9 страница

— И каково же твое предположение?

— Думаю, что ночью Бланш вместе с другими женщинами выкопали тело и достали книги из гроба — или в чем там были погребены останки бедняги Вин­кена, не знаю. Потом они вновь похоронили тело и уничтожили все следы своего деяния.

— Ты считаешь, они могли отважиться на такое?

— Почти уверен. Я словно воочию вижу, как при свете свечей пятеро женщин копают землю. А тебе разве трудно представить такое?

— Да.

— Я не сомневаюсь, что они могли сделать это, по­тому что чувствовали то же, что и я. Они ценили кра­соту и совершенство этих книг. Лестат, они отлично понимали, что книги Винкена — истинные сокрови­ща. Такова сила увлечения, такова сила любви. Трудно сказать, быть может, им хотелось оставить себе на па­мять и кости Винкена. Допустим, одна из них взяла бедренную кость, другая — палец или... Ах, впрочем, этого я не знаю.

Я вдруг отчетливо представил себе всю картину, и она вызвала во мне непреодолимое отвращение, а глав­ное — заставила вспомнить о том, как я сам отрезал кухонным ножом руки Роджера, а потом упаковал их в пластиковый пакет и затолкал в кучу хлама. А те­перь передо мной опять были те же руки, точнее, их призрачное воплощение, Они постоянно находились в движении — то поглаживали край стеклянного бо­кала, то нервно постукивали по стойке бара.

— Как далеко в прошлое удалось тебе проследить судьбу этих книг? — спросил я.

— Очень недалеко. Но в моем бизнесе — я имею в виду торговлю антиквариатом — такое случается не­редко. Книги обнаруживались по одной, изредка по две. Некоторые перешли ко мне из частных коллек­ций, две — из музеев, разрушенных бомбежками во время войн. Пара из них досталась мне практически даром. В отличие от других, я хорошо знал, что они собой представляют, и, как эксперту в данной облас­ти, мне достаточно было одного взгляда, чтобы немед­ленно обнаружить их среди множества других вещей. Как ты можешь догадаться, я давал задание своим агентам повсюду искать средневековые рукописи. Лес­тат, ты просто обязан спасти и сохранить мои сокровища! Ты не имеешь права допустить, чтобы Винкен вновь ушел в небытие. Я оставляю тебе свое наследие.

— Похоже, это действительно так. Но что я, ска­жи на милость, смогу с ним сделать без участия Доры?

— Дора еще слишком молода. Со временем она изменит свое мнение. Знаешь, меня по-прежнему не оставляет надежда, что в моей коллекции... Забудем сейчас о Винкене, ибо я говорю не о нем. Я надеюсь, что в моей коллекции среди множества статуй и дру­гих реликвий найдется какой-то один артефакт, ко­торый поможет Доре в создании ее новой церкви. Скажи, можешь ли ты определить ценность того, что видел в той квартире? Способен ли ты вынести вер­ное суждение? Твоя задача — убедить Дору в необхо­димости еще раз внимательно рассмотреть эти вещи, прикоснуться к ним, почувствовать их запах. Ты дол­жен заставить ее в полной мере осознать, что все они отражают стремление человечества к познанию исти­ны, то есть их создателей мучили те же вопросы, что и ее. Пока еще она этого не понимает.

— Но ты говорил, что Дору никогда не интересо­вала ни живопись, ни скульптура.

— Так сделай так, чтобы они стали ей интересны.

— Я? Каким образом? Послушай, я, конечно, могу сохранить все это. Но как мне заставить Дору по­любить то или иное произведение искусства? Удивля­юсь, что тебе вообще пришла в голову подобная мысль. Я имею в виду мою встречу с Дорой и какие-либо отношения между мной и твоей драгоценной доченькой.

— Ты полюбишь мою дочь,— тихо прошептал он.

— Прости, я не расслышал. Что ты сказал?

— Найди для нее в моей коллекции что-нибудь поистине чудесное.

— Туринскую плащаницу?

— Молодец! Это именно то, что нужно! Да, найди что-нибудь, равное ей по ценности, нечто такое, что заставит Дору изменить свое мнение, нечто такое, что отыскал и сохранил для нее я, ее отец, и что действи­тельно может оказаться для нее полезным

— Знаешь, ты и мертвый такой же ненормаль­ный, каким был при жизни. Неужели ты и теперь не перестанешь мошенничать и все еще надеешься с по­мощью куска мрамора или обрывка пергамента ку­пить себе спасение души и вечное блаженство? Или ты и вправду веришь, что собрал коллекцию настоя­щих святынь?

— Естественно, я верю, что моя коллекция — это собрание святынь. Фактически только в это я и продолжаю верить.

— Ты меня поражаешь до глубины души.

— Именно поэтому ты и убил меня там, среди моих сокровищ. Ладно, нам надо поторопиться. Не­известно, сколько нам отпущено времени. Вернемся к главной теме: к Доре. Твой главный козырь в этой ситуации — это ее амбиции.

Ей хотелось получить здание монастыря в полное распоряжение, чтобы разместить там своих женщин-миссионерок, сторонниц ее ордена, которые, конеч­но же, должны проповедовать любовь с не меньшей страстью и внутренним огнем, чем это делали все мис­сионеры — их предшественники. Она намеревается посылать их в самые бедные районы, в гетто и рабо­чие кварталы, чтобы они разглагольствовали там о не­обходимости создания своего рода движения за все­общую любовь. Причем это движение должно, по ее мнению, возникнуть в недрах народа, а затем посте­пенно подниматься все выше и выше, к самым вер­шинам власти. И тогда с несправедливостью в мире будет покончено навсегда.

— А чем эти женщины будут отличаться от других миссионеров, от сторонников иных орденов — от францисканцев, скажем, или иных проповедников?

— Прежде всего тем, что они женщины, женщины-проповедницы. Монахини всегда были сестрами милосердия, учили детей или вели затворническую жизнь в монастырях и неустанно возносили молитвы Богу — истошно блеяли хором, как и положено овцам Господним. А ее женщины должны становиться уче­ными богословами, церковными ораторами. Их зада­ча — передать слушателям собственную страсть, жар души, они будут обращаться к несчастным, нищим, обездоленным женщинам и помогать им изменить окружающий мир.

— Феминистские взгляды вперемешку с религи­озным рвением.

— Из этого могло что-то получиться. Во всяком случае, шансов на это было не меньше, чем у любого другого подобного начинания. Кто знает, почему в че­тырнадцатом столетии, например, один монах сошел с ума, а другой стал святым? А у Доры есть подход к людям, она знает, как научить их думать. Впрочем, не мне судить. Ты должен разобраться во всем и найти выход из положения.

— Ну да. А тем временем заодно и спасти церков­ные украшения,— хмыкнул я.

— Да. До тех пор, пока она не согласится их при­нять или каким-то иным образом обратит на доброе дело. Вот тебе еще один способ уговорить ее. Почаще упоминай о добре.

— Ты и сам пользовался этим способом,— печаль­но заметил я.— И в отношении меня тоже.

— Так ты выполнишь мою просьбу, правда? Дора считает, что меня ввели в заблуждение и сбили с пути истинного. «Не думай, что после всего содеянного ты сумеешь спасти свою душу, подарив мне сокровища церкви»,— сказала она как-то.

— Она любит тебя,— заверил я Роджера.— Я убеждался в этом всякий раз, когда видел вас вместе.

— Знаю. Меня не нужно убеждать в этом. У нас нет времени на споры и доказательства, Учти только, что Дора очень прозорлива и планы ее поистине огромны. Пока еще у нее слишком мало единомыш­ленников и помощников, но она мечтает перевернуть мир. Я хочу сказать, что ей недостаточно того, о чем грезил когда-то я: создать собственный культ и стать своего рода гуру — поселиться в тихом убежище в окружении преданных последователей. Она действи­тельно хочет изменить мир, потому что уверена в том, что кто-то непременно должен это сделать.

— По-моему, так считает любой религиозный че­ловек.

— Ничего подобного, Далеко не каждый жаждет стать новым Мохаммедом или Заратустрой.

— А Дора жаждет.

— Дора знает, что именно это сейчас необходимо.

Он покачал головой, отпил глоток из бокала и об­вел взглядом полупустой зал. Потом вдруг слегка на­хмурился, словно все еще размышляя над своими по­следними словами, и продолжил:

— «Отец,— сказала она мне однажды,— религия не возникает на основе древних текстов и произведе­ний искусства Они могут служить лишь ее отраже­нием». Она еще долго потом говорила — о том, что внимательное прочтение Библии помогло ей постичь великое значение чуда, происходящего в душе челове­ка. В общем, она буквально усыпила меня своими рассуждениями. И не вздумай отпустить по этому пово­ду какую-нибудь шуточку.

— Боже избави! Ни за что на свете!

— Что ожидает мою дочь? Что с ней будет? — с отчаянием в голосе прошептал он, не глядя на меня.— С таким-то наследством! Достаточно посмотреть на ее отца — вспыльчивого, грубого и жестокого человека, сумасшедшего, способного на любые крайности. Невозможно сосчитать, сколько соборов и церквей я посетил вместе с Дорой, сколько бесценных распятий я ей показал, прежде чем превратить их в очередное средство получения прибыли. В одной только Германии мы провели с ней немало часов, рассматривая великолепные росписи на потолках соборов эпохи барокко. Я дарил Доре невероятной ценности релик­вии, подлинные распятия, украшенные серебром и Русинами. Я купил множество платов Вероники такой потрясающей красоты, что перехватывало дыха­ние... Боже мой! Боже мой!

— Скажи, а не было ли во всем этом стремления каким-то образом искупить, загладить свою вину? Я имею в виду Дору.

— То есть вину за оставшееся без объяснения ис­чезновение Терри, за то, что она спросила тебя о ней лишь через много лет? Я думал об этом. Если Дора по­началу и чувствовала что-то подобное, то это чувство давно прошло. Она считает, что мир нуждается в но­вом откровении. В новом пророке. Однако пророка­ми не становятся в одночасье. Дора утверждает, что ее превращение должно произойти благодаря умению видеть и чувствовать, но она не имеет ничего общего с палаточным возрождением[2].

— Мистики никогда не связывали прорыв к Богу с палаточным возрождением.

— Конечно нет.

— А Дора мистик? Как ты думаешь?

— А ты сам разве не понял? Ведь ты следил за ней. Нет, Дора никогда не лицезрела Бога и не слышала его голоса, если ты это имеешь в виду. А лгать в таких вопросах она ни за что не станет. Но Дора жаждет этого. Она мечтает о таком моменте, о чуде, об откровении.

— Она ждет появления ангела?

— Вот именно.

Мы оба вдруг умолкли. Роджер, наверное, размыш­лял о своих давних мечтах и планах, а я.„ Я тоже погру­зился в воспоминания — о том, как совершил фаль­шивое чудо, о том, как я, ангел зла, довел до безумия католическую монахиню, о ее кровоточащих руках и стигматах на ее ногах,..

Неожиданно он как будто принял решение и, к моему великому облегчению, заговорил вновь:

— Я разбогател, когда отказался от намерения пе­ределать мир, если вообще всерьез думал об этом. И построил собственную жизнь, которая и стала мо­им миром. А Дора действительно всей душой жаж­дет... чего-то... А вот моя душа мертва...

— Судя по всему, нет,— откликнулся я. Мысль о неизбежности его скорого исчезновения становилась все более невыносимой и пугала меня гораздо боль­ше, чем еще не так давно испугало его появление.

— Вернемся, однако, к главному,— сказал он. — Меня начинает тревожить...

— Что?

— Не валяй дурака и слушай. На имя Доры поло­жены деньги, которые никак не связаны с моим име­нем. Власти никоим образом не смогут наложить на них лапу, тем более что по твоей милости мне уже ни­кто не сможет предъявить обвинение в чем-либо, не говоря уже о том, чтобы осудить. Всю информацию о них ты найдешь в квартире. В черных кожаных пап­ках. Они в металлическом картотечном ящике. Вмес­те с корешками чеков и различными документами, касающимися купли-продажи картин и статуй. Все это ты должен сохранить для Доры. Это дело всей моей жизни, мое наследие. И отныне оно в твоих руках. Ты можешь выполнить мою просьбу? Ради Доры! Торопиться не стоит, да и нужды нет, ведь ты очень ловко покончил со мной.

— Знаю. А теперь ты просишь меня выступить в роли ангела-хранителя и позаботиться о том, чтобы Дора получила наследство в целости и сохранности, притом незапятнанным.

— Да, друг мой, именно это я умоляю тебя сде­лать. И тебе по силам выполнить мою просьбу. Кроме того, не забудь о Винкене. Если она откажется взять книги, хранителем их должен стать ты.

Он коснулся рукой моей груди, и я ощутил легкий толчок — как раз против сердца.

— Как только мое имя исчезнет с газетных стра­ниц — если оно вообще просочится в прессу из досье ФБР,— ты передашь деньги Доре,— продолжил да­вать наставления Роджер.— Деньги всегда в цене, и они помогут ей создать собственную церковь. Дора умеет привлекать к себе людей. При наличии средств она самостоятельно справится со своей задачей. Ты понимаешь меня? Она сумеет добиться не меньшего успеха, чем Франциск, Павел или Иисус. Если бы не ее увлечение теологией, она давно уже стала бы хариз­матической знаменитостью. Она обладает всем необ­ходимым для этого. Только вот слишком много дума­ет. Теология отделяет и отдаляет ее от остальных.

Роджер вздохнул. Он говорил очень быстро, и ме­ня вдруг начала охватывать дрожь. Я отчетливо ощу­щал исходящие от него волны страха. Но чего он бо­ится?

— Вот, послушай,— сказал он.— Я хочу процити­ровать тебе кое-что. Дора упомянула об этом про­шлой ночью. Мы с ней читали книгу известного анг­лийского газетного обозревателя Брайена Эпплъярда. Ты о нем слышал? Он написал книгу под названием «Постижение современности». Дора дала мне экзем­пляр. Там есть рассуждения, с которыми полностью согласна Дора... относительно того, что все мы «духов­но обеднели»...

— Я тоже с этим согласен.

— Но речь шла и о чем-то еще — там было что-то относительно необходимости выбора. О том, что мож­но создавать теологические теории, но, для того чтобы, быть действенными, они должны исходить откуда-то изнутри, из самых глубин человеческой души. Я по­мню, как она это называла. Словами Эпплъярда. «Со­вокупность человеческого опыта».— Роджер умолк. Чувствовалось, что он растерян, что его мучают сомне­ния.

— Да, она ищет и жаждет именно этого. — Мне отчаянно хотелось успокоить его, заверить в том, что я все понимаю.— Она всей душой к этому стремится.

Я вдруг поймал себя на том, что вцепился в него с не меньшей силой, чем он в меня, и точно тате же ста­раюсь удержать его рядом.

Роджер смотрел в сторону.

Меня охватила невыразимая печаль. Зачем, поче­му я это сделал? Да, этот человек был мне интересен, я знал, что он порочен. Но как я мог? С другой стороны, что было бы, останься он рядом со мной таким, каков есть? Что, если бы он стал моим другом?

Ладно, это все детские рассуждения, эгоистичные и корыстные. Мы говорили о Доре, о теологии. Конеч­но, точка зрения Эпплъярда была мне понятна. «По­стижение современности»... Я вспомнил эту книгу. Отыскал ее в глубинах своей бессмертной памяти и словно перечел заново.

Роджер молчал и не шевелился.

— Послушай, чего ты так боишься? — спросил я.— Пожалуйста не темни, не скрывай от меня ничего!

Я вцепился в него — грубо, бессовестно, но при этом едва не плача при мысли о том, что убил этого человека, отнял у него жизнь, а теперь отчаянно жаж­ду только одного: как можно дольше удержать возле себя его дух.

Он не ответил. Но выглядел очень испуганным.

Оказывается, я вовсе не безжалостное чудовище, каковым всегда себя считал. Я не могу равнодушно видеть людские мучения. Я всего лишь проклятый упря­мец, так и не разучившийся сопереживать страдани­ям других.

— Роджер! — взывал к нему я.— Посмотри на ме­ня! Продолжай, не молчи!

Однако он пробормотал только несколько слов — что-то о Доре и о том, что ей, возможно, удастся най­ти то, что так и не смог отыскать он сам.

— Что именно? О чем ты? — потребовал я пояс­нений.

— Богоявление...— прошептал он.

О, это чудесное слово! Оно из лексикона Дэвида. Совсем недавно я слышал это слово из его уст, а вот теперь оно слетело с губ Роджера.

— Послушай, по-моему, они идут за мной,— не­ожиданно произнес он, и глаза его расширились. В этот момент он казался скорее удивленным, озадаченным, чем испуганным. Он прислушивался к чему-то. До ме­ня тоже доносились какие-то звуки. — Помни о моей смерти,— ни с того ни с сего произнес он, как если бы в этот момент мысль о ней наиболее отчетливо воз­никла у него в голове. — Расскажи Доре о том, как я умер. Убеди ее в том, что смерть очистила оставшиеся после меня деньги. Ты понимаешь, о чем я? Я за­платил за это своей смертью. Деньги теперь чистые. И книги Винкена, и все остальное больше ничем не запятнаны. Представь ей все в самом выгодном свете. Скажи, что я искупил все свои грехи собственной кровью. Ты понял меня, Лестат? Используй все свое красноречие! Расскажи ей!

О, эти шаги!..

Отчетливый ритм чьих-то шагов... К нам медленно приближалось нечто... Приглушенный шум голосов, тихое пение, разговоры... Слов не различить... У меня так сильно закружилась голова, что я едва не по­терял сознание и, чтобы не упасть, схватился за Род­жера и одновременно за стойку бара.

— Роджер! — громко вскрикнул я. Посетители бара, конечно же, слышали мой возглас. Однако устремленный на меня взгляд Роджера был совершенно спокойным, а на лине его застыло удивленное выра­жение. Он был явно потрясен и озадачен происходя­щим.

Я вдруг увидел, как надо мной и над ним нависли огромные крылья, и нас окутала словно поднявшаяся из самых недр земли непроницаемая тьма. А затем возник свет! Яркий, слепящий свет!

— Роджер! — еще громче закричал я.

Шум голосов и пение становились оглушительны­ми, а крылатая фигура все росла и росла.

— Не смей забирать его, во всем виноват только я!

Ярость заставила меня вскочить с места. Я был го­тов разорвать крылатое видение в клочья, если в том возникнет необходимость,— лишь бы оно отпустило Роджера. Однако я по-прежнему не мог отчетливо разглядеть таинственное существо. Равно как не по­нимал, где нахожусь в данный момент я сам. А виде­ние наваливалось на меня, окутывало дымом, посте­пенно сгущалось, обретало непреодолимую мощь и постепенно поглощало, растворяло в себе призрак Роджера. И в центре видения вдруг возникло лицо — точнее, только глаза — гранитной статуи.

— Отпусти его!

Все вокруг смешалось. Не было больше ни бара, ни города, ни всего мира в целом.

А потом — чернота. И покой.

И тишина.

Впрочем, вполне возможно, что все это мне только почудилось, ибо на какое-то время я лишился чувств.

Я очнулся на улице.

Надо мной склонился перепуганный, дрожащий бармен.

— С тобой все в порядке, парень? — раздражен­ным тоном спросил он. Голос у него был гнусавый, крайне неприятный; черные плечи жилетки и рукава белоснежной рубашки припорошил снег.

Я молча кивнул и поднялся на ноги, чтобы дать ему возможность с чистой совестью оставить меня одно­го. И только тогда обратил внимание, что галстук мой на месте, пальто застегнуто и тоже покрыто снегом, а руки совершенно чистые.

Снегопад, хоть и не сильный, по-прежнему про­должался. Самый красивый снегопад, какой я только видел.

Я прошел сквозь вращающуюся дверь в отделан­ный плиткой холл и остановился у входа в бар. Оттуда мне было хорошо видно место, где мы только что бе­седовали и где на стойке все еще стоял бокал Роджера. За исключением того, что нас там уже не было, ничто в зале не изменилось. Бармен со скучающим видом разговаривал с кем-то и, похоже, не обратил внима­ния на то, что происходило вокруг; хотя он, наверное, все же заметил, как я поспешно, спотыкаясь, бросил­ся прочь и выскочил на улицу.

«Беги! — кричала во мне каждая частица души.— Но куда бежать? Подняться в воздух? Не поможет! Оно мгновенно догонит тебя. Лучше оставайся на хо­лодной земле».

«Ты забрал Роджера! Неужели ты преследовал меня только ради этого?»

Вероятно, я произнес эти слова вслух или сделал какое-то движение, потому что бармен вдруг поднял голову и посмотрел в мою сторону. Нет, вряд ли, я просто стоял и плакал. А рыдающий мужчина не мо­жет не вызвать интерес, тем более если этот мужчина такой, с позволения сказать, как я,— ведь наши слезы окрашены кровью. Надо бежать! И чем скорее, тем лучше!

Я повернулся и вновь вышел на заснеженную ули­цу. Скоро наступит утро. Так стоит ли мне бродить по холоду и тем самым продлевать свои страдания? Не разумнее ли отыскать подходящую для отдыха моги­лу и уснуть?

— Роджер! — не переставал я звать со слезами в голосе, время от времени вытирая рукавом мокрое лицо.— Кто ты, проклятое существо? — взывал я что есть мочи, и эхо отдавалось от стен окрестных домов.

«..Проклятое существо...» — донеслось до меня, и вдруг... Я вновь услышал несвязный гул голосов. Я пы­тался противостоять этому существу. Лицо! Его лицо... Недремлющий разум и ненасытный характер! Нет, я не должен позволять сбить себя с толку, я не должен предаваться воспоминаниям!

В одном из домов распахнулось окно, и чей-то го­лос сердито велел мне заткнуться и убираться прочь.

«Все, хватит,— приказал я себе.— Не пытайся вос­становить в памяти прошедшее. Иначе ты оконча­тельно лишишься и разума, и сознания».

Перед моим мысленным взором неожиданно воз­ник образ Доры, и мне показалось, что я вот-вот рух­ну прямо здесь, посреди улицы, дрожа от ужаса и бормоча какую-нибудь бессмыслицу в ответ на рас­спросы любого, кто подойдет и попытается мне по­мочь.

А это было самое плохое, самое отвратительное, самое ужасное, что могло бы со мной случиться.

Но что выражало лицо Роджера в тот последний момент? Я даже не уверен, что это вообще можно на­звать выражением. Что я прочел в его глазах? Умиро­творение? Невозмутимый покой? Понимание? Или это были всего лишь глаза призрака, теряющего остат­ки жизненной энергии? Глаза призрака, отдающего­ся во власть другого призрака?

Оказывается, я громко плакал и вопил на всю ули­цу. Но осознал это, лишь когда со всех сторон до меня стали доноситься окрики смертных, требовавших, что­бы я немедленно заткнулся.

Я шел и шел вперед.

И вот наконец остался в одиночестве. Я продолжал плакать, хотя теперь уже тихо. Впрочем, улица была пуста, и никто не мог меня услышать.

Еле переставляя ноги, согнувшись почти пополам, я продолжал путь. Рыдания душили меня, я не мог их сдержать, но вокруг не было ни души, и потому никто меня не видел и не слышал. Я жаждал восстановить в памяти все последние события, но не смел, ибо боял­ся, что не выдержу нервного напряжения и рухну по­среди дороги, О Роджер! Роджер!.. Боже мой, я едва сдерживался, чтобы в порыве своего чудовищного эго­изма немедленно не помчаться к Доре, не броситься перед ней на колени и не признаться в том, что натво­рил... «Это моих рук дело! Я убил его!..» — хотелось крикнуть мне.

Где я? Кажется, в центре города, В одной из витрин промелькнули норковые шубы. Снег мягко падал, не­жно касался моих ресниц... Я размотал кашне и тща­тельно вытер лицо, чтобы уничтожить следы крова­вых слез.

Увидев ярко освещенный отель, я нерешительно вошел внутрь.

Заплатив за номер наличными, я добавил щедрые чаевые и попросил не беспокоить меня в течение су­ток, после чего отправился наверх, тщательно запер на засов дверь, задвинул шторы, отключил отврати­тельно вонявший обогреватель, заполз под кровать и провалился в сон.

Однако прежде чем я погрузился в долгое оцепе­нение — а до рассвета оставалось еще несколько ча­сов, и времени на сон было хоть отбавляй,— в голову мне пришла вдруг странная мысль: Дэвид на меня ко­нечно же рассердится, а вот Дора... Дора, скорее всего, поверит мне и поймет.

Я успел проспать, наверное, несколько часов. С ули­цы по-прежнему доносились звуки ночной жизни.

Когда я проснулся, небо еще только начало свет­леть. Ночь подходила к концу. Наконец-то я смогу по-настоящему впасть в забытье. Чудесно! Слишком позд­но, чтобы размышлять о чем-то. Пора отдаться во власть глубочайшего вампирского сна, присоединить­ся ко всем остальным бессмертным, которые — где бы они в эти минуты ни находились — ищут убежище, чтобы спастись от дневного света.

Отчетливо раздавшийся в тишине голос заставил меня вздрогнуть:

— Все не настолько просто...

Я вскочил на ноги так резко, что опрокинул кро­вать, и взглянул в том направлении, откуда донесся го­лос. Маленький гостиничный номер показался мне безвкусно украшенной золоченой западней.

В углу стоял человек, самый обыкновенный, ничем не примечательный мужчина. Среднего роста, отнюдь не красавец, как, например, Роджер, скромно — в отличие, скажем, от меня — одетый, не молодой и не старый...— в общем, просто человек. Хотя вполне при­ятной наружности. Он стоял, скрестив ноги, а руки были сложены на груди.

В это мгновение солнце поднялось над домами, и яркий огонь ударил в окна. Свет его ослепил и обжег меня, лишив возможности разглядеть еще какие-ли­бо детали.

Я бросился на пол... Кровать вновь опустилась надо мной, спасая от разгорающегося сияния дня.

Все. Кто бы или что бы ни появилось в моей комна­те, с восходом солнца я был бессилен что-либо сде­лать, и никакая снежная завеса зимнего утра не в со­стоянии мне помочь...

ГЛАВА 5

— Прекрасно,— сказал Дэвид.— А теперь пре­крати ходить взад-вперед, сядь и постарайся вспомнить все, до мельчайших деталей, Если тебе для этого необходимо подкрепиться, мы можем выйти и...

— Я уже не раз говорил тебе, что не нуждаюсь в этом. Мне нет необходимости питаться. Я не жажду крови. Я люблю ее, тоскую по ней, но сейчас мне не до нее. Я пировал прошлой ночью и вел себя с Роджером как ненасытное чудовище. Прекрати напоминать мне о крови.

— Тогда будь любезен, сядь вон там, возле стола. Он указал мне на место напротив себя.

Я стоял возле стеклянной стены и смотрел на кры­шу собора Святого Патрика.

Дэвид снял для нас великолепные комнаты в Олим­пийской башне, как раз над шпилями собора Огром­ные апартаменты далеко превосходили наши потреб­ности, однако обосноваться в таком жилище было Действительно приятно. Непосредственная близость к собору казалась мне особенно важной. У меня бы­ла возможность любоваться его крестообразной кры­шей и высокими острыми шпилями. Такое впечат­ление, что они способны были пронзить любого и устремлялись прямо в небеса. А с небес, как и про­шлой ночью, тихо падали хлопья снега. Я тяжело вздохнул.

— Послушай, у меня нет ни малейшего желания еще раз во всех подробностях вспоминать о случив­шемся. Я просто не в состоянии это сделать. Так что либо ты удовлетворишься тем, что я рассказал, либо... либо... либо я просто сойду с ума.

Он продолжал спокойно и невозмутимо сидеть воз­ле стола. Жилье здесь сдавалось, что называется, «под ключ», то есть полностью меблированным. Шикар­ная, солидная обстановка в полной мере соответство­вала стилю, принятому в деловых кругах общества: обилие красного дерева, кожи, бежево-коричневые тона и позолота не раздражали глаз. И повсюду сто­яли цветы. Дэвид позаботился даже об этом. Мы бук­вально купались в их аромате.

Стол и стулья были изготовлены в восточном сти­ле, в интерьере присутствовали также очень модные в настоящее время китайские мотивы. Была там и пара сделанных в виде урн и расписанных ваз.

Внизу тянулась Пятьдесят первая улица, и наше жилище располагалось на той же ее стороне, что и со­бор Святого Патрика; по Пятой авеню прогуливались люди, время от времени кто-то из них поднимался по заснеженным ступеням и входил в здание. Белая пе­лена снега придавала всему пейзажу ощущение покоя и умиротворения.

— У нас мало времени,— добавил я.— Нужно срочно поехать на квартиру Роджера и либо обеспе­чить там надежную охрану, либо вывезти все ценно­сти, Я не могу позволить, чтобы по какой-то глупой случайности Дора лишилась законно принадлежаще­го ей наследства.

— Это нетрудно сделать, но, прежде чем мы туда отправимся, постарайся... ради меня... еще раз подроб­но описать того человека... Не Роджера, нет, и не ожившую статую, и не крылатое существо... Меня ин­тересует тот мужчина, который стоял в углу твоей комнаты, когда взошло солнце.

— Мужчина как мужчина. Я уже говорил тебе — совершенно обыкновенный. Возможно, англосакс, но только не ирландец и не скандинав... во всяком случае, не ярко выраженный. Просто человек. На француза тоже, по-моему, не похож. Заурядного вида американец. Достаточно высокий, примерно моего роста, на­много ниже тебя. Пойми, я видел его не более пяти секунд. Солнце всходило. Он подкараулил меня там, как в ловушке. Бежать я не мог. Я уже практически ничего не соображал, да еще и лежал под кроватью. А когда проснулся, никакого мужчины не было и в помине. Можно было подумать, что он мне привидел­ся, что все это только плод моего воображения. Но нет, поверь, я его не выдумал!

— Спасибо и на том. А какие у него волосы?

— Светлые, почти серые. Как если бы пепельные волосы потускнели настолько, что превратились в... как бы это описать... они были похожи на поседевшие темно-русые, практически бесцветные... но с серым от­тенком..

Дэвид жестом показал, что понял.

Я осторожно прислонился к стеклу. С моей силой мне ничего не стоило случайно выдавить его и разру­шить стену, а устраивать такой шум в тот момент хо­телось меньше всего.

Дэвид явно ожидал от меня большего, и я честно старался вспомнить что-либо еще, тем более что образ незнакомца довольно отчетливо стоял перед моими глазами.

— У него было приятное лицо, даже, можно ска­зать, очень приятное. Он не из тех, кто способен про­извести впечатление своими габаритами или другими физическими достоинствами, но кто скорее обратит на себя внимание осанкой, манерой держаться, сдер­жанностью и выдержкой, живостью ума... — в общем, тем, что ты бы, наверное, назвал интеллигентностью. Похоже, как личность он интересен.

Дата добавления: 2015-11-16