Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 19 страница

Во-вторых, он занимает в своей фирме ответ­ственный пост и очень много работает, а потому редко находит время даже для гольфа, не говоря уже о том, чтобы писать книги».

«На самом деле, — утверждала Пегги, — он никогда даже не читал рукопись целиком до того момента, когда компания «Макмиллана» купила ее». И не потому, объясняет Пегги, что она этого не хотела, а по той простой причине, что книга создавалась не в хронологической последователь­ности и Джону было бы трудно представить себе общий замысел романа.

«Никакие вознаграждения, которые я могу получить, не смогут компенсировать этой неспра­ведливости, — писала она в заключение. — Бо­лее того, подобное утверждение (что книгу писа­ла не она) выставляет меня перед всем миром в ужасном свете: выходит, что я намеренно скрыла участие мужа в работе над книгой. Хотя он и помогал мне лишь в читке и корректуре гранок, когда мои глаза отказались служить мне, а сроки поджимали... Конечно, история эта уже пошла гулять по свету, и она будет мучить меня до конца моих дней, и тем не менее опровержение могло бы немного помочь. Вы понимаете, что на карту поставлена моя профессиональная репута­ция — репутация, которой был, по существу, нанесен ущерб без всякого к тому повода с моей

стороны».

Почему Пегги обратилась с просьбой воздей­ствовать на газету к заместителю министра вме сто того, чтобы сделать это самой или с по­мощью Стефенса, своего адвоката, остается за­гадкой. В конечном счете «Вашингтон Пост» опубликовала не опровержение, а скорее оправ­дание своих высказываний, и Пегги так никогда _й не удалось раз и навсегда опровергнуть слух, что Джон — один из авторов «Унесенных вет­ром».

Но и сама она была не совсем справедлива к Джону в своем послании к Слэттери. Да, Джон действительно не читал всю рукопись целиком, от начала до конца, до передачи ее Лэтему, так же, впрочем, как и сама Пегги. Книга писалась частями на протяжении почти десяти лет, и у Пегги была привычка читать Джону отдельные части романа по мере их написания, обсуждать написанное и позволять мужу делать замечания и вносить исправления в рукопись, а в своих первых письмах к Лэтему она ясно и недвусмыс­ленно говорит о том, что именно Джон предло­жил несколько вариантов первой главы. Сомни­тельно, чтобы он внес какой-то вклад в создание исторической основы романа или помог Пегги в работе с первоисточниками, но на поддержку он не скупился.

Еще до публикации книги Пегги доверитель­но говорила Лу Коул, что именно Джон был тем человеком, который заставил ее заняться рома­ном. И именно Джон не позволял ей окончатель­но забросить эту работу. Пегги сама совершенно откровенно говорила Лэтему, насколько полез­ной для книги была «нелицеприятная критика Джона в продолжение всего времени работы над ней», но, несмотря на это, отношение Пегги к любым намекам на причастность Джона к созда­нию романа сильно смахивало на паранойю.

Статья в «Вашингтон Пост» была лживой, возможно, даже клеветнической. Нетрудно, од­нако, проследить ее корни. Еще со времени ра­боты в «Атланта Джорнэл», у Джона осталось много друзей-журналистов в Вашингтоне. Тайна, окружавшая редакторскую помощь Джона при создании книги, странным образом сочеталась с тем, что многие коллеги и друзья Джона как в Атланте, так и в Вашингтоне, знали о том, что он так или иначе причастен к работе своей жены, и это заставляло их думать, что вклад Джона в создание книги куда больше, чем это было на самом деле. А молчание Пегги лишь усиливало подобные подозрения.

В книге не было никаких признаков соавтор­ства, было лишь посвящение — «Д. Р. М.», и потому людям, склонным к предположениям, могло показаться, что Пегги что-то скрывает.

Вопрос о ее единоличном авторстве нанес непоправимый вред уверенности Пегги в себе. Некоторые считали, что она просто не сумела бы написать такую книгу самостоятельно, да и сама Пегги в письмах к Лу признавалась, что дейст­вительно не сделала бы этого без Джона.

Потрясающий успех «Унесенных ветром» воз­ложил на автора обязанности, которые были Пег­ги не по силам. Ее жизнь была перевернута, как это и предсказывала когда-то Мейбелл, говоря маленькому ребенку о том, что мир каждого человека может взорваться. Но Маргарет все равно оказалась неподготовленной к этому. И теперь не могла не признать, как права была мать, говоря о первостепенной важности образо­вания, которое могло бы помочь ей справиться по крайней мере с частью проблем. Она же не чувствовала себя достаточно образованной, чтобы достойно играть роль литературной знаменитости.

В «Унесенных ветром» Пегги имела дело с тем, что она прекрасно знала, но область ее познаний была ограничена одним историей Атланты во время и сразу после Гражданской войны. Пегги надеялась, что публикация книги может помочь ей занять новое, более высокое, положение в атлантском обществе, что друзья перестанут, наконец, говорить, что она зря тра­тит свою жизнь, и что литературные круги ста­нут относиться к ней хотя бы с некоторой долей почтения. Но ей и в голову не могло прийти, какие потрясения обрушатся на ее жизнь. Пока клуб «Книга месяца» не остановил свой выбор в июле 1936 года на ее романе, она полагала, что получит чуть больше тысячи долларов от ее продажи. В то же время финансовое положение Маршей было таково, что эта сумма позволила бы им покончить с долгами и стать платежеспо­собными. А теперь, совершенно неожиданно, она стала просто богатой.

Так, в сентябре пришел чек от Макмиллана на 43,5 тысячи долларов (ройялти от продаж), а в октябре — еще один на 99,7 тысячи, что могло считаться невероятной удачей в разгар Великой депрессии. А кроме того, были еще и 500 долла­ров аванса, и 5 тысяч, полученных от клуба «Книга месяца», 5 тысяч санкционированного Лэтемом аванса по ройялти и 45 тысяч от продажи прав на экранизацию романа.

Да, Пегги была теперь богатой женщиной и с каждым днем становилась все богаче. Огромные суммы, которые она получала, казались ей нереальными. Она была уверена, что долго так про­должаться не может, и все же была непоколебимa в своем решении не писать больше ничего и никогда. А это означало, что тех ройялти, кото­рые она получала сейчас с каждого проданного экземпляра романа, должно было хватить Мар­шам на всю оставшуюся жизнь.

Судебные дела занимали большое место в мыслях Пегги, поскольку Стефенс практически ежедневно советовался с ней по всем вопросам, связанным с нарушением ее авторских прав раз­личными производителями одежды, косметики и игрушек, использовавшими ее имя, название книги или имена героев романа для рекламы своей продукции. Различные организации — как профессиональные, так и любительские, включая и церковные группы,— цитировали ее книгу без разрешения. А потому и сам Стефенс, и все его лучшие таланты были теперь постоянно при деле. Он превратился в защитника авторских прав, и хотя сомнительно, чтобы он ловил всех наруши­телей, тем не менее Марши жили в состоянии постоянных судебных тяжб. И обо всех юриди­ческих или деловых затруднениях ежедневно до­кладывалось самой Пегги.

К тем людям, которые, как говорила Пегги, «готовы были пикировать как стервятники на труп», нарушая ее авторские права, добавлялись еще и разного рода самозванцы, объявлявшиеся в Калифорнии, Мехико и Нью-Йорке и выдавав­шие себя за Маргарет Митчелл, делая при этом заявления для прессы. Одна из таких самозванок даже пыталась получить кредит в банке.

Ни дня, казалось, не проходило без волне­ния, вызванного возбужденными звонками Стефенса, и любая минута свободного времени у Маршей была занята обсуждениями тех вопро­сов, которые были причиной телефонных звон­ков Стефенса. А поскольку Пегги была вспыль­чива и за словом в карман не лезла, то жить с нею в это время было нелегко.

Теперь она была убеждена, что в мире полно «воров и мошенников» и что все они кормятся ее удачей. И это циничное отношение ясно ощу­щалось даже в ее взаимоотношениях с издатель­ством Макмиллана.

Ибо, как Пегги ясно сознавала теперь, ей совсем не удалось «снять скальп» с Сэлзника и что именно Макмиллан забыл предупредить ее, какие большие деньги можно делать на коммер­ческом использовании атрибутов фильма, приди Сэлзнику в голову мысль сдавать в аренду права на изготовление кукол «Скарлетт» или ремеш­ков для часов «Ретт». И потому в адрес Лу Коул и Джорджа Бретта полетели сердитые письма от Пегги, Джона и Стефенса.

Прислушиваясь к доводам Джона и Стефенса, уверявших ее, что издательство небрежно отнес­лось к защите ее основных прав, Пегги настаи­вала на внесении изменений в контракт. Бретт же в ответном письме пишет, что хорошо бы ее юристу приехать в Нью-Йорк, чтобы обсудить суть дела, и что «Макмиллан» готов «оплатить расходы».

В Атланте наивно посчитали, что это будет означать оплату как гонорара Стефенса, так и его дорожных и гостиничных расходов, и это свое мнение изложили в письме к Бретту. Ужас­нувшись тону и содержанию подобного послания, Бретт тут же аннулировал свое приглашение. И с этого момента отношения между Пегги и изда­тельством становятся весьма напряженными.

Больше других переживала по поводу сло­жившегося положения Лу Коул, и потому ее муж, Ален Тейлор, решил вмешаться, с тем что­бы успокоить «взъерошенные чувства» Пегги. Он пишет ей длинное, успокаивающее письмо, в ко­тором пытается защитить Л у и «Макмиллана», но непоколебимая верность семье, отличавшая Пег­ги, выдержала это испытание: позицию Стефенса она продолжала поддерживать безоговорочно.

Возможно, для того, чтобы облегчить ситуа­цию, «Макмиллан» вернул Пегги все права на зарубежные издания, за исключением англий­ских. Но вопрос с Сэлзником уладить так и не удалось, и пламя конфликта продолжало угасать.

Несмотря на уверенность Маршей, что с ними плохо обошлись, справедливости ради следует признать, что действия «Макмиллана» в отноше­нии обеспечения авторских прав Пегги были, как правило, верными. Даже его решение воспользо­ваться услугами мисс Уильяме было попыткой обеспечить Пегги компетентного представителя на переговорах с кинобоссами.

Кроме того, каковы бы ни были ее достоин­ства, следует признать, что рукопись «Унесенных ветром» издательство получило в ужасном состо­янии, что оно дважды изменяло условия контр­акта в пользу Пегги, что выплачивало ей деньги до того, как поступят ее законные ройялти, а кроме того, «Макмиллан» подготовил и издал рукопись и сделал все для распространения книги с огромной заботой и вниманием. В своих ран­них письмах к Лу и Лэтему Пегги не уставала повторять: «Я никогда не могла бы подумать, что издатели могут быть так милы».

Но с тех пор как успех книги был обеспечен, а переговоры с кинокомпанией закончены, Пег­ги, похоже, начала думать, что любезность «Мак-миллана» была не более чем способом извлечь выгоду из ее былой наивности.

9 октября она пишет Гершелю Брискелю, что Стефенс прибудет в Нью-Йорк в следующий вторник на встречу с Джорджем Бреттом и юристами издательства и что расходы его будут оп­лачены «Макмилланом».

«Этот бизнес и юридические хитросплетения, в которые мы теперь вовлечены, уже измучили нас всех. Они разрушили почти все мои планы, забирают почти все свободное время у Джона и большую его часть — у Стефенса. Мне кажется, что если бы все удалось решить, то я, возможно, начала бы приходить в себя... И я надеюсь, что Стиву удастся уладить все в ходе своей поездки на север.

Конечно, если бы там были какие-нибудь бумаги, требующие моей подписи, я бы поехала с ним, но я скорее суну голову в пасть льва, чем без крайней необходимости выйду сейчас из до­ма. Вы не можете себе представить, как ведут себя люди по отношению к новой знаменитости. Мы неделями жили фактически за баррикадами... Я не создана для того, чтобы быть знаменитой».

А следом Пегги впервые выражает свое заме­шательство и недоумение по поводу массового увлечения ее романом:

«Гершель, когда у меня есть свободная ми­нута, я спокойно размышляю о своей книге... И так до конца и не могу понять, где хвост, где голова... Я не могу понять, почему моя книга продается в таких невероятных количествах... Здесь, в Атланте, студенты пятых и шестых кур­сов читают ее — как акушерские подробности, так и всю подряд... Старые люди, благослови их Господь... Она нравится коллегиям адвокатов и судьям... Большинство писем и телефонных звонков — от мужчин-врачей. Особенно она нра­вится психиатрам. Архивные клерки, лифтеры, продавцы в универсальных магазинах, телефони­стки, стенографистки, гаражные механики, школьные учителя — о Боже, я могла бы продолжать и продолжать — любят ее. Но больше всего сбивает с толку то, что они покупают ее. Союз дочерей Конфедерации одобрил этот ро­ман, сыновья ветеранов Конфедерации с великим шумом и грохотом одобрили ее. Ее читают де­бютантки и вдовы. И католические монахини тоже любят ее.

Чем объяснить все это... Несмотря на разме­ры и насыщенность деталями, в основе своей это совершенно обыкновенный рассказ о совершен­но обыкновенных людях. В нем нет ничего от изящной словесности, нет великих мыслей, скры­того смысла, символизма, нет никаких сенсаций — нет ничего, абсолютно ничего из тех качеств, которые делают другие бестселлеры — бестсел­лерами. Тогда чем объяснить это повальное ув­лечение ею всех — от пятилетних до девяносто­летних? У меня нет ответа».

Сейчас, по прошествии определенного време­ни, проанализировать массовое увлечение рома­ном — задача уже не столь сложная. Каждый находит в этой книге что-то свое и лично для себя.

Скрытая чувственность начинает наполнять и пронизывает затем всю книгу до конца с момен­та появления Ретта Батлера - идеального воп­лощения мужской привлекательности.

Но автор дразнит читателя, заставляя Скар-летт всегда быть готовой отдать себя другому, «более бледному» Эшли Уилксу — и это на фоне почти постоянного и осязаемо мощного присут­ствия Ретта.

И лишь за несколько страниц до конца рома­на, после почти тысячи страниц, на которых Скарлетт преследовала целомудренного мистера Уилкса, она, наконец, осознает то, что читателю было известно почти сразу: что именно Ретт тот человек, которого она любит и в котором страстно нуждается. И надо быть гениальным рассказчиком, чтобы именно в такой момент за­ставить Скарлетт потерять Ретта.

Какой романтично настроенный читатель мо­жет устоять перед этой волнующей историей? И неудивительно, что многочисленные читатели ро­мана шумно требовали его продолжения и забра­сывали автора письмами, умоляя ответить, вер­нется ли Ретт к Скарлетт.

Для детей эта книга — своего рода приклю­ченческая повесть, в которой война показана с точки зрения женщин и детей, оставшихся дома, и героями которой они могли бы стать, живи они в то время.

Пожилые люди изображены в романе с чув­ством уважения и благодарности, а в 1936 году многие старики и на Севере, и на Юге с великой ностальгией вспоминали свое детство военного времени и тяжелые времена после войны.

В книге содержится достаточно медицинских данных, чтобы заинтересовать врачей, и есть в ней факты, полученные автором из первых рук и интересные для всех любителей истории.

Для твердолобых конфедератов в книге при­сутствуют и Юг, и южане, дотошно выписанные, а независимый дух Скарлетт был привлекателен для молодых современных женщин, среди кото­рых — и жена президента Элеонора Рузвельт.

Образцовая добродетель Мелани часто пре­возносилась с кафедр проповедников (с разреше­ния Стефенса, конечно). Отказ Скарлетт от сек­суальных отношений с Реттом после нескольких лет брака был понятен неудовлетворенным суп­ружеской жизнью женам, а к окончательному уходу Ретта с одобрением отнеслись их мужья.

Теории, объяснявшие причину успеха этой книги, всегда шумно обсуждались в прессе. Наи­более часто повторялась концепция, впервые предложенная доктором Генри Линком в его книге в 1938 году. Краткое ее изложение было опубликовано в журнале «Ридер Дайджест» в 1939 году.

Причину популярности романа доктор Линк видит в том, что Скарлетт, личность пусть во многих отношениях и не замечательная, тем не менее была женщиной, которая в большей степе­ни хозяйка своего мира, чем его жертва, и кото­рая являет собой пример личного успеха во вре­мена глубоких социальных сдвигов.

Скарлетт, объяснял доктор Линк, пережила больше трагедий, чем большинство людей могли бы себе представить, но при этом она всегда «устремлялась навстречу опасности и благодаря своему мужеству выходила из них невредимой». Миллионы читателей романа, утверждал Линк, были «жертвами государственной концеп­ции общественной безопасности, людьми, пока еще слабо протестующими против утраты личной ответственности и всесилия властей». Пегги раз­мышляла над этим четыре года, и только в 1941 году написала доктору Линку, что до сих пор не уверена в том, что его теория верна.

Каковы бы ни были причины этого, но в течение года после выхода в свет «Унесенные ветром» оставались самой ходовой книгой в Аме­рике и ничто не говорило о том, что объемы продаж в ближайшее время уменьшатся.

Нельзя, однако, утверждать, что у книги не было недоброжелателей и критиков. «Левые на­падающие», как называла Пегги либералов, вы­смеивали роман за снисходительное изображение черных, восхваление жизни на плантациях и за социальную точку зрения. И тем не менее лите­ратурный обозреватель коммунистической газеты «Дейли Уоркер» вынужден был уйти с работы за благосклонную рецензию на книгу.

Английские критики искренне восторгались романом, хотя некоторые из них упрекали его в анахронизме, говоря, что автор просто взял ге­роиню 20—30-х годов XX века и поместил в 80-е годы века XIX. А президент Ф. Рузвельт заметил, что «ни одна книга не нуждается в том, чтобы быть такой длинной».

Пегги была уверена, что ее контракт с Сэлз-ником гарантирует, что ей не придется участво­вать в распределении ролей или рекламировании фильма, что она не должна будет выступать в роли советника по техническим вопросам или давать консультации по сценарию, хотя послед­нее обычно оговаривалось кинокомпаниями при покупке прав на экранизацию исторических ро­манов, в которых авторы, как правило, демонст­рируют массу специальных данных. Сэлзник предложил ей 25 тысяч долларов за приезд в Голливуд, но страх, испытываемый Пегги перед осуждением со стороны южан в случае, если фильм, даже несмотря на ее усилия, получится хуже, чем книга, пересилил обычную для нее отзывчивость. Она просто не желала отвечать за ошибки кинокомпании, в неизбежности которых нисколько не сомневалась.

Поскольку компания Сэлзника отказалась предоставить ей право окончательного одобрения сценария, Пегги желала быть уверенной в том, что «голливудские неточности» не будут припи­саны ей. Но как только права на «Унесенных ветром» были проданы в кино, оставаться совер­шенно безучастной оказалось для Пегги уже не­возможным.

«Жизнь была ужасной! — писала она Кей Браун, помощнице Сэлзника. — Я буквально завалена письмами читателей, спрашивающих, почему я не назначила Кларка Гейбла на роль Ретта. Незнакомые люди звонят мне или ловят на улице, утверждая, что Кэтрин Хэпберн не должна играть в фильме. Мои саркастические замечания, что фильм делает мистер Сэлзник, а не я, успеха не имеют».

Сэлзник поймал Пегги на слове, что она не хотела бы принимать участие в распределении ролей в фильме, и тем не менее в конце года мы могли бы увидеть ее пишущей письмо Кей Бра­ун, в котором она интересуется голливудскими новостями, радуется тому, что компания, воз­можно, начнет поиски претендентки на роль Скарлетт на Юге, что Джордж Кьюкор согласил­ся быть режиссером фильма, а Сидней Хоуард — писать для него сценарий. Оба они намеревались приехать в Атланту, с тем чтобы начать поиски еще неизвестных талантов для участия в фильме.

Между тем в отношения Пегги с компанией Сэлзника вкралась некоторая двусмысленность. 18 ноября 1936 года она пишет Кей Браун:

«Мне кажется, в целом идея поискать испол­нителей на Юге — замечательна, поскольку, да­же если вы не найдете никого, кто подошел бы вам, это даст такую рекламу, на которую в других условиях пришлось бы потратить милли­оны долларов... Можете рассчитывать на меня, если вам понадобится моя помощь.

Не думаю, чтобы ты много знала о моем прошлом, а потому хочу кое-что объяснить... Я работала здесь, в «Атланта Джорнэл», а мой муж работал и в «Джорнэл», и в «Джорджиан». И большинство наших друзей работает в этих газе­тах, и они доброжелательнее, чем кто-либо, могут написать обо мне с тех пор, как вышла книга. Я ощущаю себя... маленькой частицей моего города... и все мои друзья следят для меня за новостями во всем, что имеет отношение к моим делам — книге или фильму. Так что мне бы хотелось, если это возможно, обмолвиться о вашей поездке на Юг. Сама мысль, что киноком­пания придает фильму о Юге такое значение, что присылает сюда режиссера и сценариста, бу­дет иметь здесь огромный успех. И более того, это заставит людей, всегда отказывавшихся хо­дить на любые фильмы о Юге, очень хорошо думать о мистере Сэлзнике и почувствовать, что он честно, как перед Богом, желает сделать на­стоящий фильм о Юге с настоящим южным ко­лоритом. О да, это будет длинная история. Я знаю, ваши люди не питают отвращения к паб­лисити, и это паблисити окажет вам огромную помощь в ваших поисках новых лиц...

Так что не смогли бы вы телеграфировать мне, когда приедете, где остановитесь, желаете ли вы, чтобы я сейчас же разнесла новость о вашей поездке, и не Атланта ли будет первой остановкой в вашем путешествии по Югу?..

Я надеюсь, вы позволите мне устроить вече­ринку с коктейлями для встречи с прессой».

Письмо это было неверно истолковано мисс Браун как предложение о сотрудничестве со сто­роны Пегги и выражение одобрения поездки лю­дей Сэлзника в Атланту. Директор компании Сэлзника по связям с общественностью, когда ему об этом доложили, тотчас телеграфировал Пегги содержание заметки, которую его контора готовила для публикации в прессе. В ней сооб­щалось, что Пегги намерена устроить прием в 1есть группы Сэлзника. Пегги же от одной мыс­ли, что она может оказаться втянутой в деятель ность группы и быть обвиненной в том хаосе, которому ее прибытие может способствовать в Атланте, пришла в ужас. Слово «коктейль» также насторожило Маршей-Митчеллов, которым со­вершенно не хотелось, чтобы имя Пегги упоми­налось в связи с публичным мероприятием, на котором потреблялось бы спиртное, поскольку это могло дать повод для нападок на ее репу­тацию.

Это, пожалуй, был первый целенаправленный шаг Стефенса и Маршей по пути создания того образа Маргарет Митчелл, который впоследствии утвердился на годы — облика воспитанной юж­ной леди с манерами XIX века и абсолютной трезвенницы.

Буквально через час после получения теле­граммы от руководителя рекламного отдела Пег­ги телеграфирует в ответ:

«Когда мисс Браун и другие приедут в Атлан­ту, я накормлю их жареными цыплятами, покажу им Стоун-Маунтин и представлю их любому, с кем они пожелают познакомиться, но всеми воп­росами, относящимися к фильму, будут зани­маться они сами, а не я. Я опубликую вашу заметку в вечерних атлантских газетах сегодня же, удалив ссылки на меня... Пожалуйста, сде­лайте такие же исправления во всех сообщениях для прессы, какие вы подготовите. Как в этой, так и в любых других заметках я не хотела бы видеть никаких упоминаний обо мне, кроме как об авторе романа».

Пресс-релиз, однако, был выпущен почти в том же виде, в каком он был первоначально подготовлен, лишь слова «коктейль-вечер» были заменены на «вечер с чаем», но смысл оставался неизменным: вечеринка устраивается в честь лю­дей Сэлзника.

Пегги разгневалась: «Если ваша заметка будет опубликована, представляя дело таким образом, что я устраиваю чай в честь людей Сэлзника, я буду вынуждена отозвать свое приглашение и отказаться от чая. Я устраиваю эту вечеринку для своих друзей из прессы, которые были всегда столь добры ко мне и к моей книге. И это их вечеринка и в их честь. Мне казалось, что было бы совсем неплохо, если бы мистер Кьюкор и мисс Браун также присутствовали на ней, по­скольку это дало бы им возможность встретить здесь людей, которые были бы им полезны. И потому в отношении людей Сэлзника мое при­глашение на чай — не более чем светская лю­безность».

Это стало последним ударом по самолюбию Сиднея Хоуарда. Он работал над сценарием уже около трех месяцев и писал Пегги, что, возмож­но, ему придется обратиться к ней за помощью в написании дополнительных диалогов для «цвет­ных». Пегги же поспешила ответить, что «не только не собирается писать никаких дополни­тельных диалогов, но не намерена даже смотреть на сценарий... Ни ради общества, ни ради денег не поставила бы я себя в положение, когда, если что-то в картине не понравится южанам, они могли бы сказать: «Да, но ведь она участвовала в работе над сценарием. Тогда почему же пропу­стила то, это и другое?» Я не пережила бы этого и не смогла бы объяснить всем, что в действи­тельности не имела никакого отношения к сце­нарию. А поскольку это не вы писали книгу и вы не живете в Атланте, то если сделаете что-нибудь не так, вам это будет простительно».

На самом же деле, как говорила Пегги, она нисколько не сомневалась, что в сценарии Хоуарда будет масса неточностей. В ее собственном отношении к этому присутствовала большая доля обиды, и она была уверена, что без окончатель­ного одобрения сценария ею он просто не может быть точным и достоверным, и была все еще несколько обижена тем, что Сэлзник не уступил ей в этом вопросе. Она платила ему той же монетой, наотрез отказываясь от какого бы то ни было сотрудничества в написании сценария.

Ни Кьюкор, ни Хоуард на этот раз в Атланту не поехали, но 2 декабря в город прибыла Кей Браун в сопровождении двух других сотрудников Сэлзника. И Атланта словно сошла с ума. В местной газете появилась заметка о том, что в бальном зале отеля «Билтмор» будет проходить отбор кандидатов на роли четырех главных геро­ев — Скарлетт, Ретта, Мелани и Эшли, но что при этом будут приветствоваться и претенденты на роли тети Питтипэт и близнецов Тарлтонов.

Сотни претендентов появились невесть отку­да. Многие из них использовали любые доступ­ные им способы для того, чтобы попасть в Ат­ланту, хотя и не были южанами.

Появилась масса пьес, фильмов, книг и рас­сказов, основу сюжета которых составляла исто­рия поисков исполнительницы роли Скарлетт О'Хары, продолжавшихся уже около двух лет. Реальные поиски были насыщены не меньшим количеством покровителей, доверенных лиц и сводников, чем эти пьесы и фильмы. Надежды многих молодых женщин были разбиты, а судьбы зачастую разрушены в их попытках заполучить роль в фильме.

Такая же давка была и за ролями второсте­пенных героев. Все это было похоже на то, как если бы было какое-то знамение, которое пред­сказало бы, что успех гарантирован каждому, кто примет участие в фильме.

Еще до того, как начались поиски талантов, Пегги вновь подверглась осаде. Жить сразу стало так плохо, говорила она, «как плохо было бы стоять на пути у кавалерии Шермана и размахи­вать конфедератским флагом». Пегги не могла ни пройти по улице, ни сходить за покупками, ни поесть в ресторане, поскольку соискатели ролей налетали на нее в ту же минуту, как только она появлялась на публике.

Однажды мать с маленькой девочкой, претен­денткой на роль Бонни, в тугих локонах и в костюме для верховой езды, появилась в парик­махерской, где находилась Пегги, и вытащила ее из-под фена, чтобы заставить прослушать, как девочка будет декламировать стихи о Конфедера­ции.

В другой раз женщина с мальчиком неожи­данно возникли на заднем сиденье автомобиля Маршей в тот момент, когда Джон собрался везти Пегги к дантисту. Женщина потребовала от Пегги тут же, не сходя с места, прослушать мальчика на роль Уэйда Хэмптона, сына Скар­летт. Как потом выяснилось, эта особа вовсе не была его матерью, а всего лишь предприимчивым посредником.

Даже Элеонора Рузвельт в то время, как ее муж готовился к церемонии инаугурации на вто­рой президентский срок, буквально помешалась на поиске исполнителей для «Унесенных ветром». В августе 1936 года миссис Рузвельт писала в газете в своей колонке, называвшейся «Мой день»: «Могу заверить вас, что в лице Скарлетт О'Хары вы найдете интересную героиню», а в декабре миссис Рузвельт написала Сэлзнику письмо, в котором предлагала попробовать свою горничную Лиззи Макдаффи на роль Мамушки. Мисс Макдаффи пробы прошла, но роли не по лучила. Возвращаясь из Голливуда в Вашингтон, она остановилась в Атланте и навестила Пегги, у которой пробыла около часа.

К концу 1936 года Пегги почувствовала себя осажденной со всех сторон и объявила, что боль­ше не будет давать автографов и подписывать книги. Результат оказался плачевным: люди вы­строились в очереди невероятной длины, чтобы получить автограф. Как объясняла Пегги в пись­ме к Лу, «Джон отклоняет по два десятка просьб каждый день. Жизнь моего бедного отца превра­щена в пытку людьми, целыми днями сидящими в его конторе и отнимающими у него время своими просьбами повлиять на меня по-родствен­ному, чтобы заставить подписать их книгу. Стив, Кэри Лу и все мои родственники живут, словно преследуемая охотниками дичь, потому что со­вершенно незнакомые люди нападают на них, оставляют им экземпляры романа с просьбами заставить меня подписать их. Когда у меня слу­чается деловая встреча, мои партнеры приходят на нее, нагруженные дюжиной экземпляров, ко­торые их друзья просили передать мне для авто­графа. И Бог мой, на меня давят даже благотво­рительные организации, желающие заиметь книги с моим автографом для проведения лотерей в благотворительных целях!»

На чае, устроенном в библиотеке, единствен­ном крупном общественном мероприятии, кото­рое посетила Пегги за все последние месяцы, не чай, а она сама была предложена прессе, и в результате ее вуаль была содрана со шляпки, пунш и закуска были выбиты из рук, и вся она была истыкана острыми ногтями «леди, приехав­ших из Айовы, Оклахомы и Сиэтла».

Дата добавления: 2015-11-04