Аннотация 4 страница

Солнце клонилось за песчаный горизонт, и в его уже нежарких лучах двое разбирали богатый улов: сегодня все пятнадцать капканов захлопнулись не впустую. Многие зверьки были живыми и жалобно пищали, когда старик рубил их на куски своим тесаком. Оставив на поздний ужин четырех жирных сусликов, он выдрал печень из подергивающихся обрубков, мелко посек ее и положил в ведро, бросив туда две большие горсти перетертых макушек, принялся тщательно перемешивать.

– Сегодня бузау басов побалуем, праздник у них будет, танцы...– сказал он, привязывая себе к поясу ведро с месивом. Отрок же взял на плечо сочащийся кровью мешок и пошел за ним.

Кормежка была почти обычной: отрок подходил к холмику и без всякого свиста-предупреждения бросал несколько кусков мяса и, не дожидаясь, пока орава выскочит, шел дальше. В этот раз следом за ним шел старик и кидал шипящим паукам куски праздничного блюда. За час накормили всех, и сами уселись, чтобы отдохнуть и выкурить папироску.

На обратном пути увидели такую картину, что отрок от смеха катался по песку. На холмиках, словно на приморских танцплощадках, паучихи танцевали твист, сотрясаясь на пружинящих лапках, а потом внезапно опрокидывались на спинку и замирали, чтобы через секунду снова сорваться в сумасшедшую пляску со своими отпрысками.

Старик рассказал, что паучиха, которая своими острыми зубами поранила ему когда-то ногу, живет на одном месте уже много лет: еще Шеркешпай-ата использовал ее таинственное свойство при лечении больных. Каждый год, по теплу, к Капкаре, названной так старцем за нехарактерные черные пятна на ее ножках, приползал самец, и они совокуплялись. Если ей было хорошо, она просто изгоняла своего любовника. Если же старуха оставалась недовольной, то у самца было мало шансов унести себя целым и не быть разорванным злобствующей фурией. Спустя некоторое время из норки выползало двадцать-тридцать маленьких паучков, которые еще надолго оставались под материнской опекой, прежде чем навсегда расползтись по Мойынкумам. По мнению старика, в могиле, на которой живет Капкара, должен покоиться прах очень свирепого человека, нрав которого она переняла. Иногда, враз сожрав несколько мышей, она перебиралась к сидящему невдалеке Рашиду и, приблизившись вплотную, незаметно оказывалась у него на ноге, где надолго застывала, разглядывая человека. Он сначала побаивался такой близости, но вскоре они начали понимать друг друга. Капкара была одной из самых старых обитательниц могил: остальные были намного моложе ее, хотя тоже жили там очень долго. Рашид знал нрав каждой из них, у всех были свои имена, которые отроку не запомнились. Иногда ему казалось, что старик возится со своими бузау басами как заядлый голубятник, и весь смысл его пребывания здесь была забота об этих внушающих ужас местному населению существах, которые ему ничего взамен не давали кроме сомнительной известности.

На ужин зажарили сусликов на пылающем жаром саксауле, попили чай с карамельками. Начали готовиться ко сну, чтобы завтра на рассвете снова повытаскивать поймавшихся грызунов и скормить их прожорливым жрицам святилища. Весь распорядок их жизни подчинялся солнцу: с одиннадцати утра до восьми вечера находиться под ним было невозможно из-за его гибельных лучей, они целый день сидели в прохладе их подземного укрытия. Спали, пили чай, вели разговоры. Старик рассказал, что еще дальше в песках, где начинаются саксаульные посадки, уже года три подряд живут двое парней, сбежавших из колонии строгого режима где-то на Урале. Лет пять назад одного из них поймали на вокзале Чу, уже в вагоне поезда, с пятью килограммами насушенной травы. Другой, его дружок, сидел в той же колонии за убийство и, наслу-шавшись рассказов о Чуйской долине, тоже решил бежать вместе с ним в пески.

Той поздней осенью, когда Капкара и ее соседки не вылезали больше на поверхность за подношениями, старик, с трудом взобравшись на осла, направился в хозяйство Вилли, чтобы, немного отдохнув, двинуться по утреннему морозцу в Кумозек и далее в Чу, где в теплом элеваторе про-вести всю зиму. Немного отъехав от колодца, он увидел двух идущих людей. Они его тоже заметили и быстро направились к нему. Он сначала подумал, что это заблудившиеся пришельцы, но сразу передумал: вид у путников не вызывал сомнения: они имели и кров, и еду в этих безлюдных местах. Более того, они несли с собой длинные носилки, сделанные из стволов и веток карагача. Люди были ему не рады и сразу же попытались выяснить, что он здесь делает и кто еще вместе с ним. Не желая раскрывать причину своего нахождения около холмиков, старик ответил, что ищет здесь потерявшийся скот. Атмосфера тотчас на-полнилась агрессией и страхом: старик понял, что они его сейчас убьют. Не дожидаясь нападения с их стороны, он решил рассказать им, что он здесь живет почти тридцать лет и присматривает за древними захоронениями. Оглядевшись вокруг, те ничего не увидели. Тогда он повел их к своему жилищу, раскопал вход и пригласил гостей вовнутрь. Ситуация разрядилась. Увидев, что старик такой же песчаный житель, как и они, только без одной ноги, парни стали дружелюбными, а после приглашения выкурить длинную тростинку с травой, собранной у норки Капкары, они стали друзьями.

Тяжела и опасна в песках жизнь двух беглых заключенных. По всему Советскому Союзу расклеены их фотографии, никуда не сунуться. Бежав из колонии, они за сутки добрались на товарняке с Урала до Караганды. Там они перескочили на другой состав, движущийся на юг, не доезжая до крупной станции, спрыгнули с него и двинулись напрямик в пески, ориентируясь лишь на огни телевышки. Из имущества, кроме одежды, только кешар с курехой, пара буханок хлеба, две бутылки с водой да большой нож. Решили, что до конца жизни они будут скрываться в песках, чем одуревать от безысходности в колонии. Паша, приезжавший сюда несколько раз до того, как его поймали, хорошо знал местность и повел своего дружка Равиля сразу в безлюдье. Рассчитав время своего побега, они надеялись, что за летний период им удастся подготовиться к зиме. Отдалившись от мест буйного произрастания конопли, они отрыли в потаенном месте среди зарослей кустарника просторную берлогу, хорошо утеплив ее камышом. В середине лета, удачно заглянув ночью в какую-то научную партию, неизвестно как туда заехавшую, разжились почти всем необходимым для автономного и тайного существования. Охотничье ружье брать не стали. Ближе к морозу ходили за шестьдесят километров красть скот у зазевавшихся чабанов. Умело уведенное, а по-том зарезанное животное тут же, недалеко от места преступления, превращалось в куски отборной мякоти, которые загружались на само-дельные носилки и уносились в пески. Под силу было унести не более семидесяти килограммов мяса, но и этого хватало, чтобы в их норе тихонько, чтобы не было много дыма, постоянно тлел костерок, на котором варилось сушеное мясо с картошкой, украденной в свою очередь с чуйских огородов. А недавно ходили заготавливать саксаул, и их издалека видел лесник Куаныш. Им стало тревожно: придется уходить еще дальше в пески. Старик знает, что если беглецов поймают, они уже не смогут жить иначе, не станут. После безвременья Мойынкумов опять клетка с жестким отсчетом дней, недель, годов. И потому они, словно загнанные волки, притаились: огонь не разводят, мясо сухим грызут.

– Давай навестим Пашку и Равиля, – внезапно предложил старик, воодушевленный своим рассказом.– Они как бузау басы только в сумерках наружу вылезают. Мы за ночь дойдем, день у них пробудем и вернемся, – продолжил он и заковылял к уже оседланной кобыле. За четыре часа неспешного хода добрались до места еще затемно. Немного подремав на бархане, путники дождались рассвета и начали осматри-ваться кругом. Старик все никак не мог найти лощинку, где был устроен схорон: он по нескольку раз обходил одно и то же место, иногда звал по имени Пашку. Наконец, хорошо сориентировавшись на трехногую железную вышку, установленную когда-то геодезистами на лысине высокого бархана, он подвел отрока к дыре лаза, ведущего вглубь. “Пашка!– прокричал старик в пустоту. – Равиль!” Никто не отвечал. Осмотрев песок у входа, старик сказал:

– Никого нет. Вход не закрыт. Залезь вовнутрь, посвети, что там, – попросил он отрока.

В холодке подземелья сразу чувствовалось отсутствие людей. В свете ярко горящего факела он увидел небольшую пещеру, всю отделанную камышовыми щитами. Потолок подпирали толстые стволы отесанного карагача. Все было припудрено пылью, просачивавшейся сквозь тростник. Самодельный стол лежал перевернутым без одной ноги, валя-лись пустые целлофановые мешки, стоял железный очаг, такой же, как и у старика, сделанный из обода колеса.

– Ушли они, что ли? – сам себя спрашивал старик и тут же отвечал: – Не могли они уйти, не забрав такую нужную в песках вещь как очаг. Увезли их, наверное, отсюда, выследили. Куаныш сдал,– и он начал всматриваться в следы на песке, пытаясь представить то, что здесь могло произойти.– Нет, – заключил он, – следов от машины нет, вообще ника-ких следов нет. Зимой их увезли. Или прошлой осенью, – добавил он.

Решили возвращаться сразу, не дожидаясь вечера. Заделав лаз камышом и присыпав все песком, отрок с трудом приладил к крупу лошади тяжелый обод и остатки стола, и они побрели обратно.

Услышанная история произошедших здесь событий, а также увиденная им берлога, разоренная удачливыми охотниками, удручающим образом подействовали на отрока. Ему привиделся рубящий лопастями воздух вертолет, зависший над землей, и выпрыгивающие из него автоматчики в защитных камуфляжах. Валяющиеся на песке и ничего не понимающие Пашка и Равиль в наручниках, их погасшие глаза.

– Аташка, мне домой нужно, – вдруг проговорил он. Старик дремал в седле. – Аташка, слышишь, мне домой нужно,– в этот раз с твердостью повторил отрок.

– А что ты так рано засобирался? Побудь еще, я тебе еще два колодца покажу, – спросонок ответил ему старик. – Летом у пионеров каникулы, побудь еще месяцок….

– Месяцок? – удивленно повторил тот и со страхом в голосе спросил: – А сколько времени мы уже тут с тобой?

– С месяц будет, уже сезон вовсю. Там, – и старик показал рукой в сторону, – уже в полный рост косьба идет. Милиции понаехало...

“Все, мне конец, – подумал Нуржан, – уже кончились все экзамены в школах, из песков никак не выбраться, началась милицейская операция “Мак”. Только вот почему “Мак”, нежность которого явно не для суровых Мойынкумов? – мелькнуло в голове. – Старик пробудет здесь до осени, мои дома сойдут с ума, подадут в розыск”,– прокручивались сценарии в голове.

– Аташка, – почти плача обратился он к старику, – мне домой нужно, как отсюда выбраться, чтобы не поймали? Отсюда до Чу километров семьдесят будет, как я дойду?

Нуржан вдруг понял всю драматичность своего положения, и по его щекам побежали слезы. Они текли долго, словно смывая с глаз песок, и он все больше прозревал и убеждался в безысходности своего положения. Уже, наверное, июль. Без воды и пищи ему не преодолеть адского расстояния, он сгинет где-нибудь в песках или, увязнув в илистом дне оросительного канала, захлебнется его тухлой водой. На старика его тихий плач никак не подействовал. Так и брели по барханам среди камыша: черный небритый старик в тюбетейке верхом на серой кобылке и плетущийся за ним мальчишка, то и дело утирающий себе сопливый от слез нос.

На следующий день старик сказал:

– Я собираюсь сходить к дальнему колодцу в двух ночах отсюда, давай вместе рванем туда, а когда вернемся, подумаем, как тебе быть. Не бойся, Нуреке, зато ты надолго запомнишь хождения с Бузау Басом-ата по пескам, – грустно сказал он, предвидя скорое расставание со своим умелым и немного странным помощником. “Пацан может впустую загреметь, – подумал он, – поймают его на обратном пути, засунут в карман травы и осудят за наркоманию. Разве это справедливо – за щепотку сухой травы ломать человеку жизнь? Эх, если бы не возраст, он проводил бы его обратно в Кумозек, где с Кузембаем они посадили бы его в почтово-багажный поезд до самой Алма-Аты. А так, что ждет его по дороге в Кумозек?”

– А кто будет твоих пауков кормить, пока мы будем там ходить? – спросил отрок и улыбнулся, принимая его предложение. Решили тронуться, как обычно, ночью. По дороге старик рассказал, что колодец, к которому они идут, почти никому не известен, так как выкопан посреди непролазной чащи колючего кустарника, и никто не сможет подобраться к нему, не зная хитросплетений ведущей к нему тропинки. Откуда Шеркешпаю-ата он был известен, старик не знал, но уверял, что тот упоминал очень далекие времена, когда колодец выкопали и выложили тысячами тяжелых черных камней, привезенных из Хантау. Вода в колодце самая чистая во всем Мойынкуме, уверял старик, и её, может быть, столетиями никто не пьет: бредут рядом умирающие от жажды пут-ники, а до спасения – рукой подать. Нет, проходят мимо, в безводье...

Пройдя всю ночь, к утру пришли в небольшое урочище, заросшее кустарником тамариска, там и расположились на дневку. Развели дымный костер, чтобы отпугнуть утренних комаров и приготовить пищу. Старик устало полулежал на песке: было видно, что ему уже трудно совершать свои вылазки, он уже совсем одряхлел от возраста и водки. “Зачем он всю жизнь потратил на эти пески? – подумал отрок. – Завтра он умрет, и ничего не шелохнется в них: бузау басы будут жить на холмиках тысячелетия, не ведая, что их далекие прародители были дружны с человеком. Хорошо, если он умрет среди людей, а если здесь, среди своих пауков? Они же его и сожрут”.

– Аташка, а зачем ты всю жизнь один по пескам ходишь?– спросил он. Тот, выдержав долгую паузу, сказал:

– Я не сдержал обещания, данного святому старцу, не похоронил его, где он меня просил. Теперь его сила впустую выходит из распаханных песков, люди проклинают меня за это. Как мне искупить свою вину? Я знаю, что после смерти моя душа тоже будет нести наказание в вечном одиночестве и потому я заранее готовлю ее к этому. Перешел речушку Кургатинку и уже кажется, что твоя душа начинает платить за грехи, искупать еще при жизни.

“Старик явно ненормален, несет какую-то ахинею: грехи, наказание…– зло подумал Нуржан. – Итак завел черти куда, а теперь еще дальше, километров сто до Чу будет отсюда. Бичует в песках, а мне тут лапшу на уши вешает, что вину свою искупает. Шеркешпай-ата тоже отшельником был, и он что ли здесь вину искупал? – подумал он и, скрыв раздра-жение, спросил:

– Аташка, а у тебя с головой все в порядке? Может, тебе все это только кажется? Сейчас заведешь за двести километров, а потом у тебя крыша совсем съедет и конец нам обоим,– уже явно нервничая проговорил он.

Старик не стал обращать внимание на его колкости и, как бы продолжая свою тему, сказал:

– Нуреке, жаным, ты совсем еще юный, ты еще не совершил ничего такого, что отравит тебе всю дальнейшую жизнь, а когда совершишь, ты меня поймешь. Да и вообще все поймешь.– Слова не убедили Нуржана в ясности его ума.

Утомленные изнуряющей жарой, путники возобновили свой путь в сумерках. Местность немного изменилась: барханы стали выше и голее, растительность появлялась небольшими островками. В темноте лошадь постоянно натыкалась мордой в колючий кустарник и шарахалась в сторону, что внезапно вырванный из своего сладкого сна старик, уже почти выпадая из седла, в последний момент успевал в страхе схватиться за ее жиденькую гриву. При этом он с чувством покрывал всех кобыл на свете непотребной фразой. Спустя некоторое время успокаивался и снова засыпал до следующей встряски. Так и шли до самого рассвета, пока сами не уперлись в стену кустарника.

Отпустив пастись лошадь, Нуржан взял тесак и по указанию старика начал расчищать заросший ветками тайный проход к колодцу. Старик с трудом пробирался следом за ним и постоянно падал, путаясь ногой в гибких ветках. Проход был извилистым из-за часто встречающихся на его пути каменных стволов саксаула. После двух часов работы, они продвинулись метров на тридцать в глубь чащи и оказались в маленьком оазисе: посреди густых лиственных деревьев виднелся низенький бортик колодца, росла трава и еще какие-то цветочки. Не поверив своим глазам, Нуржан испугался, что опять ему видится очередной сон, на этот раз очень красочный и приятный. Оглянувшись на старика, он вдруг спросил его:

– А почему мы с тобой здесь не живем, аташка?

Тот громко закашлял, развеяв приближающуюся на отрока пелену сна, и сказал, указывая на колодец.

– Здесь нельзя...

Расположившись с комфортом в прохладной тени деревьев, путники начали заниматься делами. Старик показал отроку место, где тот раскопал мешок с алюминиевым котлом, толстой капроновой веревкой и нечто похожим на большой сачок без ручки. Котел тут же помыли и подвесили на огонь, залив туда для обеда действительно чудную на вкус воду. Колодец был до такой степени глубокий, что в тени окружавших его деревьев не было видно его дна. Камешек летел до воды секунд пять.

После еды они принялись готовить оснастку для его чистки. Принцип был прост: сачок-сетка бросался на дно колодца, где наполнялся гнилой листвой и мусором, а потом вытаскивался за веревку и так целый день, пока вода на дне не стала чистой. Старик знал немного об истории этого колодца, кроме той, которую уже рассказывал. Помнит еще, что в 50-ых, показывая приезжим геодезистам на карте обозначения известных ему колодцев, он промолчал об этом, несмотря на щедрые харчи и выпивку за счет партии. В последний раз Шеркешпай-ата пил воду из этого колодца незадолго до смерти. Тогда, той теплой осенью, Рашид привез сюда старца на конной повозке, на которой уже много лет возил его по всей долине. Будучи уже совсем немощным, Шеркешпай-ата не смог пробраться сквозь заросли и тот натаскал ему воды, которую он пил и омывался ею. Может, он что и рассказывал своему непутевому сыну о колодце, да разве тот слушал…

Закончив работу, отрок предложил ему накрыть колодец ветками и мешковиной, чтобы туда не падали листва и насекомые, но старик начал противиться идее, говоря, что воде нужно дышать, и колодец должен оставаться всегда открытым. Возвращались ночью, день спали на горячем песке, прикрыв себе головы мешками. Следующую ночь снова шли, пока под утро, наконец, не пришли к своему колодцу. Старик сразу заковылял ставить капканы, а отрок, изнуренный долгим переходом, весь день спал. Вечером старик достал неизвестно откуда бутылочку “Красной Москвы” и, немного разбавив парфюмерию водой, залпом выпил. Сразу захмелев, он сказал отроку:

– Большое тебе спасибо, помог ты мне колодец почистить, мне бы не под силу самому, а местных мужиков просить не хочу, потом все узнают, загадят его, а он не для всех… Давай лучше подумаем, как тебе домой попасть, я ведь не смогу с тобой пойти…

Решили выбрать один из двух вариантов. Первый: Нуржан напрямую через пески идет в Чу и там садится на поезд. Путь немного короче, но риск заблудиться и попасть в лабиринты ирригационных каналов был очень высоким. Кроме того по пути не было колодцев. Тогда решили принять второй: путник сначала дойдет до хозяйства Давида, потом до заброшенного домика и далее до Кумозека, где ему помогут сесть в поезд. Все было бы хорошо, если бы путь не лежал через огромную территорию, в это время густо заросшую двухметровыми кустами конопли – вожделенное место для сборщиков и охотников за ними. Выхода не было, и отрок стал готовиться к опасному пути в Кумозек, намеченному на завтрашний день. Всю ночь перед расставанием старик рассказывал ему о своей жизни и о том, что он в ней видел.

Рано утром, взяв с собой трехлитровую фляжку воды и немного сухого мяса, он покинул старика. Он договорился с ним, что тот будет ждать его здесь до середины ноября. Если он не сможет приехать, то зимой Бузау Баса можно будет найти на чуйском элеваторе в сторожке Касыма. Так и договорились, так и расстались.

Выпорхнув из уютной землянки старика, словно из-под родительского крыла, отрок быстрым шагом взял в сторону Давида. Три литра воды на более чем тридцать километров под солнцем умереть не дадут, но и не избавят от страшных мук жажды. Решив не терять времени и двигаться сколько есть силы, он почти сутки шел по запомнившемуся ему пути, пока в предрассветной темноте он не увидел одиноко мерцающий огонек чуйской телевышки – знак того, что через десять километров будет колодец Давида.

Уже поздним утром Нуржан прокрался к поилкам и вместе с сосущими там воду лошадьми тоже кинулся жадно заглатывать холодную влагу. Отоспавшись до вечера в домике, он направился к бабе Маше. Трактора и машины рядом с домом не было – значит, Давид и его сын в отъезде по делам. Постучав в окно дома, он увидел бабу Машу, которая показала ему рукой, чтобы он подождал ее во дворике. Увидев лохматого и исхудавшего Нуржана, она немного замешкалась и принялась охать. Потом она рассказала, что с началом сезона уже несколько раз к ним заезжали вооруженные милиционеры в штатском, преследуя заготовителей по следам их машин. Стало неспокойно, впрочем, старухе не привыкать, чего только здесь она ни видела. Разжившись парой лепешек, Нуржан заправился водой, напился перед долгим безводьем и отправился в ночь, держась немного правее огонька вышки.

Ночь сделалась крайне тревожной. Темнота наполнилась какими-то звуками, от которых Нуржан уже отвык. Был слышен далекий шум мотора, вблизи же слухом улавливалась какая-то возня: ходили то ли люди, то ли кони. Боясь на пыльной дороге напороться в темноте на кого-нибудь, он держался в стороне от нее. Весь воздух был наполнен ароматом конопли: за месяц кусты выросли до невероятных размеров и были похожи на молодые елки. Стараясь обходить заросли, обдающие воздух за десятки метров своим ароматом, от которого можно долгое время пролежать у их корней в странных снах, путник продвигался вперед.

Глубокой ночью он, сам того не заметив, оказался в густом массиве конопли и тут же увидел перед собой двух людей, жнущих короткими серпами дикую ниву.

– Эй, Юрчик, – позвал его голос, – иди сюда, а то мы тебя уже потеряли.

– Я не Юрчик, – замешкавшись, негромко проговорил Нуржан и добавил: – Я от Давида иду, в Кумозек.

Чтобы лично убедиться, один из жнецов подошел к нему и посветил в лицо фонариком.

– Ты что, пацан, здесь ходишь? Анашу собираешь, что ли? – спросил его мужчина лет тридцати.

– Да нет же, я возвращаюсь домой в Алма-Ату, у меня ничего нет, я не сборщик, – в темноту проговорил он и вдруг ему так захотелось обратно, к аташке Рашиду, в его безопасную нору.

– А, земеля, – почти ласково сказал ему мужчина,– давай с нами, смотри какая косьба идет.

Присмотревшись сквозь густую листву, он скорее не увидел, а услышал шорохи, а потом и приглушенные голоса ночных работников. Встретившиеся Нуржану земляки растворились в темноте, из которой повсюду слышались звуки рубки толстых стеблей. Немного отдалившись от бригады сборщиков, он решил во весь опор бежать прочь, но тут произошло нечто необыкновенное: небо озарилось вспышкой нескольких выпущенных ракет, загорелись фары машин и взревели их моторы. В недолгом свете ярких искр он увидел такую картину: большая лощина доверху заросшая коноплей, людей не видно, но заметны их быстрые движения по шевелящимся кустам и бегущие со стороны машин люди. Ночь наполнилась криками, глухими хлопками выстрелов, звуками форсирующих моторов, голосами. Еще пару раз выстрелили из ракетницы, и он увидел, как группа людей с пистолетами в руках гонится за кучкой сборщиков, на ходу бросающих свои серпы и тяжелые фляжки. Погоня двигалась в его сторону. Обезумев от страха, он кинулся в сторону, но в темноте не заметил, что убегающие тоже свернули и через мгновение он несся рядом с каким-то парнем, а сзади уже слышались крики и ругательства от боли в выворачиваемых суставах его пойманных дружков. Беглецы неслись сломя голову и их постоянно находили лучи фар, едущей за ними машины с преследователями. Слетев вниз головой с высокого бархана, они резко повернули в сторону и продолжили бегство. “Уазик” встал на краю песчаного склона, из него выскочили люди, но спускаться не стали, а немного постояв и пошумев, уехали назад, к уже пойманной добыче. Отдышавшись, спутник Нуржана с недоверием посмотрел на него и спросил:

– А ты кто? – и ему снова пришлось объяснять, как он здесь оказался. Выяснилось, что парень Сергей принял его за одного из своих дружков и поэтому держался рядом с ним, чтобы не потеряться в ночи. В общем, познакомились на рассвете и тут же решили добираться до ямы, в которой хоронилась вся бригада сборщиков. Нужно было быстро уходить с этого места, пока милиция не обнаружила их, и они пустились бежать, воровато озираясь и пригибаясь среди зелени. Через два часа энергичного передвижения, они достигли цели – большой полости, вырытой в песке и закрытой сверху щитами из стеблей конопли. Все было очень хорошо закамуфлировано и со стороны ничего не было видно.

Внутри никого не оказалось, и Сергей, опасаясь, что милиция может настигнуть их и здесь, взяв фляжку с водой и бинокль, отошел с Нуржаном подальше от укрытия, и они на целый день залегли в кустах, наблюдая за ситуацией. До самой темноты никто не появился, и они вернулись назад. Сергей зажег толстую свечку, поставил на примус чайник, все время костеря выследивших их ментов. Нуржан огляделся и заметил несколько больших фляг с водой, самодельный стол и лежаки, продукты и множество всяких нужных сборщикам вещей. В углу лежала куча набитых травой толстых полиэтиленовых мешков. Они были запаяны и маркированы непонятными знаками.

Сверху раздался тихий свист и Сергей, приподняв конопляный щит, высунул голову и тоже засвистел. Вскоре вниз спустился Баха, весь разбитый дневной жарой и жаждой. Он тут же кинулся к воде и, напившись, начал рассказывать о ночной облаве. Все они были одной шайкой, собиравшей траву для одного местного торговца из Чу, который привозил им все необходимое и увозил заготовленный товар. Прошлой ночью всех их за работой накрыла милицейская облава: видимо, кто-то выследил. Как уже известно, убежать удалось только двоим, если не считать Нуржана.

Парни оказались закоренелыми наркоманами. Достав мешок с молотыми головками мака, они перемешали его с растворителем в железной чашке и приготовили на огне коричневое зелье. Тут же укололись в вену и надолго забылись. “Нужно уносить отсюда ноги, пока меня не поймали вместе с ними”,– с тревогой подумал Нуржан и решил, что он еще немного посидит и снова двинется в путь.

Ударная волна наркотика сползла, и Сергей с Бахой немного приободрились. Они были под впечатлением прошедшей ночи и все их тягучие разговоры сводились к одному и тому же: как быть дальше? Увезенные милицией сообщники могли выдать их хазу, значит, очень скоро сюда приедут. Услышанное заставило Нуржана поежиться от страха, и он решил не тянуть с уходом.

– Серега, – сказал он парню,– я, наверное, пойду уже… мне домой нужно.

– Куда ты торопишься? Оставайся с нами, что-нибудь придумаем. За пару недель работы получишь от хозяина двести рублей плюс харчи, – предложил ему Сергей. – В этом году большой урожай травы, я даже не помню, когда так было. Наверное, в этом сезоне мешков сто травы затарим, да еще пыли с пяток. Хозяина дождемся, он скажет, что дальше делать. Может, здесь останемся, а может, на другую яму уйдем. Оставайся с нами, у нас мака молотого много, химию будем варить, – и он соблазнительно поманил Нуржана.

– Мужики, я не колюсь, я уколов боюсь, – честно признался тот. – Я вот тут пробовал смолу курить, нормально.

– Да что ее курить? – вяло вмешался Баха. – Трава есть трава, мы ее косим и даже не курим. Она для нас сено. Взамен на траву нам мак привозят. Вот это кайф, а ты говоришь: трава – нормально, да это тот же табак.

С жалобным видом, отказавшись от предложения сборщиков остаться с ними, Нуржан все же вызнал у них, как ему лучше пробираться. О том, чтобы дальше идти днем речи не могло быть: хоть один раз в день по пыльным барханным дорогам ездили машины с охотниками, готовыми в любую минуту выскочить для поимки потерявших бдительность сборщиков. К колодцам и заброшенным домам днем подходить стало крайне опасно: туда тоже наезжает милиция и часто небезуспешно. Вдоль железнодорожных путей лютуют карагандинские курсанты. Кумозек и Аспара – мертвая зона. Такая информация повергла Нуржана в шок. “Что же мне старик всего этого не сказал? – в сердцах подумал он и, как бы оправдывая его, подумал: – Он же ведь не сборщик, чтобы знать такие вещи”.

Получив пластмассовую фляжку и немного хлеба взамен на кнопочный нож, Нуржан, попрощавшись со сборщиками, тут же пустился в путь, не теряя из виду красные маячки. Путь по песчаной дороге оказался изнуряющим: дорога, обочины которой густо заросли кустами конопли, долго шла в подъем на очередную гряду барханов, потом столько же спускалась вниз. Видимость из-за этого была очень плохой: в любую минуту могла выскочить машина и осветить идущего по дороге путника. Опять в темноте слышались шорохи и возня. Напряжение было невыносимым, так как в любой момент могли вспыхнуть фары или ярко заискриться ракета и все опять наполнится шумом необузданного бега.

За пять часов напряженной ходьбы Нуржан выпил всю имевшуюся у него воду и теперь умирал от жажды. Пески только начинали пробуждаться ото сна, возникая из мрака светлыми пятнами. Жажда была такой невыносимой, что погнала его к видневшемуся невдалеке белому домику. “Если стоит дом, то рядом должен быть колодец, – мелькнуло в голове и, забыв обо всех мерах предосторожности, он быстро направился туда. Рядом с ним действительно был колодец, которого не было видно из-за конопли, захватившей собой всю большую лощину. Осмотревшись вокруг, он быстро насобирал куски вязальной веревки, но она была вся гнилая и рвалась от малейшего натяжения. Ничего подходящего вокруг не было. “Говорил мне старик взять моток лески”,– с сожалением подумал он и внезапно ему привиделся Бузау Бас, который в одном из снов рассказывал ему о том, как такие вот путники, как он, выходили из этого казалось бы безвыходного положения. Для этого нужно было нарвать высоких кустов конопли, отчистить их стебли от боковых веток и связать их концы узлами в длинный канат. Если не было никакого сосуда, то обезумевшие от жажды люди вместо него на конец привязывали рубаху, опускали ее туда и, быстро вытащив ее, высасывали из нее воду, еще не успевшую стечь обратно вниз. У Нуржана же была жестяная банка и фляжка. Пожалев, что у него нет ножа, он принялся выдергивать с корнем двухметровые растения, чтобы из их стеблей связать себе соломинку, которая спасет его от неминуемой гибели. Корни были настолько мощными, что, вырвав несколько кустов, он свалился на песок и долго лежал тяжело дыша. Сил не было, но жажда не давала и без того измученной плоти расслабиться. “Если не сможешь, то прыгай в колодец. Лучше умереть от боли в переломанных костях, чем так страдать и все равно сдохнуть”, – начал пробиваться изнутри коварный голос. Обезумев, бедняга из последних сил кинулся разгрызать толстый стебель зубами, а попавший в рот сок своей горечью окончательно помутил его рассудок, что он даже не заметил вынырнувший из-за бархана “Уазик”. Когда он увидел выскакивающих из него людей с пистолетами и живо бегущих к нему, стоящему с обор-ванными ветками в руках, ему показалось, что это всего лишь его последний сон перед вечной пустотой. Только тогда, когда кольца наручников сомкнулись, больно стиснув запястья Нуржана, он начал туманно отдавать себе отчет в происходящем.

Дата добавления: 2015-07-11