|
Читайте также: |
17 октября 1244 года, Конья
Дома непотребства существовали испокон времени. И женщины, подобные мне, тоже. Однако кое-что изумляет меня. Почему так получается, что люди, которые говорят, будто им ненавистны шлюхи, делают все, лишь бы не дать шлюхе изменить свою жизнь? Они словно говорят нам, что сожалеют о нашем падении, но уж если мы пали, то лучше нам оставаться там, где мы есть. Почему это так? Знаю я лишь одно: некоторые люди наживаются на страданиях других, и им не нравится, когда на земле хоть одним несчастным становится меньше. Тем не менее пусть они говорят и делают, что хотят, а я когда-нибудь уйду из дома терпимости.
Утром я проснулась с одним желанием — послушать проповедь великого Руми. Если сказать об этом хозяйке и попросить разрешения отлучиться, она поднимет меня на смех.
— С каких это пор шлюхи ходят в мечеть? — спросила бы она, хохоча так, что ее круглое лицо сделалось бы багровым.
Поэтому я солгала. Когда ушел безбородый дервиш, хозяйка выглядела такой озадаченной, что я поняла: более подходящего времени не найти. Она всегда добрее, когда ее приводят в смятение. Ну и я сказала, что мне необходимо пойти на базар и исполнить кое-какие поручения. Она поверила. После девяти лет каторжной работы она мне верит.
— Только при одном условии, — сказала она. — С тобой пойдет Сезам.
Меня это не огорчило. Сезам мне нравился. Высокий здоровенный мужчина с разумом ребенка, он был надежен и честен до наивности. Для меня тайна, как он сумел выжить в этом жестоком мире. Никто не знал его настоящего имени; возможно, он и сам его не знает. Мы же всегда звали его Сезамом из-за его непомерной любви к халве из кунжута — сезама. Когда шлюхе требовалось отлучиться куда-нибудь, Сезам сопровождал ее молчаливой тенью. Он был самым лучшим телохранителем, о котором я только могла мечтать.
Итак, мы отправились по пыльной дороге, вившейся между садов. У первого перекрестка я попросила Сезама подождать меня, а сама зашла за кусты, где припрятала сумку с мужской одеждой.
Одеться мужчиной оказалось не так просто, как я думала. Сначала пришлось обвязать груди длинным шарфом, чтобы они не выдали меня. Потом я надела мешковатые штаны, рубаху, бордовую абу и тюрбан. И наконец прикрыла половину лица шарфом, рассчитывая походить на арабского путешественника.
Когда я вернулась к Сезаму, он от изумления вздрогнул.
— Пошли, — сказала я, а когда он не двинулся с места, открыла лицо. — Дорогой, неужели ты не узнал меня?
— Это ты, Роза пустыни?! — воскликнул Сезам, прижимая ладонь ко рту, словно испуганный ребенок. — Зачем ты так оделась?
— Умеешь хранить секреты?
Сезам кивнул, и от волнения глаза у него стали круглыми.
— Ладно, — прошептала я. — Мы идем в мечеть. Но ты не должен рассказывать об этом хозяйке.
Сезам вздрогнул:
— Нет, нет. Мы идем на базар.
— Правильно, дорогой, потом на базар. Но сначала послушаем великого Руми.
Сезам был напуган, но я заранее знала, что этого не избежать.
— Пожалуйста, это много значит для меня. Если ты согласишься и никому не расскажешь, я куплю тебе большой кусок халвы.
— Халвы, — с удовольствием повторил Сезам, прищелкнув языком, словно одно только это слово наполнило его рот сладостью.
Мы направились к мечети, где Руми должен был произнести свою пятничную проповедь.
Я родилась в маленькой деревушке недалеко от Никеи. Мама всегда говорила: «Ты родилась в правильном месте, но боюсь, под неправильной звездой». Времена были нехорошие. Постоянно бродили какие-то слухи. Сначала — что возвращаются крестоносцы. Все слышали ужасные рассказы об их жестокостях в Константинополе, где они грабили дома, уничтожали иконы, церкви и часовни. Потом заговорили о набегах Сельджуков. А едва утихли слухи об армии Сельджуков, как начались рассказы о зверствах монголов. Менялись имена завоевателей, но страх быть убитой завоевателями не исчезал.
Мои родители были пекарями и добрыми христианами. Самым ранним из моих воспоминаний было воспоминание о запахе свежеиспеченного хлеба. Богатства родители не нажили. Даже ребенком я это понимала. Но бедными они тоже не считались. Я видела, какие взгляды были у бедняков, когда они приходили к нам просить подаяние. Каждый вечер, прежде чем заснуть, я благодарила Бога за то, что не ложусь спать голодной. Я как будто говорила с близким другом. Что ж, в те времена Бог на самом деле был моим другом.
Когда мне исполнилось семь лет, мама вновь забеременела. Сегодня, оглядываясь назад, я подозреваю, что до этого у нее случилось несколько выкидышей, но тогда я ничего такого не понимала. Я была до того невинной, что, когда меня спрашивали, откуда берутся дети, отвечала, что Бог печет их из мягкого сладкого теста.
Наверное, малыш, которого Бог сотворил для моей мамы, оказался слишком большим, потому что довольно быстро ее живот сделался огромным и твердым. Мама едва двигалась. Повитуха сказала, что ее тело налилось водой, однако никто не видел в этом опасности.
Ни маме, ни повитухе даже не пришло в голову, что в животе не один ребенок, а целых три. И все мальчики. Мои братья устроили драку внутри мамы. Один из них задушил другого пуповиной, а тот, словно мстя ему, перекрыл проход и не давал двум другим появиться на свет. Четыре дня мучилась моя мама. Днем и ночью мы слышали ее крики, пока она не затихла.
Повитуха не могла спасти маму, но она сделала все, чтобы спасти моих братьев. Ножницами она разрезала маме живот и вытащила младенцев. Но выжил только один. Таким было рождение моего брата. Отец не смог простить ему смерти мамы и даже не пришел посмотреть на него, когда его крестили.
Мама умерла, а папа превратился в угрюмого, неразговорчивого человека, отчего изменилась и моя жизнь. Отец не справлялся с пекарней. Мы понемногу теряли постоянных покупателей. Боясь стать бедной и просить милостыню, я стала прятать в постели булочки, которые засыхали и становились несъедобными. Но больше всех доставалось моему брату. Меня, по крайней мере, когда-то любили и баловали. А у него и этого не было. Ужасно было видеть, как с ним обращаются, однако в душе я почти радовалась, даже была благодарна, что мишенью своей злобы отец избрал не меня. Жаль, что мне не хватало духа стать на защиту брата. Тогда все сложилось бы иначе, и я не оказалась бы в непотребном доме. Жаль, что ничего нельзя предсказать заранее.
Спустя год отец женился вновь. Единственной переменой в жизни брата стало то, что теперь над ним издевался не только отец, но и его новая жена. Время от времени брат убегал из дома. Постепенно он становился все более грубым, и друзья у него появлялись все более злые. Однажды отец избил его до полусмерти. После этого с братом произошла непоправимая перемена. В его взгляде появился холод, которого прежде не было. Я не сомневалась, что он что-то задумал, но у меня даже в мыслях не было, какой страшный план он лелеет в душе. Возможно, если бы я знала, то могла бы предотвратить трагедию.
Дело было весной. Однажды утром отца и мачеху нашли мертвыми. Они были отравлены крысиным ядом. Как только об этом стало известно, подозрение сразу же пало на брата. Начались расспросы, и он бежал. Больше я его ни разу не видела. У меня не осталось ни одной родной души. Не в силах жить в доме, где я все еще ощущала запах матери, не в силах работать в пекарне, где меня мучили воспоминания, я решила уехать в Константинополь к тетке, старой деве, которая теперь была моей единственной родственницей. Мне едва исполнилось тринадцать лет.
До Константинополя я решила ехать в наемной карете, среди пассажиров которой оказалась самой младшей, да еще путешествующей без сопровождения. Не прошло и нескольких часов, как нас остановила банда грабителей. Они забрали все — баулы, одежду, ботинки, ремни и драгоценности, даже колбасу кучера. Так как мне нечего было им дать, то я молча стояла в сторонке, пребывая в уверенности, что они не причинят мне вреда. Но, когда они уже собирались уезжать, их предводитель вдруг спросил, повернувшись ко мне:
— Ты девственница, малышка?
Я покраснела и отказалась отвечать на столь нескромный вопрос. Мне было невдомек, что, покраснев, я уже ответила на него.
— Поехали! — крикнул предводитель разбойников. — Забирайте лошадей и девчонку!
Я плакала и сопротивлялась, однако никто из пассажиров не пришел мне на помощь. Грабители приволокли меня в чащу леса, где я с удивлением увидела деревню. Там были женщины и дети. Повсюду гуляли утки, козы и свиньи. Настоящая деревня, только населенная преступниками.
Вскоре я поняла, зачем им понадобилась девственница. Их вождь давно и тяжело болел какой-то нервной болезнью. Много времени он не вставал с кровати, и его тело было усеяно красными пятнами. Его лечили, но все усилия оказались напрасными. И тогда кто-то убедил его, что, если он переспит с девственницей, его болезнь перейдет на нее, а сам он выздоровеет и очистится.
Есть вещи в моей жизни, которые я не хочу вспоминать. Например, о жизни в лесу. Даже сегодня этой жизни нет места в моих воспоминаниях. Я думаю только о соснах. Тогда я много времени проводила одна, сидя под соснами и прислушиваясь к болтовне деревенских женщин, многие из которых были женами и дочерьми грабителей. Были там и шлюхи, по доброй воле пришедшие в лес. Я никак не могла понять, почему они не убегают, тогда как я сама только об этом и думала.
По лесу довольно часто проезжали кареты, в основном принадлежавшие знатным людям. Для меня долго оставалось тайной, почему их не грабят, пока я не догадалась, что кучера платят дань преступникам и получают право беспрепятственного проезда. Как только я это поняла, у меня стал зреть план. Однажды, остановив экипаж, который направлялся в большой город, я стала умолять кучера взять меня с собой, но он запросил очень много денег, хотя знал, что у меня их нет. Тогда я расплатилась с ним единственным возможным для меня способом.
Лишь много позже, когда я приехала в Константинополь, до меня дошло, почему лесные шлюхи не пытались убежать. Город был хуже, чем лес. Город был еще более безжалостен. Я не стала искать свою старую тетю. Теперь, когда я потеряла невинность, моя правильная родственница вряд ли захотела бы меня приютить. Надеяться мне можно было только на себя. Город не замедлил сломать мой дух и осквернить мое тело. Сама того не ожидая, я оказалась в совершенно другом мире — в мире злобы, насилия, жестокости и болезней. Я сделала, один за другим, несколько абортов, пока не ослабела настолько, что у меня прекратились месячные и я не могла больше забеременеть.
Мне пришлось повидать такого, что нет слов это передать. Покинув город, я переходила с места на место с солдатами, циркачами, цыганами. Потом меня нашел человек, которого все звали Шакалья Голова, и привез в дом терпимости в Конье. Хозяйке было плевать, кто я и откуда, пока я была в хорошей форме. Ей понравилось, что у меня не может быть детей, поскольку в этом смысле никаких проблем со мной не было. Из-за моего бесплодия она назвала меня Пустыней, а чтобы как-то приукрасить «пустыню», прибавила к ней имя Роза. И мне это пришлось по вкусу, потому что я обожаю розы.
О вере я думаю так: она подобна розовому саду, в котором я когда-то гуляла и дышала ароматами, но в который мне давно закрыт доступ. Однако я хочу, чтобы Бог опять стал моим другом. И я блуждаю вокруг сада в поисках входа, в поисках той калитки, которая впустила бы меня внутрь.
Когда мы с Сезамом приблизились к мечети, я не могла поверить своим глазам. Мужчины всех возрастов и званий не оставили ни одного свободного уголка, даже все места сзади были заняты, хотя традиционно они принадлежали женщинам. Я уже собралась уйти, но тут заметила попрошайку, поднявшегося со своего места и направившегося к выходу.
Вот так я оказалась в мечети, где было полно мужчин и где я слушала проповедь великого Руми. У меня даже не мелькнуло мысли о том, что может случиться, если присутствующие мусульмане обнаружат между собой женщину, а тем более шлюху. Я самозабвенно внимала Руми.
— Бог сотворил страдание, чтобы яснее была радость, — говорил Руми. — Любая вещь проявляет себя ярче через свою противоположность. Поскольку у Бога нет противоположности, Он скрыт от нас.
По мере того как Руми произносил проповедь, его голос креп и усиливался, словно горный поток, который наполняется тающим снегом.
— Посмотрите на землю внизу и на небеса вверху. Знайте, что все состояния земли похожи на воду и засуху, на мир и войну. Что бы ни происходило, не забывайте, Бог ничего не создает понапрасну, будь то ярость или смирение, ложь или обман.
Слушая проповедь, я теперь понимала, что все служит одной цели. Роковая беременность моей матери, одиночество брата, даже убийство отца и мачехи, ужасное время в лесу, все жестокости, которые я видела на улицах Константинополя, — все это составляло мою жизнь. За всеми этими тяготами стояло что-то более важное. Пока еще я не понимала, что именно, но чувствовала это всем сердцем. В тот день, внимая Руми в переполненной мечети, я ощущала, что облако покоя как бы опускается на меня, и мне стало хорошо и спокойно, как будто я увидела мать, пекущую хлеб.
Дата добавления: 2015-07-10; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав