Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Чужая песнь



Читайте также:
  1. Воин и священная песнь
  2. Входная песнь литургии верных
  3. И первый из древних сочинил эпическую песнь».
  4. Картинка 37. «Песнь песней». Жемчужина N 4 или мистико-аллегорический смысл библейской эротики
  5. Песнь 3
  6. Песнь 6
  7. Песнь 6

У каждого места, в том числе у каждой обители монашеской, есть свой особый, неповторимый дух, какой-то настрой во всем, как бы специфический запах или тон, свой особый ритм жизни, определенный «стиль», на всем своего рода печать. Это складывается из многих моментов, оттенков, часто едва уловимых и наблюдательным взором, и все это глубоко заложено во всем жизненном укладе, многому задает свой настрой и чаще всего формируется при самом основании или возобновлении монастырской жизни. Как ткань сохраняет оттенок того цвета, в который была окрашена первоначально, при всех дальнейших ее отбеливаниях и перекрасках, так и монах, по слову отцов, тем более монашеская община сохраняет отголоски и отзвуки первоначально заданного тона и ритма, то есть духовного настроя и направления, принятых в начале ее обустройства. И эта первоначальная окраска придает свой характер всему, что бы ни устраивалось и ни менялось в порядках общежительной жизни этого монастыря: сколько ни усиливайся, все-таки в какой-то степени всегда остаешься под давлением и влиянием этого веяния. Как в начале песнопения заданный тон неизбежно определяет звучание всей песни, так и здесь. И здесь – неуловимо для рассудка, но вполне различимо для слуха души – постоянно слышится какаято мелодия. Подобное бывает в городских парках, где прогуливается народ, когда на всех аллеях и бульварах слышится одна и та же музыка, которая своим настроением все подчиняет себе. Только кажется, что горожане идут свободно, говорят свободно и думают о чем-то, не поддаваясь влиянию этого ритма,– нет, все заполнено этой музыкой, все зависимо от нее, везде она настаивает на своем, всему задает свой тон, свой строй и свой взгляд на жизнь: все как бы незаметно приплясывают под нее и подыгрывают ей. И кто старается не подчиниться этому настроению, нарушить заданный ритм, тот сразу же ощущает какую-то невидимую, но крепкую преграду, все усиливающийся нажим. Он испытывает какую-то непонятную для самого себя «неловкость», неудобство, как будто он вносит дисгармонию в общий лад, становится каким-то чуждым элементом, вступившим в невидимую вражду со всем его окружающим. Так же бывает и в духовно благоустроенных обителях с теми, кто склоняется к расслаблению и самости; так бывает и в обителях, духовно не сложившихся,– с теми, кто стремится к истинно духовной жизни, с ревностью ищет спасения души.

Поэтому-то, видимо, монастырь должен устраиваться путем строгого отбора братии через проверку духовного слуха. Братия должны «спеться», «породниться», настроить слух на единую «музыку», избрать единый ритм и хранить этот настрой. Но самое главное, чтобы изначально подход к духовной жизни был избран правильный, а ритм жизни бодрый и здравый. Иначе при неумении избрать правильный настрой либо при неподчинении здравому ритму жизни, непременно начнутся в обители разлад, смута и, наконец, раздор.

Но вот беда! Теперь все чаще в наших обителях при самом уже их устроении (как правило, на «пустом месте», то есть хотя и на древних монастырских развалинах, но при полном отсутствии преемственности духовного опыта от прежних поколений монашества, при самосмышленом представлении о путях и особенностях монашеской жизни), с самого начала задается весьма странный, болезненный и далекий от истины «запев», какой-то крайне фальшивый «тон» и какой-то нервный ритм. Часто вся эта «музыка» напоминает меланхолический джаз, расслабляющий и в то же время услаждающий страстные струнки души: то убаюкивающий, то неожиданно всплескивающийся самыми резкими, будоражащими страсти звуками, то унылый, то безумно хохочущий. Эта странная «мелодия» опьяняет, будто «подкашивает ноги», парализует волю и в то же время навевает какую-то эйфорию, какую-то странную игривость настроений. Вместо того чтобы подавить и побороть свое индивидуальное, бежать от актерства и отсебятины, люди начинают, наоборот, подчеркивать свою особость, самость, нарочито выпячивать все свои странности и необычности, пытаются опять же играть роль человека интересного, оригинального, неординарного. Братство начинает напоминать не людей, отвергшихся себя и ищущих лишь Божиего, но «богемное сборище», какое бывает в разного рода салонах художников или актеров, где все кривляются и пытаются изо всех сил выглядеть пооригинальнее и «позаковыристее». И часто человек, неопытный в распознавании православного настроя, принимает эту странную «балагурную», «балаганную» атмосферу, эту «поэтическиромантическую» развязную настроенность за дух истинного христианства и даже за непосредственность и простоту, свойственные настоящему монашеству.

Но нет и нет! Это не то, далеко не то, что есть на самом деле простота и нелукавствие! Быть простым, быть самим собой, сорвать все лживые маски и личины со своего ветхого человека – это вовсе не значит «распоясаться» и выказать себя во всем своем «своеобразиибезобразии»; наоборот, усиленно сдерживать себя, налагать узду на многие свои действия, на слова и поступки, всячески запрещать себе какое-либо самовыказывание и обращающее на себя внимание других поведение. Но тот дух как дурман, как висящий в воздухе наркотический дым. Стоит только человеку войти в эту атмосферу, он сразу же испытывает расслабление, в голову ударяет какая-то теплая, сладкая волна «бесшабашности», тут же пьянит, разнеживает, одурачивает. Это все тот же «дух дерзости», о котором в книге аввы Дорофея говорится, что он подобен сильному жгучему ветру, который портит всякий плод на деревьях, и что дерзость есть мать всех страстей, она изгоняет благоговение, отгоняет страх Божий и рождает пренебрежение[42]. Но он же есть и тот самый дух мира, стиль жизни, который избрало и полюбило падшее человечество, это то же жаркое, ядовитое, распаленное похотью дыхание, смертоносное пламя, исходящее из пасти дракона – мира, отвергшего своего Творца, поклоняющегося диаволу, пляшущего под его «музыку».

Но если хотим спастись, то прежде всего должны воспротивиться этому губительному, расслабляющему и дурманящему «пению сирен». Нужны совсем другие звуки, «боевая дробь» – трезвая, мужественная, смиренная «песнь отцов». Эту музыку надо слышать, ее прочувствовать, ею ободриться, под ее звучание жить и воинствовать, ее держаться. А от той, слащавой, пьяной,– бежать, как от ядовитой змеи.

 

Непростая «простота»

Старцу о. Леониду не нравились, как он в одном письме выразился, ученаго штиля политика и душевнаго человечества художественное сообращение. «Ребята! за что купил, за то и продавай»,– говаривал он своим ученикам, научая их держаться простого, открытого, непринужденного обращения, в котором бы не было ничего поддельного или затаенного.

«Если бы ты был, яко апостол, простосердечен,– сказал он однажды приближенному своему ученику,– если бы ты не скрывал своих человеческих недостатков, не притворял бы себе особенного благоговения, ходил бы не лицемерствуя,– то этот путь ближайший ко спасению и привлекающий благодать Божию. Непритворство, нековарство, откровенность души,– вот что приятно смиренному сердцем Господу. Аще не будите яко дети, не внидете в Царствие Божие [43]»[44].

Да, как же нам не хватает этой простоты, которая есть хождение пред Богом, а не перед человеками! Но ведь и простота эта не так проста! Непросто и нелегко стяжевается, не без подвига и борьбы с собою. Не надо думать, что только захотел – и стал таким вот простым. Это ведь не поза, не внешняя только манера поведения, не развязность и панибратство, не одна лишь бесцеремонная свобода обращения с людьми, а действительная честность, презрение славы человеческой, «возненавидение души своей в мире сем»! Такая простота может стоять только на прочном фундаменте самоотречения, действительного «погубления души своей» в мире сем ради «обретения ее» в Царствии Небесном; на месте, очищенном от проявлений гордыни, после серьезных уже схваток с этой своей самостью и самодовольством. А как наивно, несерьезно многие теперь увлекаются только наружной притягательностью такой простоты и непосредственности, которые так нам нравятся у святых отцов, которыми мы восхищаемся. Имея внутреннее противление, отвращение к тем распространившимся ханжеству, лицемерию, фальши и льстивому притворству, которыми каждый из нас бывает окружен тесно со всех сторон в миру, многие современные, особенно молодые люди становятся в позу распущенности и вызывающей вычурности, желая как-то выразить свое отвращение ко всему этому уродству. Это довольно характерное для многих современных молодых людей настроение. На самом деле они только переменили позу, продолжая все так же лицемерить, лгать, человекоугодничать, представлять себя теми, кем они вовсе не являются на самом деле. Мало того, в этом позерстве еще больше лжи и притворства.

Так нередко и мы, прочитав у святых отцов о простоте и непритворстве, не поняв даже, что эта простота так неблизка еще нам по духу, еще вовсе не свойственна нам, несродна и не заслужена нами, спешим подражать ей наружно, будто она уже есть в нас. Таким образом некоторые разыгрывают в монастыре дешевый и душевредный «спектакль». Они начинают как бы «юродствовать» друг перед другом, якобы скрывая свои духовные делания, которых у них еще вовсе нет. Стараются никак не выразить внешне свое благоговение и покаяние, которые как раз на первых порах требуют внешних проявлений, без коих душа новоначального и вовсе не может согреться. Якобы для «честности» и «непритворства» они начинают выделывать разные свободные, а иной раз и соблазнительные выходки: говорить дерзко, обнаруживать свою внутреннюю нечистоту и громко заявлять о своих страстях, греховных желаниях перед братиями. Они даже не замечают того, что так вести себя им совсем нетрудно, что для этой распущенности им вовсе не требуется побороть в себе чтолибо болезненное, смирить тщеславие. Причем характерно, что все эти люди вовсе не так «просты» и «неприкровенны»: когда исповедуются и особенно когда духовник указывает им на какой-либо их грешок, начинается такое горячее оправдание себя, как раз тут многое свое пытаются скрыть!

Есть здесь одна коварная сторона: оказывается, сегодня само наше почтение и благоговение перед добродетелями христианскими вовсе не таковы, какими отличались христиане в прежние времена. Даже в монастыре среди молодой братии какое-то тайное уважение и предпочтение отдается более не тому, кто тих, смирен, послушлив и сохранил себя в плотской чистоте, но тем, кто был прежде «сорвиголовой», «натворил делов» и теперь еще горяч и умеет за себя постоять. Даже в обители такие качества, какие имеют цену в миру и там модны, под давлением того же духа мира уже не видятся мерзостью и немощью, но так же вызывают тайное признание, так что часто новоначальные (а то и пожившие довольно в монастыре) стыдятся не страстные свои наклонности проявлять, а как раз показаться тихими и кроткими, послушливыми и не могущими постоять за себя.

Таким образом, в этой свободе и развязности таятся не простота и непритворство, а наоборот,– желание сыграть определенную роль и заслужить некоторое признание, здесь также позерство и спекуляция. И основание такого поведения все та же гордыня. Как раз прежде всего необходимо усилие побороть в себе всякую вольность, дерзость и свободное обращение, изо всех сил стараться быть действительно послушным, тихим и безответливым. Но «стараться быть» и играть в то, что ты уже есть такой,– разные вещи! Необходимо найти «золотую середину» между тем, что необходимо исполнять внешне, и тем, что можно не делать заметным. Нужно бояться как нарочитого выпячивания, так и расслабления по причине отсутствия внешних действий, неотделимых от внутреннего делания.

Как раз категорически запрещается рассказывать в монастыре братьям о своих бранях и страстях, о своих греховных увлечениях в миру и о своих падениях. Вся работа новоначального направлена на то, чтобы свои страсти и греховные порывы не выказать хотя бы вовне, не дать заметить братиям, не выразить словом и делом то болезненное кипение и бурление, которое происходит в нашей беснующейся душе и требует выхода наружу. Первый этап борьбы идет именно на этом уровне – не дать страсти проявить себя делом и словом. Один новоначальный как-то спросил: «Отче, посоветуйте, как скрывать свои добродетели?». Я ответил ему: «Давай начнем с того, что будем учиться, как скрывать свои страсти и грехи от ближних, чтобы не соблазнять их и не заражать своими болезнями».

 


Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав






mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.008 сек.)