Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 13 страница

И далее Пегги пишет, что по-прежнему про­должает присматривать для Лэтема молодых пи­сателей в Джорджии. Так, в мае она писала ему об историке по имени Мармадюк Флойд, напи­савшем книгу, но поскольку Лэтем не попросил ее продолжать в том же духе, она спрашивала, интересуют ли его по-прежнему молодые авторы.

В тот же день Пегги пишет и Лу Коул о том, что хотела бы получить свою рукопись обратно. Ни одно из этих писем не дает оснований ду­мать, что Пегги поменяла свое мнение в отноше­нии возможной публикации книги; нет, скорее можно сделать вывод, что она просто боялась упустить открывшуюся возможность, позволив издательству иметь дело с рукописью, находив­шейся в столь хаотичном состоянии.

Но беспокоилась она зря, через несколько дней пришел вот такой ответ от Лэтема:

«Пожалуйста, откажитесь от своего требова­ния. Я просто в восторге от тех возможностей, которые заложены в вашей книге. Я верю, что если ее до"лжным образом закончить, у нее будут все шансы на огромный успех, и, на мой взгляд, вам удалось создать в лице Пэнси очень жизнен­ный и незабываемый образ. А целый ряд сцен из романа прочно засел у меня в голове. Отсюда вы можете сделать вывод, насколько я заинтересован вашей книгой, и, надеюсь, не будете настаивать на возвращении рукописи до тех пор, пока наши консультанты не познакомятся с ней».

Но что не нравилось Лэтему, так это имя одной из главных героинь — «Пэнси», которое, как ему казалось, имело некий неприятный под­текст (на Севере — обращение к гомосексуали­сту). Кроме того, он сообщал Пегги, что ру­копись направлена профессору Эверетту из Ко­лумбийского университета для ознакомления и рекомендаций, как лучше переработать и завер­шить роман.

За тот короткий промежуток времени, про­шедший между письмом Пегги от 9 июля, в котором она просила вернуть рукопись, и до ответа Лэтема от 17-го, в доме Маршей случи­лось очередное несчастье: заболела менингитом Бесси и в течение первых дней болезни находи­лась в критическом состоянии. Она лежала в палате для цветных в атлантском благотворитель­ном госпитале, но не потому, что не могла бы заплатить за хорошую больницу или Марши от­казались бы заплатить за нее, а потому, что в Атланте не оказывались платные медицинские услуги черным, что на деле означало отлучение их от квалифицированной медицинской помощи и ухода. Пегги потратила много времени на то, чтобы проследить за тем, какое лечение получает Бесси, но как только та пошла на поправку, Пегги написала Лэтему, что будет свободна для работы где-нибудь через неделю.

В издательстве, однако, колесо уже закрути­лось, и 21 июля Пегги получает телеграммы от Лу Коул и Гарольда Лэтема одновременно. Лу сообщала:

«Макмиллан ужасно взволнован твоей кни­гой, но я взволнована больше всех тчк Всегда знала про твой мировой удар даже когда этого никто не мог видеть тчк Компания строит гран­диозные планы в отношении книги как только ты закончишь ее тчк Ален (Тейлор) и Джеймс (Путнэм, один из руководителей издательства, с которым Пегги познакомилась в Атланте через Лу) шлют свои любовь и поздравления вместе со мной».

Телеграмма Лэтема гласила:

«Мой восторг в отношении вашей книги раз­делили и наши консультанты тчк Мы бы хотели немедленно заключить контракт на ее публика­цию тчк 500 долларов аванс половина после подписания остальные после представления руко­писи 10% ройялти за первые 10 тысяч экземп­ляров за остальные 15% тчк Еще раз мои позд­равления и заверения что мы приступаем к из­данию книги с огромным энтузиазмом и больши­ми надеждами тчк Телеграфируйте свое согласие могу выслать контракт немедленно».

Эти сообщения привели Пегги в состояние, когда могут помочь только таблетки люминала, как писала сама Пегги Лэтему, холодный комп­ресс на голову и долгий приятный сон. Но преж­де она все же позвонила на работу Джону, чтобы сообщить ему эту новость. Ее худшие опасения и самые радужные мечты, похоже, становились явью.

Совершенно очевидно, что если Пегги дейст­вительно не хотела публиковать книгу, то в тот момент у нее была возможность принять оконча­тельное решение и ответить отказом. Но когда Джон вернулся вечером домой, она отправила две телеграммы: одну — Лу, другую — Лэте­му, в которых сообщала, что сможет дать согла­сие на публикацию романа в издательстве Мак-миллана лишь после получения самого контрак­та.

Следом Пегги пишет Лэтему письмо, в кото­ром интересуется, не будет ли она обязана, в соответствии с контрактом, предоставить ру­копись к определенному, оговоренному в нем сроку — условие, которого она боится, посколь­ку является «особым объектом для кар господ­них», и потому никогда не знает сегодня, не получит ли она завтра «сломанную шею, бубон­ную чуму или другие подобные огорчения, могу­щие помешать работе». Хотя и спешила его за­верить, что не предчувствует пока никаких ката­строф и что вот уже шесть месяцев, как она обходится без них. «Но чувствую, — пишет Пег­ги, — что просто обязана предупредить вас о такой вероятности».

Она просит выслать ей отзыв и рекомендации профессора Эверетта, а затем, признаваясь, что незнакома с издательским делом, выражает удив­ление, неужели «Макмиллан» может позволить, чтобы подобные предложения и советы попадали в руки автора до подписания контракта: ведь, беспокоилась она, профессор Эверетт может предложить внести такие изменения, на которые автор не согласится или которые не сможет сделать.

Безоговорочного согласия она Лэтему не да­ла: «поскольку я происхожу из семьи юристов,— объясняла она,— я не могу одобрить какой-ли­бо контракт, вне зависимости от его привлека­тельности, без ознакомления с ним, а потому пришлите мне его, пожалуйста, и я отвечу вам сразу же, как только ознакомлюсь с ним». И завершает свое письмо утверждением, которое, правдиво оно или нет, Пегги повторяла снова и снова все последующие годы:

«Я никогда не думала, что получу предложе­ние опубликовать мою книгу, поскольку писала я ее просто для того, чтобы развлечь себя и мужа и убить время в течение долгих месяцев моей болезни».

Лэтем же, не мешкая, выслал Пегги востор­женный отзыв профессора Эверетта, ухитривше­гося вместить все содержание романа объемом 600 тысяч слов в пять машинописных страниц.

Заканчивался его обзор следующими крити­ческими пожеланиями:

«Это действительно прекрасная книга. Чело­веческие качества ее героев будут замечательно выглядеть на любом историческом фоне, но ког­да этим фоном становятся Гражданская война и Реконструкция — эффект возникает поразитель­ный. К тому же книга в высшей степени худо­жественна. Возьмем, к примеру, сцену бегства из - Атланты. Смешное, нелепое появление аристок­ратической миссис Элсинг утром, когда она, не­истово нахлестывая лошадей, покидает город в экипаже, набитом мукой, фасолью и беконом. Или взять сцену с Пэнси, брошенной среди ночи. Ее лошадь истощена, повозка сломана, но и то, и другое — бесценно, и лишь такой сильный человек, как Ретт Батлер, мог в обстановке все­общего бегства добыть их. В Таре Пэнси сталки­вается вплотную с голодом. Но ни одной ссылки не делает автор на предыдущую сцену — лишь ускоряется темп романа. Возможно, именно из-за авторского умения управлять темпом книга и производит столь глубокое впечатление. По воле автора события замедляются, происходя как бы вне времени, в вечности, а не в реальной жизни. Как это происходит, когда, например, подобно королю Лиру Пэнси узнает, что «самое худшее не наступило, пока мы можем сказать: "Это хуже всего"».

Во что бы то ни стало приобретите книгу. Но она должна быть хорошо издана. В оригинале, который мы должны будем подготовить, дюжина строк сможет сделать связки на месте существу­ющих сейчас брешей... Там действительно есть обескураживающие пропуски окончаний, и время от времени чьи-то волнующие чувства и эмоции так или иначе удивляют.

Я уверен, что это не просто хорошая книга. Это бестселлер. Она много лучше, чем книга Старка Янга (автора только что опубликованного романа о Гражданской войне «Такая красная ро­за»), а литературный прием, использованный ав­тором, когда отрицательный персонаж вызывает пробуждение сочувственных эмоций, представля­ется мне восхитительным.

Конец кажется грустным, поскольку в нем нет определенности в намерениях Ретта продол­жать совместную жизнь... Берите книгу немедля. Скажите автору, что не нужно ничего переделы­вать, лишь дописать связующие вставки, чтобы ликвидировать бреши в тексте, и усилить послед­нюю страницу».

Через два дня, 27 июля, Пегги срочной поч­той отправила ответ Лэтему, в котором писала, что «не ожидала получить столь замечательный отзыв» и что лишь благодаря стойкости духа она удержалась от того, чтобы вновь «лечь в постель, принять люминал и положить лед на голову». Профессор Эверетт сделал ряд оговорок по по­воду использования автором некоторых слов и выражений и писал, что «автор не должен допу­скать выражения собственных чувств, что имеет место в одном или двух местах романа, где говорится о неграх». Пегги согласилась, что он абсолютно прав, и добавила, что она старалась изо всех сил избежать яда, злобы, предубежде­ний и жестокости. И если они все же есть в книге, то виновник их появления не автор, а герои романа, имеющие собственные глаза, уши и языки, объясняла она. И яд, и злоба, и пред­рассудки появляются «как реакция героев на то, что они видят, слышат и чувствуют».

Так, Эверетт недоволен такими выражениями, как «обезьянье лицо Мамушки» и «черные ла­пы», — эпитеты, которые она готова изменить, хотя и «не имела в виду выказать неуважение к Мамушке. Просто она часто слышала, как сами негры называли свои руки черными лапами, а когда старая морщинистая негритянка печальна, ни на кого в мире она не похожа больше, чем на больную обезьяну. Но я просто не представ­ляла, насколько иначе это звучит, когда написа­но».

Согласилась она с Эвереттом и в том, что в уходе Ретта все же остается некоторая неопреде­ленность, но при этом добавила: «Я думаю, что в конце концов ей удастся вернуть его». Похоже, это был единственный случай, когда Пегги вы­сказалась подобным образом в отношении того, удастся ли Пеней вернуть Ретта. Она допускала, что, «возможно, было бы и не вредно намекнуть на это в романе чуть более определенно», но при этом добавляла: «Когда я писала эту книгу, я хотела оставить конец открытым для читателя, хотя и понимаю, что это не самый лучший писательский прием!»

Последнюю часть романа Пегги не читала уже более двух лет и теперь, когда на руках у нее не осталось даже копии рукописи, она «смут­но помнила», что сделала, кажется, не более чем набросок заключительной главы, и высказала предположение, что после доработки эта глава примет более определенный вид, чего, собствен­но, и желает профессор Эверетт. Тогда же она заявила, что намерена вставить в роман тот вариант, в котором Фрэнк Кеннеди умирает от болезни, а не погибает во время вылазки ку-клукс-клана, из тех соображений, что «тема ККК очень подробно разработана дру­гими авторами». Ведь вариант с кланом она на­писала, когда, перечитав эту часть романа, по­чувствовала, как «явно падает читательский ин­терес после шестой главы». «Включение клана было попыткой усилить эту часть романа, не прибегая к использованию большого количества мелодраматических эпизодов».

Пегги попросила Лэтема позволить ей закон­чить роман, убрав версию с кланом, но если ему это не понравится, то она готова оставить и прежний вариант. И продолжала: «Это относится и к тем замечаниям, которые были высказаны в отношении заключительных глав романа. Если вам не нравится, как они сделаны, дайте мне знать, и я все переделаю. Я переделаю конец так, как вам будет угодно, за исключением од­ного — я не смогу сделать его счастливым».

Никому в издательстве Макмиллана не нра­вилось имя главной героини — Пэнси, ибо на Севере им пользовались при обращении к жено­подобному мужчине. Но южане, объясняла Пегги Лэтему, воспринимают это имя как совершенно обычное, однако она обещала, что если нынеш­нее имя ее героини воспринимается на Севере как оскорбительное, «подумать о другом, столь же неподходящем».

Поскольку большая часть глав не была про­нумерована, и у Лэтема, и у профессора Эверет-та были трудности с определением хронологии повествования, а, например, два персонажа — дочь Пэнси Элла и бывший каторжник Арчи — появляются в романе совершенно внезапно, без каких-либо предисловий.

К смущению Пегги, выяснилось, что те гла­вы, в которых эти персонажи появляются, просто не были отданы Лэтему, а поскольку Бесси, следившая в доме Маршей за бумагами, была больна, поиски, предпринятые самой Пегги, ус­пехом не увенчались, хотя ей и удалось обнару­жить незаконченные наброски, которые она и послала Лэтему с припиской: «Лучший способ разместить их в рукописи — это сказать, что они должны следовать за главой, повествующей о смерти Джералда О'Хары».

Она ни словом не обмолвилась о контракте, чем очень расстроила издательство. Причина, од­нако, была в том, что документ просто не при­был еще в Атланту — в юридическом отделе «Макмиллана» забыли отправить бумагу сроч­ной почтой.

30 июля Лэтем пишет ей: «Моя дорогая миссис Марш. Только что получил ваше письмо от 27.07 и сделал вывод, что, когда вы писали его, конт­ракта вы еще не получили, поскольку даже не упомянули о нем. Надеюсь, что за это время вы получите его и он вас устроит. Если же это будет не так и вам захочется что-либо изменить в нем, дайте мне знать, что именно, и я посмотрю, что для этого можно сделать. Как видите, я не смогу чувствовать себя полностью счастливым, пока подписанный контракт не станет свершившимся фактом.

Я рад, что вам понравился отзыв... Полагаю, что ваше предложение воздержаться от критики заключительных глав романа (конца взаимоотно­шений Пэнси—Ретта), пока рукопись не будет окончательно доработана, — это именно то, что в данном случае нужно. Мы очень верим в эту книгу. Очень. И хотим, чтобы она стала одной из лучших наших книг. И если мы опубликуем ее, мы не пожалеем усилий на то, чтобы обеспе­чить ей максимальный успех. А мы верим, что успех ей гарантирован. Поэтому не думайте, что мы будем колебаться в своей решимости иметь с вами дело до последнего.

Мне бы хотелось, чтобы вы поняли, как я отношусь к вашей книге. Мне кажется, я так счастлив, словно сам написал ее.

Искренне ваш Гарольд Лэтем». С самого начала Лэтем почувствовал уверен­ность, что Пегги Митчелл Марш написала книгу, которая по популярности сможет дать фору мно­гим другим романам. Ибо миссис Марш поведала захватывающую историю, которая удерживает читательский интерес на протяжении двух тысяч страниц, составляющих рукопись... И это несмот­ря на то, что окончательный выбор вариантов для многих глав был еще под вопросом, а по­следняя глава и та, в которой рассказывается о смерти Фрэнка Кеннеди, особенно. Но мотива­ция поступков героев при этом не вызывает сомнений: так, например, в случае с Фрэнком Кеннеди, независимо от того, умрет он от болез­ни или от шальной пули, — вина Пэнси в преждевременной смерти мужа остается неизмен­ной. А кроме того, смерть Фрэнка по любой из причин должна дать толчок отношениям Пэнси и Ретта. И в конечном счете Ретт, получив все, что может взять настоящий мужчина от равнодушной к нему жены, вынужден будет уйти от нее — опять же независимо от выбора окончательного варианта последней главы.

Позднее Ф. Скотт Фитцджеральд как-то за­метил, что в книге нет «ни одного элемента из

тех, что отличают настоящую литературу, — особенно в области исследования человеческих чувств». Лэтем думал во многом так же. Пре­красный и очень опытный редактор, он ясно сознавал, что его «открытие» — отнюдь не ше­девр. Но в то же время был убежден, что книга просто «неотразима».

Пегги Марш, по его мнению, была настоящим гением повествования, что позволяло ей быть достоверной и убедительной в своем творчестве. И, что еще важнее, эта женщина была лучшим рассказчиком из всех, с кем ему приходилось сталкиваться за долгие годы работы в издатель­стве. Она умела так управлять сотнями событий и героев, что нигде на протяжении всего романа не позволила действию «провиснуть» или остано­виться, и при этом так смогла рассказать исто­рию любви, что страстность, характерная для отношений двух главных героев, не ослабевала до самой последней страницы романа.

Поражало и то, что, несмотря на невероятные размеры романа, даже самые второстепенные его герои были легко узнаваемы и появление каждо­го из них на страницах книги было абсолютно оправданно и необходимо.

Нельзя утверждать, что характеры главных героев оригинальны и не имеют аналогов в ли­тературе. Пэнси, например, во многом напомина­ет героиню Теккерея Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия», а Ретт Батлер — Святого Эльма. Но вот развитие их судеб, события их жизни — все это принадлежит только миссис Марш и больше никому, поскольку у читателя создается впечат­ление, что события романа не пересказаны для него автором, а происходят на его глазах — и всякий раз впервые. Книга была не просто увле­кательным чтивом, она была о Юге и затрагива ла как события военного времени, так и Рекон­струкции. А на подобный временной размах не решались другие писатели-южане, хотя надо ска­зать, что в 1935 году подобное сочетание было бы как нельзя более кстати. Ведь Соединенные Штаты не только совсем недавно пережили вой­ну, но и тягчайшую из всех депрессий, во время которой человеческая жизнь вновь обесценилась и лишь натуры стойкие, подобные Ретту и Пэн-си, сумели обернуть события к собственной вы­годе.

Вот почему Лэтем твердо знал одно: он не должен позволить уплыть этой книге у него из рук, и потому был готов сделать все, что в его силах, чтобы угодить этой невероятной миссис Марш, которая, как он теперь понял, была на­много более неискушенной и наивной в изда­тельских делах, чем это было позволительно для

писателя.

В начале августа Пегги получила свой кон­тракт и, тщательно изучив его с отцом и Джо­ном, составила послание Лэтему, в котором за­дала несколько вопросов, касающихся некоторых пунктов и формулировок этого документа.

Во-первых, она высказала пожелание, чтобы в контракте появилось более четкое и ясное описание книги, ибо, по мнению ее отца, «юри­ста старой школы, способного всерьез исследо­вать техническую сторону сооружения стога се­на», отсутствие четкой идентификации собствен­ности может превратить любой контракт в юри­дически неполноценный документ. И чтобы избе­жать этого, Пегги предложила заменить опреде­ление произведения «роман» на «роман из жизни Юга» (точное название романа будет определено в дальнейшем).

Кроме того, она оговорила свое право на одобрение обложки книги, с тем чтобы в ее оформлении не было ничего, что могло бы «на­смешить или возмутить». Ну и в отношении пункта, который гласил, что «права на экраниза­цию и драматические постановки принадлежат автору до публикации книги», она задавалась вопросом: «А после публикации?», указывая, что и права на переиздание книги сформулированы аналогично.

В отношении процедурных вопросов в кон­тракте было сказано, что «все расхождения будут решаться по взаимному согласию сторон», и Пег­ги интересовалась: а если такого согласия достиг­нуть не удастся — тогда как быть? «Сможем ли мы, например, сейчас уладить все и прийти к согласию?» Волновала ее и такая вероятность: «А что, если «Макмиллан» обанкротится?»

Лэтем показал ее письмо Лу Коул. Отноше­ния двух женщин стали за последнее время более прохладными. Лу считала, что это она «открыла» Пегги и ее роман, и очень гордилась этим. Но когда «Макмиллан» предложил Пегги опублико­вать книгу, Лу стала испытывать то, что называ­ется «зависть соперника». Дело в том, что Лу, хотя и написала сама документальную книгу, никем так не восхищалась, как людьми, способ­ными писать романы.

5 августа Лу пишет довольно язвительное письмо своей старой приятельнице:

«Мое дорогое дитя.

Могу ли я позволить себе заметить, что ты имеешь дело не с издателем пятого сорта? Если бы твой контракт прислал тебе Гринберг, то все твои подозрения — действительно все подозре­ния — можно было бы легко понять. Но кон­тракт пришел от нас, и это обычный стандартный документ, который каждый из 22 тысяч наших авторов подписывал без всяких колебаний! В том числе и я сама. Все дополнительные пункты сформулированы так же, как и тысячи подобных пунктов в подобных контрактах. Ну а если «Макмиллан» обанкротится, то никому в государ­стве уже не будет дела до каких-либо романов. Однако Гибралтар стоит не более прочно, чем «Макмиллан», и разориться мы сможем лишь на завершающей стадии какой-нибудь революции.

С любовью Лу».

Получив на следующий день это письмо, Пегги пришла в ужас: что, если своими действи­ями, непрофессиональными и даже просто недо­стойными, она рассердила «Макмиллана» и он откажется вообще иметь с нею дело? И, не советуясь больше ни с кем, кто разбирался в подобных делах, она подписывает контракт, ого­ворив только небольшие изменения в некоторых формулировках и согласившись с предлагаемой суммой продажи без каких-либо возражений. Да­же не подумав при этом, что издательство может так желать заполучить ее книгу, что будет готово пойти на уступки и сформулировать многие по­ложения контракта в более привлекательном для нее виде. 6 августа подписанный ею контракт был отправлен в издательство вместе с письмом, в котором Пегги заверяла Лэтема в том, что никогда даже не думала подозревать ни его, ни издательство в «недобросовестности или двуруш­ничестве», умоляя его выбросить такую мысль из

головы.

Далее она объясняла, что считает контракт документом, фиксирующим взаимные обязатель­ства автора и издательства, а потому и написала о «трех отличных лазейках, через которые я смогла бы ускользнуть, если вдруг сойду с ума и пожелаю это сделать». На самом же деле она не имеет намерения «ни уползать, ни подозре­вать «Макмиллана» в чем бы то ни было».

Единственное, чего она требовала от Лэте-ма, — сохранить существование контракта в глу­бокой тайне. Как объясняла она Лу, в то время никто, за исключением Джона и ее отца — даже Стефенс, — не знал о контракте, да и Юджину Митчеллу сообщили о нем только потому, что он мог бы «содрать шкуру» с дочери, если бы узнал, что она подписала подобный документ без пред­варительной консультации с ним.

Лэтем отправил ей телеграмму, подтверждаю­щую получение контракта и письма, а 9 авгус­та — письмо, в котором, как бы опровергая возможную резкость письма Лу, заверял Пегги в том, что полностью понимает ее вопросы и на ее месте поступил бы так же. Он попросил у нее разрешения сообщить Медоре о контракте, с тем чтобы иметь возможность написать ей и побла­годарить за содействие им обоим.

А на следующий день экспресс-почтой в Ат­ланту была доставлена рукопись. В расписке о получении значилось: «Рукопись о жизни Старо­го Юга в двадцати семи частях».

Бесси, оправившаяся после перенесенного ме­нингита, помогала Пегги распаковывать эти столь хорошо знакомые ей потрепанные конверты, от­правившиеся в путешествие на Север четыре ме­сяца назад, и складывать их на стол для шитья. А 10 августа пришли подписанная издательством копия контракта и чек на 250 долларов.

15 августа Лэтем пишет ей:

«Выясняя, отправлена ли вам рукопись, я обнаружил, что у меня до сих пор находится также и ваша повесть «Ропа Кармаджин», кото рую вы дали мне одновременно с романом. И я возвращаю вам ее в отдельном конверте. Я про­читал повесть с большим интересом и искренним восхищением. Она показалась мне прекрасным произведением, мастерски сделанным. Ее размер, конечно, не позволяет говорить о коммерческом использовании — она слишком мала для того, чтобы быть изданной в виде книги.

Я посоветовал бы вам придержать ее до пуб­ликации романа. А после этого вы сможете легко продать повесть в один из лучших журналов.

Эта вещь еще раз подтверждает мое высокое мнение о вас как о писателе — если это вообще нуждается в подтверждении — и демонстрирует вашу способность иметь дело с разными литера­турными формами и героями.

Ваш роман — значительная вещь, а потому не беспокойтесь пока об этой повести или о других небольших вещах, которые у вас есть. У вас для них будет время в дальнейшем».

Лэтем был прав — ее роман действительно был значительной вещью.

Глава 15

Впервые за последние четыре ме­сяца Пегги вновь приступила к работе над кни­гой. Желтые страницы рукописи были теперь еще более потрепанными, чем когда Лэтем укла­дывал их в картонный саквояж в отеле «Террас». Сама Пегги смотрела теперь на свою книгу другими глазами — ведь профессионалы нашли ее вполне пригодной для публикации. Щедрые похвалы расточали ее роману такие люди, мне­нию которых она вполне доверяла. Восторжен­ные отзывы профессора Эверетта до сих пор звучали в ушах Пегги, и она с энтузиазмом засела за работу.

Однажды субботним утром в начале сентября Джон зашел к ней в комнату, держа в руках несколько страниц рукописи, которые она только что переделала, и, яростно потрясая ими, закри­чал: «Ради Бога, что это такое?» — и зачитал вслух, по словам Пегги, «целую пригоршню бол­тающихся причастных оборотов и неправильных сослагательных наклонений». Собрав все свое до­стоинство, Пегги ответила: «Это — темпо», ис­пользовав слово, которым профессор Эверетт охарактеризовал ее необыкновенное чувство вре­мени, ее умение правильно выбрать темп собы­тий.

И впоследствии, получая от Пегги очередную порцию отвратительно исписанных страниц, Джон всегда ворчал: «Еще немного твоего про­клятого темпо, да?» Слово стало семейной шут­кой, и даже Бесси, потерпев однажды свою пер­вую и единственную неудачу с лимонным пиро­гом, мрачно заметила: «Наверное, что-то случи­лось с моим темпо!»

В начале сентября Пегги пишет Гарольду Лэ-тему, что усердно работает и что впервые в жизни писание дается ей сравнительно легко. Как говорит Джон, писала Пегги, нет более дей­ственного средства, чем подписанный контракт, чтобы заставить писателя сжечь за собой мосты и сесть за работу.

При помощи Джона она старалась выловить *се грамматические ошибки и пропущенные жончания глав, убрать повторы и по возможно­сти сократить текст. Таким образом, она прошла /же треть рукописи, и в данный момент считала, ito сможет завершить работу в ближайшие шесть 1едель, тем более что Джон пошел в конце сентября в отпуск и обещал, если понадобится, прихватить еще две недели, чтобы помочь ей. Но надеяться на это можно только в том случае, предупреждала Пегги, если ее не свалит ежегод­ный сентябрьский приступ тропической лихорад­ки.

В издательстве же никак не могли решить вопрос, кто будет редактором Пегги, поскольку сама она всякий раз уходила в сторону, как только об этом заходил разговор. Казалось бы, Лу — наиболее подходящая кандидатура после Лэтема, особенно если учесть, что сам Лэтем только курировал приобретение рукописей и не занимался обычной редакторской практикой. Но все предложения от Лу о совместной работе Пегги отвергала напрочь и не потому, что не доверяла редакторским способностям своей при­ятельницы, а скорее опасаясь, не сочтет ли ее Лу «литературным мошенником», узрев, сколько у нее «недостатков» по части грамматики и орфо­графии.

Лэтем предложил Пегги подобрать хорошего редактора и направить его в Атланту, с тем чтобы он смог помочь ей в течение нескольких недель, если она того пожелает. Он даже намек­нул, что мог бы нарушить правила и сам при­ехать к ней в качестве редактора.

Но Пегги продолжала категорически отказы­ваться от посторонней помощи, пока они с Джо­ном сами не пройдутся по всей рукописи. Она была убеждена, что если бы не острый редактор­ский взгляд Джона и его жесткая критика во время создания романа, рукопись была бы от­вергнута и «Макмилланом», и профессором Эвереттом. Она с большим почтением относилась к Джону как к главному интеллектуалу в семье — ведь он закончил колледж, преподавал английский язык, а его словарный запас значительно превосходил ее собственный, не говоря уж о его познаниях в области грамматики и пунктуации. И в этом плане вклад Джона в создание романа невозможно переоценить.

Он был личным редактором Пегги, и редак­тором хорошим, вполне отдающим себе отчет в том, сколь много работы еще потребует от Пегги эта рукопись.

По его собственному признанию, он был чрезмерно строг в своих оценках, и, поскольку почерк у него был понятнее, чем у жены, мно­гие исправления в окончательном варианте ру­кописи делались его рукой. И чем глубже погру­жались они в работу, тем больше росла зависи­мость Пегги от Джона. Он был для нее не только редактором, но и учителем и наставником.

В октябре уверенность в своих силах, столь твердая еще месяц назад, вновь стала покидать Пегги. Работа оказалась намного труднее, чем она предполагала. Окончательная отделка глав, ликвидация повторов, выбор окончательных ва­риантов для них — все это было совсем не­простым делом.

Ткань ее романа оказалась столь плотной, что при попытке что-либо удалить или вставить вся картина, казалось, рассыпалась на куски, как гигантская головоломка, и собрать их вновь было невероятно трудно. А когда она все-таки пыта­лась это сделать, все швы оказывались на виду. Не помогло ей и то, что отец, наконец, хоть и неохотно, но прочел книгу и похвалил ее исто­рическую достоверность, добавив, правда, при этом, что не понимает, как может какая-либо компания вкладывать деньги в подобные вещи. После отца роман прочитал Стефенс, который не отважился на большее, чем произнести: «Это компетентная вещь».

Вновь ожили все давние сомнения Пегги. За­вершение работы над рукописью стало теперь просто необходимостью, но Пегги не питала ни­каких надежд на успех.

Парадокс состоит в том, что, хотя Пегги ре­дко отказывалась принять брошенный ей судьбой или людьми вызов, она в то же время страшно боялась перемен. Медора как-то говорила, что та «стремительность, торопливость», которая была характерна для Пегги в молодости и которая, собственно, и толкнула ее на «безрассудный брак с таким диким человеком, как Ред Апшоу», а потом привела в газету, «как бы похоронена ее браком с Джоном Маршем».

Дата добавления: 2015-11-04