|
Читайте также: |
Он еще подумал, что если особняк ему не поверил, то номер его, чего доброго, поставят на прослушку - если только этого уже не сделали. Так что, когда Минич позвонит, придется изображать радостное удивление - по тому поводу, что пропавший объявился, и ни в коем случае не разговаривать на главную тему и не упоминать о статье. А уж если без этого не обойтись будет - воспринимать это как приятную неожиданность: "Ах, ты и статью написал? А я-то думал, что ты все не просыхаешь... Ну, вези, вези, посмотрим", - вот в таком роде. Но лучше было бы, конечно, если бы никакой такой прослушки не было.
Гречин попытался предупредить Минича о возможных осложнениях и потому после работы отпустил шофера, сказав, что домой поедет сам и утром тоже сам сядет за руль. Такое случалось и раньше, так что шофер не удивился. По дороге домой Гречин остановил машину у автомата, вышел и набрал домашний номер Минича. Там сняли трубку не сразу, а когда прозвучало "Да?", голос оказался ничуть не похожим на тот, которого главный редактор ожидал. Сразу же дав отбой, Гречин вернулся к машине и поехал домой; визит к репортеру сам собой отпал. Дома Минича ждали; значит, он залег где-то в другом месте, так что предупредить его было никак нельзя..
Обещанный главному редактору материал Минич написал за два дня, сидя в квартирке Джины и пользуясь ее астрономическими познаниями - не только ими, впрочем. Он уже стал чувствовать себя без пяти минут семейным человеком, и пока это ему нравилось. Все это время Минич никому не звонил, а когда ему понадобились, для пущей убедительности, кое-какие астрономические данные и термины, он без труда нашел их в Интернете, заодно убедившись, кстати, что в астрономических сайтах не появилось ни слова об открытии Ржева, и, следовательно, первенство в обнародовании сенсационного (как он полагал) факта остается за ним. Закончив, он сразу же распечатал текст, а также перегнал его на дискету, для редакционного удобства, и позвонил в газету набрал прямой номер Гречина. Тот откликнулся сразу, как будто все время держал руку на трубке:
- Гречин.
- У меня готово, - сказал Минич без предисловий, понимая, что Гречин сейчас его ни с кем не спутает.
Гречин же ночью, тшетно пытаясь уснуть, успел обдумать, что и как делать, когда Минич объявится, чтобы для прослушивающих все осталось неясным:
- Очень хорошо. Только чтобы подействовало, не забудьте набрать полный рот воды и держать, пока таблетка не растает. И на всякий случай зайдите, не откладывая, к доктору, он вам все объяснит, если я что-то упустил. И, кстати, оставьте у него для меня тот рецепт, что вы обещали, - от головной боли. Заклейте в конверт: мое здоровье - это мое личное дело, не к чему знать всем и каждому о моей мигрени. Я вам потом расскажу, помогло ли. Сейчас я, к сожалению, очень занят. Всего доброго, желаю полного выздоровления и себе, и вам.
Выговорив все это с пулеметной скоростью, Гречин положил трубку и несколько минут сидел, зажмурившись и успокаивая зачастившее вдруг сердце. Он надеялся, что повторного звонка Минич не станет делать: не круглый же он дурак.
Звонка не последовало. Тогда он по внутреннему позвонил Хасменею, заведующему отделом писем, которого в редакции звали доктором, поскольку он и в самом деле был доктором - философии, правда, а в газете работал потому, что диалектический и исторический материализмы сейчас не очень-то кормили.
- Борис Петрович? Тут к вам скоро забежит кто-то из наших ребят оставит у вас материал для меня, я сейчас никак не смогу его принять у себя, тут... обстоятельства. Как только принесет - не сочтите за труд позвонить мне, и пусть он меня дождется.
- Не сочту, - ответил Хасмоней отчего-то каркающим голосом.
- Вы что - с похмелья? - поинтересовался Главный строгим голосом.
- Сегодня же не понудильник, а дворник, - ответил Хасмоней, имевший для каждого дня недели свои названия. - А если никто не придет?
Его привычка скрупулезно обговаривать все возможные варианты, в чем бы ни заключалось дело, была известна далеко за пределами редакции.
- Тогда не звоните.
- Хорошо, тогда я не воняю поз, - согласился Хасмоней.
Теперь оставалось только ждать.
Услышав отбой, Минич положил трубку не сразу, соображая, что бы все это значило.
Понять, впрочем, было нетрудно: раз уж его принялись разыскивать, то, конечно, не обошли вниманием и редакцию. Похоже, Гречина основательно напугали - но все же не настолько, чтобы он отказался от идеи опубликовать статью и чтобы решил дать Минича тем, кому он был так нужен. Молодец, мысленно тобрил Минич. Полон рот воды явно означало - молчать, а следовательно, главный опасался прослушки. Разумно. Что же касалось доктора и рецепта - то тут никаких сложностей понимания не было. Забросить материал в отдел Хасмонею, постаравшись не очень там светиться. И конечно,, действовать с оглядкой: хотя Гречин и не предупредил его, но не исключено, что эсбисты дали задание на проходной - сообщить, чуть только он появится, а может быть, и задержать. Все возможно. Нет, пожалуй, идти обычным путем сейчас было бы не самым разумным.
- Безумству храбрых поем мы, - пробормотал он себе под нос, похоронный марш... Тум-тум-турум-тум - турум, турум, турум!....
Он еще немного подумал. Как всегда после окончания большого материала, он чувствовал себя выпотрошенным, как копченая курица, и одновременно приподнятым: дело-то ведь сделано! Неплохо было бы и отметить это достижение; но Минич понимал, что для выпивки сейчас не время, да и работа, если подумать, не доведена до конца, пока текст не попал на стол к Гречину.
- Ладно, - снова сказал он вслух, по привычке бобыля. - Они хитренькие, но и нас не пальцем созидали... Какой там был номер у Хасмонея?
Он вспомнил без труда - все редакционные телефоны крепко сидели у него в памяти, а на случай чего были сдублированы и в записной книжке, - и набрал.
- Борис? - сказал он в трубку, получив соединение. - Слушай сюда. Это третья нота. Уяснил? Взрывчатая и однорукая.
- Ну допустим, - прокаркал Хасмоней после краткой паузы, потребной, чтобы в уме перечислить: до, ре, ми. Мина. Козьма Минич-Сухорук.
- Тебе крупа звонила?
- Вот только что.
- Тогда вот что. Твоя тачка в гараже?
- Или.
- Тогда спустись. Садись и выезжай на улицу. Я подсяду. Отвезешь меня, куда попрошу.
- Рошу - был такой молдавский то ли футболист, то ли еще кто-то, сказал Хасмоней с сомнением в голосе. - Но не поп. Куда же влечет тебя твой жалкий жребий?
- Туда, где крупу дают.
- M-м... Ага. Понял.
- По улице верти направо. Я буду около через... минут через сорок.
- Так. А что я буду с этого иметь?
- Причастность к бессмертной славе.
- Суета сует. Что-нибудь другое.
- Ох уж эти мыслители... Ну, посидим за бутылкой, как только закончим.
- Предпочитаю - перед нею. И не надо числовых ограничений.
- Договорились. Выхожу.
Джины не было дома; она уехала к какому-то клиенту. Но в распоряжение Минича был оставлен второй ключ.
Он заклеил текст и дискету в большой конверт, случайно обнаруженный им почему-то в кухонном шкафчике; судя по запаху, в нем раньше хранился лавровый лист. Конверт сунул под рубашку, чтобы руки оставались свободными. Вышел и запер за собой щверь. Спохватился, что не оставил записки. Но решил, что скорее всего успеет вернуться раньше Зины - так он называл ее в мыслях. Минич не любил иностранщины.
Лифтом он не стал пользоваться. Спустился по лестнице, прилагая усилия, чтобы шуметь поменьше. Он старался не бояться, но ничего не мог с собой поделать: было страшно. Ему мерещились люди в масках, которых схватят его, увезут... Ну и что? Он не очень хорошо представлял себе, что и кому может от него потребоваться. Не станут же его обвинять в появлении небесного тела: тут претензии могли адресоваться только Господу Богу. Но что-то же было от него нужно?
Ему и в голову не приходило, что это может быть связано с информацией, которой он обладал. Для него совершенно ясно было: раз есть такие факты, пусть даже пока не столько факты, сколько предположения, - так или иначе ими следует незамедлительно поделиться с читателем. А читателями были, по его убеждению, все люди на свете - хотя он и знал, что сейчас газеты читало намного меньше людей, чем в прошлом веке.
Он оказался на тротуаре. Никто не налетел, не схватил, не умыкнул; да ведь никто и не знал, где он устроился на эти дни. Все будет нормально, все хорошо. И может быть, уже завтра можно будет раскрыть свежий номер - и увидеть шапку кеглем квадрата этак в два: "Земля под угрозой гибели! От нашего специального корреспондента Марка Минича"...
Взглянул на часы. Черт, время! Остановить левака - и спешить в условленное место, Хасмоней долго ждать не будет...
Гридень выстроил такую последовательность действий: сначала надо досконально выяснить, как все рассчитано там, в небе: когда именно станет совершенно ясно, по какой траектории пойдет тело и в какой мере оно будет угрожать Земле, а также - когда именно оно станет видимо простым глазом, выделится на ночном небе настолько, что даже люди, небосводом совершенно не интересующиеся, невольно станут задирать головы, чтобы полюбоваться редким зрелищем. Знать все это было необходимо для точного расчета биржевой атаки, а еще раньше - чтобы разговаривать с Федюней, как говорится, во всеоружии знаний. И только пополнив свой научный багаж, сделать предложение Кудлатому - или, не исключено, вовсе его не делать и к Федюне вообще не ехать: в том случае, если окажется, что небесная механика предоставляет достаточно времени, чтобы Кудряш тихо ушел со сцены, оставив биржевой простор целиком в распоряжении его, Гридня, брокеров.
Сначала он решил было лететь в Питер и навестить Пулковскую обсерваторию, но потом отказался от лишней потери времени и поехал в университетскую обсерваторию, а вернее - в институт имени Моргенштерна, на Чижиковы горы. Тревожить Нахимовского смысла не было: приятель был в курсе, и раз не звонил - значит никаких новостей не имел. А главное - Гридень был уверен, что Нахимовский на подготовленное Гриднем предложение не согласится, поскольку был он как-то уж слишком не от мира сего; а магнату нужно было установить со специалистами Нормальные деловые отношения.
Гридень не бывал в институте раньше и сейчас, приехав, без особого доверия поглядел на двухэтажное здание; башенки над крышей, с полукруглыми р'аздвижными куполами, не внушили ему особого доверия: он ожидал чего-то более масштабного,,что ли. Но астрономия, видимо, не привлекала инвесторов да и какие могли капать с нее дивиденды? Ну, разве что от какой-нибудь спутниковой службы? Странно, но эта мысль его приободрила: когда люди нуждаются в деньгах - все равно, для личных потребностей или для дела, - с большинством из них бывает договориться куда проще, а науке всегда денег не хватает. Знач'гг -возникнет тема для переговоров.
Приняли его, впрочем, без особой помпы - хотя фамилия его была тут наверняка известна, Гридень был уверен, что она известна в России "сем и каждому; такие заблуждения свойственны людям, обладающим богатством или властью или и тем, и другим. Он выразил желание встретиться с директором. Ему ответили: у него совещание должно уже закончиться. Тем не менее пришлось даже обождать больше десяти минут, пока ученый руководитель смог наконец его принять.
Усевшись в кресло, беглым взглядом определив обстановку как стандартно-небогатую, Гридень представился - просто назвал фамилию, не перечисляя своих титулов; впрочем, в отличие от французского Ротшильда он и не был бароном. Директор вежливо произнес положенное "Очень приятно". И тут же спросил, чуть прищурившись:
- Простите, а Гридень Самуил Германович - не родня вам? Ну, радиофизик, вы знаете, конечно...
Этот Гридень того Гридня лично не знал и при этом прекрасно себя чувствовал. Но на всякий случай ответил обтекаемо:
- Дальняя родня, если не ошибаюсь. Вообще все Гридни происходят из одного и того же городишки - где-то в Германии, но это уже, так сказать, древняя история, а меня сейчас интересует одна астрономическая проблема, почему я и решился вас побеспокоить.
Слова насчет беспокойства Гридень произнес не без призвука тонкой иронии, которая, впрочем, осталась, похоже, совершенно не замеченной его ученым собеседником.
- С интересом выслушаю - в чем, собственно, заключается ваша проблема.
Гридень постарался изложить свое дело как можно короче. Его слушали вежливо, но особого интереса на лице астронома он так и не дождался. Когда Гридень закончил, его собеседник ответил:
- Знаете, мы вообще-то с любителями не работаем, на то есть астрономо-геодезическое общество... Комет ежегодно открывают не так уж мало, но мы - вернее, наши предшественники, - такой проблемой занимались в последний раз уже достаточно давно, во время прохождения кометы Галлея. Мы работаем по своим программам, и вряд ли...
Вместо продолжения он слегка развел руками.
Может быть, другой на месте Гридня встал бы, извинился за напрасное беспокойство и откланялся. Но его такая попытка сопротивления только рассмешила. Внутренне, разумеется.
- Я понимаю, что у вас нет средств на внеплановые занятия.
- Если бы хватало хоть на плановые! - с готовностью поддержал житейскую тему астроном.
- Но вы ведь можете взять договорную работу?
- Что вы, собственно, имеете в виду?
- Я уже сказал. Мне нужны постоянные наблюдения за указанным телом и его движением. Все характеристики. Все изменения скорости, расстояния и тому подобное. Вы сможете сформулировать куда лучше. Главное: точность, регулярность и - кроме всего прочего - абсолютная закрытость темы для всех, кроме человека, который будет ею непосредственно заниматься.
- Одного будет мало.
- Пусть два, три - но не толпа. Выделите специальный инструмент, который не будут отвлекать ни на что иное.
- Вряд ли мы сможем закрыть существующие темы - хотя бы и ради неплохих денег.
- Тут могут быть, полагаю, варианты. Можете эти темы несколько придержать - пока вы не поставите еще одну трубу. Да-да, я готов включить ее приобретение и установку в наше соглашение. Или же, если возможно, вести работу не у вас, а на другой станции...
- Обсерватории, вы хотели сказать? Вообще у нас связь со спецобсерваторией в Карачаево-Черкесии...
- Ну, вы поняли, что я имел в виду. Пошлите своих людей туда, где телескопы сейчас не очень загружены, - пусть наблюдают там, а все результаты дают сюда. У вас же есть такие люди?
- M-м... мы могли бы использовать, скажем, двух аспирантов с научным сотрудником во главе...
- Не важно, как они будут называться, - лишь бы они умели и хотели работать. Уверяю вас - их труд будет оплачиваться очень неплохо.
- Знаете, ваше предложение кажется мне интересным. Думаю, что на следующей неделе мы сможем рассмотреть его на научном совете...
- На следующей неделе я должен быть уже целиком в курсе и иметь первоначальные прогнозы развития ситуации. Ученый совет может одобрить все, сделанное вами, и постфактум. Думаю, что проблемы финансирования волнуют не только вас одного?
- В этом вы совершенно правы.
- Поэтому вот мое предложение: мы немедленно составляем и подписываем контракт, и вы сразу же представите мне людей, которые будут заниматься этой работой, - я хочу видеть их и побеседовать с ними, чтобы они поняли всю серьезность задачи, а также оценили выгоду - и вашего института, и каждого из них... из вас в отдельности.
- Вряд ли это возможно. Соглашение должно будет пройти через юридическую службу университета, затем...
- Если вы не возражаете - сейчас я позвоню, и через полчаса здесь будут адвокаты из моей правовой службы. Можете быть уверены в их квалификации и опыте. А что касается университетских юристов, то прохождение этого вопроса поручим моим людям - и, заверяю вас, вам не придется беспокоиться по этому поводу. За эти полчаса, максимум сорок минут до их приезда я успею познакомиться с людьми и сделать свои выводы. Можете даже показать мне их рабочие места. У вас есть еще возражения? Или я могу звонить?
- Теперь я понял, - сказал астроном. - Вы наверняка тот самый Гридень, который...
- Я именно тот самый, который.
- Звоните, - сказал астроном и с неожиданной лихостью взмахнул рукой, словно отдавал команду идти на приступ.
Благополучно подписав соглашение с обсерваторией, Гридень уже на третий день начал получать интересующие его данные. Почему только на третий? Потому что Москва и ее окрестности в эти дни находилась в зоне действия очередного циклона, принесшего с собой, по своей скверной привычке, облачную погоду с дождями, так что наблюдать даже и Луну стало практически невозможно - в оптическом диапазоне, разумеется. Поэтому пришлось срочно послать людей на Кавказ, в станицу Зеленую, близ которой находится, как известно, специальная астрофизическая обсерватория Академии наук, обладающая, кроме всего прочего, шестиметровым рефрактором. Пользование им обошлось Гридню ой как недешево, однако он с самого начала решил денег не жалеть, поскольку прибыли от задуманной операции все равно обещали быть на порядки больше. Так что пока в Колокольске ждали погоды и по этой причине глава СБ со своими людьми не смогли еще получить никаких серьезных данных, Гридень уже смог оперировать конкретными числами.
Из них он сделал вывод: на всю операцию у него оставалось около месяца - более чем достаточно для того, чтобы аккуратно, не вызывая особой паники, слить ценные бумаги, намеченные им к продаже. Затем, в момент наибольшего сближения Тела Угрозы, настанет пора вброса информации и стремительного обвала биржи; то есть завершится время разбрасывать камни и настанет - собирать их задешево и в большем даже количестве, чем будет раскидано.
Главным же на сегодня выводом для Гридня было: поскольку нет надобности продавать быстро, то и не следует опасаться, что Кудлатый что-то учует (поскольку продавать будет не сам Гридень, разумеется, а многочисленные мелкие держатели ценных бумаг, на которых эти акции были записаны и которые все были у него на коротком поводке). И следовательно, не было необходимости брать Федюню в долю и отстегивать ему какую-то долю ожидаемого выигрыша. Скупка тоже будет происходить не только от его имени; так что обвинить Гридня в чем бы то ни было окажется просто невозможным. Если даже соответствующее задание получит сам Генеральный прокурор.
А пока Гридень раздумывал над полученными сведениями, подчиненные генерала СБ продолжали розыск Минича и его спутницы. Ни он, ни она за это время ни разу не появились ни в его квартире и ее комнате, ни в подмосковном домике. Дело об оформлении наследства не сдвинулось с места, поскольку пока никто еще не заявил о своем праве наследования; впрочем, время для этого еще оставалось.
Вздохнув тяжело, генерал пошел на трудный для себя шаг: переговорил с министром внутренних дел и заручился его обещанием относительно того, что милиция окажет СБ всяческую помощь в розыске и Минича, и автомашины, принадлежавшей, как было установлено, именно ему. Обнаружив место стоянки автомобиля, можно было бы резко сузить зону поиска.
Но за истекшую неделю обнаружить машину ни на дорогах, ни на стоянке не удалось. Это, заметим кстати, вовсе не свидетельствовало о беспомощности инспекции или недостатке рвения; секрет их неуспеха в том, что Джина, она же Зинаида, снимая квартиру, была вынуждена вместе с нею снять и ракушку, в числе многих других располагавшуюся близ дома; машины владельцев квартиры в ней не было, поскольку они, перебираясь в новую, за хорошие деньги купленную квартиру, забрали с собой, естественно, и средство передвижения; Джина давно собиралась сдать ракушку в поднаем и почти уже договорилась, когда вблизи нее возник (при известных нам обстоятельствах) Минин со своей таратайкой - и именно она стояла сейчас в ракушке под надежным замком. На протяжении этой недели Минич ни разу не выводил ее из гаража, так что даже соседи, по сути дела, ее никогда не видели и потому никакой помощи милиции оказать не могли - если бы даже и очень захотели (как это принято в США; но тут Россия, господа, все еще Россия). Вскрывать же все московские гаражи подряд в поисках нужного номера милиции не было ни указания, ни реальной возможности. Вот почему это обещание пока так и не было выполнено, так что в пору было объявлять журналиста во всероссийский розыск.
А уже упоминавшийся нами Федор Петрович Кудлатый, принявший было окончательное решение ехать в Германию и лечиться от опухоли там, неожиданно для всех задержался: люди, достойные всяческого доверия, сказали ему, что есть средства и по-надежнее хирургии или химии, а именно - космическая энергетика, которая с такими хворобами расправляется успешно - надо только найти хорошего специалиста, который сможет открыть все нужные каналы.
Вот что делает страх даже с твердокаменными людьми: Федор Петрович, никогда в жизни никому не веривший, на этот раз поверил; уж очень не хотелось умирать, когда самое время было жить во все тяжкие.
Он принялся искать, и почти вся минувшая неделя ушла у его людей на такие поиски. Не то чтобы таких специалистов в Москве не было: были, и немало. Но Федюне нужен был стопроцентный верняк, и приходилось его людям самым приближенным, поскольку для большинства его здоровье по-прежнему оставалось железным, - заниматься статистикой, вычислять процент успешных результатов из общего числа обращавшихся, чтобы на этом основании сделать выводы. А поскольку казенная статистика этой тематикой не занимается, искать пришлось самим, применяя разные способы.
Таким образом, методом исключения, удалось наконец вычислить требуемую кандидатуру. Ею оказался не какой-нибудь потомственный академик черной магии, чьими объявлениями пестрели газеты, не мэтр, бравший за сеанс по три и по пять сотен уев, а совсем еще молодая девица; у нее клиентов было не так уж много, но зато по интересовавшему Кудлатого диагнозу результат выражался именно в тех ста процентах, которые ему и требовались: четверо обратившихся - и четверо излеченных.
Принялись искать ее; но по месту прописки не обнаружили, а принимала она, как выяснилось, на дому; выходит - дом ее был не там. Стали разыскивать вылеченных, оказалось - из четверых двое были откуда-то приезжими, третий полгода тому назад переселился на ПМЖ в Германию; четвертую, правда, нашли, но адрес она потеряла, помнила приблизительно лишь район. Зато она подала хорошую мысль: поискать объявления в эзотерических магазинах и изданиях. Беда в том, что у нее вылетело из головы, как эту девицу звали: похоже, Жанной, но за точность выздоровевшая не ручалась. Пришлось заняться магазинами и еженедельниками.
Минич ожидал, что вот-вот проснется если и не знаменитым, то, во всяком случае, гораздо более известным, чем до сих пор: свежий номер "Вашей газеты" откроется его статьей, и везде - Дома и на улице, в метро и трамваях, на работе и в кафе - люди только и будут, что обмениваться мнениями по поводу угрожающей, возможно, каждому из них катастрофы.
Ему мерещилось, что эта опасность, для которой не было различия между богатым и бедным, знаменитым и безвестным, старым и молодым - именно благодаря тому равенству, которое она самим своим появлением устанавливала, обязана была внести в сознание людей, сплотить их, заставить по-иному увидеть жизнь и понять ее, а затем... Он не очень хорошо представлял себе, что станут делать люди и что произойдет с ними потом, когда они поймут все это, - но уверен был, что такою, какой была, жизнь просто не сможет больше остаться.
А поскольку он, как и любой другой человек, в глубине души не то даже чтобы надеялся - он просто убежден был, что настоящей катастрофы не произойдет, что это ни в коем случае не конец, но всего лишь предупреждение, хотя и достаточно серьезное, - Минич считал, что у людей, по-новому увидевших и мир, и самих себя в нем, будет время для этой новой жизни. Конечно же, будет! - иначе выходило бы, что все существование, вся история не только человечества, но и жизни вообще была ни к чему - он же, опять-таки как и любой другой, подсознательно ощущал, что какой-то высший смысл в таком явлении, как жизнь, должен быть обязательно.
Будь он более честолюбивым, чем на самом деле, он, чего доброго, вообразил бы себя новым пророком, даже попытался бы (не исключено) основать еще одно вероучение; но так далеко его мысли не заходили, он просто хотел, чтобы за эту публикацию ему воздали должное, сознавая при этом, что не он обнаружил это тело и понял угрозу, которую оно в себе несло. Он искренне жалел, что Люциана уже не было в живых, потому что именно тот имел право на всеобщую благодарность и уважение. Тем не менее -именно он, Минич, донес эту информацию до людей и даже подвергался при этом некоторой опасности - хотя никакой вины за собой не чувствовал.
Такими были его мысли, надежды и переживания.
Наутро после того дня, когда он передал текст Гречину, проснувшись, даже не позавтракав, Минич, пренебрегая опасностями, направился к ближайшему газетному киоску.
На улице все было спокойно, никто не бежал опрометью, размахивая газетой, люди не сходились кучками, обсуждая сногсшибательную новость; все выглядело в точности так, как и вчера, как всегда. Дурные предчувствия зашевелились в нем. Он понялвдруг, что номер с его статьей могли просто не пропустить: хотя официально никакой цензуры в России не существовало, но он, как и все прочие, отлично знал, что слова нет - а контроль все равно существует.
Дрогнувшим голосом он спросил у киоскера "Вашу". И получил. Номер вышел нормально. Отойдя, он развернул газету, окидывая взглядом полосу за полосой. Не было в номере белых пятен - и его статьи тоже не было. Ни в полном виде, ни в сокращенном - ни в каком. Не было, и все. И даже намека не имелось на то (как это порою делалось), что в следующем номере, или хоть в одном из ближайших, будет опубликован важный и интересный для каждого читателя "ВГ" материал. Словно бы его статья никогда и не была написана.
Это подкосило его. Всего он ждал, но не такого пренебрежения и не такого разочарования во всем - в редакторе, в газете, в стране России, в самой жизни. Он вернулся в квартиру Джины, как говорится, на автопилоте, сразу же бросился к телефону (совершенно забыв, что отсюда звонить ему никак не следовало; впрочем, теперь ему уже все равно стало) и набрал номер Гречина.
На работе главного редактора еще не было. Минич позвонил по домашнему. Уже выехал. Тогда он набрал номер сотового, и тут Гречин наконец откликнулся:
- Да, кто там? В чем дело?
Голос главного был весьма недовольным. Но для.Минича это уже не имело ровно никакого значения.
- Это Минич.
- А, Марик. Что. стряслось?
- Статьи нет, - только и выговорил Минич в сумасшедшей надежде на то, что произошло какое-то недоразумение, и Гречин сейчас скажет: "Как это нет? Плохо смотрел. Мы просто изменили название", и тут же объяснит, на какой странице надо искать этот материал, или хотя бы начало его.
Услышал он, однако, другое:
- А почему ты решил, что она пойдет в этот номер?
- То есть как?
- Разве я тебе обещал такое? Это, Марик, дело серьезное, и сперва надо показать специалистам - не напутано ли у тебя с терминологией, со всякой спецификой... И вообще - надо посоветоваться, а не так - раз-два и в дамки. Репутация газеты, знаешь ли ты, слишком большая ценность...
- Когда же? Завтра?
- И не завтра. Дадим тогда, когда сможем. Сейчас много места берут камчатские материалы - президентский визит, и все такое. Вот разгрузимся немного, как раз и согласовать успеем...
Минич ушам своим не верил. Это - Гречин? Тот самый Гречин, что любил повторять: "Для нас есть одно мнение - мнение читателя, один авторитет читатель, и один закон: читатель должен знать все!"? Нет, что-то должно было стрястись немыслимое, чтобы он...
- Ну. что же, - сказал он в трубку сухо. - Если у вас не хватает смелости, найдутся другие люди - посмелее. Статья - моя, и я добьюсь...
- Не советую, - прервал его Гречин голосом, не предвещавшим ничего хорошего. - Не делай глупостей.
Минич секунду искал ответ поядовитее; не нашел и просто брякнул трубку на аппарат. Постоял, сжимая кулаки, дыша тяжело, как в конце третьего раунда. Снова набрал номер - уже другой.
- Отдел писем...
Он постарался говорить обычным голосом, но получилось все равно хрипло и не очень внятно:
- Любочка? Привет. А Хасмоней жив?
- Как всегда - смеется сквозь слезы, - доложила Любочка. - Тебе его выдать?
- С потрохами.
- Людоед, - тут же сказал уже Хасмоней, слушавший, надо полагать, по параллельному. - А пошло бы тебя подальше: что с тобой происходит? Перебрал с утра пораньше? Вообще катехуна?
Хасмоней обожал подобные аббревиатуры, звучащие вполне цивилизованно, даже вроде бы по-японски, при не совсем приличном содержании. И все его знакомые этот язык понимали.
- Если бы. Чего мне надо? Где тот материал, что я вчера тебе сдал?..
- Сразу же вручил шефу. Расписки, правда, не взял - но и уговора такого не было.
- Ты сам его посмотрел?
- А ты меня просил? Нет, конечно: к чему мне? Многия знания дают многия печали - предостерегал еще царь Шломо. Так - заглянул краешком глаза. Лихо закручено. А в чем дело, собственно? Хочешь что-то исправить? Дополнить?
Минич заранее был более чем уверен, что Хасмоней все прочитал, конечно: любопытство его было поистине неуемным. Но почему-то он не любил в этом признаваться.
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав