Модерн или постмодерн?

Действи­тельно ли тип человека, сформировавшегося в индустриальной сов­ременности, так уж безвозвратно уходит?

Ответ на этот вопрос неоднозначен. На нашей отечественной почве мы можем наблюдать процессы, очень похожие на те, что опи­сывают западные социальные теоретики. Пра­ктика со всей очевидностью свидетельствует, что подобные соци­альные пространства весьма ограниченны. Масса людей (неприви­легированных, доминируемых) не может участвовать в реализации стратегий соблазна. В лучшем случае они находятся на стадии спо­собов удовлетворения потребностей, специфических для Модерна. Недаром столь неразвиты у нас в России формы кредита (невозмо­жен кредит для того, кто не в состоянии его вернуть). В худшем ва­рианте они становятся объектами репрессивных дисциплинарных практик. Обширное социальное пространство лагерной зоны никуда не исчезло. Оно всегда готово принять. В России еще более, чем на Западе, велика вероятность, что под сверкающими мирами удоволь­ствия разверзнется глубокая пропасть.

В любом случае общество многомерно. Это в полной мере отно­сится, кстати, и к процветающим западным обществам. Там больше людей, «пригодных к соблазну», но и там они не составляют все об­щество. Более того, на Западе идет спор о том, являются ли упомя­нутые тенденции абсолютно новыми или же они — результат разви­тия обществ Модерна.

Каждая эпоха имеет свой дух, свою ауру. Средние века — теоло­гическую, XVIII в., от которого многие отсчитывают начало Модер­на, — политическую. В XIX в. ключевым понятием в культуре был Прогресс. Век нынешний отличается аффективно-эстетической, мистической, экологической аурой. В центре внимания исследовате­лей безграничный культурный плюрализм, порождающий калейдо­скопическую игру жизненных форм. Отказ от представлений о Про­грессе и осознание плюрализма — значимая симптоматика смены эпох. '

Выходит на поверхность мир игры и магических "вызовов судь­бе", занимающий периферийное место в культуре европейского "экономического" человека. Этот мир — более древний, могущест­венный и желанный, чем мир калькулируемых ценностей, "объек­тивных" законов и "правовых" общественных институтов. Второй (иеигровой) мир — лишь часть первого, его более узкое и ограни­ченное воплощение. Игра, ритуалы, церемониалы, любые действия с конвенциональными знаковыми системами — притягательная си­ла, которая игнорируется или тщательно скрывается новоевропей­ским дискурсом, включая марксизм и фрейдизм.

Высказывания самых разных теоретиков, принадлежащих к раз­ным школам, позволяют выделить следующие черты Постмодерна как общества:

— Полицентричность (в том числе отказ от европоцентризма). Представление о полицентричности представлено в культуре в обра­зе Вавилона.

— Релятивизация доминантных сил европейской культуры Мо­дерна. Разум, естествознание, техника, индустрия, демократия, инди­видуальность видятся относительными, необязательными.

—Отказ от веры в Прогресс, осознание возможности нового варварства.

—Культурный и социальный плюрализм. Плюрализм обеспечи­вает возможность включения «всего» и «всех» в коммуникацию и производство. Например, электронные технологии достаточно легко позволяют использовать труд инвалидов, а самим инвалидам дают возможность полноценной жизни.

—Отказ от понятия личность в пользу понятия «персона» и «ма­ска». «Традиционалистский» человек не испытывает комплекса не­полноценности в культуре Постмодерна.

Французский социолог М.Маффесоли проводит дифференциа­цию современных и постсовременных обществ таким образом. Об­щества Модерна — общества господства социально-механических структур, экономико-политической организации, индивида и функ­ции, общество господства групп, основанных на договоре (общест­венные договоры). Общества Постмодерна — общества социально­сти, структур сложных и органических, общества масс и персон (ро­лей) вместо индивидов, общества господства «племен» как аффек­тивных общностей. Однако в новых племенах не соблюдается стро­гий конформизм членов группы. Одна группа легко меняется на дру­гую, как клуб по интересам. Образцом групп нового типа он счита­ет гибкие, легко меняющие состав исследовательские рабочие груп­пы в Кремниевой долине в США. М.Маффесоли фиксирует социо­логически значимое явление — возрастание социальной значимости малых групп".

Другие теоретики полагают, что эти тенденции — симптомы перехода обществ Модерна в новую стадию, па которой, с одной стороны, происходит развитие прежних тенден­ций, а с другой — возникают противоречия, которые могут подор­вать сам «проект» Модерна. Они же могут стимулировать новации. Каковы эти противоречия?

—Жизнь становится более рискованной, чем прежде. Понятие риска начинает играть центральную роль при выработке социально значимых решений любого уровня.

—Капитализм периода свободной конкуренции, хорошо или дур­но, но поддерживал индивидуалистическую систему ценностей, ко­торая сочеталась с альтруистической моралью, унаследованной от традиционного общества. Это смягчало антагонизмы социальных отношений. Моральный закон, общий знаменатель индивидуальных эгоизмов, подобно закону рынка поддерживал фикцию стабильно­сти. Это более невозможно ныне. Подобно тому, как исчезает «сво­бодное предпринимательство», альтруистической идеологии недос­таточно для достижения социальной интеграции. Прежние ценности не заменила никакая новая идеология. Возможна лишь система со­циальной «смазки» (социальная работа, социальная реформа, про­паганда общества всеобщего благосостояния, работа с человечески­ми отношениями). У пас в России стало совершенно очевидно, что невидимая рука рынка отнюдь не в состоянии подобное противоре­чие разрешить. В то же время у государства ист ни средств, ни осо­бого желания целенаправленно работать с человеческими отноше­ниями п культивировать методы социальной работы как верное средство против революции.

—Существует еще одно неизвестное прежним обществам противо­речие. Потребление становится важнейшим средством социального контроля. Оно -требует интенсификации бюрократического вмеша­тельства в процесс потребления, которое тем пе менее объявляется об­ластью свободы. Но можно ли одновременно объявлять потребителю, что уровень потребления — мерило социальных заслуг и ждать от пе­то социальной ответственности? Трудно потребовать от «работники по­требления» пожертвовать своим доходом и индивидуальным удовлетво­рением потребностей, реализацией самых интимных и глубинных жела­нии ради абстракции общего блага. Это 'также делает потребление ги­гантским политическим нолем, в особенности у пас в России, где оче­редной виток модернизации проходит в условиях постмодериизации.

Противоречии Постмодерна наиболее ярко проявились в фено­мене молодежной контркультуры (начиная с 60-х гг.). Б ее рамках имеет место восстание против формальной рациональности, про­тест против всех видов планирования, расчета и системных проек­тов, ориентации на достижение как на цель и ценность. Эти импуль­сы можно счесть постмодерными, по можно трактовать их как род демодернпзацчп".

Недаром у многих теоретиков при описании социокультурных и антропологических тенденций сегодняшнего дня появляются выра­жения типа: новое Средневековье, новое варварство. Воплощения демодернизирующего импульса можно увидеть в экологических дви­жениях и в феминизме, в возрождении оккультизма, магии и мисти­ки, в оппозиции приватности, которая прослеживается, например, в деятельности так называемых «тоталитарных сект». Главное проти­воречие новой культуры состоит в том, что антропологические предпосылки демодернизирующего импульса модерны по своей сущности. Молодежная культура и люди, которые ее воплощают, не могли бы появиться, если бы не возникло отношение к детству и мо­лодости как к особым социальным состояниям. Такое отношение возникло именно в эпоху индустриальной современности. Недаром адепты той же новой мистики так любят пользоваться словом «тех­ники», которое пришло из лексикона инженеров и бюрократов.

Так или иначе ядро современной западной культуры базируется на ценностях цивилизации Модерна. У нас в России ситуация более сложна. Импульсы демодернизации не столько постмодерны, сколь­ко домодерны, будучи укоренены в огромных социальных простран­ствах, которые можно характеризовать как области разложившего­ся традиционного общества.

Споры об отношении Модерна и Постмодерна отнюдь не завер­шены, ибо будущее открыто. Споры эти могут помочь понять мно­гие реалии социальной жизни в постиерестроечной России. Важно осознать, что задачи модернизации, о которых сейчас много говорят и пишут, осуществляются в условиях постмодернизации. Новые лю­ди действуют в российской истории. Они явно не проявляют склон­ности повторять путь аскезы, об отсутствии которой сегодня скор­бят социологи провеберовской ориентации. Не следует забывать, что в эпоху советского Модерна эта школа уже была пройдена. Речь идет об «экономике жертвы», где потребление отложено до «светло­го будущего». А многие сейчас проходят эту школу аскезы, которая, правда, никак не вознаграждается и которая культивируется отнюдь не добровольно.

Эти новые люди конституируют новые социальные группы. Жизнь этих групп меняет общество. Здесь культивируются новые стили жизни. Кстати, стили жизни новой элиты довольно прозрач­ны, ибо демонстрационны. Иное дело -— черный ящик «народа», «масс». Последние, скорее, фигура газетной риторики, нежели пред­мет социального знания. Задача социального исследователя — не проглядеть процессы, которые разворачиваются именно гам.

Однако что бы в жизни нашей ни происходило, любое изменение начинается с человека.

Дата добавления: 2015-11-16