Сквозь десятилетия: тревожный путь семьи

В последнее время в кругу социологов развернулась <горячая> дискуссия по поводу изменений в институте семьи. Одни утверждают, что эти изменения - неизбежная эволюционная адаптация социального института к новым условиям. Другие рассматривают наблюдаемую ситуацию не как <перемену>, а как <упадок> и общую деградацию семьи как института. Наиболее четко и убедительно эта точка зрения представлена социологом Рутгерского Университета Дэвидом Попеное[366]. Я разделяю концепцию упадка семьи и придерживаюсь социологической традиции фамилизма, представленной именами Фредерика Ле Пле, Питирима Сорокина, Карла Циммермана и Роберта Нисбета. Достижения антропологов, обобщённые К. Оуэном Лавджоем в статье 1981 г. в журнале Science, убедили меня в том, что семья существовала на протяжении многих тысяч лет человеческой истории и что постоянная парная связь между мужчиной и женщиной была необходимым шагом в эволюции нашего вида. На меня произвели впечатление свидетельства таких известных антропологов, как Дж. Мёрдок и Б. Малиновский, о том, что брак и семья являются универсальными институтами во всех известных науке доиндустриальных обществах, с вариациями между <моногамией> (один муж и одна жена) и <полигамией> (один муж и несколько жен или одна жена и несколько мужей).

В свете всего вышесказанного я бы определил понятие <семья> как союз мужчины и женщины, связанных друг с другом социально-одобряемым соглашением для обеспечения взаимной заботы и защиты, для создания домохозяйства в целях совместного производства и потребления ради рождения, воспитания и содержания детей, для осуществления преемственности поколений.

Какова была судьба этой свойственной человеку естественной системы семьи в Америке? Отвечая на этот вопрос, я, опираясь на данные статистики, показываю, что в американской истории происходило и происходит нарастающее ослабление семейного образа жизни.

Американцы привыкли рассматривать свою историю сквозь увеличительное стекло, называемое Десятилетием (или Декадой).Это, вероятно, началось тогда, когда популярные историки чеканили фразы типа Блестящие Девяностые или Бурные Двадцатые, пытаясь ухватить доминантное настроение, или дух, времени. Анализ по десятилетиям оказывается полезным, если применить его к истории американской семьи за последние полвека. В частности, если определить Пятидесятые более широко как период с 1945 по 1962 г., Шестидесятые - 1963 - 1976 гг., а Восьмидесятые -1977 - 1989 гг. и < Девяностые > - как период до конца XXв., то исследователь может прийти к пониманию главных сдвигов в семейной жизни американцев и того, чтонас ожидает впереди.

Упадок американской семьи как института начался в 1830-1840 гг.. Причинами этого были подъем промышленной экономики и государства с их ориентацией на индивидуальную зарплату и индивидуализм, а также подрыв экономической системы семьи, укорененной на фермах, небольших торговых предприятиях и лавках, где соединение работы и домашнего образа жизни с их традиционным разделением семейно-трудовых ролей дополнялось экономическими функциями детей. За столетие 1840-1940 гг. промышленность <перехватила> большинство производственных обязанностей семьи и отделила дом от работы. Правительство, неуклонно поглощая и другие семейные функции, увеличивало расходы на государственные и общественные институты (публичные школы, попечительские организации по защите детей, социальное страхование). Благодаря эти переменам семья в качестве института обнаружила все признаки дезорганизации и упадка.

Но в период 1945-1962 гг. наблюдался значительный сдвиг по всем показателям, когда вековые тенденции ослабления семьи неожиданно изменились. Неожиданные, даже поражающие воображение изменения в социальной жизни Америки, свидетелями которых мы стали в Пятидесятые, можно понять только в контексте общих тенденций первых 45 лет ХХ века. Это был период медленного распада семейной жизни, когда все показатели её прочности и стабильности показывали умеренно негативные тенденции.

Это была эпоха, когда социологи, подобно У.О. Огборну и Э. Гроувсу, доминировавшие в изучении американской семьи, подчеркивали ослабление домашних уз, изменения в семейной структуре и непрерывное <ослабление институциональных функций семьи>. Они описывали, как экономические, рекреационные иобразовательные функции выпадали изсемейного кругаи переходили к правительственным институтам[367]. В своей широко известной <Социальной истории американской семьи> (1917) А. Кэлхаун доказывал, что <американская история довела до логического завершения размывание культуры широкого фамилизма и изживание ценностей родительства (parentalism)>. Соответственно дети перешли из-под контроля родителей в ведение <коммунальных экспертов>, которые якобы способны лучше реализовывать <сложнейшие функции> жизни[368].

За этими интерпретациями скрываются важнейшие изменения в социальной среде и философских взглядах, доминировавших в начале ХХ столетия. Если в 1900 г. свыше половины всех американцев были фермерами, то к 1930 г. эта доля упала до 25%, символизируя стремительную урбанизацию. В этот же период набирало силу женское движение. Хотя его главной целью было получение избирательных прав для женщин, многие феминистки целились в то, что они называли <патриархальной тиранией семьи>. Маргарет Санджер в 1922 г. основала Американскую федерацию контроля над рождаемостью (BCFA). BCFA организационно оформила неомальтузианскую кампанию против рождаемости в США. Одновременно правительственная политика продолжала разрушать экономические функции семьи. Закон об обязательном школьном обучении и другие новые законы, регулирующие труд подростков, означали массированную (effective) социализацию американских детей, передачу многих ключевых решений об их судьбе из рук родителей государству. Подобно этому Акты о социальном обеспечении 1935 и 1939 гг. социализировали функцию содержания пожилых, нанося тем самым удар по основам многопоколенной семьи.

Однако, начиная с 1940-х гг. в жизни американской семьи стали происходить удивительные изменения. Поначалу наблюдатели сочли эти сдвиги эфемерными, обязанными своим возникновением исключительно второй мировой войне. Но в начале 1950-х гг., когда эти изменения ускорились, стало ясно, что в жизнь вошло нечто совершенно новое и неожиданное. В самом деле, к 1960 г. все - и выдающиеся деятели, и простые американцы - в происходившем вокруг них увидели возврат к нормальной ситуации, своего рода реставрацию традиционной семьи.

Социологи-фамилисты с энтузиазмом приветствовали эти изменения. Э. Гартли Джако и Ивен Белкнап из Университета штата Техас провозгласили, что возникла <новая форма семьи>, в частности, в быстро растущих пригородах. По их словам, её характеристиками являются рост размера семьи, высокая брачность, низкий возраст вступления в первый брак и укрепление социальных функций семьи. Социальная история, уверяли они, вернулась на круги своя[369]. Наиболее влиятельным из этих гимнопевцев возрождающейся семьи был Толкотт Парсонс из Гарвардского университета, который доказывал, что в США впервые возник <замечательно однородный базисный тип семьи> - семья нуклеарная, в основе которой - тщательно слаженный комплекс половых семейных ролей и растущее внимание к функции взаимного личностного приспособления[370].

Чем можно объяснить эти потрясающие изменения? Поиск ответа на этот вопрос породил множество различных и конкурирующих друг с другом интерпретаций. И все они, вероятно, содержат в себе тот или иной элемент истины. Какие же причины, с фамилистической точки зрения, вызвали это временное усиление семьи?

Милитаризация общества. Не Вторая мировая война, а именно постоянная военная мобилизация в годы холодной войны изменила американское общество. Вместо ожидавшейся в 1946 г. демобилизации, как это происходило после всех войн, которые вели США, вооруженные силы поддерживались в мобилизационном состоянии на протяжении 1950-1960-х гг.. для большинства американских мужчин двух поколений военная служба с её опытом подчинения и послушания сказалась на гражданской жизни, включая и семейную.

Возрождение религии и увеличение доли семей с 4 и более детьми. К 1958 г. эта доля у протестантов оставалась в пределах 9%, тогда как у католиков она выросла в 2.5 раза до 22%. Вопреки социологическому закону обратной связи рождаемость повысилась в высокообразованных слоях общества, а также среди женщин-католичек с учеными степенями, благодаря усилению набожности, так что <бэби-бум> было бы справедливо считать чисто <католическим феноменом>.

Укрепление системы <семейного дохода>. С 1840 г. профсоюзы и реформаторы создавали экономику <семейного дохода>, или семейной зарплаты мужей и отцов, что сопровождалось дискриминацией женщин при назначении на должности и в оплате труда. Перемены военных лет, начиная с 1942 г., положили конец дискриминации женщин в оплате труда, но в последующие 25 лет феномен <деления должностей по полу> более чем компенсировал отсутствие неравенства в зарплатах. Женщины принимались на <женские должности>, которые оплачивались неизменно ниже <мужских>. Как следствие разрыв в оплате труда мужчин и женщин действительно увеличивался. Если в 1939 г. средняя заработная плата женщин составляла 60% от мужской, то к 1966 г. она снизилась до 53%. Именно это снижение, по мнению Г. Беккера, обусловило рост числа браков и рождений.

Политика экономической и социальной поддержки. А) Налоговая реформа 1944-1948 гг. перенесла бремя уплаты налогов на одиноких и бездетные пары. При этом рост налога в случае разделения семейного дохода при разводе подталкивал к браку и делал развод невыгодным. Б) Повышение жилищных субсидий и налоговых льгот для семей и браных пар. В) Общественная поддержка материнства, семьи и домашнего хозяйства в сравнении с профессиональной занятостью женщин.

Научное обоснование значимости семьи и материнства. А) Толкотт Парсонс обнаружил улучшение системы семьи Пятидесятых, которую он назвал <семьёй взаимопонимания>: потеряв большинство из своих функций, такая семья сняла эмоциональную напряженность и стала воплощением <личного комфорта>. Б) Психолог Джон Боули показал важность повседневного ухода матери за детьми, особенно за младенцами, а книга Ф. Лундберга и Марины Фарнхем <Современная женщина>, ставшая в 1947 г. бестселлером, развенчал феминизм, оцененный ими как своего рода душевная болезнь. В) Представители новой домашней экономики, прежде всего будущий Нобелевский лауреат Г. Беккер, находясь на пике своего влияния, повысили значение семейного домохозяйства и ответственности за него.

Поддержка семейного образа жизни в СМИ. Модель семьи Пятидесятых - мужчина, глава семьи, кормилец и организатор, состоящий в <браке взаимопонимания>, сфокусированном на <личном комфорте>, с <ответственной за детей и домохозяйство> женщиной. Это была уникальная попытка возродить семейную жизнь в современном промышленном мире, основанная на столь же уникальном сочетании политики и идеологии, сложившемся под влиянием временных и, как показало время, слабых сил, чье влияние практически исчезло в 1960 годы.

Шестидесятые как особая историческая эпоха начались, вероятно, в 1963 г. В этот год статистические данные о семье обнаружили внушающие беспокойство изменения, которые говорили о том, что в Америке начали укореняться новые образцы поведения.

Что же произошло? Внешне всё выглядит как результат усиления идеологических атак на семейную жизнь 1950-х гг. Антисемейные идеологии, включая неомарксистских новых левых, обрушили демагогическую критику на буржуазную семью пригородов. Вышедшая в 1963 г. книга Бетти Фридан <Загадка женственности>[371] ознаменовала начало восхождения к власти и могуществу американского феминизма, который атаковал <мужской шовинизм>, <реакционное домашнее хозяйство> и большую семью как угнетателей женщин. Неомальтузианские голоса, уверявшие, что США перенаселены, вошли в моду именно в 1960-е гг. Со времени выхода в 1969 г. книги Пола Эрлиха <Бомба населения> неомальтузианский тезис о грозящей Америке опасности <быть затопленной людьми> стал официальной точкой зрения правительства. Вашингтон открыл кампанию против рождаемости.

Под поверхностью явлений, однако, скрывалось фатальное ослабление просемейного консенсуса Пятидесятых. Прежде всего, новые пригороды на поверку оказались пустыми, лишенными основных социально-психологических признаков подлинной общины (community). Они неспособны осуществлять такой же нормативный контроль, как те маленькие городки и этнические или соседские общины, на смену которым они пришли. Поиск нового конформизма делал, в частности, затруднительной трансляцию чувства лояльности по отношению к <новым городам>, по крайней мере на первых порах. Кроме того, хотя многие из феминистских нападок на американскую семью были лживыми, в них всё же заключалось некое рациональное зерно: американские женщины, вырванные из потока традиционной жизни, нашли в пригородном доме, ориентированном исключительно на потребление, неадекватный образ жизни. Унитаз " белее белого " и кофемолка вряд ли способны долго удерживать внимание женщины, особенно женщины с высшим образованием. Если же говорить о религиозной сфере, то необходимо отметить, что в 1961 г., т.е. в год, когда Национальный Совет Церквей провел свою конференцию, протестантизм пошел на значительные принципиальные уступки в своих <Основах христианской семейной политики>. Теологи и сексологи пришли на этой конференции к согласию относительно того, что брак был <идолом устаревшего морализма>[372]. Уверенность же американских католиков стала колебаться вследствие дебатов, проходивших в связи со Вторым Вселенским собором. <Католическая рождаемость> в США, испытавшая буквально коллапс в конце 1960-х гг., стала очевидной жертвой теологических диспутов о контроле над рождаемостью и об абортах. Эспектации (ожидания) и поведение стремительно разошлись. В 1967 г. 28% <благочестивых католиков>, согласно данным одного исследования, проведенного на Северо-востоке США, планировали иметь 5 и более детей. Реально же, по данным 1971 г., имели такую семью только 7%[373].

Что было уделом семьи в Восьмидесятые? Избрание в 1976 г.президентом США Джимми Картера как <просемейного кандидата> могло стать символом семейных перемен в настроениях общества[374] (даже если на практике он не сделал абсолютно ничего в этом отношении). После Революции Кампусов, Вьетнама, Уотергейта и очевидной сексуальной анархии предшествующих 15 лет большинство американцев страстно желали вернуться к стабильности и к дому.

В Восьмидесятые жизнь в семье стала менее типичной для взрослых молодых людей. Ещё в 1970 г. 82.2% населения в возрасте 25-34 года входили в состав семейных домохозяйств. К 1980 г. эта доля упала до 72.3%, а к 1987 - до 66.6%. Вместо семейной жизни некоторые молодые люди стали предпочитать внебрачное сожительство: число <внебрачных пар> увеличилось с 523 тыс. в 1970 г. до 1 589 тыс. в 1980 и до 2 334 тыс. в 1987 г. Многие вообще предпочитают холостяцкую жизнь: число лиц в возрасте 25-44 года, проживающих отдельно, возросло с 2.74 млн. в 1975 г. (19.7% всего населения этого возраста) до 6.5 млн., или 30.8%), что способно само по себе поразить воображение. Домохозяйства с брачной парой, составлявшие в 1975 г. 68.2% всех <белых> домохозяйств, снизили свой удельный вес до 60.1% в 1987 г. (для <черных> домохозяйств эта доля упала в ещё большей степени: с 53.3 до ничтожных 37.7%). В Восьмидесятые продолжалось быстрое уменьшение числа больших семей. Если в 1980 г. в США насчитывалось 1.72 млн. семей с 7 и более членами, то всего лишь за пять последующих лет их число упало до 1.18 млн. По мере того как всё больше американцев вовлекалось в это массовое бегство от брака, постоянно росла доля новых матерей в составе рабочей силы (50.8% в 1987 г, против 30.9% в 1976 г.). На фоне снижения числа рождений в браке с 2 696 тыс. в 1975 г. до 2 682 тыс. в 1986 г. число внебрачных рождений за эти годы почти удвоилось (с 448 до 878 тыс.). В 1986 г. 61.2% всех рождений среди негритянского населения были внебрачными. Для белого населения эта доля составляла 15.7%, что в два с лишним раза больше, чем в 1975 г. (7.3%)[375].

В целом вышеприведенные данные рисуют весьма неоднородную картину Америки в Восьмидесятые: они говорят скорее не о возрождающейся стабильности, а о продолжающейся <порче> семейной жизни, о предпочтении одиночно-холостяцкой жизни перед жизнью в семье и о растущей ориентации на внебрачные рождения. Почему? Отвечая на этот вопрос, можно выделить следующие факторы.

Деструктивная социальная политика. В конце 1980-х гг. лишь весьма немногие говорили о наличии в социальной политике федеральных властей извращенных стимулов, благодаря которым рождение детей вне брака стало рациональным экономическим поведением. Если в социальной политике вообще существуют какие-либо законы, то уж два закона должны быть обязательно: вы должны получать больше там, где вас субсидируют, и платить меньше налогов. В 1980-е гг. родившие детей вне брака наслаждались субсидиями, в то время как <нормальные> семьи изнывали под налоговым гнетом. Даже те меры социальной политики, которые когда-то принимались с целью помочь семье, в 1980-е гг. обернулись своей до поры скрытой разрушительной стороной. Например, когда в Пятидесятые получили широкое распространение федеральные субсидии на покупку дома, эта мера имела вполне очевидный просемейный и пронаталистский эффект. VA- и FHA-программы*, вводившие пониженные ставки процента по кредитам, делали покупку дома и формирование семьи относительно нетрудным делом. Однако в 1980-е гг. такого рода антирыночные по сути меры стали приносить антисемейные результаты: субсидируемая процентная ставка сделала относительно легким создание двух домохозяйств из одного, помогая тем самым оплачивать развод.

Разрушение семейной экономики. К Восьмидесятым семья оказалась беззащитной. Важнейшие стороны американского государства всеобщего благоденствия представляли из себя социализацию семейных функций: Акт об обязательном школьном обучении, правительственное регулирование труда детей и подростков, пенсионное обеспечение в старости и т.д. Обусловленная рыночными отношениями <семейная зарплата>, которая прежде выплачивалась мужчине как главе семейного домохозяйства, была средством сохранения семейной автономии. Однако, когда идея <семейной зарплаты> исчезла в бурном потоке Шестидесятых, семья оказалась в худшем из миров. Правительство преуспело в своем стремлении лишить детей и брак их экономической ценности. И не стоит удивляться тому, что растущее число людей отказывается и от того, и от другого.

Рост индивидуализма. Как показала история, Шестидесятые оказались для американского общества разрушительными. Изменились главные, базисные, ценности и убеждения, включая сюда и падение ценности семейной жизни и детей для личности. Эту ценность не удалось возродить, несмотря на всю риторику Восьмидесятых о <традиционных ценностях>. В конце 1950-х гг. данные опросов свидетельствовали о том, что 80% населения оценивали людей, сознательно отказывавшихся от идеи брака, как <невротиков> и <аморальных>. К концу 1970-х гг. такой оценки придерживались уже только 25% опрошенных. В 1967 г. 85% американцев, имеющих детей <колледжного возраста>, осуждали добрачные сексуальные связи как морально неприемлемые. В 1979 г. - уже только 37%. В том же 1979 г. 75% опрошенных считали допустимым рождение детей вне брака: почти прямая противоположность установкам Пятидесятых, когда считалось скандальным иметь добрачную беременность. Что касается детей, то в 1980 г. 75% американцев были согласны с тем, что <родители должны иметь возможность жить своей собственной жизнью, даже если это означает сокращение времени, проводимого с детьми>[376]. Общественное возрождение было, вероятно, уже невозможным из-за этого разложения моральных норм.

Пустые общины. К Восьмидесятым пригороды были уже не социальным экспериментом, только что проведенным, а доминантной формой поселения в США. Тем не менее, даже будучи нормативной, в социологическом смысле слова, формой местожительства, пригороды были лишь видимостью общины. В самом деле, растущее смешение гендерных ролей взрослых и увеличивающаяся изоляция детей и подростков (даже от родителей) подрывали то, что могло бы быть основой позитивной поддержки семьи со стороны субурбии.

Девяностые также не были дружественным по отношению к традиционной семье. Религиозное возрождение Восьмидесятых оказалось исчезающе кратким. Евангелизм был опорочен разного рода скандалами. Американские католики, как представляется, всё больше и больше разрывались между конкурирующими друг с другом консервативными и либеральными иерархами, а большинство мирян с растущим презрением отвергали сексуальную и семейную доктрины католической церкви. Главные протестантские церкви практически не подавали признаков жизни, иудеи же с тревогой размышляли о падающей рождаемости еврейского населения. Религиозный ренессанс, способный выдержать испытания, все ещё ждет своих новых духовных лидеров. А до их прихода доминировать, вероятно, будут силы семейного распада.

Об этом говорит и динамика демографических показателей, ярко отражающих процессы семейного кризиса и надвигающейся депопуляции. Неблагоприятные тенденции изменения важнейших демографических процессов - рождаемости, брачности и разводимости продолжились и в Девяностые. Прежде всего усилился процесс <бегства от брака>. Доля лиц в возрасте 15 лет и старше, состоящих в браке, за 1990 по 2000 гг. снизилась с 60.7% до 57.9% среди мужчин и с 56.9% до 54.7% среди женщин. При этом среди белого населения США эти показатели соответственно равны 62.8% и 60.0% для мужчин и 59.2% и 57.4% для женщин; среди негритянского - 45.1% и 42.8% для мужчин и 40.2% и 36.2% для женщин[377]. Доля разведенных к 2000 г. выросла в 4-5 раз по сравнению с началом Пятидесятых. Медианный возраст вступления в первый брак с 1990 по 2000 гг. вырос с 23.9 лет до 25.1 года для женщин и с 26.1 до 26.8 года для мужчин, далеко уйдя от тех значений, которые этот показатель имел в Пятидесятые[378]. Общий коэффициент рождаемости в США снизился за 1990 - 1999 гг. с 16.6 до 13.1%, причем, согласно прогнозам OOH (пересмотр 2000 г., низкий вариант), он будет продолжать снижаться, достигнув в 2015-2020 гг. 11.0% (по высокому варианту - 15%, по среднему - 12.8%. Число детей, рожденных женщиной за всю жизнь - весьма информативный показатель рождаемости, - с 1990 г. снизилось к 2000 г. с 2 045 на 1 000 женщин в возрасте 40-44 года до 1 913. При этом для женщин, когда-либо состоявших в браке, данный показатель уменьшился с 2 167 до 2 050. За те же гг. доля тех женщин, которые не имели на протяжении всей жизни ни одного рождения, выросла с 16.0% до 19.0% для всех женщин, и с 11.3% до 13.4% - для тех, кто когда-либо состоял в браке. Среди женщин в возрасте 40-44 года, никогда не состоявших в браке, доля не имевших ни одного рождения снизилась с 70.0% в 1990 г. до 59.6% в 2000 г. Среднее число рожденных детей у этих женщин соответственно выросло с 644 до 920 на 1 000 человек, причем этот рост был практически чисто <белым> явлением (увеличение со 170 до 306, у <черных> женщин - снижение с 929 до 899)[379].

В Девяностые ускорилась балканизация американского общества.Несмотря на всю политическую риторику, в современной Америке отсутствует общественный консенсус по отношению к семейным ценностям. Разложение семейной жизни, происходившее всю последнюю четверть в., в реальности означает, что сохраняющиеся пока ещё традиционные семьи превратились в меньш и нство со своей особой субкультурой и системой ценностей. Традиционная семья больше не является результатом следования социальным нормам всего общества или конформизма. Она - следствие выбора и волеизъявления. Весьма вероятно, что те, кто предпочитает узы брака и детей, всё больше и больше будут становиться и осознавать себя меньш и нством, выбирать модели поведения, свойственные меньш и нствам, каковым они и являются.

Именно среди этих семей в Девяностые выросла распространенность домашнего образования, создания потребительских кооперативов и даже организации небольших поселений для совместного проживания вполусельских колониях, т.е. такихжизненных стратегий, к которым в Восьмидесятые обратились многие интенционально традиционные семьи, стремящиеся сохранить своё своеобразие и индивидуальность в условиях, когда культура большинства нивелируется во всеобщий постсемейный порядок.

В Девяностые в центр просемейной политики во всё возрастающей степени перемещалось требование сужения границ и возможностей вмешательства государства в жизнь семьи. Восьмидесятые показали, что возрождение общества невозможно навязать сверху и что оно может быть лишь результатом широкого движения, идущего снизу. На повестку дня культурных преобразований встали восстановление роли церкви как духовного, а не политического лидера и моральное воспитание в рамках добровольных общин. Традиционные семьи Девяностых всё больше и больше отказываются от помощи и поддержки со стороны правительства. Они всё настойчивее добиваются свободы, автономии и способности самим удовлетворять собственные потребности. Они хотят быть избавленными от попыток правительства насильно навязывать им ценности большинства. Их просемейная политика меняет свой вектор: от попыток обновить общество (что свойственно, например, Моральному большинству) она обращается к более скромной цели уменьшения отрицательных последствий плохих законов и к защите очагов традиций и добродетели от амбиций постсемейного государства.

Дата добавления: 2015-11-30