбойничьей шайки Черных Мантий.
Симилор и даже сам Эшалот, добрый Эшалот, говорили о Черных Мантиях с поэтическим уважением, какое обычно испытывают к легендарным героям.
Мы уже говорили, что дело, единственное дело, заполнившее всю жизнь Саладена, поворачивалось к нему различными сторонами, и один из вариантов предполагал сотрудничество с Черными Мантиями.
Саладен был буквально ошеломлен, поняв, что Черные Мантии вмешались в дело помимо его воли.
Его воображение уже заработало; он говорил себе: «А если сам господин герцог… это невозможно! Он слишком богат… однако, как знать? Он бешено играет, он с ума сходит от женщин, и он по меньшей мере один раз уже убил… Завтра я буду знать, есть ли на плечах его светлости Черная Мантия…»
VI
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав