Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 26 страница

Апшоу был обнаружен лежащим в переулке за отелем судебным клерком Стивом Коннэлом. Мировой судья Д. Маккенна огласил судебное заключение о смерти в результате падения с пожарной лестницы пятого этажа здания, привед­шего к многочисленным смертельным травмам и повреждениям, а затем и смерти.

По словам служащего отеля, Апшоу жил в номере на пятом этаже вместе с тремя другими постояльцами. Соседи Апшоу по номеру сказали, что встал он чуть позже шести часов вечера в среду и вышел из комнаты, никому ничего не сказав. Больше они его не видели.

Следователи, занимавшиеся этим делом, со­общили, что, прибыв на место происшествия, увидели окно, ведущее к пожарной лестнице, открытым.

Миссис Дин заявила, что не знает, как долго Апшоу пробыл в Галвестоуне, и сообщила, что он зашел в приют Армии Спасения во вторник и попросил ужин и постель. И пока он ждал ужин, с ним и случилось то, что миссис Дин назвала «припадком».

Тело будет отправлено в Рейли, штат Север­ная Каролина, во вторник в сопровождении слу­жащего похоронного бюро «Маллоу и сын».

Нигде в статье, опубликованной в газете Гал-вестоуна, не было сказано, что Берриен Киннард Апшоу был первым мужем Маргарет Митчелл, автора всемирно известного романа «Унесенные ветром».

Мир супругов Марш был ограничен теперь несколькими кварталами района, в котором они жили, а кино по-прежнему оставалось их люби­мым развлечением. Джон уже чувствовал себя достаточно хорошо и был в состоянии посещать ресторан Пьедмонтского клуба автолюбителей, расположенного через дорогу от их дома, чтобы пообедать там, а также и соседний с их домом кинотеатр.

5 мая они вновь ходили смотреть «Унесенных ветром», и на следующий день Пегги пишет Га­рольду Джорджу, директору кинотеатра, о том, как приятно ей было видеть «заполненный до отказа зал, в котором были заняты даже первые ряды.» Она заметила, что многие в зале смотрели фильм уже не в первый раз, и потому заранее знали, что сейчас должно произойти, и «начина­ли плакать или смеяться... прежде чем причина слез или смеха появлялась на экране».

В июле Пегги была удостоена звания «почет­ного гражданина» города Вимутьер во Франции в благодарность за содействие, оказанное ею это­му небольшому старинному городку в Норман­дии в получении американской помощи после войны.

Пегги была довольна, но в то же время обес­покоена возможными последствиями. Она напи­сала письмо доктору Макклюру из госдепарта­мента с просьбой дать ей совет, поскольку док­тор Макклюр за долгие годы стал для Пегги своего рода советчиком во всех вопросах, каса­ющихся связей с зарубежными странами. Честь, оказанная ей французским городком, заставила ее по-иному отнестись к проблемам, одолевающим зарубежные страны, и в своем письме Пегги признается доктору Макклюру:

«Я лежу ночами без сна, думая о тех издате­лях, литагентах, газетных критиках и просто обыкновенных людях, писавших мне письма, ко­торые вдруг неожиданно замолчали и исчезли, когда под натиском России пали их страны — Болгария, Румыния, Венгрия, Польша, Югосла­вия и вот теперь — Чехословакия... Коммунисты изгоняют мой роман отовсюду.

Фирма моего чешского издателя теперь «на­ционализирована». Сам он пока жив и на свобо­де, но я не знаю, надолго ли.

Вечерами я упаковываю в посылочные ящики продукты, витамины и одежду, всегда сомнева­ясь, дойдут ли они до адресата.

Иногда я с удивлением обнаруживаю, что знаю такие факты из жизни некоторых стран, которые не являются достоянием широкой пуб­лики. Я говорю это для того, чтобы вы обрати­лись ко мне, если когда-нибудь мой опыт будет вам полезен».

А 28 июля 1949 года на просьбу губернатора Джеймса Соукса надписать экземпляр «Унесен­ных ветром», который планировалось поместить в витрину под стекло в здании «Атланта Джор-нэл», Пегги отвечает отказом и пишет губерна­тору, что посылает ему экземпляр своей книги в переводе на югославский — по причинам, кото­рые губернатор так до конца и не понял, хотя Пегги попыталась их объяснить:

«В Югославии, как и во всех других комму­нистических странах, пресса во все тяжкие поно­сит «Унесенных ветром», к моему большому удо­вольствию и гордости. Пишут, что роман превоз­носит личное мужество и личную предприимчи­вость (качества, которые в высшей степени пре тят коммунистам) и изображает в отвратительной буржуазной манере любовь человека к своей земле и своему дому. И тут коммунистические критики добродетельно доказывают, что любой школьник знает, сколь порочны эти идеи. Ведь в коммунистических странах государство — это все, а личность — ничто. Любить свой дом и сражаться за свою землю — значит, по их мне­нию, поступать как изменник».

Лето 1949 года выдалось немилосердно жар­ким. В квартире Маршей было душно, и чтобы немного передохнуть, Джон с Пегги часто обеда­ли на веранде ресторана Пьедмонтского клуба автолюбителей, на берегу большого пруда.

Вечером 11 августа они как раз и намерева­лись пойти туда пообедать вместе с молодым историком Ричардом Харвеллом — их новым знакомым. День, однако, выдался на редкость утомительным для Пегги, и она попросила Джона позвонить Харвеллу и спросить, не смогут ли они отложить их встречу до следующего вечера. Харвелл, конечно, согласился.

Весь день Пегги выглядела страшно подав­ленной, и после легкого обеда Джон уговорил ее съездить в Художественный театр на Персиковой улице посмотреть английский фильм «Кентербе-рийские рассказы». И если они хотели бы по­пасть на первый сеанс, им следовало поторопить­ся, вот почему у Пегги не было времени пере­одеться. Ей пришлось отправиться в кино в сво­ем ярком хлопчатобумажном домашнем платье, чем-то напоминавшем платье швейцарской школьницы.

Пегги помогла Джону спуститься по лестни­це, и, проехав на машине несколько небольших кварталов, они оказались почти у театра. В чет­верть девятого Пегги, все еще находившаяся в подавленном состоянии, припарковала машину у обочины. Театр находился через дорогу, на углу 13-й и Персиковой улиц, и чтобы попасть к нему, Маршам нужно было пересечь Персиковую улицу, очень опасную здесь для пешеходов из-за оживленного движения и отсутствия предупреж­дающих знаков и переходов. А кроме того, на расстоянии примерно сотни ярдов в южном и северном направлениях улица круто изгибалась, блокируя тем самым обзор для пешеходов, пере­ходящих ее там, где намеревались это сделать Марши.

Остается неизвестным, почему Пегги не объ­ехала кругом, чтобы припарковаться у 13-й ули­цы или хотя бы на противоположной стороне Персиковой улицы. Но, поскольку до начала се­анса оставалось лишь несколько минут, она, ве­роятно, сочла за лучшее пристать к первому же подходящему месту.

Пегги вышла из машины первой и, обойдя ее кругом, помогла выйти Джону, который до сих пор ходил шаркающей походкой и нуждался в помощи, даже чтобы перешагнуть через бровку тротуара. Чувствуя, что они выбрали не самое безопасное место для перехода, Пегги, по словам Джона, впоследствии занесенным в полицейский протокол, подождала вместе с ним, пока на от­резке улицы от поворота до поворота не останет­ся машин, за исключением двух, уже заворачи­вающих за угол 13-й улицы.

Пегги взяла Джона под руку, и они медленно двинулись через дорогу. Марши успели пересечь центральную линию и уже приближались к тро­туару, когда Пегги увидела, как справа от них неожиданно появился автомобиль, мчавшийся как раз посередине Персиковой улицы.

Машина приближалась столь стремительно, что Пегги, должно быть, сразу осознала, что они окажутся у нее под колесами, если не успеют дойти до тротуара. Она закричала что-то нечле­нораздельное и в ту оставшуюся долю секунды, когда необходимо было принять верное решение, вдруг запаниковала и, бросив Джона, оставшего­ся неподвижно стоять на том месте, через кото­рое, казалось, непременно должна была проехать эта машина, круто повернулась и бросилась бе­жать обратно через улицу, туда, где был припар­кован ее собственный автомобиль.

Прохожие, оказавшиеся там, в ужасе смотре­ли на эту сцену, прекрасно сознавая, что должно сейчас произойти. Крики неслись с обеих сторон Персиковой улицы. Водитель мчавшегося автомо­биля внезапно осознал опасность и в отчаянной попытке избежать столкновения резко свернул влево, не подозревая, что один из двух пешехо­дов, стоящих на проезжей части улицы, вдруг развернется и побежит наперерез автомобилю-нарушителю. Водитель резко нажал на тормоза, но машину бросило вперед, и она, проехав еще около шестидесяти футов, наконец остановилась.

Пегги оказалась под колесами, и ее протащи­ло за визжащим шинами автомобилем на рассто­яние около семи футов. Она лежала на дороге без сознания и вся в крови. Ясно было, что раны ее весьма серьезны.

Кто-то вызвал по телефону «скорую», еще кто-то помог Джону перейти улицу, чтобы по­дойти к тому месту, где лежала Пегги. Он опу­стился на колени и стоял так над распростертым телом жены, не позволяя никому коснуться ее или сдвинуть с места до приезда «скорой». И никто из прохожих не знал в эту минуту, что пострадавшая женщина — Маргарет Митчелл.

Водитель, сбивший Пегги, молодой человек, сидел, не двигаясь, под присмотром двоих муж­чин, в ожидании полицейской машины. Через двенадцать минут после происшествия подъеха­ла «скорая» из Грейди-госпиталя, и Джон насто­ял на том, чтобы сопровождать Пегги в госпи­таль, где после рентгена и оказанной экстренной помощи она была помещена в палату на третьем этаже. Началась борьба за ее жизнь.

Положение Пегги было серьезным: перелом черепа, сотрясение мозга, многочисленные по­вреждения внутренних органов и перелом ребер. С одной стороны, Пегги необходима была опера­ция на черепе, которая позволила бы уменьшить давление его деформированных частей на мозг, а с другой — врачи опасались, что хирургического вмешательства больная не вынесет.

На третий день Пегги, казалось, пришла в себя и с трудом пробормотала что-то бессвязное. Медсестра доложила, что Пегги выпила немного апельсинового сока, прошептав: «Какой невкус­ный». Еще кто-то рассказал, что она простонала, что у нее все болит.

Джон и Стефенс почти не отходили от посте­ли Пегги, а все остальные члены семьи Митчелл всегда находились поблизости, так же как и Ав­густа, и Ли Эдварде, и Маргарет Бох.

С того момента, как стало известно, что Мар­гарет Митчелл, автор самого знаменитого из всех американских романов, стала жертвой дорожного происшествия, телефон в госпитале звонил не­прерывно и толпы людей заполнили вестибюль, желая видеть ее. Медора мобилизовала всех дру­зей, которые, по ее мнению, могли помочь теле­фонисткам на их перегруженных коммутаторах. Все пять дней, пока Пегги боролась со смертью, тысячи людей звонили в Атланту, чтобы узнать о ее состоянии. Был среди них и президент США Гарри Трумэн.

Пегги сразу стала своего рода символом для тех, кто сам пострадал в таких жестоких и неле­пых происшествиях. И в то время как Пегги в палате Грейди-госпиталя пыталась выжить, газе­ты по всей стране писали о необходимости уде­лять больше внимания проблемам безопасности на дорогах и ужесточить дорожные правила в крупных городах. А двадцатидевятилетний води­тель такси Хью Грэвит из Атланты, находивший­ся за рулем автомобиля, сбившего Пегги, тоже стал своего рода символом ужасных последствий безрассудной езды.

За Грэвитом тянулся длинный хвост дорож­ных нарушений, но раньше ему всегда удавалось сравнительно легко отделываться. На этот раз, однако, машина была его собственной, а постра­давшая — одна из самых известных женщин Атланты.

Грэвит упорно отвергал версию управления автомобилем в нетрезвом состоянии (он выпил пива за четыре часа до происшествия), настаивая на формулировке «неосторожное вождение», и был освобожден под залог в пять тысяч долларов с отсрочкой обвинения до того момента, пока не станет ясно, выживет ли Маргарет Митчелл.

К утру пятого дня состояние Пегги, казалось, стабилизировалось, но врачи не питали почти никаких надежд на ее выздоровление и не счи­тали возможным скрывать от Джона и Стефенса страшную правду, что смерть Пегги неизбежна.

Четверо суток Джон со Стефенсом практиче­ски не покидали госпиталь, дежуря у постели Пегги. Но теперь, в связи с ее предстоящей кончиной, им необходимо было срочно заняться некоторыми практическими вопросами.

Дело в том, что для получения ройялти и других платежей, а также для уплаты налогов у Пегги было несколько банковских счетов, откры­тых на имя Маргарет Митчелл, и пока она была жива, Джон по доверенности, оформленной на его имя, мог свободно оперировать средствами с этих счетов, переводя деньги на совместный бан­ковский счет супругов Маршей. Таким образом, большую часть состояния Пегги можно было пе­ревести на имя Джона, не дожидаясь вступления в силу завещания Пегги после ее смерти.

В сопровождении Маргарет Бох Джон поки­нул госпиталь и отправился в банк, чтобы пере­вести деньги со счетов Маргарет Митчелл на счет супругов Маршей.

Тем временем Стефенс поехал в редакцию «Атланта Джорнэл», чтобы встретиться с Медо-рой. Зная, что некролог был уже написан, Сте­фенс хотел еще раз убедиться, что никаких упо­минаний о браке Пегги с Редом Апшоу в нем нет. И в тот момент, когда часы в редакции пробили полдень, а Стефенс разговаривал с Ме-дорой, Фрэнку Дэниелу позвонили из госпиталя и сообщили, что в 11.50 дня в присутствии трех врачей Маргарет Митчелл скончалась.

Перед Дэниелом стояла трудная задача: сооб­щить Стефенсу об этом, когда тот выйдет из кабинета Медоры. Кто-то из присутствующих предложил минутой молчания почтить память Пегги Митчелл, но сделать это оказалось невоз­можно: многие люди не могли сдержать рыданий.

Плакали прохожие на Персиковой улице, многие водители подгоняли свои машины к тро­туару, включали радиоприемники на полную мощность, и вокруг них сразу собирались толпы народа: слушали последние известия из госпита­ля.

Маргарет Митчелл скончалась... Люди восп­ринимали это известие так, как если бы им сообщили о смерти их близкого родственника.

Бесси была первой, кому сообщили о смерти Пегги, поскольку звонившие из госпиталя надеялись застать Джона дома. Он пришел спустя пятнадцать минут после звонка, но Бесси, зная о его болезненном состоянии, решила ничего не говорить, пока Джон по крайней мере не поест.

Вскоре приехал Стефенс, и Джон, опираясь на руку Бесси, выслушал эту скорбную весть: Пегги скончалась. Он старался держаться и толь­ко тихо проговорил: «Случилось то, что не дол­жно было случиться...»

Похороны Пегги грозили вылиться в гранди­озное столпотворение, и городским властям при­шлось напечатать специальные билеты на право присутствия на церемонии погребения.

Траурная процессия прошла по тому же маршруту что и праздничное шествие, проходившее в Атланте 15 декабря 1939 года накануне пре­мьеры фильма «Унесенные ветром».

Пегги была похоронена на городском кладби­ще рядом с могилами матери, отца и брата, умершего младенцем, и в окружении дюжины могил, в которых были похоронены солдаты Конфедерации.

Дети, сидя на плечах у родителей, смотрели, как опускают Маргарет Митчелл в красную зем­лю Джорджии, а полиции с трудом удавалось сдерживать натиск толпы скорбящих и любопыт­ных, а также пытающихся пробиться как можно ближе к могиле репортеров и фотографов.

Джон, все это время старавшийся держаться, после похорон сильно сдал и почти не поднимал­ся с постели. Несколько дней он, казалось, был сильно озабочен чем-то и, наконец, пригласил Маргарет Бох к себе в комнату.

— Маргарет,— начал он,— я обещал Пегги сжечь все ее личные бумаги. Она поручила мне сделать это. Но я не могу. А вы?

Потрясенная женщина несколько минут сто­яла молча, не в силах что-либо сказать.

— Если Пегги действительно...

— У меня есть перечень,— сказал Джон. Она кивнула.— Все рукописи и наброски, все бумаги и переписка, оставшиеся после «Унесенных вет­ром». Первоначальные варианты, исправления, исследования, корректура — все, за исключени­
ем некоторых бумаг, отмеченных в этом списке.

И он протянул ей лист бумаги, на котором были перечислены некоторые страницы из руко­писи Пегги, не подлежащие уничтожению. Как объяснил Джон, они должны быть запечатаны в конверты и помещены в банковский сейф с ус­ловием их вскрытия лишь в том случае, если вдруг авторство Пегги в отношении романа «Уне­сенные ветром» будет кем-то поставлено под со­мнение. И затем Джон дал секретарю еще один перечень — всей переписки Пегги, предупредив, что Бох должна уничтожить все, «не оставив ни клочка бумаги».

Написанный аккуратным, четким почерком Джона, список содержал имена Медоры, Августы, Ли Эдвардса, Марджори Роулинс, Фейс Болдуин, Клиффорда Давди, Эдвина Грэнберри, Старка Янга, Гершеля Брискеля, Лу Коул, Гарольда Лэ-тема, Джорджа Бретта и многих других.

С 1935 года Пегги все свои письма печатала под «копирку», оставляя один экземпляр у себя. Маргарет Бох собрала все эти копии, указанные в списке Джона, хотя, конечно, сжечь она могла лишь те бумаги, что находились в доме у Мар шей, а ведь каждый из корреспондентов Пегги тоже мог хранить у себя копии своих и чужих писем. И Маргарет Бох сказала об этом Джону.

Было решено, что Джон и Стефенс обратятся ко всем корреспондентам Пегги с просьбой унич­тожить все ее письма, которыми те располагают.

При помощи старого дворника Маргарет Бох стащила все бумаги, обреченные на уничтожение, вниз, в подвал, где находилась бойлерная. И потом стояла и смотрела, как огонь пожирает бумаги Пегги.

Она ждала, пока не исчезнет в пламени по­следний клочок, не в силах сдержать слез. Пла­кал и дворник-негр. Им обоим казалось, что сейчас здесь в огне горят не просто бумаги, а сама Маргарет Митчелл... Джон сказал, что та­кова была воля Пегги, и Маргарет Бох поверила ему и согласилась уничтожить архив. Но со вре­менем ей становилось все труднее и труднее доказывать самой себе, что она поступила пра­вильно...

Послесловие

Кусты бирючины перед домом Джона Марша на Уолкер-террас сильно выросли, что вызвало недовольство Джона: он не любил подстригать их, чтобы превратить в плотную ров­ную «живую» изгородь.

Была весна 1952 года. Кусты цвели, и их сильный сладкий аромат наполнял комнаты. Пег­ги никогда всерьез не думала о собственном доме, тогда как у Джона это была давняя и страстная мечта. И потому, как только все воп­росы с наследством были улажены, Маргарет Бох занялась поиском подходящего дома...

Она же помогла Джону переехать в куплен­ный им прелестный одноэтажный коттедж на Уолкер-террас незадолго до Рождества 1949 года. В доме была еще и отдельная квартирка, в ко­торой поселилась Бесси, поскольку за Джоном нужен был постоянный уход. И в течение трех с половиной лет, прошедших со дня гибели Пегги, Джон жил тихой, но насыщенной жизнью.

Стефенс взял на себя ведение почти всех дел фирмы «Маргарет Митчелл», однако все вопросы, связанные с иностранными изданиями, Джон ре­шал сам.

У него было несколько друзей, частенько заходивших проведать его, а Маргарет Бох во­зила его на машине всюду, куда он хотел пое­хать. Любимым его увлечением стала опера, и Джон с нетерпением ждал весенних гастролей оперных трупп, приезжавших в Атланту, посещая почти все их спектакли.

В конце апреля 1952 года вместе со своим другом Биллом Корли он слушал оперу «Кар­мен» с Дороти Кирстен в главной роли. Джон был очарован этой певицей и, покидая театр, сказал Корли: «Она — женщина моей мечты!»

В следующий понедельник, 5 мая 1952 года, Джон чувствовал себя плохо: его одолевала силь­ная слабость, вызванная, как он считал, приемом многочисленных гостей, побывавших у него в выходные дни. Бесси приготовила обед и, найдя, что он выглядит «осунувшимся», сказала, что ему лучше прилечь. Но Джон еще долго сидел за столом, читая.

Около одиннадцати часов вечера Бесси услы­шала, как Джон зовет ее, и поспешила в его комнату. У Джона начался очередной сердечный приступ. Бесси уложила его в постель и вызвала «скорую». Но когда врачи прибыли, было уже слишком поздно.

«Папа» «Унесенных ветром» скончался, пере­жив «маму» на три с половиной года...

Маргарет Митчелл оставила все права на свой роман Джону Маршу, после смерти которого они перешли к Стефенсу Митчеллу.

Когда однажды во время какого-то интервью Стефенса спросили, о чем эта книга, он ответил так: «Совсем не о войне или ее последствиях, и не об умении приспособиться к переменам. Все это только фон. По сути же — это роман о наследовании определенных черт характера и свойств натуры, таких, например, как юношеская любовь к одному мужчине. Мать Скарлетт О'Ха-ры, Эллин, была влюблена в своего никчемного кузена Филиппа, убитого, в конце концов, в салуне. Но она вышла замуж и была примерной женой своего мужа-плантатора, умерев, однако, с именем кузена на устах. Ее дочь,— продолжал Стефенс,— унаследовала от матери эту черту. Она тоже любит своего деревенского поклонни­ка, но не может заполучить его. И она пройдет и через ад, и через все, что угодно, чтобы добиться его. А когда после всех этих собы­тий — войны, мора и т. п.— она все-таки доби­вается Эшли, ей вдруг становится совершенно ясно, что это была всего лишь юношеская мечта. И в результате — тупик. «Унесенные ветром» — это психиатрический роман».

Но миллионы читателей «Унесенных ветром» никогда бы не согласились со взглядами Стефен­са на роман его сестры. Как не хотели они соглашаться и с тем, что Стефенс — владелец прав на эту книгу. Ведь «Унесенные ветром» — это часть американской национальной культуры, и потому права на эту книгу должны принадле жать всему американскому народу. Ведь Атланта и ее окрестности теперь навеки будут известны людям как «земля «Унесенных ветром», а назва­ние романа будет всегда напоминать о тех стой­ких южанах, образы которых обессмертила Мар­гарет Митчелл.

В хранилищах Атлантского банка, в запеча­танных конвертах хранится несколько страниц оригинальной рукописи романа — в качестве доказательства авторства Маргарет Митчелл на случай, если кому-либо придет в голову его оспаривать.

Стефенс Митчелл признавался, что не осмат­ривал содержимое сейфа, в котором, как можно предположить, находятся образцы рукописи с собственноручными исправлениями Пегги, а так­же ряд специальных исторических материалов, способных развеять любые сомнения в отноше­нии авторства романа и доказать, что написан он Маргарет Митчелл — и никем иным.

Еще в 1952 году Стефенс заявил что не намерен ломать печать и вскрывать конверт до тех пор, пока это не потребуется в качестве доказательства. И поскольку до сих пор такой необходимости не возникало, то конверт по-прежнему хранится в сейфе банка и печать на нем цела.

Понятно, почему и Джон Марш, и Стефенс Митчелл думали, что кто-то может начать оспа­ривать авторство Пегги после ее смерти. Ведь по крайней мере Стефенсу до сих пор приходилось вести массу судебных процессов против бессове­стных людей, желающих использовать в своих интересах это поистине «золотое дно», каковым является знаменитая книга.

Труднее понять, почему оба наследника про­сто не отдали все эти материалы в университет или библиотеку, где студенты или ученые могли бы иметь к ним доступ и, таким образом, все возможные вопросы об авторстве отпали бы сами собой.

По словам Стефенса, его сестра высказывала желание, чтобы не только бумаги, но и все ее личные вещи были уничтожены, и даже, утверж­дал Стефенс, как-то сказала ему, что хорошо бы, если бы старый дом Митчеллов на Персиковой улице был снесен после того, как Стефенс не пожелает больше жить в нем, ибо Пегги была противна сама мысль, что посторонние будут ходить по комнатам, в которых когда-то жила она. И это было сделано: дом № 1401 по Пер­сиковой улице был снесен в 1950 году, почти сразу после смерти Кэрри Лу — первой жены Стефенса.

Вопрос, является ли роман «Унесенные вет­ром» шедевром, всегда был предметом бурных дискуссий. Это, пожалуй, самая захватывающая и легкочитающаяся книга, когда-либо написанная на английском языке. Книга, которую, несмотря на ее размеры — а ведь она почти такая же длинная, как «Война и мир», — люди читают снова и снова, испытывая при этом чувство ка­кого-то ожидания: а вдруг на этот раз роман закончится иначе?

Книга пережила десятилетия перемен, проис­ходивших в мире, перемен, из-за которых мно­гие произведения писателей — современников Маргарет Митчелл безнадежно устарели, тогда как начиная с 1936 года на историю Юга пери­ода Гражданской войны и Реконструкции амери­канцы стали смотреть глазами Маргарет Мит­челл...

Роман «Унесенные ветром» продается лучше, чем любая другая книга в твердом переплете, за исключением Библии, и непохоже, чтобы объемы продаж уменьшались. К настоящему времени в Соединенных Штатах продано 6 миллионов эк­земпляров романа в твердой обложке, 1 миллион — в Англии, 9 миллионов — в переводах на другие языки. Ежегодно в США продается до 100 тысяч экземпляров «Унесенных ветром» в твердом переплете и 250 тысяч — в мягком.

И если объемы продаж сами по себе не всегда говорят о высоких литературных достоинствах книги, то ставшие хрестоматийными образы ро­мана делают это наилучшим образом.

Кто может сейчас представить себе Юг до, во время и после Гражданской войны без того, чтобы в памяти не возникли образы героев и сцены, описанные на страницах «Унесенных вет­ром»? Без образа Скарлетт, сидящей в тени ог­ромных дубов в окружении поклонников на барбекю в усадьбе Уилксов? Без Скарлетт, бросаю­щей вызов светским приличиям и танцующей в своем вдовьем наряде с этим элегантным негодя­ем Реттом Батлером? Без образов сотен раненых, лежащих «плечо к плечу, голова к голове» под палящими лучами солнца на железнодорожном вокзале Атланты? Без горящей Атланты? Без той ужасной поездки Скарлетт по дороге в Тару в ночь падения Атланты?

Вспоминая о Юге тех времен, мы непроиз­вольно вспоминаем и ту сцену из романа, когда Скарлетт, царапая ногтями сухую землю, пыта­ется достать из нее редиску, чтобы утолить му­чительный голод; черного Сэма и Палаточный городок; Мамушку и ее нижнюю юбку из крас­ной тафты; Присей в сцене рождения ребенка Мелани...

И, уж конечно, нам не забыть крика Скар­летт: «Что же я буду делать?» — когда она узнает, что Ретт Батлер окончательно решил по­кинуть ее и уехать из Атланты. И следом всплы­вает в памяти ответ Ретта: «Дорогая, мне на это теперь наплевать».

В письме к Эдвину Грэнберри Маргарет Мит­челл однажды писала: «Я никогда не подозрева­ла, что жизнь писателя может быть похожа на мою нынешнюю. В противном случае, не думаю, что я стала бы им».

Да, конечно, жизнь ее после выхода в свет «Унесенных ветром» стала «беспокойной и мучи­тельной». Но наверное, это большая удача для всех нас, что Маргарет Митчелл не обладала таким даром предвидения, каким хотела бы об­ладать... Хотя мне, например, кажется, знай она, что ее роман станет бессмертной американ­ской классикой, ничто на свете не смогло бы остановить ее: она бы непременно написала и опубликовала его.

Дата добавления: 2015-11-04