Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 15 страница

И тем не менее все свои соображения Джон отправил в одном конверте с подписанным Пегги согласием на снижение ставки ройялти.

Если бы Лэтем был в Нью-Йорке, подобный вопрос, скорее всего, и не возник, поскольку отчисления в 15% от продажной стоимости книги были стандартными, а Лэтем, со своей стороны, с самого начала хорошо представлял себе разме­ры рукописи и даже из служебных записок пре­дупреждал свой производственный персонал, что книга будет «примерно такой же по объему, как «Приключения Энтони», и нет нужды стараться сильно сокращать ее, поскольку, похоже, в ней нет ни глав, ни героев, которые не были бы абсолютно необходимы».

Факт, что Пегги Митчелл написала книгу, которая скоро будет опубликована «Макмилла-ном», стал известен широкой публике после сде­ланного Джорджем Бреттом, президентом компа­нии, сообщения для прессы в ходе его короткой поездки в Атланту в январе 1936 года. И как только атлантские газеты напечатали эту новость, телефон в квартире Маршей словно сошел с ума. «Макмиллан» просил Пегги придерживаться по­литики «шу-шу» в отношении книги, с тем чтобы первое и самое главное сообщение исходило от издательства. Но в таком месте, как Атланта, да еще и с супружеской парой, все лучшие друзья которой относились к газетному миру, такая по­литика была едва ли возможна. Иоланда Гоин из местной газеты была первой, кому Пегги согла­силась дать интервью. Джон так описывал его в письме к Лу:

«Оно было небольшим. У него был заголовок, но в качестве рекламы его можно отнести к десятому сорту. Больше светское, чем литератур­ное. Иоланда отозвалась о Пегги как об "умном молодом писателе"».

Примерно в это же время рукопись попала в руки одаренной и толковой мисс Сьюзан Принк, работавшей редактором у «Макмиллана». И как раз тогда, когда Пегги решила, что ее работа завершена, в Атланту пришел пакет с первыми гранками, каждая страница которых была щедро испещрена проставленными рукой мисс Принк знаками препинания и вопросами. Пегги позднее говорила Лэтему, что они с мисс Принк «вместе прошли через войну». Похоже, так оно и было, поскольку мисс Принк не только подвергала со­мнению каждую запятую, но и просила уставше­го автора еще раз проверить все исторические даты и указать все источники.

Но после шквала разъяренных писем Пегги к мисс Принк, ответы на которые были неизменно спокойны, но неумолимы, компромисс был до­стигнут. Большая часть сомнительных знаков препинания была убрана из книги, а негритян ский диалект кое-где подправлен фонетически для более легкого звучания. Однако долго не могли прийти к согласию в отношении внутрен­него диалога, отражающего поток сознания Скарлетт и проходящего через всю книгу.

Мисс Принк считала, что внутренние моноло­ги Скарлетт должны быть в кавычках. Пегги была против. Мысли Скарлетт выражали суть романа и в качестве таковых были более инфор­мативными, чем большинство событий. Пегги объясняла, правда не слишком любезно, что эти рассуждения как бы двигают действие вперед и что она не желает, чтобы лишние знаки препи­нания в виде кавычек отвлекали читателя.

Четырьмя письмами обменялись дамы по это­му поводу, но мисс Принк оказалась упорнее, чем Пегги, и в результате, когда Скарлетт гово­рит себе: «Я подумаю обо всем этом завтра, в Таре», ее слова в книге заключены в кавычки.

Оставалось всего четырнадцать недель до вы­хода книги в свет, когда кто-то обратил внима­ние на то, что рукопись была представлена без титульного листа и до сих пор такового не имеет. И поскольку существовала некая Мэри Митчелл, книга которой была опубликована этой весной, Лу спрашивала, не будет ли Пегги против того, чтобы значиться как «Маргарет Марш», надеясь избежать путаницы.

В ответ Пегги отправила титульный лист, на котором было написано:

УНЕСЕННЫЕ ВЕТРОМ Маргарет Митчелл

А кроме того, она просила, чтобы у книги было посвящение:

«Д. Р. М.»

Но в рукописи был еще один набор инициа­лов. В конце тринадцатой главы Красотка Уот-линг дает Мелани несколько золотых монет, за­вернутых в мужской носовой платок. Скарлетт знает, что он принадлежит Репу Батлеру, по­скольку монограмма, вышитая на нем, «РКБ», та же, что и на платке, данном ей Реттом днем раньше, чтобы обернуть цветы.

Во всем тексте нигде нет расшифровки буквы К в инициалах Ретта. И в то же время «РКБ» — это полные инициалы, принадлежащие Реду Бер-риену Киннарду Апшоу.

Глава 16

В феврале 1936 года, когда был опубликован список готовящихся к выходу нови­нок издательства Макмиллана, «Унесенным вет­ром» было отведено в нем видное место. Почти сразу же пришел запрос из Голливуда, и гранки романа были разосланы редакторам нескольких ведущих кинокомпаний. Самуэль Голдвин лично написал письмо Гарольду Лэтему с просьбой прислать гранки новой книги Маргарет Митчелл «Унесенные ветром», но, получив их, через пару дней отказался от книги. Голливудские редакто­ры, все преимущественно женщины, отчаянно пытались уговорить своих боссов — все они были мужчинами — купить права на экраниза­цию, но любой самый горячий восторг книгой как многообещающим приобретением, казалось, разбивался о столы киномагнатов.

Луису Мейеру также доложили, что появи­лось кое-что интересное, но Ирвинг Толбер, главный творческий гений студии MGM, якобы сказал ему: «Забудьте об этом, Луис. Ни один фильм о Гражданской войне никогда не сделает и пяти центов».

Толбер был прав. Фильм по роману Старка Янга «Такая красная роза» с треском провалился, не дав никаких сборов, так же как и фильм по собственному сценарию студии «Оператор 13». Прокатчики разъясняли, что исторические филь­мы никогда не привлекали зрителей и не давали кассовых сборов.

Вот почему первые попытки «Макмиллана» продать права на экранизацию романа через соб­ственный отдел смежных прав оказались безус­пешными. Холл, начальник этого отдела, провел совещание с участием Джорджа Бретта, Гарольда Лэтема и Лу Коул и предложил передать право собственности агенту, который мог бы заниматься продажей прав в течение всего рабочего дня. В конце концов, Холл вынужден иметь дело с пра­вами на все книги из списка новинок «Макмил­лана» и не только с правами на экранизацию, но со всеми смежными правами. А поскольку «Уне­сенные ветром» должны были стать историче­ским, костюмированным, а потому дорогостоя­щим и весьма рискованным фильмом, то и про­давать его следует энергично.

Лу предложила кандидатуру Анни Лори Уильяме, агента компании, часто имевшей дело с «Макмилланом» в прошлом. Она, в частности, продала права на экранизацию романа Джона Стейнбека «Гроздья гнева» студии «XX век Фокс» за очень приличную сумму.

Хотя Пегги с самого начала и слышать не хотела ни о каком агенте, она, тем не менее, писала Л у 14 марта 1936 года, что если привле­чение к делу мисс Уильяме в качестве агента будет облегчением для Лу, то и она согласится с этим и не будет в дальнейшем возлагать ответ­ственность на Лу, в случае если мисс Уильяме не сумеет продать права на экранизацию романа.

Пегги никогда не думала, что кинокомпании могут купить права на ее книгу, поскольку не представляла себе, как им удалось бы сократить ее до приемлемых для фильма размеров. А после неудачных попыток «Макмиллана» заинтересо­вать голливудских продюсеров способность ка­кой-то мисс Уильяме сделать это представлялась ей маловероятной. Насколько она понимала, мисс Уильяме была нанята «Макмилланом», а потому формально не будет считаться ее агентом, и ее услуги будет оплачивать издательство.

Получив мяч от «Макмиллана», Анни Уиль­яме помчалась с ним дальше. Невысокая и коре­настая, с резким техасским выговором и проку­ренным голосом, она с устрашающей быстротой перенесла боевые действия на территорию про­тивника, а затем сделала несколько умных за­ключительных ходов. И через несколько недель Голливуд начал реагировать.

Дэррил Занук из «XX век Фокс» предложил 35 тысяч долларов за права. Дорис Уорнер, представляющая своего отца, подняла ставку до 40 тысяч, в надежде вместе с правами приобрести и прекрасную роль Скарлетт, которой можно было бы умиротворить «звезду» их студии Бетт Дэвис, грозившую забастовать и перестать сни­маться.

Мисс Уильяме вела теперь ловкую игру. Она отказывалась от всех этих предложений и наста­ивала на сумме не меньше чем 65 тысяч долла­ров. Пегги же, которой обо всем этом было своевременно доложено, ужасно возмутил тот факт, что кто-то может отворачиваться от такой удачи, даже не проконсультировавшись с ней. Знай Пегги об этом раньше, она, возможно, и настояла бы на том, чтобы согласиться на 40 тысяч Уорнера. Но было уже поздно.

И тогда в адрес Лу посыпались письма, в которых Пегги в безапелляционных выражениях утверждала, что она не желает, чтобы * мисс Уильяме и дальше представляла ее интересы.

Не говоря уже о том, что мисс Уильяме к этому времени создала ситуацию, изменять кото­рую было бы себе дороже, если не катастрофич­но. Лу Коул не могла даже объяснить подобную реакцию своей приятельницы. Успех книги был целью Лу, и она считала, что Пегги просто капризничает, срывая продажу прав на экраниза­цию романа, которая могла бы вытолкнуть его на самый верх списка бестселлеров. И потому Лу продолжала оказывать давление на Пегги, с тем чтобы та одобрила кандидатуру мисс Уильяме в качестве своего агента или, по крайней мере, не предпринимала ничего, что могло бы изменить ситуацию.

Пегги получила письмо от своей старой при­ятельницы по Смит-колледжу Джинни Моррис, которая была теперь нештатным сотрудником в одном из киножурналов. Джинни поздравила подругу и поинтересовалась, правда ли, что Пег­ги отказалась от 40 тысяч долларов, предложен­ных студией «Уорнер бразерс» за права на экра­низацию.

В ответ Пегги писала: «Похоже, это очень распространенный слух, но в нем нет ни грана правды. И теперь я спрошу тебя, можешь ли ты представить себе бедных людей, подобных мне, отвергающих 40 долларов — не говоря уже о 40 тысячах?»

Судя по предварительным заказам, сделан­ным книготорговцами в марте, можно было ожидать, что роман будет иметь успех более чем средний. Однако и Лу, и «Макмиллан» по-преж­нему ждали какого-то знака со стороны, который помог бы составить списки бестселлеров. И вот, наконец, 15 апреля Джордж Бретт получает письмо от главного редактора клуба «Книга ме­сяца», в котором говорится, что роман «Унесен­ные ветром» вошел в список избранных клубом произведений и что список этот будет разослан подписчикам в июле, августе или сентябре. Клуб планирует также закупить для начала 50 тысяч экземпляров романа и согласен уплатить 10 ты­сяч долларов за эксклюзивные права для книж­ных клубов.

Джон был в командировке в Саванне по де­лам своей фирмы, когда Лу позвонила Пегги, чтобы сообщить эту новость, а Джордж Бретт прислал подтверждающее письмо, в котором бы­ли перечислены все пункты соглашения между издательством Макмиллана и клубом «Книга ме­сяца».

В течение нескольких дней Пегги держала все эти новости при себе. Телефонные переговоры на дальние расстояния относились в семье Мар­шей-Митчеллов к числу «экстравагантных трат», и потому Пегги не хотела звонить Джону, чтобы поделиться с ним полученной новостью.

В конце концов она показала письмо Бретта отцу, который был для нее, по словам Пегги, не только отцом, но и самым суровым критиком, как-то однажды откровенно сказавшим, что «ни­что в мире не заставило бы его прочитать книгу дочери еще раз и ничто в мире, за исключением того факта, что Пегги его дочь, не заставило бы его прочитать эту книгу хотя бы однажды». Ему казалось «очень странным, что какая-то разум ная организация может выбрать эту книгу», мысль, с которой Пегги охотно согласилась.

Когда через несколько дней Джон вернулся домой, Пегги пребывала в отчаянии. Она решила, что книгу ждет ужасный провал в качестве вы­бора клуба и что она лишь обременяет всех, имеющих к ней отношение. На что Джон мягко ответил, что она «дурочка».

Как только Медора узнала новость о выборе клуба «Книга месяца», в «Атланта Джорнэл» тут же появилась заметка об этом. Лу была в бешен­стве: она считала, что «Макмиллан» должен пер­вым сообщить о романе, и едва не ликовала, когда рекламное объявление на трех страницах, подготовленное издательством, появилось в «Pub­lishers Weekly».

Пегги реклама понравилась («Герои рома­на — это люди, с которыми мисс Митчелл жила, атмосфера — та же самая, какой она дышала с рождения»), но вот фото автора, сопровождавшее рекламу, по ее мнению, никуда не годилось, ибо делало ее лицо «длинным и острым, вместо квад­ратного» и придавало ей «противное крысиное выражение». Пегги писала Лу: «Я даже репети­ровала, чтобы выглядеть похожей на кошку, но никогда — на крысу». Действительно на фото она выглядела даже лучше, чем в жизни: глаза казались большими и живыми, улыбка — задум­чивой и очаровательной.

«Крысиная» фотография появилась в бюлле­тене клуба «Книга месяца», и Пегги просила Лу убрать ее и заменить новой, которую она вы­шлет, а кроме того, по словам Бесси, она проси­ла, чтобы в бюллетене слова «цветная девушка» были заменены на слова «цветная леди», якобы Для пожилых читателей.

В апреле в «Publishers Weekly» появилась первая рецензия на роман, в которой после щед­рых похвал в адрес героев, характеров, манеры повествования и исторической достоверности го­ворилось, что «"Унесенные ветром", весьма ве­роятно, станут величайшим из американских ро­манов». Другая газета утверждала, что «готовя­щийся к выпуску роман «Унесенные ветром», без сомнения, возглавит списки бестселлеров сразу же, как только выйдет».

Пегги, уже признанная ведущим писателем издательства Макмиллана, тем не менее отказы­валась даже подумать о том успехе, который, возможно, ожидает ее впереди. Лу предупрежда­ла ее, что к этому следует себя подготовить, и просила соблаговолить согласиться на кандидату­ру Анни Уильяме в качестве ее полномочного представителя, поскольку теперь, после выбора, сделанного клубом «Книга месяца», они получи­ли на руки козырь, позволяющий им просить достаточно высокую сумму за права на экрани­зацию.

Но Пегги по-прежнему испытывала стойкую неприязнь к мисс Уильяме и к самой мысли о том, что кто-то еще, кроме юристов «Макмилла­на», будет иметь дело с любыми предложениями в отношении смежных прав, которые она может получить в будущем. «Я знаю вас и не знаю никаких других агентов», — писала она Лэтему. А в письме к Лу заявила, что не представляет, как это она должна будет отдать мисс Уильяме 10 процентов от стоимости сделки по продаже романа кинокомпании.

С самого начала все домашние Маршей и Митчеллов рассматривали роман как мимолетный счастливый случай, а это значило, что какую бы сумму Пегги за него ни получила, ею и следовало удовлетвориться, и все трое мужчин ее семьи намеревались ожидать получения причи­тающихся долларов. Им даже в голову не при­ходило, что мисс Уильяме на своем месте, что у нее есть необходимые опыт и знания, а потому и сделку она может заключить куда более выгод­ную, чем это сделали бы юристы «Макмиллана».

Даже несмотря на то, что Анни Уильяме была уроженкой Техаса, а потому мнила себя «сестрой всех южан», Пегги считала ее назойливой и бес­церемонной. И, уж конечно, делу не могло по­мочь то, что мисс Уильяме без всякой задней мысли выбрала вечер 24 апреля, чтобы позво­нить Пегги, в надежде хоть как-то улучшить их отношения.

Была пятница, и Марши собирались в оперу. Испытывая слабое недомогание, большую часть дня Пегги собиралась провести в постели. Но просьбы, одна за другой, посыпались на нее с утра. Еще до завтрака в дверях появилась жен­щина, готовившая по гранкам романа рецензию на него для небольшой местной газеты, чтобы поговорить с автором. Польщенная услышанными из уст журналистки похвалами, Пегги позволила ей проговорить почти все утро — пока не раз­дался звонок от друга, у которого мать сломала ногу и которому не с кем было оставить ребенка, чтобы отвезти ее в больницу. Пегги тут же со­гласилась сама подвезти больную женщину в гос­питаль и в результате пропустила уже не только завтрак, но и ланч.

Дальше было не легче: в больнице ее нашла Бесси, чтобы сообщить, что одна из знакомых Пегги, женщина пожилая, бедная и больная, вы­селена из своего дома. И забота об этом заняла остаток дня. Домой Пегги попала лишь к вечеру, имея в запасе двадцать минут на то, чтобы по есть, одеться и ехать в оперу. И вот тут-то и раздался звонок мисс Уильяме.

Пегги сказала ей, что больна и не в состоя­нии сейчас говорить, вместо того чтобы прямо объяснить, что торопится в оперу. Выразив свое сочувствие, мисс Уильяме, тем не менее, продол­жила разговор. Она сказала, что хотела бы, что­бы Пегги позволила ей возобновить свою дея­тельность в качестве агента по продаже романа в кино и что им следовало бы обсудить, как наи­лучшим образом соблюсти интересы автора. И вот тут, по словам самой Пегги, она «взорвалась» и заявила мисс Уильяме, что не давала ей ника­ких полномочий. Неустрашимая мисс, проигно­рировав это заявление, продолжала настаивать на встрече и необходимости обсудить дело. Пегги ответила, что не намерена сейчас что-либо ре­шать, потому что, «когда больной человек при­нимает какие-либо решения, они всегда оказыва­ются неверными». Более того, заявила Пегги, если мисс Уильяме читала книгу, то она должна знать, что это не самый лучший материал для кино. Анни Уильяме книгу читала и с мнением Пегги не согласилась, но все равно звонок лишь ухудшил и без того тупиковые отношения двух женщин.

На самом же деле единственной ошибкой мисс Уильяме было то, что она позвонила Пегги в неподходящий момент. И Пегги, хоть это и может показаться странным, так никогда и не простила ей этот звонок. В письмах к Лэтему, Лу и Джорджу Бретту она объясняет, что мисс Уильяме была причиной ее похода в оперу на голодный желудок, подробно описывая при этом, почему за весь день она так и не смогла ни разу поесть. Даже в письмах, написанных много позже, она вспоминает Анни Уильяме не иначе как «леди, которая намеревалась заморить меня до смерти».

В среду Гарольд Лэтем прибыл в Атланту, чтобы обсудить этот вопрос с Пегги. И Джон, и сама она не были против мисс Уильяме как таковой, но им претила сама мысль, что кто-то еще, кроме «Макмиллана», будет действовать от их имени. «Макмиллану» они оба доверяли и не знали, ни чего ждать от чужака, ни почему они должны нанимать кого-то со стороны, если пред­ставители Макмиллана могли бы по крайней ме­ре присутствовать на переговорах.

Лэтем осторожно объяснял, что независимо от того, каковы отношения между издательством и автором, «Макмиллан» прежде всего исходит из собственных интересов, точно так же должна поступать и Пегги. Но убедить Маршей ему так и не удалось.

Еще более прискорбным для супругов было то, что Пегги страдала болезнью глаз, вызванной месяцами напряженной работы по редактирова­нию рукописи и читке гранок. Пегги утверждала, что никогда не считала, но количество наимено­ваний справочной литературы, потребовавшейся ей для романа, подбирается к тысячи. Она ничего не оставила на волю случая, не дав критикам ни одного шанса. Перепроверялось все: и в какое время дня пришло известие о разгроме генераЛа Худа у Джонсборо; и какая была погода в это время; час, когда началось отступление, и час, когда была оставлена последняя застава; точное местонахождение поездов с военным снаряжени­ем и точное время, когда они были сожжены. И потом, конечно, сотни деталей, таких, например, когда кринолины вышли из моды, а турнюры — вошли; цена, по которой продавался хлопок в Ливерпуле в 1863 году (1,91 доллара за фунт), и как пользоваться пистолетом. Ну и сотни дру­гих мелких, но очень важных деталей.

Пегги имела склонность к преувеличению, поскольку сомнительно, чтобы она в самом деле «просмотрела около миллиона старых Библий, писем и еще больше генеалогических записей», прежде чем нашла имя «Скарлетт». Но зная, что книга будет опубликована, она пересмотрела массу старых налоговых книг, списков личного состава, государственных лотерей, историй болез­ни, а также старых справочников и перечней государственных земельных субсидий из Саван­ны, Атланты и графства Клейтон.

Более того, она даже просмотрела многотом­ный труд историка Франклина Гаррета, в кото­ром приведены имена и фамилии, увековеченные на всех надгробиях в Атланте и ее окрестностях, чтобы быть вдвойне уверенной, что ни одно из имен ее героев не принадлежало жившему когда-либо реальному человеку. И одно такое имя было найдено. Муж Кэтлин Калверт, поначалу звавшийся Уилсоном, стал в окончательном ва­рианте Хилтоном. Причем имя поменяли, когда книга была уже в гранках.

Постельный режим был предписан Пегги в тот день, когда она собиралась в оперу, из-за болезни глаз. Но чем бы она ни болела, выяс­нить, насколько это было серьезно, никогда не удавалось. Она перенесла массу травм в разного рода несчастных случаях. У нее хронически бо­лели спина и нога, и боль от них была, похоже, сильнее, когда она сидела за пишущей машин­кой, чем когда, в заботах о семье и друзьях, разъезжала на машине по всему городу, улажи­вая их наиболее трудные дела или сражаясь с медперсоналом в госпитале и с городскими чи­новниками.

Ее глаза действительно были утомлены не­прерывной работой над книгой в течение восьми месяцев и беспокоили Пегги весь этот год, но у нее не было болезни глаз как таковой. На самом деле ее собственное нездоровье или же нездо­ровье ее семьи всякий раз становилось удобным предлогом, используемым в любое время в слу­чае малейшего раздражения со стороны окружа­ющего мира.

Состояние здоровья Пегги было предметом обсуждения почти в каждом письме, ею написан­ном, независимо от степени ее знакомства с по­лучателем оного. Оправданием в случае задерж­ки ответов — отвечала ли она друзьям или поклонникам, возвращала ли статью, присланную ей, оплачивала ли счета — были неизменно ссылки на плохое состояние ее здоровья. Люди, знавшие ее только по письмам, были уверены, что имеют дело с хрупкой, мужественной, но больной женщиной. Именно благодаря такому впечатлению, которому она сама же и способст­вовала, слухи о ее ужасном физическом состоя­нии нередко возникали после выхода ее книги.

Любой же, кто знал Пегги лично, видел в ней полную сил и здоровья женщину. Но «ко времени выхода «Унесённых ветром» она всячески спо­собствовала созданию собственного, весьма свое­образного имиджа в глазах читающей публики, используя для этого любую возможность при­влечь внимание к своему физическому состоя­нию.

Так, в первом публичном заявлении, подго­товленном ею для «Макмиллана», она писала: «Я очень маленькая. Но не чувствую себя малень­кой. Как и большинство невысоких людей, я кажусь себе такой же высокой, как и любой другой человек, но при этом еще и вдвое сильнее. Но во мне всего 4 фута 11 дюймов роста. Все время упорно работая и выпивая огромное количество молока, я ухитряюсь держать свой вес у отметки в сотню фунтов!» (45 кг).

Но она еще и ухитрилась в тексте меньше чем на 500 слов объяснить, почему пишет о Гражданской войне («я выросла на этом»), сооб­щить, что никогда даже не читала «Ярмарку тщеславия», с которой часто сравнивали ее соб­ственную книгу, по крайней мере до того, как полтора года назад она попала во вторую авто­катастрофу, добавив при этом, что «ходила тогда на костылях около трех лет». Пегги заявляет, что читает она «жадно и быстро» и что в молодости намеревалась заняться медициной, но, «когда я училась в Смит-колледже, умерла моя мать, и мне пришлось вернуться домой, чтобы взять на себя ведение домашнего хозяйства».

За исключением того, что, как утверждала Пегги, ей было всего пятнадцать с половиной лет, когда она оставила колледж, все остальное было правдой. И в этом заявлении ясно просмат­ривалась ее манера увязывать время и события с «катастрофами» в ее жизни.

Упоминания о несчастных случаях и косты­лях, о долгих годах выздоровления, как раз пе­ред публикацией книги, создавали некую ауру вокруг нее, а следовавший затем рассказ о затем­ненных комнатах и корсетах для позвоночника, о запретах на чтение «даже телефонных номе­ров» тоже создавал впечатление серьезной болез­ни и надвигающейся слепоты. И только потом, когда до нее дошли слухи о ее болезнях, Пегги начала почему-то сердиться — даже если вместе со слухами шли в ее адрес сердечные отклики, выражения симпатии и готовности ее защитить. Лэтем приехал в Атланту в мае и привез с собой пробные экземпляры романа, попросив Пегги просмотреть их на предмет типографских оши­бок, прежде чем будет напечатан первый боль­шой тираж. Работа, прямо скажем, не вызвала большого энтузиазма у Пегги, и, как писала она Лу, ее «едва не затошнило при виде этого. Ни­кто, наверное, не испытывал подобного чувства к своему первому и единственному детищу». Го­товые гранки книги вновь напомнили ей кошмар­ные времена подготовки ее к печати.

Пробные экземпляры были разосланы обоз­ревателям и на киностудии, даже тем из них, кто уже получил гранки романа. Анни Уильяме по-прежнему вела с киномагнатами свою игру, и одна из причин поездки Лэтема в Атланту за­ключалась в том, чтобы еще раз попытаться уговорить Пегги подтвердить полномочия мисс Уильяме, что помогло бы последней в перегово­рах с покупателями. Но Марши отказались пойти на это, и Лэтем вернулся в Нью-Йорк. Был он хоть и обескуражен, но полон уверенности, что издательство должно продолжать свой «флирт» с «красоткой Анни», которая, как писала Пегги в письме к Лу, «положит меня на лопатки и по­шлет к черту, прежде чем мы исчерпаем все возможности».

Вернувшись в Нью-Йорк, Лэтем попросил выслать миссис Марш 5 000 долларов в качестве аванса по ройялти. Прошло уже несколько меся­цев с тех пор, как она последний раз получала какую-либо плату, — это было сразу после под­писания контракта. А поскольку заказы на книгу уже превысили 20 тысяч экземпляров и к тому же поступили деньги от клуба «Книга месяца», то «Макмиллан» согласился. До этого Пегги по­лучила лишь аванс — 500 долларов.

Неожиданно для Пегги все те, с кем она когда-либо общалась в Атланте, вдруг стали изъ­являть желание пригласить ее на вечеринку. И она принимала эти приглашения. Однако, когда Дэтем вновь пригласил ее приехать в Нью-Йорк, чтобы присутствовать на церемонии выхода ее книги в свет, Пегги отказалась, заявив, что ей бы «не хотелось приезжать в Нью-Йорк похожей на ведьму».

Поскольку Пегги не хотела ехать в Нью-Йорк, атлантский филиал издательства всячески старался заставить ее принимать как можно бо­лее активное участие в рекламных мероприятиях, и после настойчивых увещеваний со стороны Маргарет Бох Пегги, наконец, приняла пригла­шение выступить на ужине в Атлантском библи­отечном клубе перед аудиторией в пятьдесят че­ловек.

Несколько недель назад она выступала на завтраке в писательском клубе Мейкона, и, не­смотря на присутствие более двухсот человек, это напомнило ей «беседу с друзьями».

Здесь же было все иначе, и, как рассказывала Пегги Лэтему, она провела «мучительные дни», просматривая свою библиографию, намереваясь поведать «библиотечным леди о том, как скучна работа писателя».

И вот в день обеда Альма Джемисон, руко­водитель справочно-библиографического отдела библиотеки Карнеги, представила ее аудитории как «автора, чью книгу часто сравнивают с таки­ми романами, как «Ярмарка тщеславия», «Война и мир» и «Джентльмены предпочитают блонди­нок». Это настолько вывело Пегги из себя, писа­ла она Лэтему 1 сентября 1936 года, что она растерялась и забыла даже названия справочной литературы, о которой намеревалась рассказать, а когда пришла в себя, то осознала, что расска­зывает присутствующим дамам какие-то «не­скромные истории». А взглянув на мисс Джесси Хопкинс, ведущего библиотекаря, Пегги поняла, что встречи в библиотеках ей больше не грозят. Да она и сама больше не захочет выступать перед кем-либо.

Однако, сменив взгляды на прямо противопо­ложные, Пегги выступила на банкете, устроенном в ее честь на ежегодном съезде Ассоциации прес­сы Джорджии, проходившем в Милледжвилле 10—12 июня, где с ней обращались как со зна­менитостью, а не просто женой Джона Марша, как в былые годы.

Хотя до сих пор книга побывала лишь в руках у немногих избранных (1500 пробных эк­земпляров были отгружены к тому времени), Пегги уже стала знаменитой, по крайней мере в своем родном городе и среди друзей по клубу прессы.

Сообщения об интересе, проявляемом Голли­вудом к роману, и об издании его клубом «Книга месяца» появились в киноколонках местных га­зет. Обозреватели прочитали книгу и в ряде случаев уже опубликовали рецензии, все до од­ной исключительно хвалебные и оценивающие «Унесенные ветром» как литературное событие.

Никто не был больше подавлен свалившейся на нее известностью, чем Пегги. Она была по­трясена случившимся, не верила в происходящее, и чувства эти отнюдь не исчезали с каждой новой положительной рецензией, на каждую из которых Пегги с самого начала взяла за правило отвечать. Так, Джозефу Джексону, чья критиче­ская статья появилась в «San Francisko Chronicle», она писала:

«Полагаю, вы смогли бы оценить мою реак­цию как «радость и счастье», даже несмотря на то, что я отправилась в постель с холодным компрессом на голове и таблеткой аспирина по­сле прочтения ваших слов. Бог свидетель, я не люблю моих героев, склонных к мнительности, обморокам и «состояниям», но сама я, конечно, была в «состоянии». Я всегда умела стоически переносить плохие новости, но ваши хорошие новости смутили меня, вероятно, потому, что они оказались столь неожиданными».

И затем на нескольких страницах она про­должает рассказывать о своем детстве, а в заклю­чение благодарит за оценку ее стиля, отмеченно­го им как «простой и чрезвычайно искренний».

«Я полагаю, у меня нет какого-либо литера­турного стиля, и я знаю об этом, но никогда ничего не могла с этим поделать. Я прекрасно сознаю этот свой недостаток и потому больше ожидала недоброжелательности в рецензиях, не­жели чего-то другого. Надеюсь, я сумела пове­дать вам о том, какой счастливой вы меня сде­лали! Просто сказать «благодарю» было бы явно недостаточно».

Дата добавления: 2015-11-04