Читайте также: |
|
Другое возможное объяснение заключается в присутствии лежащего в основе подобного поведения желания установить особые отношения с одним или с обоими психотерапевтами. Этого можно добиться, если между двумя психотерапевтами не будет существовать особых отношений. Сами того не осознавая, члены группы постараются посеять рознь между психотерапевтами, называя одного “хорошим”, а другого “плохим”.
Иногда вы сможете составить суждение о том, какое из этих объяснений наиболее правдоподобно, рассматривая свидетельства, уже имеющиеся и в группе, и в ваших собственных чувствах. Взяв сначала наименее разработанное объяснение, соведущие, оказавшиеся в подобном положении, должны, разумеется, рассмотреть собственное поведение в группе и собственные чувства по отношению друг к другу, чтобы установить, не подходит ли к данным событиям какое-либо из первых двух объяснений. Иногда можно составить себе какое-то мнение, исходя из содержания и времени враждебных замечаний. Однако бывают случаи, когда нельзя прийти к какому-то мнению о событиях или динамике их развития, пока в группе не выявятся какие-либо новые свидетельства. Вмешательство, которое может прояснить подобную ситуацию, осуществляется в форме вопросов, например: “Как могло случиться, что я сегодня нравлюсь всем, а Том не может ничего сказать, не навлекая при этом на себя критики?” Упоминание ситуации является полезным, а иногда и достаточным первым шагом, когда вы приступаете к более непосредственному исследованию присутствующих чувств и резонансных переживаний. Независимо от того, что окажется наиболее правдоподобной причиной подобных нападок, данную ситуацию следует использовать и помочь членам группы разобраться в своих чувствах к психотерапевтам, а через это — и к другим людям, обычно родителям. Возможно, оба родителя видятся как потенциальные наставники, но избегающие наставничества, или один из них — как человек, препятствующий установлению желанных отношений с другим.
Часто ко-терапевтам гораздо легче понять ситуацию, в которой один из них видится “хорошим”, а другой “плохим”, как проистекающую из фантазий и потребностей члена группы, нежели рассматривать подобные восприятия как точное отражение различий в их поведении. Последнее может потребовать взглянуть в глаза неприятной правде о том, как в действительности оба терапевта ведут себя в группе. Это ситуация, в которой потребность психотерапевтов избегать открытого конфликта нередко приводит к тому, что они начнут безосновательно приписывать данную динамику членам группы.
Члены группы иногда критикуют коллегу-психотерапевта, не принимающего участия в группе. Необходимо сразу же задать вопрос: “Что может скрываться за подобной критикой?” Один из ответов: члены группы по-настоящему разгневаны на психотерапевта, то есть на вас, но прямое нападение считают небезопасным. Гораздо легче и безопасней напасть на кого-то другого, здесь не присутствующего, но занимающего в данном агентстве или учреждении аналогичное положение. Реагировать на это можно, задав вопрос о причине нападения, критики или неприязни. После этого услышанное следует выразить в общих терминах, абстрагируясь от исходной мишени, а затем — предложить членам группы перенести эти чувства туда, где им надлежит быть. Например:
Члены хорошо “устоявшейся” амбулаторной группы принялись обсуждать свой первый контакт с данной клиникой. Вначале каждого из них принял сотрудник, который не являлся ведущим в данной группе. Пациенты нарисовали картину человека, совершенно бесчувственно отнесшегося к их надеждам и совершенно не желающего замечать, как они страдают и насколько им необходима помощь. Психотерапевт сказал: “Вы говорите, что не встретили понимания у того, в чьей помощи вы больше всего нуждались. Бывало ли еще такое с вами?” В ответ последовали различные истории. Чуть позже психотерапевт спросил: “Ну, а в нашем случае? В чем именно я вас не понимаю?” Пациенты нашлись, что ответить, после чего последовала дискуссия на тему, что разумно и что не разумно ожидать от других.
Психотерапевт с самого начала понял, что нападение на его коллегу послужило заменой нападения на него самого. Однако он предпочел, чтобы это оставалось не явно выраженным, и отказался от прямой интерпретации, чтобы помочь членам группы обсуждать свои чувства к нему.
Когда происходит нападение на вас или на вашего коллегу, вы можете не избежать одной из нескольких ошибок. Вероятно, вы станете защищать себя или своего коллегу, упрекать членов группы в несправедливых нападках или смутитесь настолько, что оцепенеете. Если вы полагаете, что эти нападки справедливы (например, если вы сами считаете своего коллегу бесчувственным), то использовать данный эпизод конструктивно будет гораздо сложнее, чем в ином случае. Но тем не менее, это возможно. Вы все-таки можете сказать: “Из сказанного следует, что вы не получили того, на что имели все основания надеяться. Вас разочаровал кто-то, кто по своему служебному положению обязан оказывать помощь. Что вы при этом почувствовали? Что предприняли?” Вы заинтересованы в том, чтобы использовать данную ситуацию и принести пользу членам группы. Но им будет мало пользы от того, что вы начнете защищаться, упрекать пациентов или радостно присоединитесь к их нападкам. Вы сумеете уберечься от этих возможных ошибок, если станете ожидать, что подобное нападение может в какой-то момент произойти. Тогда вы не окажетесь застигнутыми им врасплох.
Упорно безмолвствующий человек
В группе, в которой один из ее участников упорно безмолвствует, практически всегда найдется кто-то еще, кто предложит ему высказаться, спросит, почему тот молчит, о чем думает и т.п. Подобное давление на молчащего человека происходит по нескольким причинам: это может быть обычное дружелюбие; желание достучаться до человека и сделать групповую ситуацию полезной для него; опасение, что он молча составляет себе суждение о других; фантастическое предположение, что у молчащего человека есть готовые ответы на все и он мог бы помочь, но не делает этого. Когда члены группы понуждают молчащего человека говорить, его реакция покажет, способен ли он вообще начать участвовать в работе группы. Если человек способен ответить, то проблема решаема. Если нет, то я считаю: следует отказаться от дальнейшего давления. Психотерапевт может быть несколько обеспокоен тем, что молчащий человек ничего не получает от группы, но это необязательно так.
Женщина 35 лет была членом смешанной амбулаторной группы. Обычно она ничего не говорила, а сидела, положив руки на колени ладонями вверх, пристально глядя на них или на пол. Время от времени кто-нибудь в группе спрашивал: “Что ты испытываешь по этому поводу, Лорен?”; “О чем ты думаешь?”; “Что ты делаешь на Рождество?” На все подобные вопросы Лорен отвечала взглядом искоса, кивком головы или невнятным “ничего” или “ничего особенного”. Это продолжалось в течение четырех или пяти месяцев. Однажды Лорен спросила, нельзя ли перенести время встречи группы, поскольку она больше не сможет ходить по четвергам. Когда ее спросили, почему это время ее больше не устраивает, она сказала, что устроилась кассиром в супермаркете и ей в это время нужно быть на работе. Члены группы согласились изменить время встреч. Чуть позже Лорен рассказала группе, что в течение четырех лет лишь изредка выходила из дома, занимаясь хозяйством и приготовлением еды для своего отца и брата. Брат всегда привозил ее на групповые сеансы, а затем дожидался, чтобы отвезти домой. Внезапно она почувствовала разочарование в такой жизни и нашла работу. Когда ее спросили, каким образом она сумела найти работу, Лорен попыталась найти ответ, но не смогла.
Остается загадкой, что позволило Лорен совершить этот новый положительный шаг. Возможно, здесь сыграл свою роль эффект наблюдателя, поскольку в ее жизни помимо группы не было ничего нового.
На стадии становления молчание некоторых членов группы на первых сеансах — не такая уж и редкость. Обычно это значит, что они чувствуют себя в достаточной безопасности и остаются в группе, только если им позволено быть наблюдателями, а не участниками. Зачастую наблюдая, как другие пациенты участвуют в работе группы, не вызывая при этом в свой адрес критики, насмешек, не причиняя себе вреда чрезмерной открытостью, такие люди могут почувствовать достаточную уверенность в себе и начнут участвовать сами. В группах, включающих травмированных или отрешенных душевнобольных, некоторые люди могут хранить молчание в течение очень длительного времени — даже на протяжении всего существования группы. Однако они продолжают приходить, и иногда по их поведению в других контекстах можно видеть, что они получают определенную пользу. В амбулаторных группах упорное молчание менее вероятно, однако время от времени это все же происходит, и в таком случае оно может быть связано с необычными жизненными обстоятельствами. Так, Лорен долгое время жила в замкнутом мире со своим отцом и братом. В другой группе, которая велась в дневном социальном центре как группа “познакомься со своими соседями”, произошло следующее.
Присцилла, упорно молчавшая в течение восемнадцати месяцев, но при этом регулярно посещавшая все сеансы, наконец рассказала, что в течение двух лет была больна (открыть болезнь она отказалась) и за ней дома ухаживала мать. Они жили вдвоем, и в течение всего этого времени Присцилла видела очень мало других людей. По какой-то причине, объяснить которую она не могла, женщина решила попытаться встречаться с другими людьми и поступила в группу. Присцилла пояснила, что в течение долгого времени она с трудом заставляла себя являться на встречи и уж ни в коем случае не могла заставить себя говорить.
Как для Лорен, так и для Присциллы огромным достижением стал сам факт прихода в группу. Это явно потребовало от них большого мужества. Понуждение любой из них к активному участию раньше, чем они были к этому готовы, на мой взгляд, легко могло отпугнуть их от группы. Поскольку этого не произошло, обе остались и получили пользу от данного опыта.
“Проблема” молчащего человека — хорошая иллюстрация к тому, что весьма полезно задуматься: “Для кого данное поведение является проблемой?” Часто оно не является проблемой для самого человека, который, как правило, делает лишь то, что может и что ему необходимо делать для сохранения чувства безопасности. Это может стать проблемой для психотерапевта, которому не нравятся тайны, но если это так, он может заставить себя сдержать свои чувства. Это нередко становится проблемой для других членов группы, которую можно позднее исследовать.
Частые отсутствия
Некоторые группы не способны обеспечить регулярное посещение. Хотя эпизодические пропуски неизбежны в любой группе, непрерывность сохраняется, если они не будут слишком частыми. Однако есть группы, где после каждого сеанса невозможно предсказать, кто придет в следующий раз и наберется ли достаточное количество людей, чтобы полезная работа могла продолжиться. Группа вырождается либо во фрагментированную группу, либо в группу с крошечным ядром и разрозненным составом участников (fringe membership). Если вы намерены вести группу, требующую непрерывности, эта ситуация приведет вас к огромным разочарованиям. Плохое посещение можно объяснить двумя основными причинами: либо члены группы неорганизованны и не способны помнить и выполнять свои обещания, либо они находят данную ситуацию угрожающей и поэтому пропускают сеансы. Только пристально наблюдая группу, психотерапевт сможет составить себе суждение о том, какое из этих объяснений наиболее правдоподобно. Положим, у него есть достаточные основания подозревать, что пропускам можно дать любое объяснение. Неорганизованные личности легко отвлекаются от своих намерений или обязательств самыми незначительными событиями. Или же отсутствует предварительное планирование. Малейшая нерасположенность нередко служит причиной для пропуска. Например, такой человек не обдумал заранее, как вовремя сделать все покупки, забыл купить рубашку и т.д. Возможно, данный индивидуум просто “забыл” о встрече. Если группа состоит главным образом из таких людей, то нереально надеяться на постоянное посещение. Работающие с группами иногда решают эту проблему, заезжая за пациентами на машине и привозя их в группу. Но даже это не является гарантией посещения, поскольку человека может просто не оказаться дома. Вместо того чтобы продолжать надеяться на постоянное посещение, лучше реструктурировать группу таким образом, чтобы непрерывность от одного сеанса к другому не имела значения. Иными словами, группу следует спроектировать так, чтобы каждый сеанс проводился на собственной основе и представлял бы собой самостоятельную единицу. Если более правдоподобным представляется второе объяснение, значит, индивидуумы используют отсутствие в качестве личного решения. Отсутствие является методом разбавления слишком напряженного опыта. В терминах фокального конфликта группы, частые пропуски, особенно там, где они в основном принимаются, могут функционировать как ограничивающее решение. Если психотерапевт подозревает, что дело обстоит именно так, он может попытаться помочь участникам выяснить, что их беспокоит в группе. Если страхи и ужасы, требующие отсутствия, будут высказаны и проверены, они зачастую утрачивают часть своей силы, и можно ожидать, что пропуски станут менее частыми. Однако порой часто отсутствующие участники пытаются точно оценить свою способность выносить группу. Если дело обстоит именно так, то лучше всего реструктурировать группу таким образом, чтобы регулярное посещение не было столь необходимым для обеспечения полезности группы.
Безмолвствующая группа
Как долго должно продолжаться общее молчание, чтобы оно могло рассматриваться в качестве проблемы? Группы устанавливают нормы в отношении молчания точно так же, как и в отношении всего остального. Молчание, приемлемое в одной группе, является непомерно долгим в другой, поэтому рассматривать данный вопрос следует для каждой группы в отдельности. Разумеется, не любое молчание составляет проблему, поскольку общее молчание может иметь очень много значений. Есть молчание задумчивое, неловкое, защитное, молчание, выражающее общность чувств перед лицом какого-то общего несчастья, напряженное и так далее. Прервать задумчивое молчание, в течение которого происходит полезная индивидуальная работа, — такая же большая ошибка, как и позволить напряженному молчанию нарастать до уровня паники. Если молчание продолжается долгое время и психотерапевта начинает интересовать, какого рода это молчание, он всегда может спросить: “Я не вполне уверен, что же это за молчание. Как вы думаете? Напряженное, задумчивое, комфортное, некомфортное?” Не исключено, что кто-то ему подскажет. Если молчание выполняет полезную функцию, можно позволить, чтобы оно продолжалось. Если нет, то следует помочь членам группы исследовать его и продвигаться далее.
Оборонительное или мстительное молчание часто вызывается поведением психотерапевта, преждевременной интерпретацией (как было рассмотрено в предыдущей главе) или ясно выраженным реагированием, не совпадающим с желаниями членов группы. Если психотерапевт осознает, что его преждевременная интерпретация стала причиной молчания группы, он обычно находит способ исправить свою ошибку. Например, можно начать рассуждать вслух: “Я подумал, что вам трудно говорить, поскольку я извлек из некоторых ваших высказываний больше, чем вы согласны принять. Так ли это?” А затем, независимо от того, последовала или нет какая-либо реакция на его высказывание, можно заметить: “Я постараюсь этого больше не делать. Если вы заметите, что я снова это делаю, пожалуйста, скажите мне”. Подобного заявления бывает достаточно, чтобы побудить кого-либо нарушить молчание. Труднее всего осознать преждевременность своей интерпретации. Ведущие, которые предлагают “запредельную” интерпретацию, представляющуюся членам группы неправдоподобной, часто бывают весьма довольны собой, поэтому им бывает сложно признать ошибочность подобной интерпретации.
Причиной гневного мстительного молчания членов группы может стать неправильное поведение ведущего.
Несколько членов амбулаторной группы обсуждали свое вероисповедание. Кто-то спросил психотерапевта, какую религию тот исповедует. Психотерапевт, не пожелавший делиться этой информацией, просто промолчал. После этого в группе наступило долгое молчание, а затем члены группы продолжили разговор на другую тему. Никто не упомянул об этом инциденте. По прошествии следующих двадцати или тридцати минут стало ясно, что к психотерапевту относятся так, как будто его здесь нет.
В период работы группы, организованной в госпитале в качестве переходной группы для пациентов, практически готовых к выписке, в отделении было совершено самоубийство (не члена группы). Вот что произошло на следующем сеансе.
Пациенты обсуждали, кто из них где находился в тот момент, когда произошло самоубийство, как они впервые услышали о нем. Они свободно делились при этом своими чувствами страдания и страха, а также гнева на сотрудников госпиталя за то, что они не сумели предотвратить несчастье. Кто-то спросил психотерапевта: “А что же вы? Что вы чувствуете?” Психотерапевт сказал: “Но ведь это, кажется, не относится к теме обсуждения?” Один из пациентов злобно ответил: “Для нас одни правила, для вас — другие”. После этого группа погрузилась в гневное молчание, продолжавшееся оставшиеся двадцать пять минут сеанса.
В обоих этих эпизодах поведение психотерапевта было ошибочным. Отказываясь поделиться какой-либо информацией о своих чувствах (что можно было сделать на основе разумного суждения о том, чем приемлемо делиться, а чем нет), психотерапевт в первом эпизоде показывает себя как неотзывчивый и, возможно, безразличный человек. Во втором эпизоде он, по-видимому, нарушил предшествовавшую группе норму, которая, возможно, никогда явно не проявлялась, но тем не менее была в силе, что-то вроде: “Когда обрушивается несчастье, мы должны быть едины”. Фактически, он отказался разделить боль пациентов и не захотел проявить человеколюбие. Возможно (хотя точно сказать нельзя), он предстал холодным клиницистом, которому на самом деле все безразличны (позиция, способная внушать и гнев и страх одновременно).
Кризис, происходящий с конкретным членом группы
или с кем-либо во внешнем окружении группы
В жизни людей вне группы также происходят события, и когда эти события приобретают характер кризиса, они могут быть принесены в группу и потребовать особого внимания ведущего, а также остальных ее членов. От них будут требовать оказания какой-либо помощи. Например:
В группе жен заключенных Шейла пришла на сеанс в подавленном и злом настроении. Она сказала, что ее мужу было отказано в ожидаемом досрочном освобождении. Шейла так рассчитывала на его возвращение, надеясь, что он сможет найти работу, и чувствуя, что до того времени она сможет как-нибудь справиться со своим одиночеством. Теперь же все ее надежды рухнули, и она не знает, как ей жить дальше. Все ее заявления были адресованы социальному работнику, как будто остальных вовсе не существовало.
Шейле потребовалось время и место, чтобы излить свои чувства, найти способ собраться с силами и справиться со своим разочарованием. Социальный работник испытывал желание ответить на эту потребность, и в то же самое время он должен был помнить о других своих пациентах, сидящих в комнате. В данном случае социальный работник и все остальные выслушали Шейлу до конца. Социальный работник, которому главным образом предназначался рассказ Шейлы, нашел возможность признать глубину ее чувств, но вскоре стал прилагать усилия к тому, чтобы вовлечь в процесс и других, подавая им невербальные знаки (заглядывая им в лица, обводя группу взглядом). Поскольку сила повествования Шейлы стала убывать и она начала проявлять признаки расслабления, в беседу вступили и остальные, предлагая свои советы. Шейла не могла принять советов, и последовала дискуссия, отчего это происходит. Внимание переключилось на других участниц, которые поделились своим опытом рухнувших надежд. Под конец сеанса члены группы спросили Шейлу, когда в следующий раз будет рассмотрен вопрос о досрочном освобождении. Вся группа занялась рассмотрением того, с чем именно придется сейчас столкнуться Шейле, как долго ей еще придется обходиться без мужа и т.д.
Иногда кризис одного человека внезапно резонирует с состояниями других членов группы, так что вся группа временно приходит в состояние оцепенения.
Один из участников амбулаторной группы сообщил, что Бригита не придет, поскольку она узнала, что ее отец получил серьезные травмы в автомобильной катастрофе, он при смерти. Она поехала домой, чтобы находиться рядом с матерью и сестрой. Наступило молчание, затем последовала продолжительная дискуссия о том, насколько бессмысленно читать газеты и смотреть новости по телевизору, поскольку кроме плохих новостей ничего услышать невозможно. Все были единодушны, и психотерапевту ни разу не представилось случая вмешаться. По прошествии получаса психотерапевт спросил: “Кто-нибудь из вас сейчас думал о Бригите?” Один из членов группы с чувством ответил: “Нет! А вы?” Психотерапевт сказал, что думал. Когда его спросили, что же он думал, он ответил: ему хотелось бы знать, что сейчас чувствует Бригита. Члены группы начали обсуждать вопрос о болезни родителей. Карл поведал, что его отец страдает от опухоли мозга, скорее всего неизлечимой, а Кристина рассказала об очень серьезном заболевании своей матери, случившемся несколько лет назад. Пациенты поделились своими страхами.
В этом эпизоде новость, касавшаяся Бригиты, явным образом пробудила страхи, в данный момент невыносимые для пациентов. Они прикрылись ограничивающим решением, принявшим форму совместного убеждения, что незнание защищает людей от боли. Вмешательство психотерапевта, в тот момент показавшееся ему спонтанным, было на самом деле вызвано (как позднее выявила запись) репликой пациента, сказавшего, что если никогда не читать газет и журналов, можно пропустить что-нибудь очень важное.
Человек, который стереотипируется или изолируется другими
Иногда один человек ставится или удерживается в группе в таком положении, в силу которого группа становится для него практически бесполезной. Это может произойти в силу стереотипизации, когда какая-либо характерная черта принимается как выражение всей личности, так что целостность и индивидуальность данного человека теряются из виду, остаются скрытыми для других и не доступными для исследования.
В стационарной группе один мужчина, Дон, юрист по профессии, был старше всех остальных и занимал более высокое общественное положение. В начальный период существования группы, когда члены группы ожидали, но не получали определенных форм руководства со стороны двух психотерапевтов, они стали обращаться за советом к Дону. И он никогда на них не скупился. Даже когда группа миновала эту стадию, Дон продолжал оставаться в роли “эксперта”. Говорил он мало, но всегда готов был откликнуться, когда группа обращалась к нему за советом. Но, несмотря на это, Дон оставался в группе совершенно неизвестным.
Данный пример является примером “ошибки бездействия” со стороны психотерапевта. Пока группе было нужно, чтобы Дон выполнял функцию эксперта, оставалась причина для невмешательства. В терминах фокального конфликта группы, следовало бы сказать, что Дон поддерживал ограничивающее решение, одобряемое группой в целом. Однако Дон продолжал сохранять занятую позицию, и другие позволяли ему это. Для Дона роль эксперта, несомненно, оказалась весьма почетной. Для других возможность обращаться к Дону представляла собой резервное ограничивающее решение. Своим невмешательством психотерапевт позволил Дону оставаться изолированным от группы, в связи с чем у него осталось очень мало возможностей что-то приобрести из данного опыта. Психотерапевт мог бы (в тот момент, когда к Дону обращались в качестве эксперта) предложить группе подумать о том, как получилось, что Дона воспринимали именно в таком качестве, что получала от этого группа, что получал Дон, что все они испытывали в связи с этим и т.д. Позднее непременно появилась бы возможность указать группе на то, что Дон может быть кем-то большим, чем просто экспертом, и как могло получиться, что группа выделяла только одну сторону Дона? В силу того, что данное стереотипирование не было прервано, все упустили возможность провести полезную работу.
Вероятность того, что в группе будет происходить стереотипирование, может быть значительно снижена, если избегать включения в ее состав только одного человека, явно отличающегося от других — в данном случае человека значительно более пожилого, который до поступления в госпиталь к тому же имел престижную работу.
В группе также может происходить изолирование одного человека, когда группа оставляет одного индивидуума вне своих интересов, внимания или участия. Физически он продолжает быть членом группы, но не принимается всерьез, остается не услышанным, не берется в расчет. А поэтому он остается изолированным от того опыта, который могло бы дать ему более полноценное участие в группе.
В стационарной группе Макс постоянно жаловался, что никогда ни от кого не получал достаточно — ни от своих родителей, ни от учителей, ни от работодателей. В разговоре выяснилось, что на самом деле он получал значительные подарки от родителей. Его родители мирились с тем, что он не пытался найти работу и материально зависел от них до тридцати с лишним лет. Другие члены группы сочли Макса испорченным ребенком и высказали ему это мнение. Макс, в свою очередь, заявил, что группа для него ничего не значит и помочь ему она не может.
В данном случае, как и в предыдущем, со стороны психотерапевта была допущена “ошибка бездействия”. До тех пор, пока Макс подобным образом оставался вне группы (хотя и продолжал ее посещать), от нее ему было мало толку. В процессе работы наверняка не раз возникала возможность исследовать те чувства, которые испытывал и сам Макс, и остальные члены группы. Можно предположить, что другие испытывали зависть, равно как и презрение, или что Макс способен был выразить какую-то жадность, которую другие испытывали, но не могли признать. Поскольку Макс оставался изолированным в группе, другим не представилось возможности противостоять зависти или жадности, а Максу — увидеть, по какой причине он никогда не чувствовал, что ему достаточно — сколько бы он ни получал.
Возможно, психотерапевт был не в состоянии помочь группе разрушить эту изоляцию, поскольку также разделял чувство членов группы, что Макс не заслуживает общего внимания. Тогда это было бы проявлением неприемлемой скрытой поддержки психотерапевтом ограничивающего решения. До тех пор, пока к Максу не относятся как к личности (разрешающее решение), остальные могут позволить себе не обращать внимания на собственную зависть или жадность.
Эксцентричное поведение нескольких членов группы
Ранее уже приводились примеры неожиданных вспышек психотического поведения и бредовых рассуждений в группе. Это происходит посредством некого сочетания внутреннего напряжения и напряжения, источником которого являются групповые силы. Вполне понятен тот факт, что вербальное и иное поведение может привноситься в межличностные ситуации “не должным образом” (то есть без учета того, что в данным момент происходит между людьми). Иногда можно наблюдать, что превалирующая групповая тема является контекстом подобного поведения. Например, рассуждения бредового характера об армии, полиции и т.д. нередко выходят на поверхность, когда присутствует совместный страх оказаться под чьим-либо влиянием или контролем (иначе говоря, страх утратить контроль над собой). Когда дело обстоит именно так, другие члены группы находятся в достаточно хорошем положении, чтобы понять значение бредовых рассуждений, поскольку сами они не разделяют данного бреда, но разделяют лежащий в ее основе аффект. Таким образом, вмешательство типа: “Что же Том на самом деле хочет сказать?” или: “Билл, давайте попробуем вместе со всеми понять, что вы чувствуете, когда говорите об армии”, показывает членам группы, что бредовые рассуждения заключают в себе определенный смысл, и побуждает их попытаться его отыскать. В подобных обстоятельствах члены группы часто проявляют необыкновенную чувствительность. Если им удается постичь значение бредовых рассуждений, значит, они совершают нечто как для себя, так и для человека, продуцирующего эксцентричный материал: перед лицом опасности, угрожающей целостности группы, они заживляют наметившуюся трещину, находят способ соотнести “сумасшедший” разговор с сиюминутной динамикой; сообщают этому человеку, что он может быть понят, и помогают ему добраться до тех чувств, которые были выражены через бред. Члены группы не всегда могут с этим справиться, это тем более сложно, когда материал не связан с группой или связан столь слабо или опосредованно, что эти связи трудно различимы.
Не всякое внутреннее напряжение или беспокойство проявляется в видимой форме. Например, пациент, который нехарактерным образом молчал на протяжении почти всего сеанса, подошел к психотерапевту после его завершения и спросил: “Вы считаете, что они знают мой секрет?” Психотерапевт не знал, что у пациента был секрет, и считал нереальным предположение о том, что другие его уже разгадали, но было очевидно, что страх разоблачения столь сильно тяготел над этим человеком, что в группе он пребывал в состоянии полного оцепенения. Вполне возможно, что совместные страхи перед самораскрытием усилили его собственные страхи и вызвали такую внезапную реакцию.
Дата добавления: 2015-11-14; просмотров: 54 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Екатерина Михайлова 28 страница | | | Екатерина Михайлова 30 страница |