Глава 11. Для мужчин Фоксманов утренний душ – не блажь, а необходимость

8:25

Для мужчин Фоксманов утренний душ – не блажь, а необходимость, поскольку всем известно, какими всклокоченными мы встаем с постели. От подушек и телесных испарений наши шевелюры к утру где приминаются, а где встают дыбом, превращая нас в монстров с наэлектризованными волосами – точь‑в‑точь из мультиков. Проблема, однако, в том, что бойлер в родительском доме просто не выдерживает столь мощного разбора воды, и через несколько минут вода течет уже не горячая, а еле теплая, а потом и вовсе ледяная. Вдобавок Трейси и Элис вздумали одновременно включить фены, а Венди в это время поставила в микроволновку детскую еду, вафли какие‑то замороженные. Короче, в половине дома, в том числе у меня в подвале, электричество вырубает полностью.

Казалось бы, в доме бывшего электрика таких казусов с сетями случаться не должно, но у нас как раз тот случай, когда сапожник и его дети ходят без сапог. Отец упрямо твердил, что уж он‑то в этом деле дока и не намерен отдавать свои кровные деньги за то, что может сделать сам. Кроме того, он решил скрыть от городских властей всякие хитроумные новшества, которые понатыкал в доме. После долгих лет работы под недреманным оком контролеров из электрокомпаний он даже гордился тем, что в собственном доме все устроил по‑своему, без «ихних» правил и норм. Он вечно тянул провода – вдоль стен, сквозь стены, – разветвлял их, заменял на новые, так что в конце концов и сам не взялся бы объяснить, как все это устроено. Прямо не дом, а клубок из проводов, этакий электрический пазл, где пробки то и дело вылетают из‑за перегрузок. Ладно бы еще из‑за перегрузок! Свет гаснет, просто если в некоторых комнатах посильнее хлопнуть дверью. По стенам там и сям разбросаны явно лишние выключатели – либо вовсе без проводки, либо она давно ведет в никуда. Для непосвященных включить или выключить свет в этом доме – целая наука, и с первой попытки сделать это не удается. Несколько лет назад отец установил единую систему кондиционирования воздуха и обязан был в связи с этим удвоить мощность: с двухсот до четырехсот ампер. Но, опять‑таки не желая пускать на порог проверяльщиков из энергетической компании, он просто поколдовал в подвале и, заменив щитки, поставил компрессор и пульт управления кондиционерами. В итоге дом наш знаменит некоторым электрическим… норовом. Мама всегда шутит, что в один прекрасный день она щелкнет выключателем – и взлетит на воздух. Но до тех пор пробки будут отважно защищать перегруженную проводку.

Я лезу в душ, мгновенно замерзаю, зажмуриваюсь и, непрерывно чертыхаясь, тороплюсь вылезти. Завернувшись в полотенце, я дрожа выбегаю из ванной и обнаруживаю облаченную в белый халат Элис. В скудном свете, который проникает в подвал сверху, она пытается найти на щитке, какая пробка вылетела на этот раз.

– Привет, – говорит она, увидев меня. – Ты уж прости за вторжение в твое личное пространство.

Лучше бы попросила прощения за то, что они с Полом выперли меня из моей спальни. Но я не произношу это вслух, а, наоборот, говорю, что ничего, мол, страшного, и вдруг ловлю себя на том, что смущен ее присутствием. В последний раз Элис видела меня раздетым в этом самом подвале, в поза‑позапрошлой жизни. В те времена мое тело смотрелось куда лучше – впрочем, ее наверняка тоже. Не то чтобы годы обошлись с нами жестоко, но особо и не миловали. Ну, а последние два месяца мой рацион состоит исключительно из пиццы или жареной во фритюре китайской еды – я это заказываю на дом.

Так, надо принять стратегически правильную позу: втянуть живот и скрестить руки на груди.

– Не могу найти пробку, – говорит Элис.

Оставляя на полу капли, я встаю рядом и тоже пялюсь на щиток. Слишком темно, и разглядеть, на каком предохранителе маленький оранжевый индикатор торчит, а не утоплен, практически невозможно. Я провожу ладонью по всем, пытаясь искать на ощупь.

– Вот она! – Я нажимаю на оранжевую кнопочку, загорается свет, и в тот же миг с меня сваливается полотенце. – Ой, прости.

Я сгибаюсь пополам, чтобы подобрать полотенце и одновременно прикрыться. Элис, улыбаясь, следит за моими манипуляциями с полотенцем.

– Ничего нового я не увидела. – Лукаво фыркнув, Элис направляется к лестнице. И этот смешок, это редкое для Элис легкое, лучезарное настроение окончательно убедили меня в том, что я – единственный из братьев Фоксманов, кому этой ночью ничего не перепало.

10:00

– Было субботнее утро, – говорит Венди. – Тебя, мамочка, вообще дома не было, ты уехала на гастроли, с лекциями про книжку. Папа был на крыше, прибивал там желоба для стока дождевой воды или еще что‑то в этом роде. Шуму он устроил много, поэтому я отправилась в подвал смотреть телевизор. Как сейчас помню – смотрела я «Брейди Банч», серию, где они уезжают на Гавайи.

– Помню‑помню эту серию, – подхватывает Филипп. – В ней Алиса повредила спину на уроке гавайских танцев, а все из‑за амулета Питера, который приносил неудачи.

– Все правильно, – отвечает Венди, – но сериал к моему рассказу отношения не имеет.

– А я еще помню, как радовался, что они взяли Алису с собой в отпуск, – не унимается Филипп. – Она же просто домработница. И нигде дальше кухни до этого не бывала.

– Филипп помнит все фильмы и шоу, которые видел в жизни, – гордо поясняет Трейси. Как будто мы без нее не знаем.

– Только за это деньги не платят, – откликается Венди.

Трейси явно обижена, а Филипп ржет. У них с Венди долгая история подобных перебранок, поэтому такой текст даже оскорблением не считается.

Трейси и Элис сидят на диване, Линда – в кресле, подняв ноги на один из складных белых пластиковых стульев. Барри на заднем дворе читает «Уоллстрит джорнэл», а мальчишки бегают вокруг. Остальные члены семьи уже уселись на эти чертовы стульчики. Мы морально готовимся провести на них целый день, до полного затекания и онемения задницы, пялясь гостям в самое что ни на есть причинное место. В ожидании посетителей мама попросила нас вспомнить какие‑то личные эпизоды, связанные с папой, и теперь записывает наши рассказы в большой коричневый блокнот.

– Короче, я была в подвале, смотрела телевизор, и тут первый раз пришли месячные…

– У меня одна дочь, а меня не было рядом, когда она впервые ощутила себя женщиной! – восклицает мать. – Никогда себе этого не прощу.

– Ну, это не самое большое из твоих преступлений, – с ухмылкой бросает Венди. – Я бегу наверх, кричу папе в окошко, но он колотит молотком и ничего не слышит. Я выбегаю во двор, снова кричу, но он снова не слышит. Тогда я хватаю бейсбольный мяч – Пол вечно разбрасывал мячи по всей лужайке – и бросаю на крышу. Я хотела, чтобы он там стукнулся, а потом скатился на землю – папа посмотрит, кто кидал, и увидит меня. Но я, видимо, не рассчитала силы, потому что мяч угодил точно папе в затылок. И вот он теряет равновесие и падает с крыши, а следом – только что прибитый желоб.

– Совершенно не помню эту историю, – говорит Филипп.

– Еще бы, это же не телешоу, – отвечает Венди и поворачивается к Трейси: – Филипп был у родителей последним ребенком. Его фактически взрастил телевизор. Так что его вины тут нет.

– Ну ты и стервоза, – говорит мать с улыбкой.

– Продолжаю. Папа лежит на земле, навзничь. Рука у него сломана, на лбу кровавая рана, глаза закрыты, и я уверена, что я его убила. Я ору: «Папа, очнись!», и тут он открывает глаза и говорит: «Я этот желоб все утро прибивал». Потом он встал, мы сели в машину и он, одной рукой, дорулил до больницы. Медсестра у стойки как посмотрела на него – сверху вниз, снизу вверх – и разахалась: «Господи! Что с вами случилось?» А он отвечает: «У моей дочери начались месячные».

Все хохочут.

– Прелестная история, – говорит мама. – В этом весь Морт!

– Пока папе вправляли и гипсовали руку, Виктория, так звали медсестру, отвела меня в туалет и научила вставлять тампон, и я до сих пор вижу ее лицо каждый раз, когда пользуюсь тампоном. Она была такая высокая женщина, с Ямайки, с черными веснушками, как у Моргана Фримана, и она говорила: «Он сам проскользнет, детка. Главное, не бойся. Туда тебе и покрупнее штуки засовывать будут. И засунут и вынут». Мне потом долго‑долго кошмары снились.

– Классная байка. А еще что‑нибудь про свои месячные помнишь?

– Заткнись, Джад. Лучше расскажи свою историю, связанную с папой.

– Пока не вспомнил.

– А я уже вспомнил, – говорит Филипп. – Когда я играл в Младшей лиге, я плохо ловил мячи. Меня тогда поставили правым полевым. И в последнем иннинге я пропустил два мяча подряд, и мы продули. Тренером у нас тогда был этот толстый дядька, не помню, как зовут. Он жутко взбесился и начал на меня орать. Обозвал бездарью. И тут папка встает между нами, и через секунду тренер валяется на земле. Я и глазом моргнуть не успел. Он лежит, а папка ему ногу на грудь поставил и говорит: «Только посмей еще раз обозвать моего сына бездарью!»

– Потрясающе! – Элис даже в ладоши захлопала. – Я эту историю никогда не слышала.

– Может, это нелепо звучит, но надеюсь, что когда у меня будет ребенок и кто‑то станет над ним издеваться, я тоже смогу его защитить, как папка меня.

– Красивая мечта, Филипп! – восклицает мама.

– Конечно. – Трейси кивает. – Но может, лучше мечтать, чтобы над твоим ребенком никто не издевался?

Филипп смотрит на нее тяжелым взглядом:

– Не начинай.

– Что не начинать?

– Ты, черт возьми, отлично знаешь, о чем я.

– Я просто сказала, что мечтать не вредно, но планку надо ставить выше.

– Мой отец меня защитил. А я хочу защитить своего сына.

– И заодно научить его, что кулак – допустимый инструмент для разрешения конфликтов?

– Этому его и без меня научат.

– Пара хорошо подобранных слов – и твой бейсбольный тренер наверняка бы устыдился и извинился.

– Ага. Только тогда я не вспоминал бы всю жизнь, как отец за меня постоял, а тебе не удалось бы в очередной раз спустить меня с небес на землю. Короче, мы были бы уже не мы.

Трейси беспомощно моргает и, покраснев, вскакивает с дивана:

– Прости, ты прав. Я поступила бестактно.

– Извинения приняты, – произносит Филипп, глядя в сторону.

– Пойду прогуляюсь и отвечу на звонки.

– Милая, ты ничего дурного не сделала, – говорит Линда ей вслед.

Когда Трейси выходит, Филипп обводит нас застенчивым взглядом.

– Она такая… к ней не сразу привыкнешь…

– Но ты напрасно так приложил ее, да еще при всех, – замечает Линда. – Она тут все‑таки гостья.

– А я считаю, Филипп совершенно прав, – вступается мать.

– Что ж, значит, мы не сошлись во мнениях, – говорит Линда.

Мать глядит на нее, сдвинув брови, потом переводит взгляд на меня:

– Ну, Джад? У тебя есть что‑нибудь в мою копилку?

Ничего у меня нет, ничегошеньки. Я уже голову сломал, но все, что удалось припомнить, связано не только с отцом, но и со всеми остальными. Я понимаю, что наверняка были какие‑то эпизоды, которые касались только нас двоих, но – в памяти ничего не всплывает. Я вижу отца только вместе с кем‑то… В частности, рассказ Филиппа сразу напомнил мне, как мы возвращались домой с матчей, в которых играл Пол.

Он был выдающимся питчером, единственным в семье бейсболистом от Бога. По дороге домой папа заново переживал все острые моменты матча и не уставал удивляться, что хоть кто‑то из его детей способен его порадовать, а не расстроить. Я тогда только перешел в старшую школу и гордился, что у меня брат‑выпускник, да еще известный на всю школу спортсмен. Его величие отбрасывало на меня пусть отраженный, но все‑таки свет. Конечно, девчонки на меня из‑за этого не вешались, но я, бесталанный брат Пола, был все же в большей чести, чем другие прыщавые салаги с сальными патлами и тощей задницей. Тем не менее поездки домой после матчей я глухо ненавидел. Папин «кадиллак» был вечно завален образцами спорттоваров и обрывками упаковки, а по дну багажника скребли металлические таблички, подготовленные к следующей распродаже. Каждый раз, когда папа тормозил, скрежет из багажника доносился такой, будто там происходит разлом земной коры. Но ужасней всего было сидеть и слушать, как папа, выбравшись из‑под своего вечного панциря, на все лады хвалит Пола. Меня он так никогда не хвалил. Венди обычно сидела прямо за папой и дублировала его монолог одними губами, пытаясь меня рассмешить. Филипп ныл, что его вечно сажают на бугор в середину, а не на нормальное сиденье. Мама смотрела в окно и подмурлыкивала песенку, которую передавали по радио‑ретро.

Заканчивая школу, Пол как перспективный бейсболист получил полную стипендию в Университете штата Массачусетс – на все годы обучения. Теперь старший сын был не только талантом, но и добытчиком. Он не висел на шее у родителей. Ну просто золотой мальчик. Все лето он кутил с приятелями и трахался с болельщицами. Короче, дел у него было невпроворот, и домой он заглядывал редко: либо отоспаться на диване в подвале, либо, попивая с похмелья кофе, почитать про спорт в накопившихся газетах.

Я аж вибрировал от зависти и размышлял, чем бы таким отличиться, чтобы меня не считали пустым местом. Спорт отпадал сразу: я, конечно, играл в хоккей в местной лиге, но школьной команды у нас не было. Да я и в хоккее особыми дарованиями не блистал. Решил было пойти в дебатский клуб, но быстро понял, что папу этим не зацепишь, он просто не поймет, зачем эти ребята напяливают красно‑синие полосатые галстуки и препираются на глазах у публики. Похоже, добиться его расположения мне удастся не иначе, как попав под пулю вооруженных грабителей, когда я буду грудью защищать местный мини‑маркет. Вместо борьбы с грабителями я все лето провел на парковке этого самого мини‑маркета, покуривая травку и мечтая, чтобы с Полом произошло что‑нибудь плохое.

И домечтался.

Дата добавления: 2015-07-12