Цирк приезжает в город

— Еще два дня, — говорит Уолт, затягиваясь сигаретой с травкой. — Еще два дня свободы, и потом все.

— А как же лето? — спрашивает Мэгги.

— Ах, да. Долгое лето, Мэгги, — тихо говорит Уолт. — Загорать у бассейна, мазаться детским маслом...

— Заплетать волосы солнцем...

— Ты заплетаешь волосы солнцем, — говорит Мэгги, поворачиваясь.

— Это правда, — соглашаюсь я.

— Скучно, — говорит Лали и встает с кубистки. — Вы — грядка овощей. Дайте мне затянуться.

— Я думала, ты никогда не попросишь, — отзывается Мышь, передавая ей сигарету.

— Ты точно хочешь покурить? — спрашиваю я, поддразнивая Лали. — Последний раз, когда ты курила, ты съела полкило бекона. Сырого. Помнишь?

— Он был не сырой! — восклицает Лали. — Боже, Кэрри. Почему ты вечно все выдумываешь?

— Потому что это смешно?

Нас шестеро: Уолт, Мэгги, Мышь, Лали, Питер и я. Мы сидим без дела в старой комнате отдыха над гаражом Мыши. На дворе — канун Нового года, а мы самодовольно поздравляем друг друга с тем, что мы настолько круты, что нам лень идти на праздник. На самом деле, нет и праздника-то такого, куда нам бы хотелось отправиться. Есть танцы для пожилых людей в «Кантри-Клаб» — «мертвечина», как сказала Мышь. Есть еще ночь кино в библиотеке — «Высоколобые консерваторы, которые хотят казаться интеллектуалами», как сказал Уолт. Есть еще пафосный обед у Синтии Вианде, на который девушки должны прийти в длинных платьях, а мальчики — в арендованных смокингах. Они там, по всей вероятности, будут пить детское шампанское и прикидываться взрослыми. Однако туда приглашены только двадцать самых близких и дорогих друзей, если, конечно, уместно говорить о двух Джен и Донне ЛаДонне как о задушевных людях, способных на дружбу. Никто из нас в этот круг не входит, только Питер получил в последнюю минуту приглашение от Синтии, да и то потому, что ей понадобился «еще один мужчина». Чтобы Питеру не досталась такая незавидная роль, мы решили собраться у Мыши, чтобы курить травку, пить коктейли «Белый русский» и делать вид, что мы не неудачники.

— Эй, — говорит Питер Мэгги, постукивая по пустой банке. — Еще одному мужчине нужна еще одна баночка пивка.

— Еще один мужчина может и сам сходить, — отвечает Мэгги, хихикая. — Разве еще один мужчина не для этого? Чтобы делать лишнюю работу?

— Как насчет еще одной женщины? — спрашивает Лали. — Почему никому не нужна еще одна женщина?

— Потому что «еще одна женщина» — это любовница.

— Или третье колесо, — добавляет Мышь.

Я кашляю и сползаю со старого доброго кресла, на котором отдыхаю уже час.

— Кому-нибудь еще принести выпить? — спрашиваю я, глядя на Мышь.

Она пожимает плечами, давая понять, что сказала то, что сказала. Если Лали и обиделась, то вида не показывает.

— Мне, и можно двойную порцию.

— Сейчас сделаю.

На старинном ломберном столике стоят бутылки с разнообразными алкогольными напитками и пластиковые стаканчики. Есть и пакет со льдом. Я смешиваю коктейли в двух стаканчиках. В тот, который предназначен для Лали, я наливаю чересчур много водки, так что ее коктейль получается слишком крепким, что, впрочем, можно сказать и о моих чувствах, по отношению к ней. С тех пор как Себастьян рассказал мне о том, что это Лали украла мою одежду, я держу на нее зуб. Мы вместе посмеялись над тем случаем, но какое-то напряжение между нами осталось, оно висит, словно одинокое облако на залитом солнцем небосклоне. Так бывает: смотришь вверх и понимаешь, что гроза может разразиться в любую минуту.

— Когда возвращается Себастьян? — спрашивает Лали с хорошо разыгранной незаинтересованностью, и этот вопрос может быть с ее стороны всего лишь реакцией на высказывание Мыши по поводу «третьего колеса». Ведь она знает, что каникулы, которые Себастьян проводит со своей семьей, заканчиваются завтра. И ей, конечно, известно, что на воскресенье запланирован поход на концерт «Ацтек Ту-Степ» в «Шабу Инн». Она все время только об этом и говорила, только сейчас сменила тему.

— Завтра, — отвечаю я, делая вид, что мне это безразлично. Лали совершенно необязательно знать, с каким отчаянием я считаю дни, оставшиеся до возвращения Себастьяна. В уме я проигрывала сцену встречи много раз: он подъезжает к дому в своем желтом «Корвете», я бегу к нему, а Себастьян заключает меня в объятия, страстно целует и приговаривает: «Я люблю тебя». Есть один нюанс. Когда я проигрываю сцену, вместо себя я вижу Джулию Кристи из фильма «Доктор Живаго». Мне двадцать с небольшим лет, у меня темные волосы, а на голове шляпка из меха белого горностая.

— Сколько времени? — внезапно спрашивает Уолт.

— Пятнадцать минут одиннадцатого.

— Не уверена, что досижу до двенадцати, — стонет Мэгги капризно.

— Ты обязана это сделать, — настаиваю я. — Если уж мы неудачники, это не значит, что и слабаки тоже.

— Говори за себя, — отвечает Уолт, берет бутылку водки и делает большой глоток.

— Уолт, это слишком много, — ворчит Мэгги.

— Ты никогда не говорила так, когда мы целовались, — парирует Уолт.

— Эй! — кричит Питер, вскакивая на ноги и делая боксерскую стойку. Он машет кулаками, нанося воображаемые удары в голову Уолта.

— Да ладно, расслабься, друг, — говорит Уолт, глядя на меня и делая еще глоток из горлышка.

— Дать тебе стакан?

— Нет.

Уолт ставит бутылку на стол и хлопает в ладоши.

— Итак, слушайте все, — громко заявляет он. — Я должен сделать заявление.

Черт, вот оно. Момент, которого все мы ждали, настал. Я быстро окидываю взглядом Мышь и Мэгги. Мышь кивает в знак одобрения, глядя на Уолта, как на пятилетнего ребенка, который только что показал карандашный рисунок, где изображена его семья, Мэгги закрыла руками рот и смотрит то на Мышь, то на меня бешеными глазами, словно надеясь, что мы подскажем, что ей делать.

— Ты поступил в Пенн[15], — предполагает Питер.

— Нет.

Я сдвигаюсь туда, где Уолт не может меня видеть, прикладываю палец к губам и делаю гримасу, предостерегая Мэгги от каких-либо высказываний.

— Эй, что происходит? — спрашивает Лали, поймав мой взгляд. — Ты получил место менеджера в закусочной?

— Да типун тебе на язык, — отвечает Уолт.

Я раньше не слышала, чтобы он так говорил. Вероятно, фраза почерпнута у Рэнди.

— Сюрприз гораздо интересней, — говорит Уолт, слегка покачиваясь. — Я собирался дождаться полночи, но есть подозрение, что к этому моменту я уже буду в отключке.

Уолт оглядывает комнату, чтобы удостовериться, что он привлек всеобщее внимание. Затем продолжает, и кое для кого его слова посильнее разрыва бомбы.

— Для тех, кто еще не понял, я теперь официально гей.

На мгновение в комнате воцаряется молчание, словно каждый решает, как ему реагировать на заявление Уолта, вне зависимости от того, знали они об этом или нет. Молчание прерывает сдавленный смешок Лали.

— И это все? — спрашивает она. — Ты гей? В этом сюрприз?

— Огромное тебе спасибо, — отвечает Уолт с наигранным возмущением.

— Поздравляю, мужик, — говорит Питер.

Он пересекает комнату, осторожно прижимает Уолта к себе и похлопывает по спине.

— И когда ты об этом узнал? — спрашивает он, словно Уолт только что объявил, что ждет ребенка.

— А когда ты узнал, что ты натурал, Питер? — хихикаю я.

— Ну, — говорит Мэгги жеманно, — мы знали об этом.

На самом деле, об этом знали не все. Да и сама Мэгги после того, как мы устроили за Уолтом слежку, с толовой ушла в организацию их с Питером поездки в палаточный лагерь, так что оскорбление, нанесенное Уолтом ее чувству собственного достоинства, быстро забылось.

Я подняла свой стаканчик.

— За Уолта! — сказала я, а затем добавила: — И за нас. За тысяча девятьсот восемьдесят…

Внезапно кто-то громко стучит в дверь.

— Черт... — говорит Мышь, пряча принадлежности для курения марихуаны под диванные подушки. Питер ставит бутылку водки за кресло. Мы проводим руками по волосам, сдуваем с груди сигаретный пепел.

— Заходите, — предлагает Мышь.

Это ее отец, мистер Кастеллс. Несмотря на то что ему много лет, меня всегда поражает, до чего же он красив. Мышь утверждает, что когда он был молод, его называли Кэрри Грантом с Кубы.

— Надеюсь, вы неплохо проводите время, — вежливо спрашивает он, входя в комнату. По его выражению лица я догадываюсь, что он не просто так зашел.

— Кэрри, — говорит он. — Звонит твой отец. Ему необходимо немедленно поговорить с тобой.

— По всей видимости, у них есть старая машина, которой никто не пользуется. Они даже не подозревали, что ее нет на месте, пока я не позвонил, — говорит отец. По всему видно, что он напуган и шокирован.

— Пап, я уверена, все обойдется, — заверяю его я, молясь в душе, чтобы он не заметил, что вместо одной дочери-отступницы он имеет двух: беглянку Доррит и наркоманку — меня. Хотя я необыкновенно быстро протрезвела, да и действия марихуаны в голове как ни бывало.

— Как далеко они могли уехать? Ни у одной, ни у другой нет прав. Откуда Шерил вообще известно, как водить машину?

— Загадка. Я вообще ничего не знаю об этой семье, кроме того, что мама Шерил трижды была замужем.

Я киваю, глядя на дорогу. Несмотря на то что на дворе канун Нового года, на улицах пустынно и темно. У меня есть уверенность в том, что новый кризис с Доррит случился отчасти по моей вине. Нужно было уделять ей больше внимания. Но откуда мне было знать, что она собирается куда-то уехать? Она сказала, что пойдет на ночь кино в библиотеке. Папа, даже довез ее и подождал, пока она встретится со своей подругой Морой, которую мы знаем тысячу лет. Мама Моры сказала, что заберет девочек в семь и доставит Доррит домой, прежде чем они с Морой поедут к кому-то справлять Новый год. Однако, когда мама Моры появилась в библиотеке, дочь сказала ей, что Доррит ушла в торговый центр и ее кто-нибудь подвезет оттуда. Когда в девять она так и не появилась, папу охватила паника. Он звонил маме Моры, но та не брала трубку до десяти. Затем он позвонил в дом Шерил, надеясь, что Доррит, возможно, заехала к ней в гости, никого не предупредив, но ее младший брат сказал, что Шерил нет дома, а родители пошли в «Эмеральд». Папа позвонил в «Эмеральд», и тогда мама и отчим Шерил отправились домой и обнаружили пропажу старой машины. Теперь мы едем в дом Шерил, чтобы понять, как быть дальше.

— Пап, мне жаль, что так вышло.

Отец ничего не отвечает, только сокрушенно покачивает головой.

— Она, наверное, в торговом центре или на поле для гольфа. А может, просто где-нибудь гуляет.

— Я так не думаю, — говорит отец. — Она взяла пятьдесят долларов из ящика, где хранятся чистые носки.

Когда мы съезжаем с главной улицы, я отвожу глаза, чтобы посмотреть на «Эмеральд», словно я этого места никогда раньше не видела. Мы проезжаем еще немного вперед и подворачиваем на узкую улицу, битком набитую потрепанными домами. Наконец мы останавливаемся возле фермерского дома, окрашенного в голубой цвет. Видно, что краска сильно облупилась, зато крыльцо несет на себе следы недавнего капитального ремонта. Сквозь закрытые жалюзи пробиваются лучи света, и, пока мы рассматриваем дом, на крыльце появляется мужчина и смотрит на нас. У человека ярко-красное лицо, но, кажется, дело тут не в освещении.

— Я так и думал, — говорит папа мрачно. — Мэк Келлер.

— Кто это?

— Местный мастер по ремонту и строительству, — говорит отец таким тоном, словно эти слова все объясняют.

Мы заворачиваем в проезд, ведущий к дому, и останавливаемся позади пикапа. Сбоку к дому пристроен гараж для двух автомобилей. Он выглядит заброшенным. Одна из дверей открыта, внутри горит лампочка без плафона.

— Что это значит? — спрашиваю я.

— Мэк Келлер, что называется, мутный тип.

Папа отстегивает ремень безопасности и снимает очки, чтобы оттянуть неизбежный разговор.

— Мама отказывалась иметь с ним дело. У нее с ним были какие-то проблемы, которые касались строительства домов. Однажды мы застали Мэка Келлера в проезде у нашего дома, он стоял с ломом наперевес.

Как странно, что я этого не помню. Хотя, возможно, помню. Мне кажется, какие-то смутные воспоминания о склоке и о том, как нам, трем маленьким девочкам, велели спрятаться в подвале, у меня остались.

— Ты вызывал полицию?

— Нет. Мама вышла и поговорила с ним. Мне было очень страшно, а она, казалось, совсем не была напугана. Ну, ты знаешь маму, — говорит отец, и в голосе его появляются слезы. — Она была маленькая, но смелая, как черт. С Мими все боялись связываться.

— Я помню. А еще ей никогда не приходилось повышать голос, — добавляю я печально, чтобы внести свою лепту в воспоминания о маме. — Это была важная черта ее характера...

— Она была леди с головы до пят, и мужчины знали это, — вторит мне отец, вздыхая. — Она сказала Мэку Келлеру всего пару слов, и он убрался восвояси, поджав хвост.

Да, вот такой была моя мама. Леди с большой буквы. Даже когда я была маленькой, и то понимала, что мне такой никогда не стать. Я была слишком грубой и неловкой. Я вечно хотела поехать в те места, которые родители считали неподходящими. Например, в Нью-Йорк. Я заставила Мисси и Доррит сжечь кукол Барби на костре. Я рассказала кузинам, что Санта-Клауса на самом деле не существует. Подозреваю, маме всегда было понятно, что леди из меня не выйдет и что я никогда не буду на нее похожа. Но видимо, ей это было не важно.

— Как ты думаешь, Доррит знает что-нибудь про Мэка Келлера? Про то, кем его считала мама? Если знала, возможно, в этом заключается одна из причин поведения Доррит. Пап, я думаю, Доррит надо сводить к психотерапевту.

Я уже предлагала это отцу несколько раз, но он всегда отвергал мое предложение. Он родом я из поколения, которое считает, что психотерапевты — это зло. Даже при таких серьезных обстоятельствах мнение отца остается непоколебимым.

— Не сейчас, Кэрри, — отвечает он. Когда папа вылезает из машины, вид у него такой, словно ему нужно идти на казнь. Прежде чем мы успеваем постучать, дверь открывается, и на пороге появляется Мэк Келлер и загораживает нам дорогу. Он красив, но в его внешности есть что-то пошлое, так что, когда глядишь на него, испытываешь неизвестно откуда взявшийся стыд.

— Брэдшоу? — ухмыляется он и отвечает на свой собственный вопрос. — Ну, понятно. Входи.

Надеюсь, у него за дверью не припрятан лом.

— Сюда, — говорит он, указывая в сторону гостиной рукой, в которой зажата бутылка с пивом. Мы бочком, нерешительно, проходим в комнату, не зная, чего ожидать. Вдоль одной из стен стоит гигантский телевизор с двумя колонками по бокам. В комнате есть кирпичный камин, на полу лежит грубый белый ковер, усыпанный игрушками, на котором сидят два пуделя со слезящимися глазами, У другой стены стоит длинный раскладной диван. На нем, растянувшись, лежит мама Шерил, которую зовут Конни. В одной руке она держит стакан, в котором предположительно джин с тоником, а в другой руке — пакет со льдом.

— Моя маленькая девочка, — начинает рыдать она, завидев нас.

Она отставляет стакан с выпивкой и лед и тянется к нам. У нас нет другого выбора, кроме как взять ее за руки.

— Она же еще маленькая девочка.

— Да не такая уж и маленькая, — ворчит Мэк Келлер.

— А что, если их похитили? — спрашивает Конни, часто моргая. — Что, если они лежат где-то в канаве?..

— Заканчивай, Конни, — говорит Мэк Келлер. — Они взяли машину и поехали куда-то пить. Когда Шерил вернется, задам ей трепку. Вот и все.

Папа тем временем под благовидным предлогом высвободился из цепких рук Конни и теперь стоит с независимым видом, словно ситуация не имеет к нему прямого отношения.

— Вы в полицию звонили?

— А зачем ее вмешивать? — спрашивает Мэк Келлер. — От них одни неприятности. Кроме того, заявления о пропаже людей не принимаются в течение, по крайней мере, двадцати четырех часов.

— Когда их уже может не быть в живых! — кричит Конни.

Она тяжело дышит и прикладывает руку к сердцу.

— Вот что я получаю за свою жалкую жизнь. Моя дочь — малолетняя преступница, а муж — пьяница и бездельник.

— Хочешь по мозгам получить? — спрашивает Мэк Келлер. — Я же сказал, чтобы ты заткнулась.

Мы с отцом в ужасе переглядываемся.

— Думаю, нам нужно начать их искать, — говорю я, глядя на часы. — Сейчас десять сорок пять. Их нет уже не менее трех часов...

— За это время они могли доехать до Бостона! — восклицает Конни. Она смотрит на мужа.

— Я возвращаюсь в «Эмеральд», — заявляет он. Видя наши шокированные физиономии, он ухмыляется. — В конце концов, это не мой ребенок. А меня ждет в баре мужик, которого зовут Джек Дэниэлс.

Отец, Конни и я ездим по городу, разыскивая Доррит и Шерил. Мы ищем в полях, в «Кантри-Клаб» и в нескольких маленьких барах, известных Конни. Ни мне, ни отцу совершенно непонятно, впрочем, почему Конни думает, что кто-то, будет наливать алкоголь тринадцатилетним девочкам. Тем не менее мы продолжаем бесплодные поиски и сдаемся только к двум часам ночи.

— Вы нашли ее? — визжит полная надежды Мисси, когда мы входим в дом.

— Нет.

— Что же нам делать?

— А что мы можем сделать?

— Как это могло случиться? — плачет Мисси.

— Не знаю. Если она не вернется к шести часам утра, идем в полицию.

В течение некоторого времени мы стоим в напряженном молчании, потом я на цыпочках отправляюсь туда, где уединился папа, чтобы предаться страданиям в одиночестве. Он сидит на диване и медленно листает страницы семейного альбома, который завела мама, когда они обручились. Я возвращаюсь в кухню, чтобы подкрепиться перед долгой и трудной ночью. Достаю из холодильника хлеб, сыр и майонез, чтобы приготовить сэндвич.

Звонит телефон.

Звонок раздается так громко и пронзительно, что, кажется, от него невозможно укрыться. Я бросаю хлеб и хватаю трубку.

— Кэрри? — Я слышу мужской голос.

— Джордж? — спрашиваю я в крайнем удивлении. Потом наступает разочарование, которое сменяется злостью. Зачем Джордж звонит так поздно? Полночь давно прошла, и Новый год уже наступил. Должно быть, он пьян.

— Джордж, сейчас неподходящее время...

— Тут кое-кто хочет поговорить с тобой, — перебивает он меня.

— Кто?

— С Новым годом, — говорит на том конце Доррит, хихикая в трубку.

Дата добавления: 2015-11-14