Глава четвертая 3 страница

– Эндрю, я не…

– Пошли в машину! – Папа подхватил чемодан Уитни, обнял маму за плечи, и они молча пошли вперед. Вслед за ними шла Уитни, и ее голова склонялась от ветра. Замыкали шествие мы с Кирстен. Сестра сжала теплой рукой мою холодную ладонь и прошептала:

– Они должны знать.

Но видимо, обращалась она не ко мне. Когда я обернулась, Кирстен смотрела в сторону.

– Так надо. Я должна все рассказать.

Мы так же молча сели в машину. Молча выехали с парковки и порулили по шоссе. Я сидела на заднем сиденье между сестрами. Кирстен то и дело порывалась что-то сказать, но каждый раз не решалась. Уитни смотрела в окно, сложив руки на коленях. Запястья у нее были тонкие, костлявые и очень бледные, что особенно подчеркивала черная водолазка. Родители не оборачивались. Иногда у папы слегка двигалось плечо – он, утешая, гладил маму по руке.

Едва мы остановились у гаража, Уитни выскочила из машины, вбежала в дом и громко захлопнула за собой дверь. Кирстен вздохнула.

– Нам надо поговорить, – тихо сказала она, когда папа заглушил двигатель.

Послушать, о чем пойдет речь, мне не разрешили. Велели идти к себе в комнату делать уроки. Я раскрыла на коленях учебник математики и сделала вид, что занимаюсь, а сама пыталась подслушать, что происходит внизу. Оттуда раздавался низкий голос папы, высокий мамы и возмущенные вскрики Кирстен. За стеной в комнате Уитни стояла тишина.

Наконец мама поднялась на второй этаж и постучалась к Уитни, но никто не ответил.

– Малыш, можно я войду?

Тишина. Минуты две мама ждала, потом щелкнул замок, дверь раскрылась и снова захлопнулась.

Я спустилась на кухню. За столом перед тарелкой с нетронутым жареным сыром сидела Кирстен, напротив нее – папа. Я полезла в шкаф за стаканом.

– Пап, у нее на все готов ответ, – сказала Кирстен. – Да она за три секунды промоет маме мозги.

– Думаю, ты ошибаешься. Положись на маму.

Кирстен покачала головой:

– Пап, Уитни больна. Она почти совсем не ест. Знаешь, какой у нее рацион? Четвертинка яблока на завтрак и три крекера на обед. К тому же она постоянно тренируется. У нас неподалеку есть спортзал. Он работает круглые сутки. Так вот. Иногда я просыпаюсь ночью, а Уитни нет. Она точно ходит тренироваться!

– А может, и нет.

– Я следила за ней пару раз. Она часами бегает по беговой дорожке. Когда я только переехала, у моей подруги соседка вела себя точно так же. Она похудела на восемьдесят фунтов,^[2] и ее пришлось положить в больницу. Это очень серьезно!

Папа помолчал.

– Давай все-таки выслушаем ее, а потом будем решать, что делать, – наконец предложил он. – Аннабель!

Я подпрыгнула:

– Да?

– Тебе надо доделать уроки.

– Хорошо.

Я допила воду, положила стакан в посудомоечную машину, вернулась к себе и постаралась сосредоточиться на параллелограммах. Через стенку раздавался тихий успокаивающий голос мамы. Когда я уже почти закончила делать уроки, дверь распахнулась.

– Знаю, – сказала мама. – А как тебе такой вариант? Прими душ, поспи, а я разбужу тебя к обеду. И все предстанет совсем в другом свете.

Послышалось сопение. Видимо, Уитни согласилась. Мама заглянула ко мне:

– Все хорошо. Не волнуйся.

Она и вправду так считала. Позже я узнала, что Уитни убедила маму, что она просто устала и слишком много работает. А мало ест и все время тренируется, потому что несколько толще своих конкуренток на пробах. И ничего страшного в этом нет. А Кирстен работает по ночам, а днем отсыпается и поэтому не замечает, как ест Уитни. И вообще, скорее всего, дело тут вовсе не в сестринской заботе. Кирстен просто завидует, потому что у нее никогда не было столько заказов, сколько у Уитни.

– Я не завидую!!! – зло завопила Кирстен через несколько минут после того, как мама спустилась на кухню. – Она же врет, неужели не ясно?! Вы что, совсем ничего не понимаете?!

Она еще что-то кричала, но я уже не разбирала что. Через час, когда меня позвали обедать, конфликт уже был улажен, и мы снова превратились в идеальную семью. Снаружи казалось, что у нас все просто чудесно.

Наш дом был построен по папиному проекту. Соседи называли его «Стеклянный дом» – самое современное сооружение в то время. Его передняя часть действительно сделана из стекла, и с улицы виден весь первый этаж: гостиная с огромным каменным камином, за ней кухня и бассейн на заднем дворе. Кроме того, частично просматривался второй этаж – двери в наши с Уитни комнаты и площадка с камином между ними. Остальное было спрятано от посторонних взглядов. То есть люди видели лишь разрозненные детали, но считали их единым целым.

Столовая находилась в передней части дома. Когда мы садились обедать, пролетающие мимо машины всегда немного притормаживали, и водители рассматривали случайно представшую перед ними картинку: счастливая семья за любовно накрытым столом. Но всем известно, внешность обманчива.

В тот вечер Уитни съела свой обед. Она ела его и после. Кирстен выпила очень много вина, а мама все три дня без остановки твердила, как здорово, что мы снова все вместе.

Утром перед отъездом она усадила сестер за стол и заставила пообещать ей: Уитни – что она будет следить за своим здоровьем, хорошо высыпаться и правильно питаться, а Кирстен – приглядывать за сестрой и относиться к ней с пониманием. Все-таки Уитни совсем недавно переехала в новый город и очень много работает.

– Обещаете? – спросила мама, глядя на дочерей.

– Да, – ответила Уитни. – Обещаю.

Кирстен же покачала головой и встала:

– А я нет. Слушай, мам, я тебя предупреждала, а ты мне не поверила. Запомни это, пожалуйста.

– Кирстен…

Но она уже ушла в гараж, где папа засовывал в машину чемодан.

– Не волнуйся, – сказала Уитни, целуя маму в щеку. – Все будет хорошо.

Первое время все и вправду шло неплохо. Уитни по-прежнему трудилась круглыми сутками и даже снялась для журнала «Нью-Йорк» – самый серьезный ее заказ на тот момент. Кирстен же пригласили работать в знаменитый ресторан. Кроме того, она снялась в рекламе для кабельного телевидения. Ладили ли сестры или нет, мы не знали. Правда, раньше они звонили вместе – передавали друг другу трубку, а теперь – раздельно. Кирстен ближе к полудню, Уитни по вечерам. А за неделю до Рождества раздался звонок во время обеда.

– Простите, что? – переспросила мама, стоя в дверном проеме между кухней и столовой. К одному уху она прижимала трубку, а другое зажала рукой, чтоб лучше слышать. Папа внимательно за ней следил. – Что вы сказали?

– Грейси, что случилось? – Он встал.

Мама покачала головой.

– Не знаю. – Она передала папе телефон. – Не…

– Алло! Кто говорит? А… Понятно… Да-да… Наверно, это ошибка. Подождите, не вешайте трубку, сейчас я вам все продиктую.

Он отложил телефон, а мама спросила:

– Что она хочет?

– Что-то не так со страховым полисом Уитни. Она сегодня была в больнице.

– В больнице?! – дрожащим испуганным голосом спросила мама. У меня быстро забилось сердце. – Что случилось?

– Не знаю. Ее уже выписали, просто с оплатой что-то не так. Нужно найти новый полис.

Пока папа искал в кабинете страховку, мама постаралась узнать у звонившей женщины подробности. Но ввиду врачебной тайны много выяснить не удалось. Уитни привезли утром на «скорой» и выписали через несколько часов. Папа разобрался с оплатой и принялся звонить сестрам. К телефону подошла Кирстен.

– Я вас предупреждала, – сказала она так громко, что я расслышала ее голос со своего места. – Предупреждала!

– Позови сестру, – велел папа. – Немедленно.

Уитни подошла к телефону и что-то быстро и весело затараторила. Родители склонились к трубке и внимательно ее слушали. Позже я узнала, что она им наговорила: ничего страшного не случилось. Просто небольшой синусит, и как следствие – обезвоживание. Она упала на съемках в обморок, а кто-то испугался и вызвал «скорую». Звучит пугающе, на деле пустяк. Не позвонила, потому что не хотела, чтоб мама волновалась. Ведь ничего серьезного не случилось! Ну совсем ничего!

– Давай я приеду? На всякий случай, – предложила мама.

Нет-нет, не стоит. Через две недели они сами приедут на Рождество домой, Уитни отоспится, отдохнет, и все будет замечательно!

– Точно? – все еще сомневалась мама.

Да. Абсолютно точно.

Папа попросил передать трубку Кирстен.

– Что с сестрой? Она здорова?

– Нет. Она больна.

И все же мама не поехала. И совершила огромную ошибку. До сих пор не понимаю, почему она поверила Уитни.

Уитни прилетела на Рождество одна, поскольку Кирстен задержали на несколько дней на работе. Папа поехал встречать ее в аэропорт, а мы с мамой приготовили обед и ждали их на кухне. Когда я увидела Уитни, то не поверила своим глазам.

Худющая. Истощенная. Это бросалось в глаза, даже несмотря на мешковатую многослойную одежду. Глаза ввалились, на шее проступили сухожилия. Они двигались как веревочки у марионетки каждый раз, когда Уитни поворачивала голову. Я не могла отвести от нее глаз.

– Аннабель! – раздраженно сказала Уитни. – Обними меня, что ли!

Я отложила нож для резки овощей и подошла к сестре. Обняв ее, испугалась, что могу сломать. Уитни была такая хрупкая! За ее спиной стоял отец с чемоданом. Взглянув на него, я поняла, что он тоже потрясен тем, как сильно изменилась Уитни всего за месяц.

А мама сделала вид, что ничего не случилось. Подошла к Уитни, улыбнулась и крепко ее обняла:

– Малыш, ты так устала!

Облокотившись о мамино плечо, Уитни медленно закрыла глаза. Ее веки казались прозрачными. У меня от ужаса побежали мурашки по телу.

– Но ничего. Поживешь с нами, и все наладится! Вот прямо сейчас и начнем. Умывайся, и будем обедать.

– Нет-нет, я сыта, – возразила Уитни. – Поела, пока ждала самолет.

– Правда? – обиженно спросила мама. Она целый день готовила. – Ну, может, хотя б овощного супчика поешь? Я его специально для тебя приготовила. Он поднимает иммунитет.

– Мам, я правда очень устала и хочу спать.

Мама взглянула на папу, а он очень серьезно смотрел на Уитни.

– Ну, хорошо, иди приляг, а потом покушаешь.

Но Уитни есть не стала. Она проспала весь вечер и всю ночь. Мама заходила к ней несколько раз с подносом, но Уитни даже не пошевелилась. И утром она есть не стала. Поднялась с рассветом и заявила папе, который обычно вставал раньше всех, что уже позавтракала. А днем снова заснула. За обедом мама заставила Уитни сесть с нами за стол.

Вот тут-то все и началось. Папа раскладывал еду, а Уитни стала нервничать. Я физически ощущала, как от нее исходит тревога. Уитни ерзала на месте, теребила манжеты, закидывала ногу на ногу, глотала воду и снова теребила манжеты. Просто не могла сидеть спокойно. Папа разрезал жаркое, положил куски на тарелки, добавил к ним картошку, фасоль и знаменитый мамин горячий бутерброд с маслом и чесноком и протянул еду Уитни. Тут сестра не выдержала.

– Я не голодная! – быстро проговорила она и оттолкнула тарелку.

– Уитни! Ешь! – велел папа.

– Не хочу! – зло отозвалась Уитни. Мама взглянула на нее так обиженно, что у меня заныло сердце. – Это все Кирстен, да? Она вас подучила?

– Нет, детка. Кирстен здесь ни при чем. Тебе просто нужно поправляться.

– Я не больна! Со мной все отлично! Просто устала. А есть не хочу и не буду! И вы меня не заставите.

Мы молча на нее уставились. А Уитни снова вцепилась в манжеты и опустила глаза.

– Уитни, – сказал папа, – ты слишком худая. Нужно…

– Ничего мне не нужно! – вскакивая, воскликнула она. – Откуда вам знать, что мне нужно? Знали б, не завели этот разговор!

– Детка, мы хотим помочь, – мягко сказала мама. – Хотим…

– Тогда оставьте меня в покое! – Уитни ударила стулом о стол так, что подскочили тарелки, и вылетела из столовой. Послышался стук входной двери.

Вот что было дальше: папа, как мог, успокоил маму и поехал искать Уитни. Мама, на случай, если он ее не найдет, устроилась ждать на стуле в прихожей. Я быстро пообедала, накрыла тарелки с нетронутой едой пленкой, убрала их в холодильник и помыла посуду. Когда закончила, увидела на подъездной дорожке папину машину.

Уитни зашла в дом, уставившись в пол. Папа велел ей поесть и отправляться спать в надежде, что завтра все наладится. По-видимому, они уже все решили по дороге, потому что Уитни не возражала.

Мама велела мне идти к себе, поэтому я не видела, как ела Уитни и пыталась ли она еще сопротивляться. Но когда все заснули и в доме воцарилась тишина, я спустилась в столовую. На столе стояла всего одна тарелка, полная еды. В ней лишь слегка поковыряли вилкой.

Я перекусила, посмотрела по телевизору повтор программы «До и после», послушала новости и пошла к себе. Как обычно, ярко светила луна, озаряя всю переднюю часть дома. Я никак не могла к ней привыкнуть и, когда поднималась по лестнице, закрыла глаза.

Коридор перед нашими с Уитни комнатами тоже был ярко освещен, в тени оставалась лишь площадка с камином. Я подошла поближе и поняла, что пахнет паром.

Я его даже почувствовала. Воздух как будто изменился, стал густым и влажным. Я вдохнула его и взглянула на ванну в другом конце коридора. В ней не был включен свет, но чем ближе я к ней подходила, тем гуще становился пар. Послышался плеск воды. Как странно! Можно забыть закрыть кран, но не душ же! Хотя Уитни вообще очень странно себя ведет, так что кто ее знает. Я подошла к приоткрытой двери и распахнула ее.

Дверь обо что-то ударилась и отскочила. Я снова ее открыла, и в лицо мне ударил пар, оседая на коже. Ничего не было видно. Я нащупала справа выключатель и зажгла свет.

На полу у моих ног, свернувшись калачиком, лежала Уитни. Это о ее плечо ударилась дверь. Уитни была замотана в полотенце. Из душа хлестала вода, заливая пол.

– Уитни… – Я присела возле нее на корточки, не представляя, что можно делать ночью одной в ванной. – Ты…

И тут я увидела туалет. А в нем желтоватую жидкость с чем-то красным. С первого взгляда стало понятно, что это кровь.

– Уитни. – Я положила сестре руку на лицо. Оно было горячее и влажное. У Уитни задрожали веки. Я потрясла ее за плечо. – Очнись!

Но Уитни не очнулась, а лишь слегка пошевелилась. Полотенце соскользнуло, и я увидела, во что она превратилась.

Кожа да кости. Первое, что мелькнуло в голове. И шишки – в позвоночнике каждую косточку пересчитать можно. Бедра торчат, колени тощие и бледные. И как Уитни выжила? Да еще и скрывала от всех свою худобу? Никогда не забуду, что произошло дальше. Уитни снова зашевелилась, и из спины показались тонюсенькие лопатки, похожие на крылья новорожденного неоперившегося мертвого птенца, которого я как-то нашла на заднем дворе.

– Папа!!! – завопила я. В крохотной комнатенке голос прозвучал особенно громко. – ПАПА!!!

Остаток ночи прошел как в тумане. Прибежал папа в пижаме, натягивая на ходу очки, оттолкнул меня и прижал ухо к груди Уитни. Мама же застыла в противоположном конце коридора, по-прежнему освещаемом луной, и прижала руки к лицу. Потом приехала «скорая». От ее мигалок дом стал похож на калейдоскоп. Уитни забрали, мама поехала с ней, а папа за ними на машине. И наступила тишина. А я осталась одна. Мне велели сидеть дома и ждать.

Я не знала, чем заняться. Поэтому решила вымыть ванную. Спустила туалет, собрала с пола воду, закинула использованные полотенца в стиральную машину и включила ее. Затем вернулась в залитую лунным светом гостиную, села в кресло и стала ждать родителей.

Через два часа позвонил папа. Я проснулась и схватила трубку. На улице уже вставало солнце, окрашивая небо в розово-красный цвет.

– Твоя сестра поправится. Объясним все, как приедем.

Я вернулась в свою комнату, забралась в кровать и проспала еще два часа. Проснулась от скрипа двери в гараже. Спустилась на кухню и обнаружила там маму. В той же одежде, что и вчера вечером, непричесанную. Она стояла ко мне спиной и заваривала кофе.

– Мам! – позвала я.

Она обернулась, и я содрогнулась от ужаса. Мама как будто только вернулась с бабушкиных похорон: уставшая, испуганная, с опухшими от слез глазами. Больше всего на свете мне захотелось закрыть ее собой, оградить от всего мира, от боли, которую он может ей причинить. И не только ей. Мне тоже. И всем нам.

И тут мама не выдержала и расплакалась. Она взглянула на свои трясущиеся руки и разрыдалась особенно громко в кухонной тишине. Я подошла к ней, не зная, как поступить. Но тут, к счастью, подоспел отец.

– Грейс! – Он стоял в коридоре, ведущем в кабинет. – Солнышко, все будет хорошо.

У мамы затряслись плечи.

– Боже, Эндрю, что мы… – выдохнула она.

Папа обнял маму, полностью закрыв ее своим огромным телом. Она зарылась головой в его грудь, продолжая сотрясаться от рыданий. Я тихо ушла в столовую и села там, с ужасом слушая, как мама плачет, – видеть ее у меня просто не было сил.

Наконец папа ее успокоил и отправил в душ и спать. Затем пришел ко мне.

– Твоя сестра тяжело больна. Она истощена и, по-видимому, уже много месяцев питается неправильно. Вчера ее организм просто не выдержал.

– Она поправится? – спросила я.

Папа провел рукой по лицу и слегка помедлил с ответом.

– Врачи считают, что Уитни необходимо направить в больницу на принудительное лечение. Для нас же с мамой главное – ее здоровье.

– То есть домой она не вернется?

– Пока нет. Лечение длится не один день. Посмотрим, как оно пойдет.

Я взглянула на свои руки, прижатые к холодному деревянному столу.

– Когда я вчера ее увидела, то…

– Знаю. – Папа встал. – Но теперь ей окажут необходимую помощь.

Я кивнула. Конечно, папа не будет обсуждать мои чувства. Он предоставил факты, сообщил прогноз. Этого достаточно.

Уитни пролежала пару дней в больнице, а потом ее направили на принудительное лечение. Она его так возненавидела, что перестала разговаривать с родителями, когда они ее навещали. Тем не менее постепенно Уитни становилось лучше – она стала набирать вес. В канун Рождества приехала Кирстен и вместо праздничного веселья обнаружила измученных, взволнованных родителей и меня, пытающуюся не путаться под ногами. И все же за обедом она не замедлила нас огорошить:

– Я приняла решение. Я больше не хочу работать моделью.

Мама отложила вилку:

– Что?

– Мне надоело. – Кирстен глотнула вина. – И, по правде говоря, уже давно. Я и так почти не работаю, но, по-моему, лучше сообщить вам о моем решении официально.

Похоже, маме стало только хуже. Она устала, измучилась, а тут еще такое. Папа взглянул на нее:

– Кирстен, не спеши.

– А я и не спешу. Я все обдумала. – Она единственная продолжала обедать, накалывая на вилку картошку. – Давайте взглянем правде в глаза: весить сто пять фунтов я никогда не буду. И сто пятнадцать тоже.

– Но ведь у тебя и так много работы, – сказала мама.

– Немного, – поправила ее Кирстен. – На жизнь все равно не хватает. Я работаю моделью с восьми лет. Сейчас мне двадцать два. Я хочу заняться чем-то другим.

– Например? – спросил папа.

Кирстен пожала плечами:

– Пока не знаю. Я встречаю гостей в ресторане, кроме того, подруга предложила мне работать администратором в салоне. Так что денег хватит. Возможно, я пойду учиться.

– Учиться? – поразился папа.

– А чего ты так удивился?

На самом деле я сама дар речи потеряла. Кирстен бросила колледж в Нью-Йорке, да и школу не сильно жаловала. В старших классах постоянно прогуливала либо из-за работы, либо из-за очередного грязного и не обремененного моральными устоями паренька.

– В моем возрасте большинство девушек уже окончили колледжи и делают карьеру. Я как будто упустила в своей жизни что-то важное, понимаете? Хочу получить диплом.

– А что мешает тебе учиться и по-прежнему работать моделью? – спросила мама. – Зачем ударяться в крайности?

– Других вариантов нет, – отрезала Кирстен.

При иных обстоятельствах родители, возможно, продолжили бы спор. Но они слишком устали. Кирстен всегда отличалась прямотой, и на этот раз ее упрямство победило. Конечно, вряд ли стоило удивляться ее решению – сестра уже давно не увлекалась модельным бизнесом. Но, учитывая болезнь Уитни, все несколько усложнилось. Особенно для меня.

Уитни за месяц набрала десять фунтов. Когда ее выписали, она решила вернуться в Нью-Йорк, но родители заставили ее остаться дома, поскольку врачи сказали, что если Уитни снова будет работать моделью, то вся польза от лечения сойдет на нет. С января она стала посещать врача два раза в неделю, а все остальное время сидела дома в дурном настроении. Кирстен же сдержала слово и, работая на двух работах, записалась на занятия в колледже. К всеобщему удивлению, учитывая ее поведение в старших классах, она очень полюбила учиться. Названивала нам каждые выходные и радостно рассказывала про колледж во всех подробностях. И снова сестры были полярными и одинаковыми одновременно. У каждой началась новая жизнь, но лишь у Кирстен – по ее собственному выбору.

Иногда казалось, что Уитни идет на поправку. Она ела, полнела и больше походила на себя прежнюю. Но порой она отказывалась от завтрака или пыталась у себя в комнате незаметно от нас вызвать рвоту. Тогда родители грозились вернуть ее в больницу и кормить насильно. Этого было достаточно, чтоб вновь привести Уитни в чувство. Но одно оставалось неизменным: она ни за что не хотела разговаривать с Кирстен.

Ни по телефону, ни когда наша старшая сестра приехала домой весной на выходные. Вначале Кирстен обиделась, затем разозлилась и решила в отместку тоже молчать. Мы с родителями оказались меж двух огней. Пытались, как могли, заполнить неловкие паузы, но ничего не получалось. С тех пор родители навещали Кирстен в Нью-Йорке, а она наотрез отказывалась приезжать домой.

Неприятная у нас сложилась в семье обстановка. Ребенком я ненавидела, когда сестры ссорились, но, оказывается, их молчание могло быть еще хуже. Они не разговаривали уже девять месяцев, и меня ужасал столь долгий срок.

За последний год сестры очень сильно изменились. Одна сразу бросалась в глаза, другую было слышно за километр. Я же, как всегда, застряла где-то посередине.

Но я тоже изменилась, хотя этого никто не замечал. Изменилась, как и все мы в ту ночь. Теперь мы лишь казались счастливой семьей, весело проводящей время за обедом в Стеклянном доме. Но не были ею на самом деле.

Глава четвертая

Первую неделю в школе Софи не обращала на меня внимания, что было очень неприятно. Но потом неожиданно со мной заговорила. Уж лучше бы она молчала!

– Шлюха!

Софи повторяла одно и то же слово, жаля, как змея. То неожиданно, исподтишка, то прямо в лицо. И никогда не получалось предугадать ее появление. Только мне становилось немного лучше или день проходил не так уж плохо, как Софи была тут как тут.

В тот раз я сидела на большой перемене на настиле и готовила доклад по истории. Написала слово «завоевание» и принялась обводить букву «о», поскольку заметила, что приближаются Софи и Эмили. Не поднимая глаз, я сосредоточилась на тетрадке, надеясь, что они спокойно пройдут мимо.

Эмили теперь все время крутилась возле Софи. Такова судьба. Не хотелось вспоминать, но раньше на месте Эмили была я: постоянно ходила с Софи и помогала ей в ее грязных делишках. То есть лично, конечно, я никого не оскорбляла, но и Софи не мешала. Например, прогнать Кларк.

Я взглянула на нее. Она сидела с подругами за столиком для пикника и, перелистывая тетрадку на коленях, вполуха слушала их разговор. Видимо, в первый день Кларк самой захотелось побыть одной. С тех пор она к настилу не подходила. И ко мне тоже.

Но Оуэн Армстронг по-прежнему садился на свое место. Кто-то приходил к нашему настилу, кто-то уходил, иногда прибегали целыми компаниями, но только мы вдвоем бывали здесь каждый день. Садились всегда на приличном друг от друга расстоянии так, чтоб между нами всегда мог вместиться кто-то третий. У нас появились еще кое-какие традиции: Оуэн никогда не ел, я всегда, благодаря маме, завтракала довольно плотно. Армстронг не обращал никакого внимания на остальных, похоже, они ему были совершенно безразличны. Я же всю большую перемену украдкой оглядывала двор, поскольку пребывала в полной уверенности, что все только и занимаются тем, что смотрят на меня и обсуждают. Оуэн всегда слушал музыку. Я делала уроки. И мы никогда не разговаривали.

То ли я слишком часто бывала одна, то ли уроков задавали мало, но Оуэн Армстронг меня очаровал. Я теперь все время осторожно на него поглядывала, подмечая все новые привычки и черты. Так что кое-что про него уже знала.

Например, наушники. Похоже, он их никогда не снимал. Видимо, очень любил музыку. Айпод постоянно лежал либо у него в кармане, либо на настиле. Еще Оуэн вел себя по-разному в зависимости от того, что слушал. Чаще всего сидел неподвижно, лишь еле заметно покачивая головой. Иногда постукивал пальцами по колену, а очень редко, когда никого не было рядом, тихонько подпевал. Но мне все равно было слышно и очень хотелось знать, что же он слушает. Казалось, что музыка должна быть похожа на него: мрачная, агрессивная, громкая.

Что касается внешнего вида, то в первую очередь в глаза бросался высокий рост и огромные запястья. Потом только – темные глаза, то ли карие, то ли зеленые. И два одинаковых гладких и широких серебряных кольца на средних пальцах.

В тот день Оуэн сидел, закинув ногу на ногу и облокотившись ладонями о траву. Как всегда в наушниках, с закрытыми глазами и слегка покачивая головой. На лицо ему падал луч солнца. Мимо проходила девочка с афишей. Около Оуэна она остановилась, а затем осторожно переступила через его гигантскую ногу и умчалась прочь. Армстронг даже не пошевелился.

Я раньше тоже, как и все, боялась Оуэна. Но постепенно, садясь каждый день неподалеку от него, успокоилась и перестала подпрыгивать каждый раз, когда он смотрел в мою сторону. На самом деле меня больше заботила Софи, от которой исходила серьезная угроза, и Кларк, ясно давшая мне понять, что по-прежнему меня ненавидит.

Странно, конечно, что с Оуэном было спокойней, чем с двумя бывшими и единственными лучшими подругами. Но я поняла, что не стоит бояться неизвестного. Люди, которых ты хорошо знаешь, бывают куда страшней, поскольку думают и говорят порой не только отвратительные, но и правдивые вещи.

С Оуэном мы никогда не общались, чего не скажешь про Софи и Кларк. И пусть признавать это мне не хотелось, но во всем произошедшем прослеживалась определенная связь. Конечно, мое нынешнее положение было несправедливо и неправильно, но оно не было случайно. Возможно, я просто получила по заслугам.

После того как мы с Кларк занесли Софи вещи, она стала гулять вместе с нами – так само собой получилось. Рядом с нашими шезлонгами появился еще один, и в карты теперь мы играли втроем. И приходилось брать в баре третью кока-колу. Мы с Кларк уже столько лет были лучшими подругами, что новый человек пришелся очень кстати. Скучать с Софи не приходилось. Она всегда ходила в бассейн в бикини, ярко красилась и рассказывала кучу историй про парней, с которыми встречалась в Далласе.

К тому же Софи ничего не боялась. Могла спокойно начать разговор с любым парнем. Или надеть, что ей нравится. Или сказать, что думает. Чем-то она напоминала Кирстен, но за сестру мне всегда было неловко, а вот за Софи нет. Я даже немного ей завидовала. Она часто озвучивала мои желания, когда я стеснялась, а еще затевала опасные, но веселые забавы, в которых без нее мне б никогда не довелось поучаствовать.

Но иногда мне становилось не по себе. Почему – непонятно. Просто вспоминалось, как Софи мне нахамила в день нашей первой встречи. Теперь же мы все время были вместе. Но иногда я смотрела на Софи, красящую ногти на краю моей кровати или рассказывающую очередную историю, и пыталась понять, зачем она тогда так поступила? И чего от нее ожидать?

Но, несмотря на напускную храбрость, Софи тоже приходилось несладко. Ее родители недавно развелись, и, хотя она то и дело твердила о подарках отца, говорила, что он покупал ей в Техасе все, что ей заблагорассудится: одежду, драгоценности, – я как-то подслушала мамин разговор с подругой. Оказалось, что отец Софи ушел к женщине намного моложе себя. Развод протекал ужасно: родители долго не могли поделить дом и мистер Ролинс прекратил всякое общение с прежней семьей. Но Софи мне об этом никогда не рассказывала, а я и не спрашивала. Не хочет – не надо.

В других вопросах, правда, Софи сдержанностью не отличалась. Например, постоянно повторяла нам с Кларк, что мы еще маленькие: носим не ту одежду (детскую), неправильно проводим время (скучно) и ни с кем не встречаемся. Софи очень заинтересовалась моей работой в модельном бизнесе и восторгалась Кирстен и Уитни (но они ее, как и меня, не замечали), а вот Кларк приходилось несладко.

– Ты похожа на парня! – как-то заявила ей Софи по дороге в торговый центр. – А можешь классно выглядеть, если постараешься! Почему ты не красишься?

– Мне нельзя, – сморкаясь, ответила Кларк.

– Брось! Родителям ведь знать необязательно! Вышла из дома и красься себе спокойно, а перед возвращением смоешь.

Но Кларк так не могла. Она дружила с родителями и никогда им не врала. Но Софи не успокаивалась. Постоянно привязывалась то к макияжу, то к одежде, то к непрекращающемуся чиху, то к тому, что Кларк надо было всегда приходить домой на час раньше нас. Соответственно приходилось раньше заканчивать все совместные занятия. Наверно, будь я повнимательней, поняла б, что происходит. Но мне казалось, что мы просто притираемся друг к другу и постепенно все наладится. Казалось до одного вечера в начале июля.

Дата добавления: 2015-11-14