Маленькая женушка 3 страница

Настал черед Нормы Джин проявить мужество и весело окликнуть подругу:

— Привет, Гарриет! Ну, вот мы и вернулись. — Но Гарриет не ответила. — Мы с Ириной очень славно погуляли, — тем же радостным тоном сообщила Норма Джин. Вынула Ирину из коляски и внесла в комнату. — Правда, моя куколка? — Она поднесла Ирину к Гарриет, продолжавшей неподвижно лежать на диване, прижавшись щекой к отсыревшей от слез подушке. Возможно, то были слезы ярости и гнева, а вовсе не скорби. Возможно, Гарриет, неряшливая, с вечно красными глазами, набравшая с декабря фунтов двадцать, не меньше, уже перешагнула стадию скорби. В этой нервирующей тишине Норма Джин продолжала весело болтать: — Да? Погуляли?.. Погуляли, рыбка моя дорогая! — Наконец Гарриет очнулась и взяла Ирину (девочка была мокрая, начала хныкать и брыкаться). Приняла ее из рук Нормы Джин, как берут охапку мокрого белья, которую собираются зашвырнуть куда-то в угол.

Отдай мне Ирину. Пускай я буду ее матерью, если она тебе не нужна.

О, да ради Бога!

Возможно, Гарриет уже перестала быть подругой Нормы Джин. А может, она никогда и не являлась ее подругой? Норма Джин начала сторониться этой «глупой, вечной ноющей» женщины, живущей по соседству. Которая часто отказывалась говорить по телефону со своими родственниками или родственниками мужа. Нет, Гарриет вовсе не ссорилась с ними. «Зачем? С чего бы это нам ссориться?» Да и не злилась на них, и никто из родственников ее вроде бы не обижал. Нет, просто она была слишком измучена, чтобы поддерживать с ними отношения. Она устала от собственных переживаний, так объясняла сама Гарриет. И Норма Джин начала бояться: как бы Гарриет не сделала чего с собой или с Ириной. А когда заговаривала об этом с Баки, тот особо не прислушивался. Все это — «женские бредни», не достойные интереса мужчины. А с самой Гарриет Норма Джин говорить об этом не решалась. «Заводить» Гарриет было опасно.

По выкройке из журнала «Фэмили серкл» Норма Джин сшила для малышки Ирины маленького полосатого тигренка. В ход пошли оранжевые хлопковые носки, полоски черного фетра, а также вата, которой она набила туловище. И еще она придумала, как соорудить тигренку хвостик — взяла кусок проволоки от вешалки и обернула его тканью. Глазки сделала из черных блестящих пуговок, усы — из щетинок ершика для мытья посуды. Как же понравился Ирине маленький тигренок! Она так и вцепилась в него, и принялась ползать с ним по полу, восторженно попискивая, а Норма Джин заливалась радостным смехом. Гарриет смотрела равнодушно, курила сигарету. Уж хотя бы спасибо могла сказать, подумала Норма Джин. Но вместо этого Гарриет заметила:

— Ну, Норма Джин, ты даешь! Вот это хозяйка! Идеальная маленькая женушка и мать.

Норма Джин рассмеялась, хотя замечание ее задело. И с еле заметным упреком в голосе, подражая Морин О’Хара в кино, сказала:

— Знаешь, Гарриет, мне кажется, это просто грех, так убиваться, когда у тебя есть маленькая дочурка.

Гарриет громко расхохоталась. До этого она сидела с полузакрытыми глазами, а тут широко распахнула их, изображая преувеличенный интерес. И уставилась на Норму Джин так, словно видела ее впервые и ей не очень-то нравилось, что она видела.

— Да, это грех. И я грешница. Так что почему бы тебе не оставить нас наконец в покое, мисс Маленькое Солнышко, и не убраться отсюда к чертовой матери?

— Знаешь, один мой знакомый парень проявляет пленку. Но только «строго по секрету», так он говорит. Смотри, не проболтайся. Живет в Шерман-Оукс.

Жарким и душным летом 1943-го Баки окончательно потерял покой. Норма Джин старалась не думать о том, что это означает. Ежедневно крупные заголовки газет возвещали, что военно-воздушные силы США совершили очередной боевой вылет и бомбили врага на его территории. Один из друзей Баки по школе был посмертно награжден орденом за доблесть, проявленную во время налета на германские нефтеперерабатывающие заводы в Румынии. Летал он на бомбардировщике «Б-24 Либерейтор» и был сбит.

— Он, конечно, герой, — сказала Норма Джин. — Но сам подумай, дорогой, теперь он мертв.

Баки разглядывал снимок пилота, напечатанный в газете, и на лице его застыло какое-то отсутствующее выражение. Затем он удивил ее — громко и грубо расхохотался.

— Черт побери, Малышка! Да можно всю жизнь прожить трусом. А дело все равно кончится тем, что помрешь.

Позднее, на той же неделе, Баки приобрел подержанный фотоаппарат «Брауни» и начал снимать свою доверчивую молодую жену. Вначале на снимках красовалась Норма Джин в нарядных выходных платьях, маленькой белой шляпке с плоским верхом, белых же сетчатых перчатках и белых туфлях на высоченных каблуках. Затем на них появилась Норма Джин в блузке и голубых джинсах, стояла у ворот, кокетливо зажав в зубах травинку; а вот Норма Джин на пляже в Топанге, в раздельном купальнике в черно-белый горошек. Баки пытался заставить Норму Джин позировать в стиле Бетти Грэбл, игриво смотрящей через левое плечо и демонстрирующей всем свою очаровательную круглую попку, но Норма Джин оказалась слишком стеснительна. (Было воскресенье, они сидели на пляже, и народ так и пялился.) Тогда Баки попробовал заставить Норму Джин сняться в спортивной позе, ловящей мяч, и чтобы на лице у нее при этом сияла широкая счастливая улыбка. Но улыбка вышла вымученной и неубедительной — точь-в-точь как у одного из «клиентов» мистера Или. Норма Джин умоляла Баки попросить кого-нибудь сфотографировать их вместе.

— Ну что я все время одна да одна? Это просто скучно, Баки! Ну, давай же!

Но Баки лишь пожал плечами и ответил лаконично:

— Да на кой хрен я кому нужен на этих снимках?

Затем Баки начал снимать Норму Джин в спальне. И называл эти снимки «до» и «после».

На снимках «до» красовалась Норма Джин в своем обычном виде. Сначала полностью одетая, затем — полураздетая и, наконец, совершенно голая, или, как называл это Баки, «ню». Лежала в чем мать родила на двуспальной кровати, кокетливо прикрывая простыней груди, и дюйм за дюймом Баки стаскивал с нее эту простыню, и щелкал аппаратом, запечатлевая Норму Джин в неловких, как у котенка, позах.

— Давай, Малышка! Улыбнись Папочке. Ты же это умеешь, сама знаешь, как…

Норма Джин никак не могла понять, была ли в такие моменты польщена или смущена, возбуждена или стыдилась. С трудом подавляла приступы беспричинного смеха и прятала лицо в ладонях. А когда отнимала ладони от лица, видела Баки, нацелившегося в нее камерой, и — щелк! щелк! щелк! И начинала жалобно просить:

— Ну, хватит же, Папочка. Перестань! Знаешь, как мне одиноко в этой большой старой постельке! — И раскрывала навстречу мужу объятия, а он, вместо того чтобы броситься в них, снова щелкал и щелкал аппаратом.

И с каждым этим щелк в сердце ей как будто вонзался осколок льда. Он смотрел на нее сквозь объектив этой камеры и словно не видел вовсе.

Но со снимками «после» обстояло еще хуже. Это «после» было унизительным. «После» начиналось, когда Баки заставлял Норму Джин надеть сексуальный рыжий парик в стиле Риты Хейуорт и кружевное черное нижнее белье, которое сам ей и подарил. Мало того, он приводил Норму Джин уже в полное смятение, заставляя накраситься — подвести брови, намазать губы помадой. А также «увеличить» соски — с помощью вишнево-розовой помады, которая наносилась на них крошечной и щекочущей кисточкой. Норма Джин беспокойно ерзала и вздыхала.

— Этот грим, он прямо как у вас, в похоронном бюро, да? — с тревогой спрашивала она. Баки хмурился.

— Да нет-нет, ничего подобного. Это последний писк моды, видел в одном голливудском журнале.

Но от грима исходил запах жидкости для бальзамирования, который ни с чем не спутать. И еще к нему примешивался запах чего-то сладкого, даже приторного, перезрелой груши, словом, в этом роде.

Снимками «после» Баки занимался не слишком долго. Он очень быстро возбуждался, откладывал фотоаппарат в сторону, начинал стаскивать одежду.

— О, Малышка моя!.. Малышка Куколка! Бо-же! — Он задыхался, будто только что вышел из волн на пляже в Топанге. Он хотел заниматься любовью, причем быстро, немедленно, и, пока возился с презервативом, Норма Джин отворачивалась, как отворачиваются пациенты, видя, что хирург берется за инструмент. Ей казалось, что она краснеет, причем вся, всем телом. Густой и кудрявый рыжий парик съезжал с головы на голые плечи, сексуальные черные лифчик и трусики казались жалкими обрывками ткани.

— Папочка, мне это не нравится. Я так не хочу. Я не в настроении.

Никогда прежде не видела она такого выражения на лице Баки. Оно казалось окаменевшим, как у Рудольфа Валентино в роли шейха. И Норма Джин вдруг расплакалась, а Баки раздраженно спросил:

— В чем дело? Что тебе не так?

И Норма Джин ответила:

— Просто мне не нравится, Папочка.

На что Баки, погладив свалившийся рыжий парик и ущипнув ее сквозь прозрачную ткань за накрашенный сосок, ответил:

— Еще как понравится, Малышка. Вот увидишь. Обещаю.

— Нет, мне не хочется.

— Черт!.. Могу поспорить, твоя Маленькая Штучка уже готова. Она уже мокренькая. — И он запустил грубые настойчивые пальцы под полоску трусиков, между бедер. И Норма Джин отпрянула и оттолкнула его руку.

— О, нет, Баки, нет! Мне больно!

— Да перестань, Норма Джин! Как будто в первый раз. Раньше ведь не было больно. Тебе понравится! Сама знаешь, что понравится.

— А сейчас не понравится. И вообще мне все это не нравится!

— Да погоди ты, послушай, это ж просто ради шутки!

— Ничего себе, шутки! Только в краску меня вгоняешь!

Тут Баки уже начал терять терпение:

— Но ведь мы с тобой вроде женаты, так или нет? Вот уже больше года женаты. И это навеки, навсегда! И мужчины проделывают со своими женами целую кучу разных штучек, и ничего дурного в том нет!

— Нет, есть! Мне кажется, что это плохо, неприлично.

— Я просто говорю тебе, — терпение Баки лопнуло окончательно, — чем занимаются другие люди.

— Но ведь мы — не другие люди. Мы — это мы.

Баки с красным налившимся кровью лицом принялся снова поглаживать Норму Джин. На этот раз посильнее. По большей части все их споры и ссоры заканчивались тем, что Баки начинал гладить ее, при этом Норма Джин тут же уступала, смягчалась и притихала, как кролик, которого можно ввести в транс ритмичным поглаживанием и похлопыванием. Баки поцеловал ее, и она ответила на поцелуй. Но стоило ему снова взяться за трусики и лифчик, как Норма Джин резко его оттолкнула. Сбросила с постели на пол воняющий синтетикой кудрявый и блестящий парик, стала стирать грим, отчего ее пухлые губки тут же побледнели. По щекам катились слезы, оставляя черные полоски туши.

— О, Баки! Мне так стыдно. От всего этого я перестаю понимать, кто я есть на самом деле. Я-то думала, ты меня любишь! — И она вся задрожала, так и зашлась в рыданиях.

Баки склонился над ней, Большая Штуковина нелепо и вяло болталась между ног, с кончика ее съехал презерватив. Он злобно и с недоумением взирал на жену. Что, черт побери, вообразила о себе эта девчонка? Да сейчас она даже не хорошенькая, лицо заплаканное, грязное. Сиротка! Точь-в-точь бродяжка, вот она кто! Одна из приемышей этих Пиригов!

И мать у нее сумасшедшая, судя по тому, что рассказывает о ней сама Норма Джин. А отца так вообще не было. А еще воображает о себе бог знает что, считает, что она чем-то его лучше!..

Тут Баки вспомнил, как не понравилось ему поведение Нормы Джин на днях, когда он водил ее в кино, где они смотрели «Извините за саронг» с Эбботом и Костелло[43]в главных ролях. То была очень смешная комедия, и Баки так хохотал, что весь ряд сотрясался, а сам он едва не описался. И тут вдруг Норма Джин, привалившаяся к его плечу, вся напряглась и тихим детским голоском заметила, что лично она не видит ничего смешного в том, что происходит с этими самыми Эбботом и Костелло.

— Разве не ясно, что этот маленький толстяк — человек с задержанным развитием? Разве это хорошо, смеяться над убогими?

Баки разозлился не на шутку, но ничего не сказал, просто отодвинул жену плечом. Ему хотелось заорать на весь зал: Чего смешного в Эбботе и Костелло? Да просто то, что они смешные, вот и все! Не слышишь, что ли, как все остальные ржут, как кони!

— Может, я просто немного устала любить тебя. Может, нам надо немножко отдохнуть друг от друга.

Рассерженный и обиженный, Баки, у которого окончательно пропало всякое желание, соскочил с кровати, натянул брюки, накинул рубашку и вышел, громко хлопнув за собой дверью. Словно хотел, чтобы слышали все остальные их шумные соседи. В квартирах на той же площадке жили три изголодавшиеся по сексу женщины, чьи мужья были на фронте. Всякий раз, видя Баки Глейзера, они строили ему глазки и уж наверняка подслушивали сейчас, так что пусть себе слышат. Норма Джин запаниковала, крикнула вслед:

— Баки! Не надо, дорогой, вернись. Прости меня!

Но не успела она накинуть халат и выбежать следом, как Баки уже и след простыл.

Он сел в «паккард» и уехал. Бензин был почти на нуле, но какого черта! Не мешало бы навестить старую подружку, Кармен, но вот беда — судя по слухам, она куда-то переехала, а нового ее адреса он не знал.

* * *

Однако снимки преподнесли сюрприз. И Баки взирал на них с неподдельным изумлением. Эта женщина — Норма Джин, его жена?.. Несмотря на то что она вся извертелась от смущения на кровати, над которой нависал Баки со своим фотоаппаратом и щелкал, щелкал, на нескольких снимках красовалась бесстыдная и самоуверенная девушка с развратной дразнящей улыбкой. И хотя Баки точно знал, что в те минуты Норма Джин чувствовала себя совершенно несчастной, здесь, на снимках, казалось, что она просто упивается собой. «Выставляет свое тело напоказ, как какая-нибудь дорогая шлюха».

Особенно интригующими получились снимки «после». На одном их них Норма Джин лежала поперек кровати, рыжие локоны парика чувственно разметались по подушке, глаза сонные, полузакрытые. А рот приоткрыт, и между накрашенными губами виднеется кончик языка. Ну, в точности клитор между срамными губами! Прозрачное кружево лифчика распирают набухшие соски, одна рука закинута за голову, другая лежит на животе, словно она только что ласкала сама себя или собирается это сделать. Вообще-то Баки понимал, что поза была случайной, просто он тогда оттолкнул Норму Джин на подушки, и она как раз собиралась встать — впрочем, какое это теперь имеет значение?.. Поза вышла очень соблазнительная.

— Бо-же!..

И Баки почувствовал неукротимое желание овладеть этой непристойной и экзотической девушкой, этой прекрасной незнакомкой.

Он отобрал с полдюжины снимков Нормы Джин в самых сексуальных позах и с гордостью демонстрировал их дружкам на заводе Локхида. В оглушительном шуме и грохоте, царившем в цеху, пришлось повышать голос, едва ли не орать:

— Но только чтоб строго между нами! Чтоб больше никому, о’кей?

Мужчины кивали в знак согласия. О, это выражение на их лицах! Да, впечатление произвести удалось. На всех снимках красовалась Норма Джин в красно-рыжем парике Риты Хейуорт и черном кружевном белье.

— Так это что, и вправду твоя жена? Твоя жена? Твоя жена?.. Ну, Глейзер, ты и везунчик!

Свистки и завистливый смех, как и предполагал Баки. Один лишь Боб Митчем не отреагировал на снимки. Вернее, отреагировал, но совсем не так, как ожидал Баки. Баки был просто потрясен, когда Боб, торопливо перебрав снимки, нахмурился и заметил:

— Только распоследний сукин сын будет показывать снимки, где его жена в таком виде! — И не успел Баки остановить Митчема, как тот порвал фотографии на мелкие кусочки.

И между ними непременно завязалась бы драка, не окажись поблизости прораба.

Баки нырнул за чью-то спину, весь дрожа от обиды и злости. Да этот Митчем просто завидует ему! Сам собирался в Голливуд, стать актером, а дальше конвейера в сборочном цеху дело не пошло. Ничего, негативы-то у меня остались, с тайным злорадством подумал Баки. И Норма Джин — тоже.

Втайне от Нормы Джин он взял себе за правило заскакивать по дороге домой к родителям. И его еще неокрепший сердитый юношеский голос громко разносился по кухне, где был знаком каждый предмет.

— Ясное дело, я люблю Норму Джин! Ведь я на ней женился, разве нет? Но она такая беспомощная. Прямо как младенец, которого то и дело надо брать на руки и утешать, чтобы не плакала. Можно подумать, я — солнце, а она какой-то там цветочек, который просто не может жить без солнца, и это… — тут Баки запнулся, подбирая нужное слово, болезненно нахмурил лоб, — это утомительно.

Миссис Глейзер нервничала, в голосе ее слышался упрек:

— Перестань, Баки! Норма Джин хорошая девушка, добрая христианка. И потом она такая молоденькая!

— Черт, я и сам тоже молодой. Господи, да мне всего двадцать два. А ей нужен мужчина постарше, папочка. — Баки гневно сверкнул глазами, родители смотрели озабоченно, как будто чувствовали себя виноватыми. — Да она из меня все соки высосала. Она просто с ума меня сводит! — Тут он спохватился и умолк. Он уже собирался сказать, что Норма Джин все время хочет заниматься любовью. Любит целоваться и обниматься на людях. Иногда Баки нравилось это, иногда казалось просто неуместным. Но хуже всего то, что она меня не чувствует, когда я в ней. По-настоящему, как другие женщины.

Словно читая мысли сына, миссис Глейзер торопливо заметила — при этом вся краска так и бросилась ей в лицо:

— Ну конечно, Баки, конечно, ты любишь Норму Джин! Мы все любим Норму Джин, она нам как дочь. Заметь, дочь, а не невестка. О, и какая же чудесная была у вас свадьба! Казалось, то было совсем недавно и…

Тут Баки, кипя от возмущения, перебил мать:

— И еще она хочет обзавестись детишками. И это — в разгар войны! Идет Вторая мировая война, весь мир катится к чертовой матери, а моя женушка желает, видите ли, заиметь настоящую семью! Да пропади оно все пропадом!

— Не богохульствуй, Баки, — слабым голосом заметила миссис Глейзер. — Ты же знаешь, как это меня огорчает.

На что Баки ответил:

— Это я теперь только и знаю, что огорчаться. Прихожу домой, а там Норма Джин. Сидит с таким видом, точно весь день скребла и драила дом, готовила ужин и только меня дожидалась. Чтобы я пришел домой. Как будто без меня она просто жить не может! Можно подумать, я Господь Бог какой или не знаю кто! — Он перестал бродить по комнате, он задыхался от возмущения. Миссис Глейзер наполнила тарелку вишневым кобблером, и он принялся жадно есть. И с полным ртом добавил: — Но я не хочу быть Богом. Я просто Баки Глейзер, и с меня хватит!

Молчавший до сей поры мистер Глейзер, заметил рассудительно и строго:

— Вот что, сын. Ты живешь с этой девушкой. Ты венчался с ней в нашей церкви. «Пока смерть не разлучит нас». Ты что думаешь, брак — это нечто вроде веселой прогулки? Погулял, повеселился, а потом соскочил и шасть — играть в мужские игры с другими ребятами? Нет, не получится. Это на всю жизнь.

С аппетитом поглощая вишневый кобблер, Баки жалобно постанывал, словно раненое животное.

Может, для тебя и да, старина. Но мы — новое поколение. Мы — другие.

— Я должен ехать, Малышка.

Она словно не слышала. Треск автоматных очередей в кинохронике. Музыка, в той же кинохронике, «Поступь времени». Они были в кино. Они ходили в кино каждую пятницу. То было самое дешевое развлечение. И они шли пешком до центра города, держась за руки, точно влюбленные школьники. Бензин стал слишком дорог. К тому же еще поди его достань. Низкие, еле слышные раскаты грома где-то вдали, в горах. Сухой сильный ветер, от которого щиплет глаза и ноздри. Кому охота пускаться в столь долгий путь, да еще пешком, да еще в такую погоду! До центра, до Мишен-Хиллз-Кэпитол, было довольно далеко. Кажется, они смотрели тогда «Признания нацистского шпиона» — в главных ролях учтивый, обходительный и изысканный Джордж Сандерс и Эдвард Дж. Робинсон с тяжелым бульдожьим лицом. Влажные темные глаза Робинсона сверкали умом, выражали целую гамму чувств. Кто, как не Эдвард Дж. Робинсон, мог столь убедительно передать гнев, ярость, обиду, страх, отчаяние и тщетность всех усилий? И это при том, что он был невелик ростом и вовсе не походил на классического героя-любовника.

Уж куда ему до Темного Принца! Куда ему до мужчины, ради которого ты готова умереть!.. А может, они смотрели тем вечером «Происшествие в северной Атлантике» с Хамфри Богартом? О, этот Богарт с выпуклыми глазами, вечной сигаретой, зажатой между пальцами, дым от которой затеняет суровое, немного помятое лицо!.. Впрочем, он все равно был красавцем, Хамфри Богарт. Да еще в военной форме, да еще на большом экране! Да там все мужчины выглядели красавцами.

А может, в тот вечер они отправились смотреть «Войну пляжей» или «Дети Гитлера». Баки давно хотел посмотреть оба эти фильма. Или еще одну комедию с Эбботом и Костелло, или Боба Хоупа в «Сквозняке». Сама Норма Джин предпочитала мюзиклы: «Служебный буфет», «Встретимся в Сент-Луисе», «Все из любви к тебе». Но Баки откровенно скучал на мюзиклах, и Норме Джин приходилось признавать, что все они — пустые и глупые, что там одна сплошная выдумка, как в стране Оз.

— Ведь в нормальной жизни люди не начинают петь ни с того ни с сего, — ворчал Баки. — И не начинают плясать ни с того ни с сего, особенно когда нет музыки. — Норма Джин не стала спорить с ним и доказывать, что музыка в кино есть всегда, даже в столь любимых Баки фильмах про войну, даже в «Поступи времени» есть музыка. Зачем расстраивать мужа, который и без того за последнее время сильно похудел. И был раздражителен, как молодой и красивый пес, которого так и хотелось погладить, но ты не решалась.

Она знала, но не признавалась в том даже самой себе. Знала на протяжении вот уже нескольких месяцев. Еще до парика, кружевного нижнего белья, до щелканья камеры. Слышала, что бормочет себе под нос Баки, задумывалась над разными его намеками. Каждый вечер во время ужина он слушал по радио военные сводки. Жадно читал «Лайф», «Колльерс», «Тайм», местные газеты. Читал Баки медленно, даже с трудом, водя пальцем по строчкам и шевеля губами. Снимал старые карты со стен и заменял их новыми. Переставлял разноцветные булавки. Занимался любовью как-то рассеянно и наспех. Едва успев начать, сразу же кончал. Ой, Малышка, извини, так уж получилось. Спокойной ночи! Норма Джин держала его в объятиях, а он мгновенно проваливался в сон, как уходит на мягкое илистое дно озера брошенный в воду камень. Стране нужны были все новые мужчины, свежее пушечное мясо. Стояла осень 1943-го, казалось, эта война будет длиться вечно. Настала зима 1944-го, и ребята, которые должны были окончить школу в этом году, начали беспокоиться, что могут и не успеть, что война закончится раньше, чем их призовут. Порой, правда, значительно реже, чем раньше, Норма Джин возвращалась к старой своей мечте — поступить медсестрой в Красный Крест или стать летчицей.

Летчицей! Женщинам, умевшим летать на бомбардировщиках, не разрешали летать на них. Женщин, которые погибали на войне, не разрешали хоронить со всеми положенными военными почестями в отличие от мужчин.

Норма Джин понимала: мужчины должны иметь свои преимущества. И свои награды. Только потому, что они мужчины. Они родились для того, чтобы рисковать жизнью, и женщины служили для них наградой. Те женщины, что сидят дома и дожидаются своих мужчин. Нельзя, чтобы мужчины и женщины сражались на войне бок о бок, нельзя, чтобы возникла новая разновидность женщин-мужчин. Женщина-мужчина — это урод, это противоестественно. Быть женщиной-мужчиной неприлично. Женщины-мужчины — это лесбиянки — примерно то же, что голубые у мужчин. Да любому нормальному мужчине хочется просто удушить лесбиянку или затрахать ее до смерти, до тех пор, пока мозги из ушей не полезут, а из задницы не потечет кровь. Норма Джин слышала, как Баки с дружками насмехался над этими самыми лесбиянками, которые были еще хуже всяких там шлюх, педерастов, гомиков и извращенцев. Было нечто в этих несчастных, жалких больных лесбиянках, отчего нормальному здоровому мужчине хотелось врезать им по полной программе.

Баки, пожалуйста, не надо, мне больно!

Баки перестал обращать внимание на череп Старины Хирохито, что стоял в гостиной, на радиоприемнике. Зачастую Норме Джин казалось, что он и ее не замечает вовсе. Но Норма Джин всякий раз содрогалась, снимая с «сувенира» шарфик. Я тебя не убивала, не отрубала тебе головы. Меня винить не в чем.

Иногда во сне она видела огромные пустые глазницы черепа. И эту безобразную темную дыру вместо носа, и оскаленные в улыбке зубы. Запах сигаретного дыма, сердитый шум горячей воды, хлещущей из крана в ванную…

Ага, вот ты и попалась!..

Сидя в одном из задних рядов кинотеатра, Норма Джин сунула ладошку в большую липкую от промасленного попкорна руку Баки. Словно в темноте этого большого полупустого зала им обоим грозила опасность.

Странно, но, став миссис Баки Глейзер, Норма Джин уже меньше любила кино. Во всех этих фильмах было столько… надежды. И оттого они казались еще менее реальными. Покупаешь билет, занимаешь свое место, открываешь глаза и видишь — что? Иногда во время сеанса мысли ее витали где-то далеко-далеко. Завтра день большой стирки, и что сегодня подаст она Баки на ужин? А в воскресенье надо бы затащить Баки в церковь, а то проспит все утро. Бесс Глейзер, правда, в завуалированной форме, уже не раз выражала свое неудовольствие по поводу того, что «молодая пара» не посещает воскресных служб. И Норма Джин догадывалась, что винит в этом свекровь прежде всего ее. Как-то на днях Бесс Глейзер встретила Норму Джин на улице — та катила коляску с маленькой Ириной — и выразила крайнее удивление и неудовольствие:

— Смотрю, у тебя на все находится время, Норма Джин! Даже погулять с чужим ребенком. Надеюсь, тебе хоть платят за это?

В тот вечер сеанс начался с «Поступи времени». Музыка так и гремела на весь зал, и сердце у Нормы Джин забилось быстро-быстро. Здесь, на кинопленке, — реальная жизнь. Здесь все по-настоящему. Показывали вести с фронтов, и Баки сидел, выпрямившись, и не сводил глаз с экрана. Даже перестал перемалывать поп-корн крепкими челюстями. Норма Джин взирала на экран с ужасом и одновременно совершенно завороженная. Вот на нем возник храбрый и непобедимый «Уксусный Джо» Стилуэлл[44]. Грязный и небритый, он бормотал:

— Здорово они нас потрепали, черт бы их взял!

На экране вспыхивали подбитые самолеты. Небо с низкими серыми тучами, а под ними — чужая земля. Дуэль в воздухе, над Бирмой! Знаменитые «Крылатые тигры[45]»! Каждый мальчишка, каждый мужчина, сидящий в этом кинозале, мечтал стать «Крылатым тигром»; каждая женщина и девушка была готова отдать свое сердце «Крылатому тигру». А как здорово разрисовали они свои старые самолеты «Кертис П-40» — в виде акул с зубастыми челюстями! Они были настоящими смельчаками. Настоящими героями! Они не побоялись выставить свои самолеты против куда более скоростных и технически совершенных «Джэп зироуз».

В воздушной схватке над Рангуном «Тигры» сбили двадцать из семидесяти восьми японских истребителей — а сами не потеряли ни одного!

Зал взорвался аплодисментами. Послышались восторженные свистки. Глаза Нормы Джин наполнились слезами. Даже Баки украдкой вытирал слезы. Зенитные батареи поливали противника огнем, подбитые самолеты падали на землю, объятые дымом и пламенем. Зрелище казалось запретным. Знать о чужой смерти все как-то неловко. Смотреть, как умирают люди, некрасиво. Смерть священна, это частное, интимное событие, но война перевернула все представления, в том числе и о смерти. Фильмы о войне перевернули и изменили все. Ты не только отстраненно наблюдал за чужой смертью, тебе представлялась возможность увидеть зрелище, коего были лишены сами умирающие. Должно быть, именно так Бог видит нас. Если, конечно, смотрит.

Баки так крепко стиснул руку Нормы Джин в своей, что та поморщилась от боли. И тихим, но встревоженным голосом произнес:

— Я должен идти, Малышка.

— Идти?.. Куда?

В мужской туалет, что ли?

— Я должен быть там, вместе с ними. Пока еще не поздно.

Норма Джин рассмеялась. Наверное, он просто шутит. И пылко поцеловала его. Обниматься и целоваться в кино вошло в привычку с первых же дней знакомства. Как и где лучше узнать друг друга?.. «Крылатые тигры» исчезли с экрана; теперь там показывали свадьбу какого-то джи-ай. Улыбающиеся солдаты — в отпуске, на военных базах и кораблях. «Свадебный марш» гремел просто оглушительно. Сколько свадеб! Сколько невест — всех возрастов. Торопливость, с которой пары появлялись и исчезали на экране, вызывала улыбку — уж очень все это походило на комедию. Церковные бракосочетания, гражданские. Скромные и пышные свадьбы. Сколько сияющих улыбок, сколько крепких объятий! Сколько страстных поцелуев. Сколько надежды. Публика в зале хихикала. Война — занятие серьезное и благородное. А любовь, все эти свадьбы и женитьбы… просто смешно!..

Рука Нормы Джин опустилась, скреблась, точно маленькая мышка, в паху у Баки. Удивленный Баки пробормотал:

— М-м-м, детка, ну, не тут же! Эй, перестань, ты что!.. — Но тем не менее обернулся к ней и крепко поцеловал в губы. Разжал их, вечно сопротивляющиеся, и протолкнул язык глубоко в рот. И она, постанывая и извиваясь в его объятиях, принялась сосать этот язык. Тут Баки ухватил ее за грудь, сжал в левой ладони, как сжимают мячик. Ряд сидений зашатался. Они дышали часто и хрипло, как собаки. Женщина, сидевшая сзади, стукнула кулачком по спинке сиденья и прошептала:

Дата добавления: 2015-07-12