У старой башни 7 страница

— Ты особенная женщина! — сказал Калой и встряхнул руку Наси. — Но если ты женщина с таким крепким словом, то я — мужчина, который должен иметь слово еще крепче! Из-за моей соседки… я обещаю ни на иголку не ухудшить и не улучшить наших отношений! Будь спокойна. А вот из-за тебя мог бы… Потому что… Потому что… Ну, я лучше ничего не скажу… Я, кажется, опьянел. Но ты — небывало мужественный человек! Жаль, что она не ты… Все было бы иначе! Нас гойтемировские через сто лет не нашли бы!

Поняв, что начинает говорить лишнее, Калой замолчал, нехотя отпустил руку Наси и сел.

— Садись, — сказал он ей более властно, чем положено говорить с женщиной.

Но она не обиделась, села.

— Калой, тебе спасибо. Ты отнесся ко мне с таким уважением, на которое я никогда не надеялась… Я шла с тревогой, ухожу — успокоенная. Ты купил мое сердце! Если захочешь, поезжай в дом моих родителей. Может быть, ты увидишь там девушку, которая заставит тебя подумать. Я буду во всем твоя помощница. А теперь мне пора…

Она перехватила взгляд, брошенный им на бурдючок, и сказала, что оставляет его здесь. Но Калой воспротивился.

— Ты не хотела пить без меня, а я без тебя и в рот не возьму!

— Ну что ж, ты прав. Но только… Ладно… Чуть-чуть еще… Ради тебя… — И Наси налила Калою чашку и себе половину.

Он хотел запротестовать, но она ласково и настойчиво попросила:

— Ты уж сжалься надо мной! Или ты думаешь, что я действительно не женщина, а?..

Калой покачал головой.

— Мозги у тебя крепкие, мужские, — сказал он и, помрачнев, добавил — А ты сама… конечно, женщина! Небывалая!

— Самая обыкновенная, — с оттенком грусти ответила Наси, вздохнув. Калой все больше терял застенчивость.

— Наси! — сказал он повелительно. — Я говорить еще не научился. Но я видел людей. И знаю, что последний бокал пьют за хозяйку дома. А так как сегодня здесь ты хозяйка, я хочу выпить за тебя, как за гостью и как за хозяйку! Живи благополучно, живи счастливо!

Он залпом осушил чашку. И снова Наси успела отплеснуть на пол из своей.

— Спасибо, — сказала она. — Пусть в доме у тебя вечно будет благодать!

Она налила себе и Калою бульона. Когда бульон был выпит, Наси встала. Поднялся и Калой. На ногах он держался твердо, но глаза его были пьяны. Наси собралась уходить. Она сняла с головы платок, чтобы перевязать его, и вдруг схватилась за лоб. Калой невольно протянул руки. Она сделала неуверенный шаг, покачнулась и упала…

К счастью, она упала не на очаг, где кипел бульон, а прямо на руки Калоя.

Он, как ребенка, взял ее и понес к нарам. Когда он наклонился, чтобы опустить ее на медвежью шкуру, она со страхом прижалась к нему всем телом.

— Падаю… падаю… — прошептала она.

— Да нет! Это я кладу тебя на нары. Здесь некуда падать. Не бойся! — испуганно говорил он.

Как только Наси легла, ей стало лучше.

— Ради Аллаха, прости меня… Я сейчас отдохну — и все пройдет, — говорила она сквозь прерывистое дыхание. — Только запри двери, а то кто-нибудь войдет…

Калой запер дверь и вернулся.

— Ну что, лучше?

— Воздуха мало…

Он открыл окно. Наси лежала, смежив веки и закинув за голову руки. Волосы ее спадали до самого пола. Калой стоял над нею, не зная, что делать. Он видел, что она больна, и все же не мог не любоваться этой удивительно красивой, стройной женщиной. Руки его помнили нежность ее тела… Запах ее распущенных волос дурманил его…

В башне они были одни. Калой был пьян. И все же он еще владел собой и сдерживал охватившее его волнение.

Сквозь едва прикрытые веки Наси видела напряженное лицо, жадный взгляд.

— Воды… — попросила она.

Он подал ей ковш. Но ей трудно было поднять голову. Он догадался, помог. Наси отпила глоток, другой. Дыхание ее стало ровнее. Она попросила его посидеть рядом. Она боялась остаться одна. Калой сел на край нар и почувствовал теплоту ее бедра. Рука ее случайно легла на его руку. Он боялся пошевелиться. Кровь стучала в висках.

Эти переживания были для него полной неожиданностью.

Наси застонала.

— Душно… — сказала она и расстегнула серебряные крючки бешмета. Калой увидел ее шею и полную, белую грудь, которая тяжело вздымалась. Она шумно вздохнула и снова затихла.

Вот она открыла глаза. Он не мог различить в полутьме выражение ее взгляда, но легкая улыбка на лице говорила о том, что ей лучше. Это обрадовало его. Она положила его руку к себе на грудь…

— Послушай… как бьется… Успокоилось? Правда?.. Ты спас меня!

Калой никогда в жизни не был так близок к женщине. Его рука никогда не касалась женского тела, женской груди. Он терял власть над собой. И когда он сделал последнюю попытку, чтобы удержаться, попробовал убрать руку, она обняла его и привлекла к себе…

— Убей… убей, — услышал он шепот Наси и сжал ее в своих нечеловеческих объятиях…

Было уже очень поздно, когда Наси собралась уходить. Она была еще ласковее с ним, а он молчал или отвечал односложно, не в силах прийти в себя. Уже у дверей она обернулась.

— Разве Эги были когда-нибудь людьми, а? И вы еще смеете на кого-то обижаться! Да вы самые страшные грешники! Вас мало казнить! — она задорно смеялась. А потом, пригнув его к себе, зашептала в самое ухо: — Не там на празднике, когда ты издевался над лошадью, а только сейчас ты стал настоящим мужчиной! — Она прильнула к нему. Часто и гулко стучало в груди его сильное сердце.

Мир зеленый от зелени трав,

Золотой мир от золота солнца

Ты один озарил для меня.

Будь же вечно могуч, мой Калой!

Я желаю тебе быть мужчиной!..

— пела Наси так тихо, что он едва услышал. Она припала к его губам… И он почувствовал, что она плачет.

Быстро справившись с этой слабостью, Наси притронулась платком к глазам и еще раз пристально посмотрела на Калоя.

— Не знаю почему, — сказала она, — но душа подсказывает мне, что я вижу тебя в последний раз…

Резко открыв дверь, она вышла. Калой последовал за ней. За воротами Наси увидела женскую фигуру у соседней башни.

— Погоди минуточку, — сказала она Калою и направилась к женщине. — Батази, это ты?

— Я, — ответил голос.

Они сошлись.

— Господи, я хотела уже поднять своего, чтобы узнать, что у тебя там случилось! — тихо воскликнула Батази.

— А разве вы не знаете вашего соседа? Это же бык! Уговорить такого — так легче родить! Но все позади. Теперь — он телок на аркане. Можете спать, не запирая дверей! Клятву дал!

Батази обняла сваху.

— Так куда ты? Уже поздно. Пойдем ко мне, — предложила она.

— Что ты, что ты! Там Хасан-хаджи до утра не ляжет, если я не вернусь! — воскликнула Наси, и, распрощавшись, женщины разошлись в разные стороны.

Калой шел впереди, Наси следовала за ним. Ночь выдалась темная, тучи скрывали небо, но ветер утих. Когда до дома Хасана-хаджи осталось уже немного, Калой пропустил Наси вперед. Она остановилась.

Вышла неполная луна, и на какое-то время стало светло. Калой увидел бледное лицо Наси. Ее вечно смеющиеся глаза были полны печали. Большой печали. Она посмотрела на него и, опустив голову, по-девичьи отвернулась.

— С самой юности у меня не было ничего… — сказала она. — А что впереди? Я не знаю. Но я знаю, что у меня был этот вечер… Я без сожаления пойду за это на вечный огонь… — Помолчав, она продолжала: — Не думай обо мне плохо. Старше станешь — поймешь. Я не так плоха, как несчастна. Но теперь я этого больше не скажу никогда. Пусть самое короткое, но у меня тоже было счастье… с тобой… Как жаль, что люди не могут начинать жизнь сначала!.. — Она потянулась к нему, но сдержалась, бросила на него последний взгляд, в котором было все ее сердце, и, опустив голову, ушла.

Калой стоял как завороженный. Он все еще чувствовал нежность ее рук, слышал теплоту ее голоса, запах ее волос, шелест платья… Что это? Откуда, зачем пришла она, чтобы исчезнуть, как лунная тень?

Калой с болью чувствовал, что что-то потерял, потерял навсегда! Ее? Ее любовь? Свою чистоту, юность, правду? Он сделал несколько неуверенных шагов за ней… Остановился.

Кружилась голова. Кружилась от желания вернуть ее.

Он пришел домой, сел на шкуру медведя, которая так неожиданно стала первым ложем его любви, сцепил пальцы и, уставившись на огонь, просидел до утра.

Когда солнечный луч прорвался в комнату и обжег ему щеку, он очнулся, вздрогнул от мысли, что погас огонь отцов, подбежал к очагу и, откопав в похолодевшей золе последний уголек, выдул из него пламя.

Огонь разгорался. Пламя росло.

Вместе с утром силы жизни возвращались к измученному Калою.

Через три дня Эги-аул облетела весть: в полдень к Зору приехал жених.

Многие видели, как он в сопровождении двух друзей проезжал к башне Пхарказа.

Было замечено все: и гладкость их коней, серебро сбруй, и одежда всадников.

На всех троих были бешметы турецкого атласа. Такое пышное богатство не всякий здесь видел!

Близких родственников в ауле у Пхарказа не было. Они давно перебрались через хребет, на равнину, и обычно соседи помогали ему принимать гостей. Так было и на этот раз. Помощников сошлось — хоть отбавляй. Комнаты заполнили женщины. Собрались девушки, чтобы показать себя, пошутить с дружками, с женихом. Во дворе царило оживление, люди разводили огонь под огромным котлом, кололи дрова.

Через некоторое время один из гостей, поговорив во дворе с Пхарказом, сел на коня и умчался в аул Гойтемира.

Калой видел из своего окна все это.

Не прошло и часа, как в Эги-ауле появилась новая группа всадников, человек в пятьдесят. Здесь были и убеленные сединой старцы, и мужчины средних лет, и молодежь.

Были с ними и три девушки — в нарядных черкесках. На их курхарсах ярко поблескивали бронзовые солнца. Они ехали гуськом на белых лошадях в окружении юношей.

Тут были и богатые родственники Гойтемира, и те, что не могли украсить своего наряда бархатом, а коней серебром. Но все они были веселы и вооружены, словно собрались в набег.

Позади шло несколько лошадей под вьюками, шесть коров, бычок и четыре барана.

Эгиаульцы поняли: видимо, родичи жениха и невесты договорились приезд жениха и свадьбу отпраздновать сразу. Такое случалось, но редко, только когда была особая причина. Скоро стало известно — Чаборз увозит невесту на плоскость, где отец купил ему дом и землю.

Поезжане еще были на середине села, когда с этими вестями Орци прибежал домой. Калой лежал на нарах лицом к стене. Какие только мысли не терзали его в эти дни. Он боролся с ними как с тяжелым недугом.

И вот настал этот невозможный последний день, а в этом дне последний час, который он должен перетерпеть как мужчина. Весть, принесенная Орци, прозвенела у него в ушах, как удар колокола с горы, который он слышал в детстве, когда выносили из дома покойника на погребение.

Значит, сегодня Чаборз не только в гостях, но он становится хозяином Зору.

— Позови Иналука, Виты и других наших парней — всех, кого увидишь, — приказал он Орци и, когда тот скрылся за дверью, со стоном обрушил кулак на каменный столб, подпиравший крышу.

Казалось, вся башня вздрогнула от этого удара.

— О боги моих отцов, о Аллах! Что еще вы нашлете на меня, чтоб испытать мое мужество?! Ведь я только человек! Только!..

Страшные мысли терзали его: залезть на башню и бить оттуда на выбор Чаборза, Пхарказа, Батази, убить Зору и всех, кто за ней приехал! Да, он мог это сделать, с его верным глазом и его «казенкой»[97]. Прежде чем люди придут в себя, он мог навалить кучу трупов… Но тут же он хватался за свою воспаленную голову, и ему слышались плач и стенания обездоленных им сестер и матерей, проклятия народа, который изгнал бы его, как безумного, как дикого зверя.

О, если бы все они знали, как тяжело в этот день оставаться человеком! В этот день, когда нельзя даже умереть, потому что малодушие — самый страшный позор!

Вбежал Орци. Он не закрыл за собой дверь.

— Идут! Все идут! — крикнул радостно он.

Калой не мог понять, что радует его. Он знал, что Орци тяжело пережил это сватовство. Неужели он так увлечен свадебным весельем, что забыл, чего оно стоит брату? «Ребенок», — решил Калой. Он быстро оделся в новую одежду, которую еще никто не видел на нем. Вместе с подарком для Зору он приобрел ее в городе с помощью Виты, продав для этого почти весь свой скот и одолжив у молочного брата почти все его сбережения. Он хотел, чтобы на свадьбе Зору никто не мог пожалеть его как человека, которого бедность лишила любимой девушки.

Вот почему, когда Иналук, Виты и еще человек пять Эги прибежали, прихватив с собой оружие, от удивления они замерли в дверях. Перед ними стоял не Калой-бедняк, который вечно ходил в домотканых одеждах и огромной папахе, а юноша, одетый во все новое и красивое.

— Похоже, что ты нас позвал на свою свадьбу! — пошутил Иналук. Но шутка получилась неудачная. Никто не засмеялся.

— Я позвал вас, мои братья, чтоб достойно проводить нашу односельчанку, мою соседку… Орци, подай закусить!

Пока Орци ставил на стол копченый курдюк, овечий сыр, лепешки, Калой собрал посуду и, отдав младшему из родичей бурдючок Наси, попросил разлить карак. Кое-кто стал заранее отказываться, но Калой строго приказал:

— Для настроения, а не для глупостей… Там никто из нас не прикоснется к вину. А здесь мы выпьем за то, чтобы Аллах дал счастье Зору.

Друзья опустили бокалы и стали ждать, что скажет на это старший.

— Калой, — сказал Иналук, — последний раз предлагаю тебе: мы все, если надо, готовы умереть за тебя… За честь нашего рода! Мы с оружием. Мы в своем ауле, Эги поддержат нас… Мы, как волки в стадо овец, врежемся в гойтемировских и не дадим ее… Только скажи!..

— Иналук, об этом — все! Я сам виноват… Вовремя не сделал этого… А теперь… Народ никогда не простил бы нам такой резни. «Когда у тебя увели корову, запирать сарай на засов поздно!» Пейте!

— Ну что ж, да будет воля Аллаха! Раз так — мы должны показать все наше гостеприимство, потому что Пхарказ не имеет родни здесь и мы, соседи, обязаны поддержать его. Дай Аллах счастья дочери его!

Эги осушили бокалы.

— Прибери здесь. Может быть, гостей придется привести. А потом будь недалеко от меня, — сказал Калой брату.

Но в ответ он услышал такое, чего никогда не ожидал:

— В доме я все сделаю. Но во двор этого шелудивого пса я не пойду!

— Какого пса? Куда не пойдешь? — рассмеялся Калой.

— Пса, имя которого Пхарказ! Я не знаю, — кричал он, — зачем быть самым сильным парнем… если, когда надо, эта сила не может помочь!

Калой рванулся, чтобы ударить брата, но, посмотрев на него, вышел, а за ним и остальные. Оружие их осталось в башне…

— Есть сталь в этом мальчике! — сказал один из братьев.

— Но только ему нелегко понять, что счастье не может начинаться с несчастья!.. — угрюмо бросил Калой.

Появление Эги во дворе у Пхарказа насторожило только двух гойтемировских мужчин, которых старшина предупредил о Калое, да родителей невесты. Но парни Эги так хорошо, красиво шутили с приезжими, а потом угощали их едой, пивом и брагой, что все сомнения скоро рассеялись. Гойтемировские мужчины решили, что кто-то просто попугал старшину и тот, помня о своих отношениях к родителям Калоя, проявил излишнюю осторожность.

Когда во двор вошла новая группа девушек, Калой отозвал самую младшую из них, гармонистку и певицу Дали, и попросил передать Зору сверток.

— Так, чтоб никто не увидел, — сказал он. — Сделаешь?

— А что в этом трудного? — подняла брови Дали. Но, видимо, удивлена она была не столько просьбой Калоя, сколько его одеждой. С ним теперь мог соперничать разве только сам Чаборз. Но на Чаборзе всегда было чересчур много серебра, как на сбруе лошади. А на нарядной одежде Калоя не было ничего лишнего.

Чтобы уехать засветло, родные жениха торопили хозяев, просили одеть Зору. Потому что невесту одевают перед самым отъездом, а дело это нелегкое.

Из башни во двор повалил народ.

Девушки и парни, друзья невесты и жениха, встали друг против друга.

Давайте, девушки,

Споем прощальную.

Солнце уходит за гору.

Мы остаемся.

А нас покидает

Ровесница наша Зору…

— первыми в наступившей тишине запели подруги невесты.

У Калоя перехватило горло. Но он сумел скрыть волнение.

Зору тоже слышала прощальную. Песня доносилась издалека, со двора.

«Неужели это провожают меня?..»

Зору похудела. Щеки впали, глаза стали еще больше. Грустные, глубокие глаза…

Женщины-соседки крутились около нее, прощались, давали советы и наставления. Наконец пришло время одеваться.

Зору отказалась от помощи мастериц этого дела и попросила выйти всех, оставив около себя только Дали.

Как только они остались вдвоем, Дали сунула в руки Зору сверток, переданный Калоем, и сказала, от кого он. Услышав имя Калоя, Зору вздрогнула.

— Посмотри сама… что там? — тихо попросила она, глядя в сторону и возвращая Дали сверток.

Дали давно не терпелось узнать, что же прислал в такой день сосед соседке. Тем более, что она знала: Зору и Калой нравились друг другу. Развернув сверток, она замерла от удивления. В руках оказался нежно-розовый газ, по которому тянулись серебряные нити.

Дали вскрикнула, взмахнула шарфом и накинула его на себя. Он лег на ее голову, на плечи розовой дымкой, засверкал серебром, как чешуя на горной форели…

Дали ждала, что скажет Зору. Она повернулась, подняла руки, зажав в пальцах кончики шарфа, и прошлась в танце. Шарф струйками трепетал над ее головой. Но вместо радости она увидела в глазах невесты отчаяние. Зору закрылась локтем, как от огня…

Дали замерла. Она виновато сняла с себя шарф и подала его Зору.

— Ты обиделась? Я не должна была его надевать? Я только, чтоб показать тебе…

Зору покачала головой.

— Нет, нет, Дали, я не обиделась. Это другое… — Зору со страхом отталкивала от себя руку Дали с шарфом. — Нет-нет. Это не мне… Это той, которая будет его невестой… Ты пойми это…

— А он сказал — тебе! Я же сама слышала!

— Нет, Дали… нет… Я не могу… Это не мне.

В это время во дворе заиграла гармонь, десятки рук дружно ударили в ладоши.

Зору прислушалась:

— Он здесь?

Дали кинулась к окошку и весело вскрикнула:

— Посмотри, посмотри… Ох, какой он сегодня!

Зору подошла к окошку. Она увидела двор, заполненный народом, заборы, крыши сараев, облепленные детьми, широкий круг, по краям которого цветным полукольцом стояли девушки, против них — юноши.

А в середине в первой лезгинке плыла старшая из гойтемировских красавиц в голубой черкеске с красным курхарсом. Подняв руки, словно протянув их к юноше, она не то убегала от него, не то манила за собой. А где же Калой? И вдруг Зору узнала… Она ожидала увидеть его среди толпы в лохматой папахе, в поношенной черкеске… Но посмотрела на танцующих и — узнала…

«Неужели это он?»

На Калое была черная каракулевая шапка с красным донышком и золотым галуном, коричневая черкеска, на которой вместо старых, деревянных газырей блестели перетянутые двумя галунами новенькие бердановские патроны. Черный бешмет, сафьяновые ноговицы. Все новое. И только на серебряном поясе висел дедовский, видавший виды родовой кинжал, который перешел к нему как к старшему в доме.

Сколько раз, сравнивая Калоя с Чаборзом, она с горечью отмечала убогость одежды любимого. Даже сейчас, когда Дали сказала, что Калой на свадьбе, она с сожалением подумала, как, наверное, неловко ему в кругу разряженных гойтемировских гостей. И какая радость! Калой, ее Калой лучше всех! Видит ли его Батази? О, как она ненавидела сейчас мать!

А хлопки в ладоши гремели, как выстрелы.

Калой танцевал на носках. Руки его в плавных и широких движениях, словно взмахи косаря, заходили за спину, поднимались перед грудью. А ноги резко подсекали одна другую и легко кружили его.

Калой танцевал для всех. То он возникал перед девушками, то отдавал должное своим друзьям, то переходил к тому месту, где сидели пожилые. И все время он ни на миг не упускал из виду свою девушку. Он как бы дразнил ее свободой. И как только она, думая, что он увлекся, забыл о ней, устремлялась на девичью часть круга, он кидался наперерез, преграждал дорогу. Народ был в восторге от этой пары.

— Не отпускай! Не отпускай ее!!! — неистово кричали друзья. И Калой плясал так, что девушка кружилась почти на месте.

— Великий Аллах, как он танцует! — вырвалось у Дали.

— Еще бы! — ответила Зору. — Ведь он пляшет на свадьбе своей любимой!..

Она упала на нары и забилась в рыданиях.

Дали растерялась. Она подбежала к Зору и, обняв ее, стала утешать. Но Зору, ничего не слыша, рыдала.

Смолкла она тоже внезапно. Села. Вытерла лицо. Вздохнула. Губы се подергивались. Плечи дрожали.

— Зачем же ты идешь за другого? — не удержалась Дали. — Неужели мало, когда любит Калой?

Зору горько улыбнулась.

— Отца жаль…

— А себя? — Дали стояла перед Зору на коленях, заглядывая ей в лицо. — Или я ничего не понимаю…

Зору взяла ее за голову.

— Никогда, никогда в жизни не выходи за того, кого не любишь! — прошептала она, вложив в эти слова всю боль души.

— А если тот, которого я полюблю, не захочет меня? Не полюбит? — по-детски спросила Дали.

— Тогда оставайся одна на всю жизнь, только любви своей не предавай! — Зору встала. — Пора одеваться.

Дали подала ей белую черкеску.

— Чтоб ты мне саваном стала! — воскликнула Зору, принимая платье. Дали в ужасе отшатнулась:

— Разве можно так!..

Зору отдала Дали шарф Калоя:

— Спрячь. Сохрани. А когда он будет жениться, передай этот шарф невесте его в подарок… от меня… Это моя последняя просьба… Скажешь ей, что я любила его, но не так, как надо. Не так… И за это сердце мое не перестанет рыдать никогда!

Дали прильнула к ней, заплакала. Эти слезы были ее клятвой.

— Клянусь, — шептала девочка, — никогда не предавать любви. Никогда! Никогда не плакать о ней твоими слезами!..

Свадьба подходила к концу. Калой отошел к своему забору и крикнул Орци. Тот не осмелился ослушаться, выбежал к брату.

— Принеси винтовку!

В это время к Калою подошел Хасан-хаджи, поздоровался.

— Я видел разных мужчин, — сказал он так, чтобы его не услышал никто. — И отдаю тебе дань уважения. Здесь нет никого, кто бы так понимал и мог оценить твою выдержку и твое благородство! Будь проклят старый Гойтемир! Если бы не он… Чаборзу нравилась другая… Но что поделаешь, если старику-сластолюбцу эта пришлась по вкусу!..

Калой с удивлением посмотрел на Хасана-хаджи. Тот сделал вид, что не заметил этого взгляда.

— Козлиная борода! Он знает, что Чаборз все равно женится на той, которую любит, а эта останется в его доме «вдовой»… Сам он острил, когда, просватав ее, мы ночевали у меня. Правда, он был пьян. Но, видно, говорил то, что на уме.

Калой молчал.

— Крови не будет на том, кто когда-нибудь заставит остановиться его собачье сердце!.. — заключил Хасан-хаджи.

Калой был потрясен. Он никогда не видел Хасана таким гневным. Не оборачиваясь, принял он из рук Орци свою берданку. И тихо ответил Хасану-хаджи.

— Не все то, на что надеется старшина, исполнится… Третьей жены у него не будет…

Взглянув на Калоя, Хасан-хаджи подумал: «Гойтемир, это мой тебе второй удар!» А вслух сказал:

— Калой, хорошо ты сделал, что приоделся! Все девушки на тебя заглядываются. Но теперь ты уже не торопись. К тебе придет самая лучшая!

Народ во дворе расступился, встал по обе стороны лестницы. Подвели сильную, красивую лошадь, покрытую красным войлочным чепраком.

Друзья Чаборза и близкие Зору приготовились стрелять, как только появится невеста.

Считалось, что верховодить в семье будет тот, чья сторона выстрелит первой. И, зарядив берданку, Калой не спускал глаз с дверей башни, чтобы опередить гойтемировцев.

А в это время сквозь толпу женщин и девушек, заполнивших дом, Батази пробиралась к Зору, чтобы проститься.

Люди вышли из комнаты — мать должна была сказать дочери последние заветные слова.

Зору стояла вся в белом — от высокого курхарса, над которым она палкой поддерживала шелковый платок, до пола, где шлейфом стелилась ее черкеска. В строгом лице не было ни кровинки. Жестом она опять удержала около себя Дали. За дверями шумели голоса, слышались возгласы.

— Девочка моя… — дрожащими губами проговорила Батази. — Я желаю тебе счастья… И если что в доме отца было не так, прости нас сегодня обоих!..

Зору держала Дали за руку, точно боялась остаться одна. Она негромко спросила у матери:

— Я сделала все, что ты хотела?..

— Да… конечно! — растерянно прошептала Батази.

— А ты видела его в нашем дворе?

Батази поняла, о ком спрашивает дочь.

— Видела, видела… Он, как брат, ухаживал за всеми!

— Чту имя моего отца, — сказала Зору. — Прощаю ему все. Люблю его сердце. А тебя… Да превратит Аллах мне в яд молоко, которым ты вскормила меня! Отныне на этом и на том свете — говорю перед Богом — нет у меня матери!

Батази свалилась на пол. Зору стояла с поднятым лицом, плотно закрыв глаза, сомкнув губы, судорожно сжимая руку Дали.

— Открывай! — сказала она.

Потрясенная Дали кинулась к двери.

Первым в комнату ворвался радостный, счастливый парень, которому доверили вывести невесту. Он повел Зору вдоль стен ее комнаты. Прикасаясь, она простилась с ними. Повел вокруг очага и направился к выходу.

— Выкуп! Выкуп с него! — визжали женщины, хватая парня за полы черкески. Под общий смех он ловко отбивался и отругивался, обзывая их ведьмами и обезьянами.

Но одна из старух все же поймала его за полу и рывком разодрала на нем черкеску до самого пояса…

— На счастье молодым! — кричали женщины.

Калой первым увидел белую фату невесты и спустил курок. Берданка грохнула с оглушительной силой. Вслед за ней раздались запоздалые выстрелы других. Калой первым пожелал счастья своей Зору в ее новой жизни.

Родственник Чаборза вскочил на коня. Зору усадили прямо со ступенек позади него, на чепрак. Она взялась за пояс парня, и они тронулись под бесконечные пожелания доброго пути.

Гойтемировцы торопливо прощались с Пхарказом, Хасаном-хаджи и другими стариками. Эгиаульцы группами вскачь присоединялись к свадьбе, чтобы проводить гостей за околицу. Невесту с девушками окружила гарцующая молодежь. Калой подошел к Иналуку.

— Передай нашим, — сказал он, — я видел человека. Ночью мы должны собраться в Пимате. Из аула выезжайте в разное время и в разные стороны.

Они разошлись.

Сам Калой тотчас же сел на Быстрого, посадил на круп Орци и уехал на свое поле.

Хлеба дозревали. Он осторожно объезжал террасы, направляясь к скале Сеска-Солсы. Втроем они поднялись на ее вершину.

Выехав из Эги-аула, гойтемировцы уже не торопились. Главное было сделано: невеста с ними, — значит, можно веселиться.

Они джигитовали, останавливались, танцевали со своими девушками и ехали дальше. В тот момент, когда Калой и Орци поднялись на вершину, свадьба тронулась в путь.

Калой хорошо видел белую фигуру на крупе коня за парнем в черной черкеске.

Вот десятки лошадей вошли в реку. Она вспенилась вокруг них, забурлила. Полы черкески Зору слились с белой пеной реки и стали бесконечными, как сама река.

Зору знала: еще поворот — и Эги-аул скроется из глаз.

Она оглянулась. В лучах заходящего солнца мирно высились серо-белые башни. На окраине паслись коровы, за которыми столько лет босой девчушкой бегала она. А еще дальше, среди желтеющих пашен, — скала Сеска-Солсы. На вершине скалы стояла золотая от солнца сосна, а под нею — мужчина, ребенок и конь…

Зору увидела их. Они поднялись, чтобы проститься с нею навсегда.

Она взмахнула рукой… И никто, кроме нее, не увидел, как в ответ на далекой скале поднялась на дыбы лошадь…

Эги-аул скрылся за поворотом.

Поздно вечером в просторной башне аула Пимат собрались Калой, Иналук и четверо парней из Эги. Поужинав вместе с хозяином, они на лошадях спустились в долину Терека.

Из темноты их окликнули. Они отозвались. Человек велел ехать за ним. Ехали недолго. Остановились в густой заросли барбариса. Здесь их ждало еще несколько спешившихся всадников. Не называя друг другу имен, поздоровались за руку.

— Слушайте! — разнесся негромкий призыв. Собравшиеся стали в круг, и один из них заговорил:

— Почта[98]должна была ночевать высоко в горах, на станции. Но начальник решил ехать. Наши люди видели их уже в десяти верстах отсюда. Впереди два стражника, позади большой комбой, человек десять-двенадцать. В середине — сильжан[99], запряженный четверкой. Наверху кучер и стражник. Внутри офицер. Много или мало — но будут деньги, лошади… А может быть, денег будет и много… Комбой большой, и они торопятся. Все ли согласны?

Согласились все.

Он продолжал:

— Я вижу у тех, что присоединились к нам с гор, кремневые ружья. Это дрючки. Плохое оружие. У наших у всех винтовки. Дело будем делать так: у большого моста справа и слева от дороги сядут две засады. Они пропустят сильжан и не пропустят комбой. Сильжан обязательно поскачет вниз. Там устроим завал и засаду. Люди из засады нападут на сильжан, захватят деньги и лошадей. Отходить каждой группе отдельно к Чубатому дереву. Не шуметь. Убитых и раненых не оставлять. Хотите что-нибудь спросить?

Дата добавления: 2015-07-12