роскоши совершенно равнодушен. Он стал у руля государством в чрезвычайно
сложный и ответственный момент. СССР находился в состоянии острой конфронтации с прежними союзниками по антигитлеровской коалиции, и в особенности с США. Мир фактически балансировал на грани новой мировой
войны. Было и множество внутренних проблем: страну покрывали концлагеря, в которых томились сотни тысяч невинно осужденных людей, тяжелый
кризис переживало сельское хозяйство (урожайность зерновых опустилась
примерно до 8 центнеров с гектара), промышленность требовала технического перевооружения, население устало от бытовой неустроенности — люди
нуждались в жилье и товарах народного потребления, остро стояла продовольственная проблема. Все эти вопросы требовали быстрого разрешения.
Едва придя к власти, Хрущев санкционировал работу специальных комиссий по пересмотру дел политзаключенных. Вскоре началась массовая реабилитация узников ГУЛАГа. Через несколько лет огромные концлагеря опустели. Само по себе это было важным делом. Но Хрущев не желал ограничиваться полумерами — он решил не только уничтожить мрачные следствия сталинской системы, но и осудить само явление. При подготовке XX съезда по его
предложению была создана особая комиссия по расследованию деятельности
Сталина. Возглавил ее академик Поспелов. За несколько месяцев комиссия
собрала обширный материал о преступлениях прежнего генсека, но что делать
с ними, было не ясно. Все члены Президиума ЦК, прежние сподвижники
Сталина, были категорически против того, чтобы предавать эти факты гласности. В своем отчетном докладе съезду в феврале 1956 г. Хрущев ни словом не
упомянул о сталинских преступлениях. Но он не собирался уступать. Съезд
уже близился к завершению, когда Хрущев собрал членов Президиума ЦК и
спросил: «Товарищи, что мы будем делать с отчетными данными товарища
Поспелова?» Сразу же разгорелся яростный спор. Молотов, Ворошилов и
Каганович вновь стали возражать против предания гласности результатов расследования комиссии. Но Хрущев сумел на этот раз настоять на своем. «Помню, когда мы обсуждали этот вопрос во время XX съезда, у нас тогда в
руководстве была очень сильная борьба, — вспоминал он. — Мы поставили
вопрос о том, что надо партии сказать правду, а некоторые люди, чувствовавшие большую вину за преступления, совершенные ими вместе со Сталиным,
боялись этой правды, они боялись своего разоблачения. После долгих споров
они согласились поставить этот вопрос на съезде...» Доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях», содержавший перечень страшных злодеяний
Сталина и прочитанный 24 февраля на закрытом заседании съезда, имел эффект взорвавшейся бомбы. Старое, десятилетиями складывавшееся представление о гении Сталина было разрушено в один миг. Каждый делегат съезда (а
потом и каждый советский человек) пережил своего рода болевой шок. Со
многими прежними иллюзиями, старательно взращиваемыми сталинской идеологической машиной, было покончено навсегда. Хрущев еще не знал тогда,
что этим выступлением он не только взорвал сталинскую систему, но и подвел
мину замедленного действия под все здание советской идеологии. Он, впрочем, никогда не раскаивался в сделанном, справедливо считая разоблачение
культа личности и создание общества, построенного на гуманных правовых
основах, своей главной исторической заслугой.
Доклад Хрущева имел и другие последствия. После XX съезда между ним и;
его прежними соратниками возникли все более усиливающиеся расхождения.
На июньском 1957 г. пленуме Президиума ЦК Молотов и Маленков неожиданно поставили вопрос о смещении Хрущева. Их поддержало большинство
членов Президиума (Ворошилов, Каганович, Булганин, Первухин и Сабуров).
Однако на пути сталинистов стал Жуков, который бросил им в лицо историческую фразу: «Армия против этого решения, и ни один танк не сдвинется с
места без моего приказа». (Хрущев не забыл этих слов и, когда позиция его
окрепла, поспешил отправить Жукова в отставку.) Жуков и председатель КГБ
Серов сумели быстро собрать пленум ЦК. Подавляющее большинство его
участников безоговорочно поддержали Хрущева. Решение Президиума было
отменено, Хрущев остался на своем посту, а в отставку отправились его оппоненты. В 1958 г., после смещения Маленкова, Хрущев, оставаясь Первым
секретарем, занял также пост Председателя Совета Министров СССР. С этого
времени власть его стала во всех отношениях полной и неограниченной.
Политический курс Хрущева трудно оценить однозначно. Несмотря на
многие его ошибки и заблуждения, следует признать, что он искренне желал
советскому народу всевозможных благ. Он говорил: «Желание трудящихся
жить с каждым днем все лучше и лучше — это не только не противоречит
стремлению нашей партии и правительства, а является главной задачей деятельности Советского правительства и Коммунистической партии...» И это
были не простые слова. Хрущев был первым из лидеров советской эпохи,
который не только на словах, но и на деле обратился к нуждам трудящихся,
увидел в них не только «материал» для построения коммунизма, но живых
людей. Уже в первые годы своего правления Хрущев выступил за радикальное
решение целого ряда социальных проблем, затрагивающих коренные интересы широких масс советского народа. Так, например, по его инициативе широко развернулось строительство жилых домов с малогабаритными, но отдельными семейными квартирами. Была проведена кардинальная пенсионная реформа. При Сталине пенсии были настолько мизерными, что носили чисто
символический характер. Миллионы колхозников пенсий не получали вовсе.
Хрущев планомерно повышал пенсии и сделал их в конце концов настолько
значительными, что на них стало возможно вполне сносное, хотя и скромное
существование. Но это, по мысли Хрущева, было только началом. В 1961 г. на
XXII съезде была принята третья Программа партии. В ней ставилась задача за
20 лет добиться в СССР самого высокого жизненного уровня населения по
сравнению с любой капиталистической страной. Планировалось уже в ближайшие годы создать изобилие продуктов питания и удовлетворить потребности всех слоев населения в высококачественных товарах, обеспечить каждую
семью отдельной благоустроенной квартирой.
Увы, запланировать это было легче, чем достичь. Впрочем, Хрущева, который свято верил в колоссальные возможности социалистической системы, это '
не смущало. Одной из важнейших задач, которая стояла тогда перед руководителями страны, был подъем сельского хозяйства и восстановление совершенно обессиленной за годы сталинского правления русской деревни. Хрущев понимал, что этого нельзя добиться, не вернув крестьянам свободы и не
НИКИТА ХРУЩЕВ 471
заинтересовав их в результатах своего труда. В прежние годы советское государство производило совершенно явный, ничем не прикрытый грабеж деревни. Закупочные цены на сельхозпродукцию устанавливались настолько низкими, что ни о каком материальном благосостоянии колхозников не могло
быть и речи. Так, например, цены на картофель не возмещали даже расходов
по его доставке на заготовительные пункты. (В каждом пятом колхозе крестьяне ничего не получали по трудодням, то есть фактически трудились бесплатно.) При Хрущеве закупочные цены сразу были несколько повышены, доходы
колхозников возросли. Хрущев распорядился также выдавать колхозникам
паспорта, получая которые они становились полноправными гражданами и
могли при желании переселяться в города. В 1958 г. был принят «Закон о
дальнейшем развитии колхозного строя и реорганизации машинно-тракторных станций», согласно которому сельхозтехника, прежде сосредоточенная
на не подчиненных колхозам машинно-тракторных станциях, была продана
колхозам. Это было первым шагом к тем нормам, которые были продекларированы на бумаге в годы коллективизации, но никогда не соблюдались при
Сталине.
Но все эти меры могли дать результаты лишь через много лет. Хрущеву же
не терпелось увидеть немедленный зримый результат своей политики. Казалось, продовольственную проблему можно решить путем освоения целинных
и залежных земель в Казахстане. В 1954 г. на освоение целины поехали сотни
тысяч добровольцев. И действительно, в первый год был собран феноменальный урожай зерновых. Но из-за того, что не были построены подъездные пути
и зернохранилища, он большей частью погиб. А потом пришло время горьких
разочарований — над степью, распаханной вдоль и поперек, закружились пыльные смерчи. В следующие десять лет вследствие эрозии почвы урожайность
катастрофически падала. Освоение целины не решило хлебную проблему. Тогда
к ней попытались подойти с другой стороны. В 1959 г., находясь с визитом в
Америке, Хрущев посетил ферму Гарста в штате Айова и пришел в восторг от
гигантской гибридной кукурузы. По возвращении в Советский Союз, он начал в жесткой форме добиваться распространения этой культуры в колхозах. В
стране началась кукурузная кампания. Внедряли кукурузу командными методами. Не имея свободных земель в пахотных регионах, ее вводили в уже занятые угодья, тесня не только традиционные, испытанные кормовые культуры,
но и зерновые. Тогда же пришла мысль посягнуть на травопольную систему — паровые земли распахивали и засеивали кукурузой. Однако из-за суровости климата кукуруза росла плохо, урожаи были незначительные, ни зерна,
ни кормов не прибавилось.
Так же безуспешны были попытки Хрущева решить наскоком проблему
увеличения общественного поголовья скота. Было принято решение скупить у
колхозников без всяких уклонений весь их скот (попутно предполагали таким
образом снизить расходы хлеба, так как было известно, что многие колхозники откармливают свою скотину хлебом). Этим административным приемом
удалось увеличить общественное поголовье на несколько миллионов голов.
Но с наступлением холодов выяснилось, что колхозы и совхозы не готовы к
размещению и содержанию скупленных коров, и их пришлось частично забить. Ради экономии кормов было также принято постановление о забое кол
хозных лошадей. Эта непродуманная мера обернулось потом огромными убытками в транспортной сфере. Вследствие всех этих «реформ» продовольственная проблема только усугубилась. С прилавков магазинов стали быстро исчезать мясо, молоко, крупы. В 1963-м настоящим дефицитом сделался белый
хлеб.
Очень важным направлением деятельности Хрущева была попытка реформировать громоздкую сверхцентрализованную сталинскую государственную
систему. Само по себе это было верное и своевременное решение, но, к сожалению, своим непродуманным администрированием Хрущев только усугубил
ситуацию. В 1957 г. вместо центральных министерств были образованы областные хозрасчетные объединения — совнархозы, руководившие местной промышленностью и строительством. Реформа имела некоторые положительные
стороны, но в целом оказалась половинчатой и малоэффективной. С другой
стороны, это нововведение привело к росту бюрократии и путанице в управлении. В 1962 г. Хрущев провел постановление о разделении местных партийных организаций на сельские и городские. Следствия были те же — рост
бюрократии, путаница и полная подмена государственных органов партийны-^
ми.
Неуспех этих и многих других начинаний Хрущева привел к тому, что в
начале 60-х гг. государственная и партийная элита в большинстве своем относилась к нему отрицательно. Это позволило партийной верхушке подготовить
и провести смещение Хрущева. Октябрьский 1964 г. пленум ЦК освободил
Хрущева от всех партийных и государственных должностей и отправил на
пенсию. (Пленум готовился втайне от Первого. В это время самого Хрущева в
Москве не было — он находился на отдыхе в Пицунде. Его вызвали в Москву,
когда все уже было решено и дело оставалось лишь за формальным голосованием.) Первым секретарем ЦК КПСС был избран Леонид Брежнев, а Председателем Совета Министров СССР — Косыгин. Общество, уставшее от бесконечных экспериментов Хрущева, в общем благожелательно отнеслось к его
уходу.
Оказавшись на пенсии, Хрущев быстро отказался от мысли о возвращении
к руководству и со временем все меньше сожалел об утраченной власти. Он
увлекся фотографией, много работал в саду и на огороде, надиктовал на магнитофон несколько томов своих воспоминаний. Почти до самой смерти он
отличался отменным здоровьем. Лишь с 1970 г. у него начались нелады с
сердцем. Умер он в сентябре 1971 г.
Михаил Бакунин — Георгий Плеханов
Владимир Ленин — Лев Троцкий
Полоса революционных преобразований, в которую Россия вступила с января 1905 г., — одна из самых трагических эпох в ее истории. Словно огненные вехи отмечают пройденный путь переломные годы: 1905, 1907,
1917, 1918, 1921, 1929, 1937, 1953, 1956, 1964, 1985,
1991, 1993... И ряд еще не окончен. Что ожидает нас в
грядущие десятилетия? Будут ли формы современного
государственного и экономического устройства окончательными или они останутся мимолетным эпизодом
в длинной цепи перевоплощений, через которые проходит болезненно перестраивающаяся в революционных
муках страна? Ответа на этот вопрос сейчас никто
дать не в состоянии. Историки не умеют предсказывать будущее, в их распоряжении имеется лишь один
грубый и несовершенный инструмент — исторические
аналогии. И сравнивая нашу великую революцию с великими революциями прошлого, мы, увы, должны констатировать: метаморфоза еще далека от завершения,
внутренняя работа продолжается — страна прошла
только половину предназначенной ей дороги, но зато
наиболее трудную.
Завершился героический этап революции — самый яркий и самый специфичный. Исторический опыт показывает, что в любых революционных преобразованиях
он бывает лишь однажды. Только раз можно привести
народ в своего рода детское, страстное, восторженное
воодушевление и заставить его поверить в чудо — в то,
что суровый и неприветливый мир может перемениться вдруг, полностью и навсегда. Когда же этого не происходит (а этого не происходит никогда), народ быстро охладевает к своим былым младенческим увлечениям, мужает, делается опять расчетливым и трезвым.
Мистический туман рассеивается — революционные
идеи теряют свою привлекательность, а революционные вожди, представлявшиеся прежде в образе сверхчеловеков, чуть ли не с нимбами вокруг головы, принимают свои реальные черты. Очевидными становятся их
слабости и недостатки. Так и должно быть. Однако
даже в эпоху, когда происходит горькая переоценка ценностей, холодная мудрость не должна переходить в
огульное отрицание. Каждый народ в своей историчес
кой памяти рядом с образами своих великих просветителей, полководцев, ученых и мудрецов должен нести и
образы великих революционных романтиков. Их идеи и
их вера — совсем не лишний груз на том пути, что еще
предстоит пройти в будущем.
МИХАИЛ БАКУНИН
Михаил Александрович Бакунин происходил из старинной и богатой дворянской семьи. Его отец, Александр Михайлович, долго служил при российских посольствах в различных государствах, а
возвратившись в Россию, жил помещиком в своем имении Премухино в Тверской губернии. Здесь в мае 1814 г. и родился старший из шести братьев Бакуниных Михаил. До 14 лет он воспитывался дома. В 1828 г. родители поместили его в Петербургское артиллерийское
училище. Резкий переход из свободной
поэтической обстановки родного дома в
казенную атмосферу военного заведения
произвел на Бакунина глубокое впечатление. «Из родного премухинского мира
я вдруг попал в новый совершенно чуждый мне мир, — писал Бакунин в одном
из писем. — Я вдруг узнал всю черную,
грязную и мерзкую сторону жизни...» В
———™м™ ^g^ ^ Q^ gy^ произведен в офицеры и
направлен в одну из артиллерийских бригад, квартировавших в Минской губернии. Жизнь в глуши, в обществе офицеров, с которыми у него не сложились отношения, была тяжела. В 1835 г. Бакунин подал в отставку и решил
посвятить себя научной деятельности. Перебравшись в 1836 г. в Москву, он
близко сошелся здесь с философским кружком Николая Станкевича, познакомился с Белинским, а позже — с Герценом. Под влиянием новых друзей он
увлекся немецкой философией, в особенности Фихте и Гегелем, и вскоре
сделался заметной фигурой в среде московских гегельянцев. По свидетельству
близко знавшего его Анненкова, Бакунин «господствовал над кружком философствующих». «Страсть к витийству, врожденная изворотливость мысли... и,
наконец, всегда как-то праздничная по форме, шумная, хотя и несколько
холодная, малообразованная искусственная речь. Однако же эта праздничная
речь и составляла именно силу Бакунина, подчинявшую ему сверстников...»
По словам Герцена, «Бакунин обладал великолепной способностью развивать
МИХАИЛ БАКУНИН
самые абстрактные понятия с ясностью, делавшей их доступными каждому...
Бакунин мог говорить целыми часами, спорить без устали с вечера до утра... И
он был всегда готов разъяснять, объяснять, повторять без малейшего догматизма. Этот человек рожден был миссионером, пропагандистом, священнослужителем... Вся жизнь его была подчинена лишь одной пропаганде».
Потребность знания, «жажда ничем не удовлетворенная», как говорил Бакунин, звала его в Берлин, в «Мекку всех философов» того времени. В октябре
1840 г. он уехал за границу и, поселившись в Берлине, с головой ушел в
изучение истории философии, логики, эстетики, теологии, физики. Он даже
стал студентом Берлинского университета. Днем, когда начинались занятия,
Бакунин слушал лекции-, вечерами занимался или с сестрой Варварой, или с
новыми друзьями. (В Германии он познакомился с Тургеневым, который потом дал много бакунинских черт герою своего известного романа «Рудин».)
Помимо философии он много занимался музыкой и литературой. Однако по
прошествии двух лет чисто научные интересы постепенно отступают у Бакунина на второй план. Он начинает живо интересоваться политической жизнью Германии, сближается с радикальной молодежью и в 1842 г. помещает в
«Немецком ежегоднике» Руге большую статью «О реакции в Германии». Тогда
же он принял решение никогда больше не возвращаться в Россию. «Я не
гожусь теперешней России, — писал он брату Николаю, — я испорчен для
нее, а здесь я чувствую, что я хочу еще жить, я могу здесь действовать, во мне
еще много юности и энергии для Европы».
В 1843 г., узнав, что прусская полиция установила за ним наблюдение,
Бакунин отправился в Швейцарию, потом в Париж. Он знакомится со многи"
ми известными революционерами (среди его знакомых был и Карл Маркс, с
которым он впервые встретился в 1844 г. в Париже). Переезжая из одной
страны в другую, встречаясь с множеством новых идей, он вскоре пропитался
идеями и духом европейского революционного движения. Сфера интересов
Бакунина расширяется — он увлекается социалистическими и коммунистическими идеями, изучает политэкономию. Большое влияние на формирование его мировоззрения имели идеи Прудона, изложенные в книге «Что такое
собственность?» («Собственность — это кража», — отвечал на этот вопрос
Прудон и призывал к безжалостному разрушению существующего строя, отмене всех норм буржуазной жизни.) Герцен, приехавший в 1847 г. в Париж,
был поражен тем, насколько далек был уже Бакунин от реалий русской жизни. Он был недоволен, пишет Герцен, что новости, «мною привезенные, больше
относились к литературному и университетскому миру, чем к политическим
сферам. Он ждал рассказов о партиях, обществах, о министерских кризисах
(при Николае!), об оппозициях (в 1847 г.!)... Он слишком разобщился с русской жизнью и слишком вошел в интересы «всемирной» революции и французских вопросов, чтобы понимать, что у нас появление «Мертвых душ» было
важнее назначения двух Паскевичей фельдмаршалами и двух Филаретов митрополитами. Без правильных сообщений, без русских книг и журналов он
относился к России как-то теоретически и по памяти, придающей искусственное освещение всякой дали».
В ноябре 1847 г. на собрании польской эмиграции, посвященном очередной годовщине польского восстания 1831 г., Бакунин произнес пламенную
речь, направленную против российского самовластия. Она имела огромный
успех и была перепечатана в немецких и чешских демократических газетах. В
ответ русский посол Киселев потребовал от французского правительства выслать Бакунина из Франции. В декабре Бакунин переехал в Брюссель, но прожил там не долго — в конце февраля 1848 г. во Франции началась революция.
Вскоре пришло известие о свержении короля Луи Филиппа. «Лишь только я
узнал, что в Париже дерутся, взяв у знакомого на всякий случай паспорт,
отправился обратно во Францию, — писал впоследствии Бакунин. — Но паспорт был не нужен, первое слово, встретившее нас на границе, было: «В Париже объявлена Республика»». Месяц, проведенный в Париже, был, по его
словам, временем «духовного пьянства». Он вспоминал: «Я вставал в пять, в
четыре часа поутру, а ложился в два; был целый день на ногах, участвовал
решительно во всех собраниях, сходбищах, клубах, процессиях, прогулках,
демонстрациях — одним словом, втягивал в себя всеми чувствами, всеми порами упоительную революционную атмосферу». В статье, опубликованной в
это время, Бакунин писал, что революция еще только начинается, а закончится она только тогда, «когда Европа, вся Европа, не исключая и России, превратиться в федеративную демократическую республику». В конце марта Бакунин уехал В.Германию. До июня он прожил в Бреславле, стараясь установить связи с польскими эмигрантами, потом поехал в Прагу на Славянский
конгресс и участвовал в восстании, поднятом в чешской столице 12 июня. «Я
пробыл в Праге до самой капитуляции, — писал он, — отправляя службу
волонтера: ходил с ружьем от одной баррикады к другой, несколько раз стрелял, но был, впрочем, во всем этом деле как гость, не ожидая от него больших
результатов».
После капитуляции Праги Бакунин жил то в Бреславле, то в Берлине, то а
Котене, то в Лейпциге. Наконец он нашел убежище в Дрездене. Установив
связь с чешскими революционерами, он готовил новое пражское восстание.
Однако события в Саксонии смешали его планы. В начале мая 1849 г. в Дрездене вспыхнуло восстание. Саксонский король бежал, в городе было создано
временное правительство Бакунин, вспомнив свое офицерское прошлое, возглавил оборону Дрездена. Положение его было не простым — ему приходилось командовать людьми штатскими, плохо подготовленными. Дисциплина
была низкой, приказы Бакунина выполнялись медленно или совсем не выполнялись. Тем не менее он проявил поразительную выдержку и хладнокровие, до конца оставаясь на своем посту. В течение двух дней восставшие отражали атаки королевских войск (к которым пришло на помощь несколько прусских полков). 9 мая, видя безнадежность дальнейшего сопротивления, Бакунин вывел повстанцев из города. В тот же день в Хемнице он был арестован.
Бакунина заключили в дрезденскую тюрьму, а потом перевели в крепость
Кенигштейн. В ходе следствия было доказано не только активное участие
Бакунина в дрезденском восстании, но и его попытка поднять восстание в
Праге. В январе 1850 г. он был приговорен к смертной казни. 12 июня саксонский король заменил ее пожизненным заключением, а через два дня Бакунина выдали австрийским властям. Австрийцы заточили его сначала в пражскую
тюрьму, а потом, в марте 1851 г., перевели в крепость Ольмюц. Здесь он был
помещен в строго изолированной камере и для большей надежности еще при
МИХАИЛ БАКУНИН
кован цепью к стене. Охрану нес взвод солдат. В течение года суд расследовал
обстоятельства подготовки пражского восстания и 14 мая приговорил Бакунина к смертной казни через повешение. Как и в Саксонии, смерть была заменена пожизненным заключением. Впрочем, содержать такого опасного преступника на своей территории австрийцы не собирались. В тот же день его
передали российским властям. Бакунина доставили в Петропавловскую крепость и заключили в Алексеевском равелине. Никаких допросов не было.
Только через два месяца шеф жандармов граф Орлов пришел к нему в камеру
и передал слова Николая I: «Государь прислал меня к вам и приказал вам
сказать: скажи ему, чтоб он написал мне, как духовный сын пишет духовному отцу. Хотите вы написать?» Бакунин согласился и через месяц написал
свою известную «Исповедь» (она была обнаружена в архивах и опубликована
в 1921 г.). Этот любопытный документ подробно рассказывает о пребывании
Бакунина за границей и о мотивах, заставивших его обратиться к революции. «Исповедь» весьма внимательно была прочитана императором и наследником.
Затем об узнике, казалось, забыли, оставив его томиться в одиночном заключении. Для Бакунина это была худшая из всех возможных пыток. Позже он
рассказывал Герцену: «Страшная вещь — пожизненное заключение. Каждый
день говорить себе: «Сегодня я поглупел, а завтра буду еще глупее». Со страшною зубною болью, продолжавшейся по неделям (результат цинги)... не спать
ни дней, ни ночей, — что б ни делал, что бы ни читал, даже во время сна
чувствуешь какое-то неспокойное ворочание в сердце и в печени с вечным
ощущением: я раб, я мертвец, я труп...» «Вы никогда не поймете, — писал он
в одном из писем родным, — что значит чувствовать себя погребенным заживо... чувствовать себя полным самоотвержения, способным ко всяким жертвам и даже героизму... — и видеть, как все эти порывы разбиваются о четыре
голых стены...» В марте 1854 г. Бакунина перевели из Петропавловской крепости в Шлиссельбургскую. Здесь его также было приказано содержать в «лучшем и самом надежнейшем из номеров секретного замка» и «иметь за ним
бдительнейшее и строжайшее наблюдение». В феврале 1855 г., после смерти
Николая I, когда объявлены были амнистия и различные послабления политзаключенным, родные стали хлопотать о несчастном узнике. Но все было
тщетно. В начале 1857 г. Бакунин отправил Александру II письмо, полное
глубокого покаяния. Император написал на его прошении: «Другого для него
исхода не вижу, как ссылку в Сибирь на поселение». Но для Бакунина, после
семи лет одиночного заключения, это, несомненно, была большая милость.
Местом проживания ему была назначена Нелюбинская волость. Однако губернатор Западной Сибири Гасфорд ввиду плохого здоровья ссыльного разрешил ему поселиться в Томске.
Проживая в этом городе, Бакунин познакомился с семейством Квятковских и вскоре увлекся молоденькой 17-летней девушкой Антониной Ксаверьевной Квятковской. В октябре 1858 г. он женился на ней. Весной 1859 г.
Бакуниным позволили переехать в Иркутск, в Восточную Сибирь. Тамошний
губернатор граф Муравьев-Амурский, родственник Бакуниных, принял в его
судьбе большое участие. С его помощью Бакунин получил разрешение на
свободное перемещение. Этим правом он и воспользовался для достижения
долгожданной свободы. Летом 1861 г. (уже после отставки Муравьева) Бакунин по поручению купца Собашникова отправился на Амур для постройки
торговых и промышленных предприятий. Добравшись до Николаева, он на
клипере «Стрелок» поплыл на постДе-Кастри, который ему надо было осмотреть с коммерческими целями. По пути он пересел на американское судно,
ведомое «Стрелком» на буксире, и добрался на нем до Японии. В начале сентября в Иокогаме ему удалось сесть на другой американский корабль, доставивший его в Сан-Франциско. (Как удалось ему осуществить этот дерзкий
побег, по сей день остается тайной. Очевидно, он имел могущественных покровителей, но пособничество их не было доказано.)
Из США Бакунин в декабре того же года прибыл в Лондон, где жили
Герцен и Огарев. «В нашу работу, в наш замкнутый двойной союз, взошел
новый элемент, или, пожалуй, элемент старый, воскресшая тень сороковых
годов и всего больше 1848 г., — писал Герцен. — Бакунин был тот же, он
состарился только телом, дух его был молод и восторжен... Фантазии и идеалы, с которыми его заперли в Кенигштейне в 1849, он сберег и привез их
через Японию и Калифорнию в 1861 г. во всей целости... Тогдашний дух
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |