Возможно, самый худший американо, который когда-либо мог осквернить мой рот. 19 страница

– Я и не хочу выбирать.

– Знаешь, от этого появляется идеальное чувство, – он опускается на руках, и мы оказываемся нос к носу, снова и снова обмениваясь потрясающими, глубокими движениями. Руки беспорядочно блуждают по его спине, ноги согнуты в коленях и широко разведены, а его рубашка – смятое месиво, прилипшее к моему телу. – У меня очаровательная привычка, – говорит он, изучая мое лицо.

– У меня тоже.

– Она самое прекрасное создание.

– Моя привычка интригует, – стону я и поднимаю лицо, ловя его губы. – Он замаскирован.

– Замаскирован? – спрашивает в мой рот, его язык встречается с моим требовательным.

– Он замаскирован под джентльмена.

С его губ срывается удивленный смешок.

– Если бы прямо сейчас я не получал удовольствие, наказал бы тебя за дерзость. Я джентльмен, – он входит глубже и прикусывает мою губу. – Хрен!

– Джентльмены не сквернословят! – кричу, обвивая ногами его талию и сжимая их, и вдавливаю их в его упругую задницу.

– Черт!

– Боже! Быстрее! – руки вжимаются в его шею, принуждая его губы впиться в мои.

– Смаковать, – возражает он слабо. – Я буду наслаждаться тобой медленно.

Он, может, и наслаждается мной медленно, а я вот схожу с ума быстро. Его контроль за гранью объяснимого. Как он это делает?

– Ты же хочешь быстрее, – подстрекаю его, вцепляясь в его взъерошенные волосы.

– Ошибаешься, – он отстраняется, заставляя меня ослабить хватку. – Я не хотел раньше и уж точно не хочу сейчас.

Резкое напоминание того, что предшествовало правильности этого момента, останавливает на полпути мою искушающую тактику.

– Спасибо, что оставил меня, – шепчу.

– Не благодари меня. Это просто происходит, – он резко выходит и осторожно заполняет меня снова, тянет вверх мои бедра, прежде чем снова погрузиться в меня. Зарываюсь лицом в подушку, кусая хлопок, пока он систематично двигается назад и вперед, мучительно медленно. Он бьет по моим чувствам, и я понимаю, что тело реагирует на его толчки, следует за его движениями. Он снова меняет позицию, переворачивая меня на спину и запрокидывая мои ноги себе на плечи, и он снова во мне, глубоко внутри.

Он вспотел, волосы превратились в беспорядочную влажную массу, щетина блестит.

– Люблю видеть движения твоего тела.

Позволяю своим глазам спуститься к его груди, вижу, как перекатываются мышцы торса с каждым его новым толчком. Я вот-вот взорвусь, но пытаюсь держаться, чтобы еще немного следовать за ним. Снова найдя его глаза, накаляюсь еще больше при виде одной из его прекрасных улыбок, что он мне дарит.

– Даю тебе гарантию, Ливи. Ты и есть истинная красота в моих глазах.

– Ошибаешься, – выдыхаю серьезно, тянусь вверх, чтобы коснуться его. Он настолько идеален, что глазам почти больно.

– Мы придем к соглашению не соглашаться, сладкая девочка, – он намеренно входит глубже, от чего я просто не в состоянии с ним спорить. – Договорились?

– Да!

– Согласен! – он роняет плечи, позволяя моим ногам спуститься, скользнув по его плечам, так что он смог опустить свой торс. – Закинь руки за голову.

– Хочу касаться тебя, – возражаю, мои любопытные руки горят в бешенстве.

– Закинь руки за голову, Ливи, – он повторяет свой приказ с резким толчком, отчего я запрокидываю голову, так же, как и руки. Опустившись на локти, он накрывает ладонями мои руки и вытягивается, ускоряя темп своих бедер. В синих глазах дикая страсть.

– Ты готова, Ливи?

Киваю, потом качаю головой и снова киваю:

– Миллер!

Он рычит, ускоряя ритм.

– Ливи, я собираюсь весь день сводить тебя с ума от наслаждения, так что ты должна научиться контролировать свое тело.

Теперь я качаю головой, тело атакуют повторяющиеся уколы удовольствия. Это слишком.

– Пожалуйста, – умоляю, заглядывая в его полные триумфа глаза. Он любит сводить меня с ума. Преуспевает в этом. – Ты это специально.

Он отпускает мою ногу, и я оказываюсь в ловушке его тела, не могу изгибаться, шевелиться или содрогаться. Я больше не могу. Я потеряю сознание.

– Конечно, специально, – соглашается он. – Если бы ты видела то же, что и я, ты бы и сама подсела на это.

– Не мучай меня, – стону, подбрасывая бедра.

Он опускается и целует меня.

– Я тебя не мучаю, Ливи. Я лишь показываю, как это должно быть.

– Сводишь меня с ума, – выдыхаю. Ему не нужно мне показывать. Он делал это каждый раз, когда превозносил меня.

– И это самое блаженное зрелище, – он прикусывает мою губу. – Хочешь кончить?

Киваю и поднимаю руки, и он меня не останавливает. Нахожу его плечи, мои руки скользят повсюду, и, черт побери, целую его. Я отчаянно ласкаю его языком, и он уносит меня все выше и выше, а потом это происходит. Он кричит в унисон с моим криком мучительной боли в теле, и мы оба начинаем содрогаться и пульсировать. Я абсолютно переполнена, и, как только судороги стихают, не могу говорить, двигаться и отчетливо видеть. Он дергается, продолжая уверенно двигаться.

– Плохие новости или хорошие? – спрашивает мне в шею, только я не в силах ответить. Не могу дышать, мысли спутались, и я пытаюсь пожать плечами, что больше походит на спазм. – Сообщу тебе плохие новости, – говорит он, когда становится очевидно, что ответа не последует. – Плохие новости заключаются в том, что я парализован. Я, черт возьми, не могу пошевелиться, Ливи.

Если бы у меня были силы, я бы улыбнулась, но я отчаянная кучка скрученных нервных окончаний. Так что, я мурлычу свой ответ и пытаюсь чуть-чуть сильнее к нему прижаться. Бесполезно.

– Хорошие новости, – заявляет он, – нам никуда не нужно идти, так что мы можем остаться здесь вот так навсегда. Я тяжелый?

Он очень тяжелый, только у меня нет сил или настроения говорить ему об этом. Он закрывает меня, каждую клеточку, наша вспотевшая кожа соприкасается везде. Снова несогласно мурлычу, в изнеможении закрываю газа.

– Ливи? – шепчет он мягко.

– Ммм?

– Чтобы не случилось в прошлом, ты все равно моя сладкая девочка. Ничто этого не изменит.

Открываю глаза и нахожу в себе силы ответить.

– Я женщина, Миллер, – говорю я, нуждаясь в том, чтобы он понял: я не девочка. Я женщина, у меня есть потребности, и одна из них – самая большая – теперь Милер Харт.

ГЛАВА 20

То, что он меня бросит, было неизбежно. Все его действия, успокаивающие слова и комфорт были слишком хороши для правды. Я должна была понять это по его виноватому выражению лица, когда он не дал мне уйти. Хочу, чтобы он никогда не шел за мной. Хочу, чтобы он никогда не позволял своей жалости взять верх и не дарил мне комфорта. От этого только тяжелее выносить все. Бесконечная темнота и безжалостная боль. Все болит – мозг от слишком долгих раздумий, тело от нехватки его прикосновений и глаза, потому что не видят его. Не уверена, как давно он ушел от меня. Дни. Недели. Месяцы. Может, дольше.

Я рискую не выбраться из своей тихой темноты. Рискую не показывать свою израненную душу миру, который погружает меня в еще большее одиночество, чем я чувствовала до встречи с Миллером Хартом.

Из глаз начинают литься слезы. В сознание врывается образ моей матери, а голова дергается от пощечины Нан.

– Ливи?

– Оставь меня в покое, – хнычу, переворачивая свое обнаженное тело на живот и пряча заплаканное лицо в подушку.

– Ливи, – руки начинают тянуть меня, и я отталкиваю их, не желая никого и ничего видеть. – Ливи, пожалуйста.

– Отвяжись! – кричу, беспомощно мечась.

– Ливи!

Меня вдруг вдавливают в матрас, руки прижимают по бокам.

– Ливи, открой глаза.

Начинаю качать головой и сильнее зажмуриваю глаза. Я еще не готова лицом к лицу столкнуться с миром – может, никогда не буду. Мои руки отпускают, и голова замирает неподвижно, когда знакомая мягкость неспешных губ касается моего рта, и слышу низкое мурлыканье, которое так сильно люблю.

Открываю глаза и поспешно сажусь – я в шоке, растеряна и вся взмокла. Сердце бешено стучит, а я ничего не вижу из-за беспорядочной копны волос, упавших на лицо.

– Миллер? – волосы убирают с глаз, и он медленно появляется в поле моего зрения, озабоченность читается в каждой черточке его невозможно красивого лица.

– Я здесь, Ливи.

Облегчение, наконец, накрывает меня, я бросаюсь на него, стоящего на коленях и роняю на спину. Я одновременно испытываю грусть, облегчение, ужас и спокойствие.

Это был просто сон.

Сон, который заставил меня слишком живо ощутить, что может быть, если он уйдет.

– Обещай, что ты меня не бросишь, – бормочу я. – Обещай, что никуда не уйдешь.

– Эй, откуда это взялось?

– Просто скажи это, – прячу лицо в изгиб его шеи, не желая отпускать. У меня и прежде были сны, после которых я просыпалась и задавалась вопросом, было ли это на самом деле, но этот был другим. Он был ужасающе реальным. Все еще чувствую боль в груди и охватившую меня панику даже сейчас, когда он уверенно держит меня в своих руках.

Это требует от него некоторых усилий, но он, в конце концов, отрывает от своей спины мои вжавшиеся пальцы и отстраняет меня от себя. Сев и расположив меня между своих ног, он ладонями обхватывает мою шею и приподнимает мою голову до тех пор, пока наши глаза не встречаются, мои – полные слез, его – нежности.

– Я не твоя мать, – говорит он уверенно.

– Так больно, – всхлипываю я, пытаясь убедить себя, что это был всего лишь сон – глупый, глупый сон.

Его лицо мрачнеет:

– Твоя мать оставила тебя, Ливи. Конечно, это больно.

– Нет, – качаю в его руках головой. – Это больше не болит, – новый страх стер любые ощущения брошенности, которые я чувствовала прежде. – Мне без нее лучше, – он морщится, мучительно закрывая глаза от моей резкости. Мне плевать. – Я говорю о тебе, – я шепчу. – Ты оставил меня, – понимаю, что кажусь убогой и слабой, но отчаяние меня убивает. В сравнении с тем, что я чувствую сейчас, исчезновение мамы кажется сейчас легким бризом. Миллер показал мне комфорт. Он принял меня. – Я никогда не чувствовала такую боль.

– Ливи…

– Нет, – прерываю его. Он должен знать. Я отползаю на кровати, подальше от его личного пространства, оказываясь вне зоны досягаемости.

– Ливи, что ты делаешь? – спрашивает он, потянувшись за мной. – Иди сюда.

– Ты должен знать кое-что, – бормочу нервно, отказываясь встречаться с ним взглядом.

– Ещё что-то? – выпаливает он, убирая протянутую руку так, как будто я могу его укусить. Он насторожен, внимателен. Это не уменьшает моей уверенности. Я шокировала Миллера Харта своими маленькими грязными секретами больше, чем он когда-либо шокировал меня своими настроениями – переходом от доминирующего к пассивному, от холодного к любящему быстрее, чем я могла уследить.

– Есть еще одна вещь, – соглашаюсь, слыша, как он переводит дух, готовясь к тому, что я скажу дальше. Для него это может быть самым большим шоком.

– Думаю, мы можем поговорить, Ливи, – его тон резок и пугает, заставляя меня обратить внимание, смеюсь ли я в этот момент или съеживаюсь. Сейчас я съеживаюсь.

– Ты по-прежнему чаруешь меня, – говорю, переводя на него взгляд. – Все твои привычки, возня с предметами, когда они и так уже идеальны, и то, что ты хочешь относиться к вещам именно так.

Он хмурится, глядя на меня, и на долю секунды мне кажется, что он начнет отрицать это. Но нет.

– Принимай меня таким, какой я есть, Ливи.

– Как раз это я и говорю.

– Поясни, – требует он резко, от чего я только сильнее съеживаюсь.

– Ты командуешь надо мной, – начинаю нервно. – И это, возможно, должно пугать меня или, может, заставить меня говорить то, что тебя разозлит, но…

– Кажется, ты сказала мне убираться к дьяволу прошлой ночью.

– Твоя ошибка.

– Возможно, – он прекращает ворчать и закатывает свои потрясающие синие глаза. – Продолжай.

Улыбаюсь про себя. Он делает это прямо сейчас – ведет себя грубо и холодно, но это ужасно соблазнительно, даже когда чертовски бесит. С ним я чувствую себя в безопасности.

– Я не знаю, сможет ли мое сердце тебя выдержать, – говорю тихо, внимательно следя за его реакцией. – Но я хочу принимать тебя таким, какой ты есть, – я не должна удивляться тому, что выражение его лица остается бесстрастным, и я не удивлена, потому что эти глаза говорят мне кое-что. Они говорят мне то, что он уже знает, что я чувствую. Он был бы чертовски глупым, если бы не понял. – Я влюбилась.

Взгляд его синих глаз пробирается ко мне в душу. Теперь он полон знания и понимания.

– Почему ты на другой стороне постели, Ливи? – спрашивает он, голос низкий и уверенный.

Мои глаза осматривают пространство между нами, замечая добрый метр матраса. Возможно, я переборщила с решением отгородиться, но я не хотела чувствовать, как он напрягается от моих слов. Я не сказала этого, но Миллер умный человек. Мои карты медленно выкладывались на стол, и теперь они все раскрыты.

– Я…я…я не…

– Почему ты на другой стороне постели, Ливи?

Наши взгляды соединяются. Он смотрит на меня строго, как будто уже в ярости от того, что я отгородилась, но я по-прежнему вижу в них и понимание тоже.

– Я…

– Я уже повторил, – он резко обрывает меня. – Не заставляй меня делать это снова.

Я колеблюсь слишком долго, начиная двигаться к нему, но возвращаясь назад, задаюсь вопросом, что творится в этой слишком понимающей голове.

– Слишком много думаешь, Ливи, – предостерегает он. – Дай мне мое.

Двигаюсь вперед медленно, но он не встречает меня с распростертыми объятиями и не подбадривает, он просто смотрит сурово, следуя за моими глазами по мере того, как они становятся ближе и ближе до тех пор, пока я осторожно не забираюсь к нему на колени и руками ласково не обвиваю его плечи. Чувствую, как его ладони нежно ложатся мне на спину и начинают осторожно поглаживать, он не спеша зарывается лицом в мои волосы, пока мы не прижимаемся друг к другу, полностью соприкасаясь… просто держим друг друга. «Мое» Миллера Харта быстро становится и «моим» тоже. Ничто никогда не принесет ощущения такой защищенности и покоя, как простые объятия Миллера. Его прикосновения забирают все горе и отчаяние.

– Не уверена, что смогу функционировать без тебя, – говорю я мягко. – Ты стал самой важной частью того, что заставляет меня дышать, – я не преувеличиваю. Этот сон был леденяще душу реальным, и то чувство одиночества было достаточным, чтобы заставить меня рассыпаться. Но он слишком тихий. Я чувствую биение его сердца под своей грудью, оно уверенное, не шокированное или беспорядочное, но это все, что я чувствую. Я очень быстро задумываюсь над тем, что он думает – возможно, что я глупая и наивная. Я никогда не испытывала этого прежде, но эти чувства сильны, неконтролируемы. Не уверена, что готова к ним, и тем более не уверена, что готов Миллер. – Пожалуйста, не молчи, – прошу тихо, слегка сжимая его руку. – Скажи что–нибудь.

Он сжимает мою руку в ответ, потом отстраняется от моей шеи и делает глубокий вдох, позволяя воздуху срываться с губ медленно и спокойно. Я тоже делаю глубокий вдох, только не выдыхаю.

Проведя руками вверх по моей спине, он находит мои волосы и начинает перебирать их пальцами, всматриваясь. Потом не спеша переводит взгляд к моим глазам.

– Эта красивая, чистая девочка влюбилась в большого, злого волка.

Я хмурюсь:

– Ты не большой, злой волк, – возражаю, не собираясь отрицать другую честь его заключения. Он абсолютно прав, и мне не стыдно. Я люблю его. – И я думала, мы выяснили, что я не такая уж сладкая, – хочу почувствовать его волосы и губы, но он выглядит мрачным, почти озабоченным фактом, что его кто-то любит.

– Мы ничего такого не выясняли. Ты моя сладкая девочка, и закончим на этом.

– Ладно, – уступаю быстро и легко, ненавидя его резкий тон, но в тайне радуясь словам, которые он выбрал. Я его.

Он вздыхает и просто меня целует.

– Ты, наверное, голодна. Позволь приготовить тебе ужин, – он принимается распутывать наши тела и ставит меня на ноги, пробегая взглядом по моему телу. Я все еще в его рубашке, нараспашку, пуговицы расстегнуты, складка на складке. – Посмотри на ее состояние, – ворчит он, едва заметно качая головой. И, как обычно, переключается обратно к идеальному, точному Миллеру Харту, как будто я только что не призналась ему в любви.

– Может, тебе стоит покупать немнущиеся рубашки, – говорю задумчиво, запахивая рубашку.

– Дешевый материал, – он убирает мои руки и начинает застегивать пуговицы и даже разглаживает воротничок, прежде чем одобрительно кивнуть и накрыть ладонью заднюю часть моей шеи.

На нем уже шорты, что означает только одно: пока у меня были ужасные кошмары, мой педантичный, милый Миллер прибирался.

– Прошу, присаживайся, – говорит он, когда мы приходим на кухню, и отпускает меня. – Что бы ты хотела?

Опускаюсь на стул, ощущение холода под попой напоминает о том, что я без трусиков.

– Я буду то, что ты будешь.

– Ну, я буду брускетту^[12]. Присоединишься? – он достает из холодильника несколько контейнеров и включает гриль.

Думаю, он подразумевает с помидорами.

– Конечно, – отвечаю, положив руки на колени, чтобы он мог накрыть на стол. Я должна предложить свою помощь, но знаю, что мои попытки не оценят. Как бы то ни было, я предлагаю. Я, возможно, удивляю себя – и Миллера – и делаю это с точностью. – Я накрою на стол, – я встаю, не упуская из виду напряжение в его плечах, когда он медленно ко мне оборачивается.

– Нет, пожалуйста, позволь мне со всем разобраться, – он использует все свои обожаемые манеры в качестве извинений, чтобы только не дать мне испортить все его совершенство.

– Я бы хотела, – не обращаю внимание на его беспокойство и подхожу к шкафчикам, где, знаю, должны быть тарелки, в то время, как Миллер нехотя начинает поливать кусочки хлеба оливковым маслом. – Почему ты просто не рассказал мне про свой клуб? – спрашиваю, стремясь отвлечь его от мыслей, что его сладкая девочка может испортить его идеальный стол. Беру с полки две тарелки и подхожу обратно к столу, осторожно их расставляя.

Он насторожен, переводит взгляд с тарелок на меня, заканчивая с оливковым маслом.

– Я говорил тебе. Не люблю мешать бизнес с удовольствием.

– Значит, ты никогда не станешь разговаривать со мной о работе? – спрашиваю, подходя к ряду ящичков.

– Нет. Это утомительно, – он ставит на гриль поднос, полный хлеба, и приступает к уборке беспорядка, которого нет. – Когда я с тобой, я хочу концентрироваться только на тебе.

Я запинаюсь, беря две пары ножей и вилок.

– С этим я могу справиться, – говорю, улыбаясь едва заметно.

– Кто сказал, что у тебя есть выбор?

Моя улыбка становится шире, и я смотрю на него:

– Я и не хочу выбирать.

– Тогда это бессмысленный разговор, не согласишься ли?

– Согласна.

– Рад, что мы это выяснили, – Миллер говорит серьезно, снимая с гриля слегка поджаренный хлеб. – Будешь вино с ужином?

И снова я запинаюсь, уверенная, что неправильно его расслышала. После всего, что я ему рассказала?

– Я буду воду, – я подхожу обратно к стойке.

– С брускеттой? – говорит он с отвращением. – Нет, здесь подойдет Кьянти. В шкафчике с алкоголем есть бутылка, бокалы в шкафчике по левую руку. – Он кивает в сторону гостиной, осторожно выкладывая на тосты выжатый помидор и раскладывая их на белое блюдо.

Разложив ножи и вилки так аккуратно, как только могу, я иду к шкафчику с алкоголем, нахожу десятки бутылок вина, все расставлены в аккуратные ряды, ярлыками наружу. Не рискуя к ним прикасаться, слегка наклоняюсь и начинаю читать ярлыки, останавливаясь на каждой бутылке и не найдя ни одной с названием Кьянти. Я выпрямляюсь и хмурюсь, пробегая глазами по всем бутылкам, украшающим фасад шкафчика, замечаю, что они разбиты на группы, согласно напитку в каждой. Как раз тогда и вижу корзинку с невысокой бутылкой, а присмотревшись, вижу этикетку с названием «Кьянти». Она тоже открыта.

– Бинго, – улыбаюсь, забирая бутылку из плетеной корзинки, и открываю левый шкафчик, чтобы взять два бокала. Они все сияют, когда неестественное освещение комнаты касается хрусталя, и я несколько секунд восхищаюсь осколками света, которые бокалы перебрасывают между собой, после чего беру два и возвращаюсь обратно. – Кьянти и два бокала, – заявляю, поднимая свои находки, но тут же замираю, когда вижу, насколько мои старания накрыть идеальный стол были пустой тратой времени. Он просто перекладывает свежевыглаженные салфетки в аккуратные треугольники с левой стороны от каждого места, когда поднимает глаза на меня.

Я хмурюсь, глядя на него, но он хмурится тоже. Понятия не имею, почему. Он изучает бутылку, потом бокалы и в абсолютном раздражении подходит и забирает из моих рук. Я чертовски напугана, наблюдая за тем, как он несет все это обратно к шкафчику, кладет бутылку в корзину, а стаканы ставит в шкафчик. Я же видела этикетку. Там говорилось «Кьянти», и может, я не специалист в винах, но это точно были бокалы для вин.

Хмурюсь еще сильнее, когда вижу, как он из того же шкафчика достает другие бокалы, потом берет корзинку с вином и возвращается.

– Ты собираешься сесть? – спрашивает он, подводя меня к столу, как только касается меня.

Отвечаю ему тем, что сажусь на стул, а дальше наблюдаю, как он ставит бокалы точно с правой стороны над ножами. Потом он опускает между нами корзинку с вином. Недовольный окончательным расположением предметов, он передвигает их все, прежде чем взять бутылку вина и налить немного в мой бокал.

– Что я сделала? – спрашиваю, по-прежнему хмурясь.

– Кьянти принято оставлять в плетении, – он наливает и себе немного. – И бокалы, которые ты взяла, предназначены для белого вина.

Смотря на бокалы, теперь наполовину заполненные красным вином, хмурюсь еще сильнее.

– Это важно?

Он смотрит на меня в абсолютном шоке, немного раскрыв свой потрясающий рот.

– Да, конечно, это важно. Бокалы для красного вина шире, потому что больший доступ кислорода помогает глубже и более многогранно раскрыть привкус красного вина, – он делает глоток и задерживает вино во рту несколько секунд. Я уже почти жду, что он его выплюнет, но нет. Он глотает и продолжает. – Ширина поверхности увеличивает доступ кислорода, а глубина бокала одновременно открывает большее количество красного вина.

У меня нет слов, и я чувствую себя еще более невежественной и запуганной.

– Я знала это, – бормочу, поднимая свой бокал. – Ну и хитрая же ты задница.

Он сдерживает улыбку, и мне это известно. Хотела бы я, чтобы он дал послабление своему совершенству и чопорным манерам, которые особенно сильно проявляются за обеденным столом, и дарил мне эту сногсшибательную улыбку.

– Я хитрая задница, потому что ценю красивые вещи? – он поднимает свои идеальные брови, беря при этом идеальный бокал с идеальным вином, и делает идеально неспешный и многообещающий глоток этим идеальным ртом.

– Ценишь или зациклен на них? – произношу это слово, потому что, если и есть в Миллере Харте хоть что-то, что меня беспокоит, так это то, что он одержим и зациклен на большинстве вещей в своей жизни. И надеюсь, что одна из таких вещей я.

– Я больше склоняюсь к «ценю».

– Я больше склоняюсь к «зациклен».

Он опускает голову, веселясь.

– Ты говоришь загадками, сладкая девочка?

– Ты умеешь их отгадывать?

– Мастер, – произносит он низко, облизывая губы, заставляя меня ерзать на стуле. – Я разгадал тебя, – он указывает на меня бокалом. – И покорил тебя.

Не могу поспорить: покорил, так что я наклоняюсь и беру брускетту.

– Выглядит вкусно.

– Согласен, – говорит Миллер, беря одну для себя. Вгрызаюсь с удовлетворенным мурлыканьем, быстро замечая, что на меня снова смотрят с неодобрением. Перестаю жевать, пытаясь понять, что сделала теперь. Вскоре я выясняю. Он берет нож и вилку и до глупого медленно разрезает на кусочки, прежде чем медленно взять с вилки кусочек, и аккуратно кладет приборы. Он жует, смотря на меня, вспыхнувшую от смущения. Мне нужно взять пару уроков по этикету.

– Я тебя раздражаю? – спрашиваю, откладывая брускетту и следуя его примеру.

– Раздражаешь меня?

– Да.

– Ничего подобного, Ливи. За исключением тех моментов, когда ты бываешь немного бесшабашной, – он смотрит на меня неодобрительно, что я решаю проигнорировать. – Ты меня очаровываешь.

– Своей посредственностью? – спрашиваю тихо.

– Ты не посредственная.

– Нет, ты прав. Ты сноб… – быстро замолкаю, когда он удивленно кашляет. – Иногда, – добавляю я. Мой прекрасный мужчина под маской в основном джентльмена, за исключением моментов, когда ведет себя, как высокомерный придурок.

– Не думаю, что хорошие манеры можно классифицировать как снобизм.

– Это больше, чем хорошие манеры, Миллер, – говорю, сопротивляясь желанию поставить на стол локти. – Хотя, мне это вполне даже нравится.

– Как я уже говорил, Ливи, прими меня таким, какой я есть.

– Принимаю.

– Как и я тебя.

Я замыкаюсь, немного задетая его замечанием. Он имеет в виду, что принимает мое постыдное прошлое и отсутствие манер, вот что он имеет в виду: я принимаю его – отчасти джентльмена с очаровательной манией делать все в своей жизни идеальным, в то время, как он принимает меня – беспечную шлюху, которая не в силах отличить бокал для белого вина от бокала для красного. Хотя он прав, я рада, что он меня принимает, но ему не нужно напоминать мне о моих недостатках.

– Слишком много думаешь, Ливи, – говорит он тихо, вырывая меня из размышлений.

– Прости. Я просто не понимаю…

– Ты ведешь себя нелепо.

– Не думаю…

– Прекрати! – кричит он, одновременно передвигая недавно поставленный бокал вина. – Просто прими то, что происходит, как я и сказал, так будет, – осторожно отодвигаюсь на стуле, оставаясь тихой. – Я уже говорил тебе, что, может, и не всегда понимаю, но это происходит, и ни я, ни ты не можем или не должны что-то с этим делать. – Он хватает свой бокал, отчего предыдущие его действия становятся абсолютно бессмысленными, и пьет яростно – не отпивает, он не смакует вкус, просто пьет.

Он на самом деле в ярости.

– Черт! – шипит Миллер, с силой ставя бокал и хватаясь за голову. – Ливи, я… – он вздыхает и отодвигает стул, протягивая ко мне руки. – Пожалуйста, иди сюда.

Я тоже вздыхаю, выхожу из-за стола, непонимающе качая головой, подхожу к нему, быстро забираюсь к нему на руки и позволяю ему извиниться его способом.

– Прости, – шепчет он, целуя мои волосы. – Меня выбивает из колеи, когда ты говоришь вот так, как будто ты не достойна. Это я недостойный.

– Неправда, – говорю, отстранившись так, чтобы можно было видеть его потрясающее лицо. А оно действительно прекрасно: сильные черты и сияющий взгляд синих глаз. Потянувшись, беру локон волос Миллера и осторожно зажимаю между пальцами.

– Мы придем к соглашению не соглашаться, – он прижимается ртом к моему и возобновляет свои извинения неспешным танцем наших языков. Все снова встает на свои места, только вспышки раздражительности, о которых он меня предупреждал, заботят меня. Он всегда дичает моментально, и я со всей ясностью вижу, как он старается с этим совладать.

После основательных извинений, он разворачивает меня на своих коленях и кормит брускеттой, потом берет себе. Мы едим в уютной тишине, но я немного озадачена тем, что застольные манеры Миллера допускают меня на его коленях, но не допускают неточного местоположения бутылки вина.

Все спокойно и прекрасно до тех пор, пока звонок его iPhone не разрушает наш мирный ужин, настойчиво трезвоня откуда-то сзади меня.

– Извини, – говорит он, поднимая меня со своих коленей, и подходит к этажерке у холодильника. Я определенно вижу раздраженный взгляд, когда он смотрит на экран, прежде чем ответить. – Миллер Харт, – он уходит из кухни, оставляя меня откинувшейся на спинку стула. – Нет проблем, – заверяет он кого-то на другой стороне линии, его обнаженная спина исчезает из виду.

Пользуюсь возможностью, пока его нет, и из-за стола изучаю обстановку, снова пытаясь выяснить, есть ли теория его сумасшествия. Тянусь и поднимаю блюдо, глупо интересуясь, есть ли там какая-то отметка, куда ставить. Конечно, ее нет, только это не останавливает меня, и я поднимаю тарелки, проверяя и под ними тоже. Ничего. Улыбаясь, я прихожу к простому умозаключению, что есть пометки для всего, но только Миллер может их видеть. Потом я беру свой бокал красного вина и подношу его к носу, прежде чем осторожно пригубить.

Все мое внимание направлено на Миллера, когда он возвращается на кухню и кладет телефон на его место на стыковочной полке.

– Это был менеджер «Айс»^[13].

– Менеджер?

– Да, Тони. Он занимается делами в мое отсутствие.

– Оу.

– У меня интервью завтра. Он просто подтвердил время.

– Интервью для газеты?

– Да, об открытии нового закрытого клуба в Лондоне, – он принимается загружать посудомоечную машину. – Завтра в шесть вечера. Хочешь пойти со мной?

Душа поднимается на немыслимую высоту.

– Я думала, ты не смешиваешь бизнес с удовольствием, – я поигрываю бровью, глядя на него, и он поигрывает в ответ, заставляя меня усмехнуться.

Дата добавления: 2015-11-16