Аладдин

Июнь 1246 года, Конья

Бог свидетель, никогда еще мне не приходилось испытывать ничего подобного. Как будто мало позора видеть своего отца в компании еретика, так мне еще пришлось смотреть устроенные им танцы. Унижение на глазах всего города! Но и это было еще не все. Я пришел в ужас, узнав, что среди зрителей шлюха. Когда я сидел, раздумывая о том, сколько еще горя и унижений принесет нам любовь отца к Шамсу, то в первый раз в жизни пожалел, что Руми — мой отец.

На мой взгляд, представление было очевидным святотатством. Ну а уж то, что случилось потом, и вовсе перешло всякие границы. Этот наглец посмел выказать презрение — и кому? — нашему правителю. Ему еще повезло, что Кайкхасров не приказал его немедленно арестовать и отправить на виселицу.

Потом я обратил внимание, что шейх Ясин покидает зал вслед за Кайкхасровом, и решил сделать то же самое. Меньше всего мне хотелось, чтобы горожане подумали, будто я на стороне еретика. Все должны знать, что, в отличие от брата, я не игрушка в руках отца.

В тот вечер я не вернулся домой, так как с еще несколькими друзьями остался у Иршада. Не в силах сдержать свои чувства, мы говорили и говорили о происшедшем и о том, что нам следует предпринять.

— Этот человек имеет огромное влияние на твоего отца, — звенящим голосом произнес Иршад. — А теперь еще он привел шлюху в твой дом. Аладдин, тебе надо очистить имя отца.

Пока все говорили, я стоял, слушая их, и лицо у меня горело от стыда. Одно мне было ясно: Шамс принес нам только несчастья.

И мы с друзьями решили, что Шамс должен покинуть наш город — если не по своему желанию, то по нашему.

На другой день я пришел домой с твердым намерением поговорить с Шамсом Тебризи как мужчина с мужчиной. Он был один во дворе и играл на дудочке, наклонив голову и закрыв глаза. Сидел он спиной ко мне. Полностью отдавшись мелодии, Шамс не замечал меня. Ступая тихо, как мышь, я хотел воспользоваться случаем и как следует разглядеть своего врага.

Прошло некоторое время. Музыка стихла. Шамс приподнял голову и, не глядя в мою сторону, произнес, словно обращаясь к самому себе:

— Здравствуй, Аладдин, не меня ли ты ищешь?

Я ничего не ответил. Зная о способности Шамса видеть сквозь закрытые двери, я не удивился бы, если бы у него имелись глаза и на затылке.

— Тебе понравилось вчерашнее представление? — спросил Шамс, повернув голову.

— Это был позор, — немедля ответил я. — Давай говорить прямо. Ты не нравишься мне. И не нравился с самого начала. Я больше не собираюсь молча смотреть, как ты уничтожаешь доброе имя моего отца.

Сверкнув глазами, Шамс отложил свою дудочку.

— Так вот в чем дело! Если доброе имя Руми будет уничтожено, люди перестанут видеть в тебе сына выдающегося человека. Тебя это пугает?

Я сделал вид, что не слышу его язвительных фраз. Нечего ему копаться в моих мыслях и чувствах. И все же я не сразу смог подобрать слова.

— Почему бы тебе не убраться отсюда и не оставить нас в покое? Нам было очень хорошо, пока ты не появился в Конье. Мой отец — уважаемый ученый, семейный человек. У него с тобой нет ничего общего.

Вытянув шею и нахмурив лоб, Шамс глубоко задумался. Потом тяжело вздохнул. Неожиданно я увидел в нем всего лишь несчастного старика. Я мог бы его ударить, избить до полусмерти, прежде чем кто-нибудь пришел бы к нему на помощь. Эта мысль показалась настолько ужасной, отвратительной и в то же время столь соблазнительной, что я отвел глаза, опасаясь поддаться ей.

Когда же я вновь посмотрел на него, то обнаружил, что Шамс наблюдает за мной ясным и жадным взглядом. Неужели он читает мои мысли? Появилось странное ощущение, будто в мое тело вонзилась тысяча иголок, колени подкосились, ноги отказывались меня держать. Наверное, это была черная магия. Я не сомневался, что Шамс преуспел в колдовстве.

— Аладдин, ты боишься меня? — помолчав, спросил Шамс. — Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Косоглазого подмастерья.

— О чем ты говоришь?

— Есть такая история. Любишь истории?

Я пожал плечами:

— У меня нет на них времени.

Шамс снисходительно усмехнулся.

— У человека, у которого нет времени на истории, нет времени и на Бога, — произнес он. — Тебе известно, что нет лучшего рассказчика, чем Бог?

И, не дожидаясь ответа, Шамс повел свой рассказ:

— Когда-то у некоего ремесленника был ни на что не годный подмастерье, да еще и косоглазый в придачу. Этот подмастерье вместо одного предмета видел два. Однажды ремесленник приказал ему принести кувшин с медом из кладовки. Подмастерье вернулся с пустыми руками. «Мастер, там два кувшина, — пожаловался он. — Какой из них принести?» Ремесленник хорошо знал своего подмастерья, поэтому сказал: «Почему бы тебе не разбить один кувшин? А оставшийся принеси мне».

Увы, подмастерье был слишком глуп, чтобы понять мудрость этих слов. Он сделал так, как ему было сказано. Когда он разбил один кувшин, то очень удивился, когда увидел, что второй тоже разбит.

— Ну и что ты хочешь этим сказать? — спросил я. Конечно же этим я совершил ошибку, но что сделано, то сделано. — К черту тебя и твои истории! Говори прямо, если умеешь!

— Все просто, Аладдин. Подобно косоглазому подмастерью, ты во всем видишь двойственность. А твой отец и я — одно целое. Если ты уничтожишь меня, то уничтожишь также и его.

— У тебя с моим отцом нет ничего общего, — огрызнулся я. — Если я разобью второй кувшин, то первый станет свободным.

Я был в такой ярости, что не думал о последствиях. Тогда не думал. И еще довольно долго не думал.

Пока не стало слишком поздно.

Шамс

Июнь 1246 года, Конья

Безмозглые горожане твердят, что танцевальное представление было святотатством. Они считают, что Бог дал нам музыку, которая сопровождает все формы жизни, а потом Сам запретил слушать ее. Неужели они не понимают, что все в природе поет? Все во вселенной движется в определенном ритме: стучит сердце, птицы хлопают крыльями, ночью в грозу ветер бьется в окно, кузнец бьет по металлу, звуки, которые окружают еще нерожденного младенца во чреве матери… Все на свете страстно и добровольно принимает участие в творении великой музыки. Танец кружащихся дервишей — звено в этой бесконечной цепи. Точно так же, как капля морской воды заключает в себе целый океан.

За несколько часов до представления мы с Руми ушли в тихую комнату, желая помедитировать. К нам присоединились шесть дервишей, которые собирались принять участие в представлении. Все вместе мы совершили омовение ние и стали молиться. Потом оделись в заранее приготовленные костюмы. Задолго до вчерашнего вечера мы договорились о том, какие на нас будут одежды, и выбрали самые простые ткани. Медового цвета шляпы символизировали надгробные плиты, длинные белые юбки — саваны, черные накидки — могилы. Наш танец символизировал представление суфиев о своем «я».

Прежде чем пойти на сцену, Руми произнес:

Гностик ушел и оставил мне чувства

И шесть направлений, осталось лишь понять.

Мы были готовы. Сначала послышались звуки нея. Потом Руми вышел на сцену, чтобы исполнить роль сэмазенбаши[28]. Один за другим появились дервиши, скромно опустив головы. Последним надлежало быть шейху. Я твердо отказывался от этой чести, а Руми так же твердо настаивал на моем исполнении этой роли.

Хафиз[29]произнес стих из Кур’ана о знаках на земле. Разве это непонятно?

А потом послышался кудум, сопровождавший пронзительные звуки нея и рехабы.

Послушай, тростник нам поет

О расставании горьком:

Срезают меня с родного стебля,

И плачут люди, заслышав мой стон.

Отдав себя в руки Бога, первый дервиш стал кружиться, и подолы его юбок негромко зашуршали. Вскоре кружились мы все, и кружились, пока не стали Единым Целым не только мы, но и зрители. Все, что мы получали с небес, мы отдавали земле, что получали от Бога — людям. Мы были звеном, соединившим Любящего с Возлюбленным. Когда же музыка стихла, мы все одновременно поклонились главным силам вселенной: огню, ветру, земле и воде, а также пятому элементу — пустоте.

Я не сожалею о том, что произошло между мной и Кайкхасровом после представления. Однако мне все же неловко, ведь я поставил Руми в затруднительное положение. Как человек, привыкший к привилегиям и покровительству сильных мира сего, Руми никогда прежде не был так далек от правителя. Но теперь, по крайней мере, он прочувствует, как живется простым людям, — прочувствует высокую стену между правящей элитой и большинством народа.

И вместе с тем, насколько я понимаю, укорачивается время моего пребывания в Конье.

Каждый раз любовь и дружба становятся причиной неожиданных изменений. Если бы мы оставались такими, какими были до того, как почувствовали любовь, значит, любовь была недостаточно сильной.

Посвящение в тайны поэзии, музыки и танца подвело итог изменениям, произошедшим с личностью Руми. Когда-то он был ученым и проповедником, отвергавшим поэзию и наслаждавшимся лишь звуками собственного голоса, когда он говорил с учениками или внимавшими ему горожанами. Теперь же он стал поэтом, хотя, наверное, пока еще сам по-настоящему не осознал это. Что касается меня, то я тоже изменился и все еще меняюсь. Я на пути от бытия к Ничто. От одного времени к другому, от жизни к смерти.

Наша дружба стала благословением, Божьим даром. Мы вместе цвели, радовались, созревали, наслаждаясь абсолютной, счастливой полнотой жизни.

Мне припомнилось, как Баба Заман однажды сказал: чтобы удивить мир шелком, шелковичный червь должен умереть. Пока мы сидели в зале после ухода зрителей в полной тишине, я точно осознал, что наше с Руми время подошло к концу. Мы были вместе и вместе испытали, как прекрасно может быть бытие; мы узнали, что такое бесконечность, когда два зеркала постоянно отражают друг друга. Однако никуда не девается старая максима: не бывает Любви без сердечной боли.

Элла

29 июня 2008 года, Нортгемптон

Бесспорным казалось Элле то, что сказал Азиз: все неожиданное случается с человеком только в том случае, если он внутренне готов к этому. Однако она никак не была готова к тому, что случилось: Азиз 3. Захара прилетел в Бостон, чтобы повидаться с ней.

Когда в воскресенье вечером семейство Рубинштейнов собралось за столом в ожидании ужина, Элла обратила внимание, что ей на телефон пришло SMS-сообщение. Подумав, что оно от кого-то из ее знакомых по кулинарному клубу, она не стала сразу его читать, а вместо этого подала на стол особое блюдо: утку в меду с жареной картошкой, луком и коричневым рисом. Когда она поставила утку на стол, все встрепенулись. Даже Дженет, пребывавшая в депрессии после того, как увидела Скотта с новой подружкой.

Ужин затянулся. И лишь после того, как Элла загрузила грязную посуду в моечную машину и подала шоколадное мороженое, ей пришло в голову, что пора бы прочитать послание.

Привет, Элла.

Я в Бостоне по заданию «Смитсоновского журнала». Только что прилетел. Хотелось бы встретиться. Остановлюсь в «Ониксе». Жду.

Азиз

Элла отложила телефон и, ощущая себя не в своей тарелке, села за стол.

— Получила сообщение? — спросил Дэвид, поднимая голову от тарелки.

— Да, от Мишель, — с легкостью соврала Элла. Со страдальческим выражением Дэвид отвернулся, потом принялся тщательно складывать салфетку.

— Понятно, — произнес он.

Элла знала, что муж не поверил ей, но, как ни странно, не испытывала ни сомнений, ни угрызений совести. Ровным, спокойным тоном она произнесла:

— Мишель сообщила, что завтра утром в агентстве совещание по поводу каталога на следующий год. Она хочет, чтобы я тоже присутствовала.

— Конечно, конечно, — проговорил Дэвид, и Элла поняла, что он вновь не поверил ей. — Я могу подвезти тебя завтра утром. Мне нужно всего лишь перенести на другое время нескольких пациентов.

В ужасе Элла посмотрела на мужа. Что он затеял? Неужели собирается устроить скандал в присутствии детей?

— Было бы неплохо, — отозвалась она, заставив себя улыбнуться. — Однако нам придется выехать до семи. Мишель хочет поговорить со мной до совещания.

— Ну тогда не получится, — воскликнула Орли, отлично знавшая, как ее отец не любит вставать спозаранку. — Папа ни за что не проснется так рано!

Элла и Дэвид не сводили друг с друга глаз.

— Ты права, — в конце концов согласился с дочерью Дэвид.

Элла с облегчением вздохнула, хотя чувствовала, что покраснела. Но вместе с тем она ощущала прилив решимости и энергии.

— Впрочем, еще довольно рано. Почему бы мне не поехать сегодня?

При мысли об утренней поездке в Бостон и завтраке с Азизом у Эллы быстрее забилось сердце. Но ей хотелось немедленно увидеть его, и невмоготу было ждать до утра. До Бостона ехать два часа, но это ее не останавливало. Ради нее он прилетел из Амстердама, а тут всего ка-кие-то два часа.

— В десять я буду в Бостоне и завтра смогу явиться в агентство пораньше, чтобы перед собранием переговорить с Мишель.

Кажется, прошла вечность, прежде чем Дэвид заговорил. Элла видела его глаза — глаза своего мужа, который понимал, что у него нет возможности предотвратить уход жены к другому мужчине.

— Приеду в Бостон и проведу ночь в нашей квартире, — весело сказала Элла, обращаясь к детям, но на самом деле она обращалась к мужу. Она давала ему понять, что с тем, к кому она едет, у нее не будет физической близости.

С бокалом вина в руке Дэвид встал из-за стола и улыбнулся Элле.

— Что ж, дорогая, — произнес он. — Если ты считаешь, что имеет смысл выехать пораньше, поезжай.

— Ну вот, мамочка, а я думал, ты поможешь мне сегодня с математикой, — заныл Ави.

— Я помню, милый, но давай перенесем это на завтра?

— Да отпусти ты ее, — насмешливо проговорила Орли. — Не можешь же ты все время держаться за мамину юбку.

Ави помрачнел, но ничего больше не сказал. Орли высказалась в поддержку мамы. Дженет было все равно. Элла схватила телефон и помчалась в спальню. Едва успев закрыть за собой дверь, она бросилась на кровать и послала Азизу сообщение.

Не могу поверить, что ты приехал. Через два часа буду в «Ониксе».

Почти в панике Элла смотрела, как уходит ее послание. Что она делает? Однако времени для раздумий не осталось. У нее еще будет время пожалеть о сегодняшнем вечере. А пока надо спешить. За двадцать минут она приняла душ, высушила волосы, почистила зубы, выбрала платье, сняла, нашла другое, потом третье, причесалась, немного подкрасилась, поискала маленькие сережки, которые ей подарила бабушка Рут на восемнадцатый день рождения, и снова сменила платье. Затем, глубоко вздохнув, надушилась. Да здравствует Кельвин Кляйн! Бог знает сколько времени флакончик простоял в ванной комнате, ожидая этого дня. Дэвиду никогда не нравился запах духов. Он говорил, что женщины должны пахнуть женщинами, а не стручками ванили или коричным деревом. Однако Элла подумала, что у европейцев может быть другое мнение на этот счет.

Закончив с приготовлениями, Элла внимательно оглядела себя в зеркале. Почему он не написал заранее о своем приезде? Если бы она знала, то сходила бы в косметический салон, к парикмахеру, возможно, поменяла бы прическу. Вдруг она не понравится Азизу? Что, если между ними ничего не возникнет и он пожалеет о своем приезде в Бостон?

Но тут к Элле вернулось ее привычное здравомыслие. Зачем ей менять внешность? Какая разница, возникнет между ними что-нибудь или не возникнет? Отношения с этим человеком невозможны. У нее семья. У нее своя жизнь. Вся ее прошлая жизнь прошла здесь, и здесь же пройдет будущая. Рассердившись на себя за глупые мысли, она словно отключила их, и ей полегчало.

Без четверти восемь Элла поцеловала детей, пожелала им спокойной ночи и вышла из дома. Дэвида нигде не было видно.

Когда она подошла к своей машине, у нее в голове не было ни одной мысли, но сердце колотилось.

Дата добавления: 2015-07-10