– Отпусти, – просит Клеверсон, собирая опустевшие тарелки в таз, – я положил ей сено в ангаре.
– Пойду, наверное, – говорит Кей, направляясь к лестнице.
И в этот момент раздаются шаги за парадной дверью. Скрипят половицы. Слышатся приглушённые голоса.
– Знаешь, старик… Я ведь тя предупреждал.
– Ладно, тему закрыли.
– Неа, мы потом её продолжим, а то щас ребята…
Взгляд Кея, помимо воли попятившегося обратно в тёмный кабинет, заостряется на плетёном браслете, благодаря точечным отблескам на круглых бусинах. Не веря своим глазам, берёт в руки и суетливо прощупывает свою пропажу.
– ЧТО ЗА…
Дверь распахивается, и девушка резко встаёт из-за стола.
– Прив… – она почему-то не решается договорить.
– Всё в порядке?! – Клеверсон первым отмечает круглый пластырь на скуле у Адама, да рассечённую бровь и небольшой фингал у Веймара.
– Да так, чуточку повздорили с организатором, – отвечает механик, не утруждая себя лицедейством, – чем-то ему не угодили наши авантюрные претензии. Зато было нескучно, правда, Веймар?
– Я ещё не всё сказал… – сурово бормочет великан и обрушивает тяжёлые папки с листами на деревянную тумбу.
– Чеду тоже неохота слушаться, но ему так хочется признания! – фыркает Адам, протирая глаза. – В итоге все посоревновались, кто самый буйный. Чед мне врезал, когда я взял его чертежи, чтобы понять… В общем, что ему охота заняться этой… самой… тюрьмой.
– Как мы не додумались об этом раньше. Тюрьма не только воспитывает человеческий дух, но и приносит знатные доходы! – сверкнув глазами, бросает Веймар в пустоту. – ГЕНИАЛЬНО!
– Папа… – начинает Таллула.
Великан переключает на неё своё внимание и сразу же смягчается.
– Что, дорогая?
– Мы тут одного в гости пригласили…
Воцаряется молчание. Растерянный Кей в напряжённой позе держится за шершавую стену в коридоре. Адам неторопливо выходит на середину прихожей и разглядывает его с ног до головы на протяжении долгих семи секунд. Наконец, он спрашивает, убирая руки в карманы.
– Уже нашёл браслет?
– ДА! – рычит юноша, и в его глазах разгораются недобрые огоньки.
Смутившись, Адам всё же продолжает.
– Ты свободный человек. Можешь уходить, а можешь оставаться. Выбор за тобой…
И тут Веймар хлопает ладонью по столу.
– Ади, никуда он отсюда не пойдёт. О чём была речь?
– Ну, что я… – Адам рассеянно улыбается другу, – соберу волю в кулак и покажу этому беспризорнику, где наши раки зимуют.
Клеверсон бегло огладывается на свою большую кастрюлю с наваристым рачьим супом и вопросительно кивает на неё. Таллула, стоящая в углу, даже не позволяет себе усмешку, так как судорожно размышляет над ситуацией.
– У меня идея… Давайте-ка, мы сегодня не будем ничего делать и ляжем спать. Но на всякий случай папа запрёт все окна и двери в доме на часик раньше обычного.
…
В полумраке гостиной Кей и Адам расселись по соломенным креслам друг напротив друга. Из экономии электричества были зажжены четыре старенькие керосиновые лампы в виде колб и поставлены на каменный пол. С неподдельным интересом механик листает маленькую книгу, заклеенную бурым скотчем со всех сторон так, что невозможно рассмотреть заголовок на обложке. Спящая Шаури преданно греет босые ступни своего хозяина. Юноша же, закутанный в серый плед, сидит, поджав ноги, в неподвижности.
Наконец, Адам убирает чтение и тянется за чистыми носками, ещё вчера высохшими на полке рядом с его креслом.
– Это никакие не буквы. Чёрти чё… – вдруг процеживает Кей и показывает на стопочку из его книг.
– Но, однако, это наш с тобой родной язык, – спокойно отвечает ему Адам, – он по-своему интересный. Жалко, что мама тебя ему не научила.
– А зашэм всё это здесь? – сердито шепелявит усатый мальчик.
– Если мы хотим создавать здесь что-то реально толковое, то нам нельзя забывать, кем мы были. – Тихо поясняет Адам с убеждённостью во взгляде.
– Чушь… – бухтит Кей, закутываясь плотнее.
– Неправда, – Адам нахмуривается. – Эти пустоши научат тебя немногому, если тебе их не с чем сравнивать.
Юноша косится на него исподлобья и выпячивает нижнюю челюсть. Механик тщательно игнорирует его недоброжелательность. Он старается возбудить в себе приятные мысли, разминая шею. Мечтательно приподнимает уголки губ.
– Мама, верно, обещала приехать к нам?
Кей оскаливается.
– Не твоё дело!
– Как знаешь… – Адам поднимает брови. – Но я здесь, между прочим, торчу именно из-за неё.
– Нефиг торчать, когда надо дело делать! – грубо выдаёт юноша. – Было надо…
Механик делает жалобные глаза и уставляется себе в колени.
– Если бы ты видел, через что мне пришлось пройти в этих лесах, то… не говорил бы такое.
Юноша презрительно ухмыляется.
– Ты, наверное, сразу бы загнулся без того верзилы? Он тебя всё время прикрывает. Всё время тебе помогал. А мы вот обходились без помощи, когда нас бросили в пустыне одних. Надо ж было медлить так.
Адам уставляется в пустоту и делает глубокий вдох.
– Ты прав, я не из героев. Надо думать, настоящими героями были храбрые папаши, не пережившие чуму в очередях за лекарствами. А я отдал единственный пузырёк нищей маленькой девочке просто так. Её семья умерла, а я остался невредимым, но не пытался себя спасти. Где справедливость? Я практически полжизни гонялся за вашими тенями, допрашивая всех, кто попадался мне на дороге, но за эти годы я так и не стал следопытом. А теперь ты и мама: сами приходите ко мне в дом. Справедливости никакой.
Наблюдая за пламенем в цилиндрической лампе, Кей надувает щёки.
– Ты не наша семья!
– Да уж, видно, – вздыхает Адам и облокачивается на колени. – Я воплотил в жизнь почти все свои утопии, кроме семейной. Но, я так понимаю, мама сделала уже всё, что смогла?
Юноша молчит, старательно пряча лицо, чем заметно ободряет долговязого механика.
– Если ты так любишь машины, может быть, тебе понравится мой ангар. Только самому тебе ничего в нём не завести. На рассвете мы разогреваем двигатели для кранов. Приглашаю полюбоваться.
Произнеся это, Адам задвигает босые ступни в тапки и привычно поглаживает спящую Шаури по макушке носком.
– Доброй ночи, Кей. Побреду в свою наэлектризованную каморку.
Юноша провожает его по-прежнему недоверчивым и теперь отчасти обиженным взглядом.
– Таких, как ты, очень часто бьют! – выдаёт он, недолго думая.
– Агась… – Адам, чешущий скулу перед зеркальцем, догадывается потянуться за новым пластырем.
– А ещё их макают головами в корыта с машинным маслом.
– Гм… Да?
– Или обчищают на лесопильных вокзалах. Не говоря о том, что берут в заложники, делают рабами или ради приколов подкупают всяким хламом.
– Кей, ты уже пошёл наверх?..
– Нет ещё. А потом их ещ… Типа, хочу сказать, что тебе очень сильно повезло с тем вон мужичьём.
– Будто я не знал. Но спасибо.
– Я это, вообще-то, не к твоей чести!
– Завтра бурный день. Ва-а-ах… – утомлённый Адам зевает во весь рот.
– Тебя надо всё время сторожить! – с горечью бурчит подросток, поднимаясь по лестнице. – Подстраховывать! Ты же… сам ещё не вырос. Вот и окружён народом.
…
Когда солоноватая костяная паста, которой подкармливали обитателей лазарета, сломавшим ноги, начинала действовать, им разрешали перемещаться на костылях до библиотеки. Неистовая жажда движения, из-за которой мучился Конрад, казалось бы, должна была проявиться именно теперь во всей красе, но после инцидента с Мареком его словно подменили. Молодой человек сделался инертным и тихим пациентом, что привело в недоумение детей, успевших привыкнуть к его горячности. На пути к библиотеке он даже попросил двоих мальчишек поддержать его с боков, когда увидел невысокие ступеньки, точно позабыл про свои впечатляющие умения, и в помощи ему не отказали. Но со всех сторон на него бросали настороженные взгляды.
– Кому-то старость не в радость?! Хе-хе-хе… – отрывается десятилетний крепыш позади осторожной троицы.
– Винит себя, наверно… – перешёптываются девочки.
На полочках белоснежной библиотеки единственными тёмными пятнами выделяются обложки журналов и книг самого различного качества. Посреди комнаты разбросаны широкие гречишные пуфы, за которыми хозяйка в аккуратном цветочном пеньюаре выбирает фолиант. Затылок у неё совершенно лысый, но мало кого из детей это удивляет. При входе в светлый читальный зал Конрад немного очухивается и первым делом бросает взгляд на хозяйский стол, где покоится ушастый кожаный шлем с большими круглыми очками.
– Поднимите мне веки… Бабуля Вайолин здесь?! – цедит он, часто и напряжённо моргая, пока не зажмуривается совсем. – Что всё это значит…
– Оу! – лысая хозяйка обращает к детям своё благообразное старческое лицо со светло-зелёными глазами; в её тонких, но выносливых и цепких руках покоится тяжёлая книга. – Меня узнали? Кхм, мне приятнее, если будете называть меня тётушкой. Присаживайтесь, зайчата.
Для того чтобы лучше различать символы и буквы, она надевает очкастый шлем, в котором начинает выглядеть устрашающе – именно такую Вайолин и помнит Конрад, слушавший её полубезумные спектакли в обличение жадным руководителям лесопилок.
– Вы не ходите к протестующим? – спрашивает он, осторожно устраивая свою больную ногу на подушках. – На фабриках оживлённо. Там сейчас не помешает ваша музыка.
– Малой, я работаю в библиотеке, а не бомжую, – благосклонно отзывается Вайолин, усаживаясь с книгой на пол перед всеми. – Хобби на потом, для начала надо причесать непорченые мозги.
Она быстро отыскивает нужную главу и постукивает костистым пальцем по бумажной толще. На коричневой обложке фолианта вместо заголовка серебрится одинокий вензель в виде подсолнуха, так что молодой человек теряется в догадках по поводу содержания страниц. Но дети спокойно дожидаются чтения старухи – видимо, для них это обычная практика.
Конрад подталкивает Рикардо локтем, чтобы шёпотом задать ему вопрос.
– Что она вам читает?
– Я название не знаю, его там вроде и нету. Там от разных людей выражения, вроде опыта. История есть немного. И про домашнюю жизнь.
– Как-то неясно.
– Нам тоже не всегда понятно. Зато потом идей много лезет в голову.
Вайолин прокашливается и приступает к чтению.
– Начнём с того, что такое свобода. Для здоровых и для больных. Свобода там, где люди знают причины своих поступков, даже если не умеют объяснять эти самые причины. Свобода там, где создаётся красота. А там, где люди создают красоту, постоянно приносятся жертвы, но жертвы благородные. Это нечто естественное всем, это то, что роднит нас с окружающим миром и всегда предполагает будущее возмещение потерь, которые мы несём в настоящем. Но жертва бывает испорченной, а потому бесплодной. И тогда красота становится упрёком. Напрасная жертва вредит не только исполнителю, но и тем, для кого он её совершает, потому что на самом деле он их не любит и вместо этого – пожирает…
Стекленеющий взгляд Конрада беспокоит Рикардо. Мальчик дёргает голубокожего соседа за рукав пижамы.
– Очнись давай! Я тоже очень много тупил, чтобы жалость вызвать.
Вайолин с наслаждением переворачивает страницу.
– Жажда власти естественна для человека в разумных пределах. А пределы эти – в человеке. Каждый должен научиться управлять собой. Люди не равны между собой, что тоже естественно. Но как только просыпается жажда власти вне себя – всё это величайшее разнообразие сил и качеств перестаёт нас радовать. И снова – добро пожаловать в пищевую цепочку.
Наконец-то придя в себя, Конрад хлопает ладонью по полу. По его щекам внезапно покатились слёзы.
– Не прикасайся… – с жаром шепчет он, отшатываясь от Рикардо, потянувшегося к его руке.
Старушка ненадолго отвлекается, чтобы приоткрыть форточку.
Синекожий ссутуливается так, что его чернявая взъерошенная голова утыкается в пол.
– В старшей группе все та-а-акие нетерпеливые, верёвки им вей из простыней… – напыщенно заявляет светловолосая девочка с косичками.
Рикардо неодобрительно шикает.
Вернувшись за книгу, Вайолин дожёвывает рогалик.
– Пиш-чевая цепошка мовэт быть отменяна её залошниками. Есть люди, живущие приключениями, которые томятся в мирное время. Но именно когда они томятся, пускай задаются вопросом, почему это так. Может быть, всё дело в том, чтобы они познакомились с новыми видами борьбы, которые им тоже надо освоить? Битва посылается тому, кому легко быть добрым в мирное время – так и мирное время посылается тому, кто считает, что только в очевидной битве умеет проявлять себя правильней всего. Эти уровни противоположны, но в обоих случаях они служат ступенями наверх.
Вслушиваясь в тексты, Конрад постепенно отрывает голову от пола и выправляет свою осанку, к радости девчонок, сидящих поблизости от него. Немного поразмыслив над ситуацией, Вайолин захлопывает книгу.
– Пока можете брать и читать всё, что вам понравится. Я полью цветочки. А то все мои последние волосики поощипали, пока я спала под ними.
У Конрада уже прояснился взгляд, и он в волнении спешит обратиться к Рикардо с наболевшим вопросом:
– Это здесь-то мы бьёмся по-настоящему?
…
По-прежнему ранний подъём доставлял Клеверсону больше радости, чем всем остальным в команде вместе взятым, так как удовлетворял его потребности наслаждаться загадочной тишиной на окраине Маньолы. Юноша был благодарен этому оживлённому городу, поскольку, не пожив какое-то время в нём, не узнал бы настоящую ценность уединения, которому когда-то вынужденно предавался по оставлении родительского дома. В свои двадцать три года он считал себя крайним несмышлёнышем по сравнению со всеми, кто успел окончательно влиться в огромное и разношёрстное общество иммигрантов, но не видел в этом достаточной причины, чтобы как-то изменять своему образу жизни.
Клеверсон решает заглянуть в кабинет шефа и находит его спящим у невыключенного монитора, под бумажными полосами, до сих пор выползающими из широкой горизонтальной щели в корпусе машины.
– Ой-ой… – только и вырывается у молодого человека.
Он стремительно подбирает бумагу и скатывает в рулоны. Внезапно машина отключается – молчаливый помощник-торопыга по невнимательности наступил на главный кабель! Клеверсон отчаянно закусывает губу, замерев в неподвижности, и именно в этот момент бумага в машине заканчивается – последняя распечатка мягко выкатывается на пол.
– Слава Богу, – юноша вздыхает с облегчением, оглядываясь на по-прежнему храпящего великана, и подбирает конец ленты, – наверное, я вовремя!
Аккуратно застилая широкий и почти чистый стол распечаткой, он постепенно вникает в её содержимое.
Оставив напарника приходить в себя после неожиданной встречи с сыном, Веймар в одиночку упорядочивал все полученные на собрании тексты. Он занимался тщательным распределением всех приезжих по роду их занятий и предполагаемым способностям, не пропуская даже самые скудные досье, поскольку должен был компенсировать неполноту исходных данных своей проницательностью и богатым личным опытом взаимодействия с разными людьми. Крайнее моральное истощение, главная причина его глубокого сна, слишком очевидна Клеверсону, чтобы просто закончить с уборкой в кабинете и возвратиться на кухню, как ни в чём ни бывало.
– Как же много буков… – в изумлении бормочет юноша, изучая табличные списки с множествами пометок и комментариев.
Заострив внимание на своём любимом слове «кулинария» и шёпотом перечитав его по слогам, Клеверсон опускается на толстоногий табурет.
– Ну-ка,… таверна «Отчаянный шампур». Портвейн, Бланко, Мирта и Кагор Всеядцы – основная команда; дедушка, два внука и внучка. Повара высокого ранга. Время работы – с шести до двадцати двух.
Откладывает бумажную ленту и серьёзно задумывается.
– Может быть, у них я научусь общению в городе?
Оставив овощное рагу в котле под стеклянной крышкой, Клеверсон пишет записку и покидает дом.
Туманные улочки Маньолы медленно оживают – над окнами некоторых двухэтажек поднимаются пёстрые флажки на верёвочках. Пока что Клеверсон ориентируется по красочным надписям на тряпицах и раскладывающихся табличках.
– У меня только час, – напоминает он себе серьёзным голосом, – надо успевать.
Пробегает несколько кварталов трусцой, ни на минуту не запыхавшись. Останавливаясь на деревянной площадке для обзора, несколько раз поворачивается вокруг своей оси, пока не успокаивается – заветная вывеска искрится бутылочными стёклышками на солнце прямо перед каменной лестницей у стационарного бинокля.
Над входной дверью висят плетёные часы, показывающие полседьмого. За серпантином барной стойки звенят стеклянные бокалы и тарелки. Свет пропускают только круглые окошечки под балками и зарешёченное отверстие в двери. Ни слова не говоря, Клеверсон проходит в таверну и озирается в поисках людей.
– Кто так рано, ума не приложу! – раздаётся женский голос неподалёку. – Ничего же не готово!
– А я посмотреть зашёл, – в нерешительности отзывается Клеверсон, – можно, вроде бы.
– Официанты подойдут только через полчаса. Там что, пацан с окраины? – спрашивает высокий светловолосый парень с густой щетиной на подбородке, заканчивая двигать столы.
– Бланко, пойди, узнай, что у него на уме! – твердит женщина в высоком колпаке, – вдруг это жандарм!
При виде блондинистого верзилы Клеверсон отступает на несколько шагов и быстро вертит головой.
– Нет, я… Вовсе нет, я сварщик! И-из бригады Фортеса,… сам здесь не очень давно.
– Фортеса?! – из-за барной стойки доносится резкий и слегка охрипший голос, – Бланко, принеси ещё тарелки, я займусь этим жаворонком!
И в следующее мгновение Клеверсон видит перед собой осанистого беловолосого старика с вздёрнутым красным носом и насмешливыми глазами.
– Чудно-чудно! Тебя я не знаю, красаф-фчика такого. У Фортеса сейчас много помощников?
– Четверо, – объясняет Клеверсон, поуспокоившись, – я, вроде бы, четвёртый.
– ФУФ! – старик упирает веснушчатые кулаки в бока и отворачивается к двери, – знал я, не бывать ему вождём. Да и стоит ли оно того? У хороших людей мало верных друзей. Но… – он снова переводит на юношу свой хитрющий взгляд, – такие могут рассчитывать на моё заступничество с лихвой! Где живёте-то?
– Мы? На «Крыльях Холма». Там ещё голубятня есть…
Старик не удерживается от хохота.
– Птице-дом, ну, конечно! Дружишь с парнем-птицей, поди!
– Вы это что, про Конрада?
– Про кого ещё… Я помню Конрада! Скромняжечка такая, бережливый, как синяя сорока, аккуратница во всём. Добрейшая, деликатнейшая душа. Всем бы такого напарничка!
Клеверсон в нерешительности закусывает губу.
– Ага, что-то похожее…
– Позови его сюда поскорее! Небось, так обрадуется, что взлетит!
– Не могу, он кости сломал. Сейчас в больнице.
– Что?! – у старика в негодовании дёргается глаз. – И вы не навещаете?
– Навестим, когда разрешат, – юноша потупляет взгляд. – Это будет завтра, сказали, что к этому времени у него мозги в норму придут…
– Так, ребята! – объявляет старик на всю таверну. – Сегодня срочно заготавливаем пайки в больницу! Ну, а ты их отнесёшь… – он хлопает Клеверсона по плечу.
– Детям нравятся рогалики с травой и кисели из ягод, – замечает юноша вслух, – а Конраду – перловка и гренки. Что-нибудь простое.
Хозяин похлопывает в ладоши.
– Значит, Разбираешься! А вообще готовишь?
– Ну, да.
– Что «ну, да»?
– Люблю готовить. – Скромно отвечает Клеверсон.
Старик хватает его за руку и, минуя лысого молодого повара, ведёт к форточкам, которые открыла женщина из-за сильного запаха томящихся в масле овощей.
– Поучиться пришёл! Что за мямля, так бы сразу всё и объяснил! Чтобы я отказался поддержать ребяток Веймара? Если так, то попрошу Мирту выдавить мне глаза вон теми серебряными щипцами!
– Ой!.. Зачем так! – Клеверсон почувствовал себя совсем неловко.
Вместо ответа, хозяин распахивает двери кладовой, встав на маленькую лесенку. И у гостя разбегаются глаза при виде разнообразной снеди – рулонов из гречишного лаваша, всевозможной рыбы и моллюсков, этажерок со съедобными травами в горшках, ниш с диковинными сухофруктами, банок с маринованными червями, улитками и насекомыми и чего-то ещё малознакомого и покрытого множеством щупалец.
– Я, Портвейн Всеядец, почту за радость иметь дело с добросовестным учеником. За работу. Проявляй инициативу, а я буду смотреть. Где-то похвалю, а где-то по рукам буду бить весьма жестоко. Что ты думаешь, эти три каланчи работали бы здесь без проверки на вшивость? – хозяин указывает на рослых внуков, столпившихся возле кладовой в недоумении, и спокойно вручает юноше лопатку. – Но не боися особо, раз уж у тебя это только хобби.
– Постараюсь. – Тихо отвечает на это Клеверсон, сглотнув слюну.
…
Утром Кей спустился на второй этаж, чтобы понаблюдать за спящим Веймаром, поскольку услышал его мерный храп через трубопровод в ванной комнате. Но перед уходом Клеверсон заботливо захлопнул дверь в кабинет бригадира, и отпирать её специально было бы очень дерзостным поступком даже для бродяги. И тогда Таллула, как раз закончив одеваться и приводить свою причёску в порядок, решила пригласить переночевавшего к себе в комнату.
Целые кучи из палитр, рисунков, эскизов, сделанных на дешёвой опилочной бумаге, плотном картоне и даже пластмассовых крышках от контейнеров призваны увлечь Кея, но его взгляд всё чаще следует за беспокойной хозяйкой этой странной спальни с высоким потолком. Девушка то поправляет ставни широко распахнутого окна, то сгребает в кучу ненужную бумагу, то расчищает стол от обрезков картона и комьев малярной ленты, пока, наконец, не прячется за широким мольбертом, чтобы подкрутить в нём какие-то колёсики. Гости для неё, по-видимому, являлись главным аргументом в пользу уборки.
– Нелёгкая доля у маляра, кто бы что ни нёс… Сначала от тебя ждут какую-то примитивную мазню, а стоит немного увлечься, и к тебе уже взывают из мира уличного искусства. Из пятидесяти картинок, сделанных в этой берлоге, всего одна, самая простецкая, может оказаться на фасаде какого-нибудь дома, и то если повезёт. Тебе что-нибудь нравится из больничной серии?
Кей ещё раз мельком просматривает красочные орнаменты.
– Это всё для больницы?
– Да, я вот думаю: стены там страшенные, в ипохондрию вгоняют только. По-моему, нужно добавить деталей. А тебе как кажется?
Помолчав в раздумьи, но как бы неохотно, Кей отзывается не без доли остроумия:
– Для больницы жирно будет. Выписываться никто не захочет.
Вдоволь насмеявшись, Таллула выходит из-за мольберта, обхватив локотки ладонями в перчатках.
– Да уж, да уж, да уж! Тётя Ферри потом найдёт, с кого взыскать все убытки. Но… тебе, правда, нравится?
– Много работаешь, – Кей поднимается с пола, отряхиваясь от листов бумаги и хрустя спиной, – я нигде такого не видел. У меня только мама любила всякие феньки плести, всем их продавала и дарила.
– Ух-ты, вот как? Ну, а я их люблю покупать, если где-нибудь нахожу! – Таллула подскакивает на носочках у окна в приступе воодушевления. – Запахи ушли? Я… закрываю форточку?
– Да, уж лучше закрой, – юноше едва удаётся поймать несколько листков, уносимых порывом ветра, как раздаётся стук в дверь.
В коридоре оказался Адам.
– Детишки,… вы тут, – вся его поза выражает тщательно преодолеваемую неуверенность, – идёмте, поедим то, что нам оставили внизу – и прокатимся, машина готова.
– А ты-ы обещал нам двигатели показа-а-ать… – напоминает Таллула, растягивая слова.
– А я их быстро зарядил,… – сухо оправдывается Адам, – тормошить вас не хотел. Кхм! В другой раз. Сегодня я бы показал окрестности Кею, а то вдруг захочет порезвиться за городком, даже не зная дороги.
– В самом деле, – поддерживает Таллула. – Я всегда не прочь покататься! Кей, ты составишь нам компанию?
Юноша отворачивается от окна и распрямляет шею.
– Ну, да.
– Согласен? – лицо Адама заметно оживает. – Буду рад! Жду вас на кухне!..
Подождав, пока он спустится, Кей показывает Таллуле на дверь комнаты бригадира.
– Так, а с этим что?
– Папа очень устал, – коротко разъясняет девушка, – без него поедем.
Миа Фиделити ждёт всю компанию на отлогой поляне, залитой солнцем. Из-под машины выглядывает Шаури, почти всё утро пролежавшая в прохладной тени.
Спускаясь по тропинке, Адам пропускает Кея и Таллулу вперёд, но ключи держит строго при себе.
– Ну и морда! – вырывается у Кея при виде прямого капота, увешанного фарами и громадной механической руки, крепящейся на левой стороне машины.
– Миа Фиделити наша гордость! – отвечает девушка, пока долговязый механик возится с замком. – Ты её полюбишь, как няню,… если всё пойдёт, как нужно.
– Так, Таллула, залезайте! – зовёт Адам через окно. – Утро – самое лучшее время, воспользуемся им.
Покачивая высокой кабиной, Миа Фиделити разгоняется вдоль аллеи из высоких корневых спиралей, покрытых травой и голубоватыми бутончиками в форме звёзд. Свежесть и прохлада этого места радует водителя, специально открывшего окно.
– Темновато. Можете выйти на заднюю платформу подышать. – Говорит Адам озирающимся пассажирам.
Таллула охотно слушается. Однако Кей немного медлит, прежде чем последовать за ней. Он обращается к водителю с вопросом, сохраняя голос безразличным.
– Здесь никто не следит за нами?
– Что ты, нет, – уверяет Адам, – я специально выбираю тихие места. Но вы долго не сидите, скоро будем подниматься в гору.
Болтая ногами, Кей и Таллула дружно любуются уходящей дорогой и туманными далями. Девушка потягивается, запрокидывая голову, и, наконец, подбирает колени.
– Тебя случайно не тошнит? – вдруг спрашивает она у нового знакомого.
Кей морщит лоб и крутит головой. Таллула вскакивает и спиной вперёд неторопливо топает обратно к кабине.
– Вот и хорошо. Значит, трассу не меняем. Дядя обещал нам сюрприз.
После того, как Миа Фиделити преодолевает гору, на её пути показываются исполинские зелёные столбы, в беспорядке прорвавшиеся через раздутые банианидные корни. Поверхности монолитов украшены тёмно-коричневыми стволами маленьких и голых деревьев с раскидистыми кронами
– Фьюить! – присвистывая, Таллула хлопает в ладоши. – Сейчас-сейчас! То самое место!
Адам высовывает голову из окна и, улыбаясь, выпускает штурвал из правой руки, чтобы показать на недосягаемые верхушки столбов.
– Видите, вишня опала. Но питается остатками земли, которую прихватили эти башни.
– А чего это? – удивлённо бормочет Кей.
– Небоскрёбы, – Адам смотрит на него вопросительными глазами, словно удивляясь его неграмотности, – но их возводили незаконно, даже нам тогда пришлось вмешаться. Сейчас это просто зарастающий памятник амбициям гигантоманов. Вот такие проблемы, Кей, мне приходилось устранять, пока я жил здесь.
Юноша поджимает губу.
– Угу. Меня там не было. Расскажи-ка поподробней.
Машина доезжает до пространного пути, где на неё ложатся километровые тени от зелёных небоскрёбов, и замедляет ход.
Вздохнув, Адам принимается растирать свой висок указательным пальцем. Похоже, Кей собрался слушать его всерьёз. Но долговязому механику перестают даваться слова, и на его лице выступает растерянность.
– Это… Как-то трудно сейчас всё это выудить и осмыслить, когда мы снова здесь, и здесь уже всё такое… Тихое и в то же время реальное. Нет, передать такое сейчас на словах… Времени немного прошло. Я… уж лучше с мыслями соберусь и тогда выдам всё по порядку…
В ответ Кей недовольно морщится и снова выходит на платформу – под прохладную голубую тень. Следом выходит Таллула. Поначалу очарованная зелёными громадинами, с которыми была связана несколько более приятными воспоминаниями, чем водитель, она постепенно переключает своё внимание на Кея, топчущегося у гарпунной установки.
– Нормально всё?
– А он всегда такой? – спрашивает юноша вместо ответа.
– В смысле… искренний.
– В смысле мутный.
Девушка надувает губы.
– Будь к нему терпимей. Он ничего не знал и не слышал о тебе столько лет, а хоте-е-ел бы, но ты всё никак ему не открыва-а-аешься, молчишь, как партизан…
– Имею полное право. С незнакомцами не треплюсь! – огрызается Кей.
– Ха, ну и что? А он стал папой, когда был всего на чуть-чуть старше тебя! Представь, каково ему пришлось, когда твою маму и тебя украли.
– Всё, молчу. – Громко шаркнув ногой, Кей возвращается в кабину.
Адам отрывает своё лицо от подоконника и оглядывается на юношу.
– Поехали дальше! – Кей с ногами устраивается на боковой скамье. – У тебя же вроде план был.
– А, да! – водитель кивает и отыскивает ощупью рычаг. – Я тебе ещё главный рынок не показал! Правда, его уже собрались сносить, но воспоминания у меня с ним тоже связаны отменные.
За три минуты машина оставляет теневую зону полностью позади.
– Лучше я рассказывать буду! – внезапно оживляется Таллула. – Скоростная застройка супермашиной… БАБАХ! Люды в панике покидают деревни! Вжи-и-и-их! Всю округу под снос определили! Бух-чух-чух! – изображает взрывы живописными жестами кистей, вызывая у Кея невольную ухмылку. – А потом мой папаня такой весь… просветлённый. Прихватывает твоего, садится в другую супермашину… и начинает всех этих разбойников громить направо и налево! Как такое может казаться невесёлым, не пойму!..
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |