Позвонил из Сальты[299] Херман, сказал, что приедет через десять дней:дорогие мои, у меня все в порядке. В словаре было написано: «Двоебрачие —брак, заключенный вторично супругом, считающим себя вдовцом». Говорилось омужчине, женатом на двух женщинах, или о женщине, которая замужем за двумямужчинами. Еще там было «допустимое двоебрачие» — если первый брак былзаключен с женщиной, потерявшей невинность, если женщина занималасьпроституцией или если было объявлено об аннулировании первого брака. И еще:«Двоеженец — тот, кто женится вторично при жизни первого супруга». Онавзяла словарь, сама не зная почему, как будто это могло что-то изменить,ведь она знала — уже ничего не изменишь, невозможно выйти на улицу ипоговорить с Мило, невозможно выглянуть в окно и позвать его, помахав рукой,невозможно сказать Флоре, что Симон — никакой не Симон, невозможно отобратьу Карлитоса вельветового льва и журнал, невозможно все рассказать Перле,только стоять здесь и смотреть на него, зная, что брошенная на диван книгадописана до последнего слова и ничего нельзя изменить, читай она ее или нет,или даже сожги, или запрячь в самый дальний угол библиотеки Хермана. Десятьдней, и тогда все; допустим, Херман вернулся в свою контору и к своимдрузьям, а мамаша Реканати или Чоло, да любой из друзей Мило, из тех, чтодали ему адрес дома: мне нужно поговорить с тобой, Херман, дело серьезное,старина, — и пойдет, и пойдет, одно за другим, но сначала Флора спорозовевшими щеками: сеньора, вам не помешает, если Симон зайдет сегоднявечером на минутку выпить кофе в кухне? Разумеется, ей не помешает, как этоможет помешать, если на минутку и при ярком свете, Флора имеет правопринимать его в кухне и угощать кофе так же, как Карлитос играть с Симоном,который принес ему веревочного утенка, умеющего ходить, и все такое.Оставаться наверху и услышать стук в дверь, Карлитос принес утенка: Симонмне сказал, что он за «Ривер», соврал, мама, а я за «Сан-Лоренсо»[300], посмотри,что он мне подарил, посмотри, он умеет ходить, ну смотри же, мам, какнастоящий утенок, это Симон мне подарил, Флорин жених, почему ты неспустишься поздороваться с ним?
Теперь она могла смотреть в окно без долгих и бесполезных мерпредосторожности, Мило не стоял больше под деревом, он приходил каждый деньв пять часов и полчаса проводил в кухне с Флорой и почти всегда сКарлитосом, иногда Карлитос возвращался до его ухода, и Матильда зналапочему, знала, что в короткие минуты, когда они остаются одни, готовится то,что должно произойти, то, что было уже здесь, в той книжке на диване, этоназревает и в кухне, в любом другом доме, у мамаши Реканати или у Чоло;прошла неделя, и из Кордовы[301] позвонил Херман, подтвердил, что скоро приедет,Карлитосу — медовые пряники, а для нее — сюрприз: он возьмет пять днейотпуска, и они смогут вместе провести время, походить по ресторанам,поездить верхом в Мансанаресе. Вечером она позвонила Перле, просто чтобыслышать чей-то голос, висеть на телефоне больше часа было невозможно —Перла догадалась бы, что тут нечисто, с Матильдой что-то происходит: тебенадо сходить к врачу на Грасиэла, с тобой что-то странное, Матильда,послушайся меня. Когда она повесила трубку, то даже не подошла к окну,знала, что нынешней ночью это уже не нужно, она не увидит в сумерках Мило науглу. Спустилась в кухню, чтобы побыть с Карлитосом, пока Флора кормила егоужином, слушала его протесты по поводу супа, потом Флора смотрела на нее вожидании, что она вмешается и поможет ей хотя бы затащить его в постель,поскольку Карлитос упирался, не желая уходить из гостиной, — он играл сутенком и смотрел телевизор. Первый этаж был как бы чужой территорией, онаникак не могла понять, почему Херман настаивал на том, чтобы спальняКарлитоса была рядом с гостиной, так далеко от них, но Херман не терпел шумапо утрам, когда Флора собирала Карлитоса в школу, а Карлитос орал или пел;она поцеловала его в дверях спальни и вернулась в кухню, хотя там совершеннонечего было делать, посмотрела на дверь в комнату Флоры, подошла к ней ивзялась за ручку, немного приоткрыла и увидела постель Флоры, шкаф,оклеенный фотографиями Мерседес Сосы[302] и разных исполнителей рока, ейпоказалось — Флора вышла из спальни Карлитоса, она быстро закрыла дверь,стала что-то искать в холодильнике. Я приготовлю грибы, сеньора Матильда,вам понравится, и принесу ужин через полчаса, чтобы вам уже больше невыходить, а на сладкое — тыкву, как готовят у нас в деревне, на редкостьудачно вышло, сеньора Матильда.
Лестница была освещена слабо, но широких ступенек не много, онаподнималась, почти не глядя под ноги, из неплотно прикрытой двери спальни —полоса света, бликами отражаясь на натертом полу лестничной площадки. Ужестолько дней она ела за маленьким столиком у окна, гостиная внизууныло-торжественна без Хермана, на подносе все умещается, и Флора такаяпроворная, похоже, ей даже нравилось, что сеньора Матильда ест у себянаверху, когда сеньор в отъезде, она ненадолго оставалась с ней, и ониразговаривали, Матильда хотела, чтобы Флора ела вместе с ней, но Карлитосвсе скажет Херману, а Херман — сразу лекцию о дистанции и уважении, даФлора и сама боится, ведь дело кончается именно тем, что Карлитос всегда всеузнает и тут же докладывает Херману. А сейчас о чем говорить с Флорой, когдавсе, что осталось, — это найти бутылку, спрятанную за книгами, и выпитьодним махом полбокала виски — перехватило дыхание, задохнулась, — потомснова налить и выпить, почти у окна, открытого в ночь, в ничто, где ничегоне произойдет, где под деревом уже не появится тень, огонек сигареты небудет подниматься и опускаться в руке, будто неразгаданный знак, такойпонятный.
Она выбросила грибы за окно, пока Флора готовила поднос с десертом,догадалась, что Флора приближается, по какому-то раздражающему позвякиванию,которое всегда сопровождало ее, когда она поднималась по лестнице, онапохвалила грибы, сказала, что сладкое из тыквы, судя по внешнему виду,замечательное, попросила крепкий двойной кофе и пачку сигарет из гостиной.Жарко, сеньора Матильда, на ночь надо оставить все окна открытыми, передсном я все опрыскаю от насекомых, у Карлитоса я это уже сделала, онмоментально уснул, вы видели сегодня, как он упирался, он соскучился поотцу, бедняжка, Симон каждый вечер рассказывает ему сказки. Вам что-нибудьнужно, сеньора Матильда? Слушаю вас, я бы хотела пораньше лечь спать, есливы не возражаете. Она, разумеется, разрешила, прежде Флора никогда неспрашивала об этом, — заканчивала работу и закрывалась у себя в комнате,слушала радио или шила; с минуту она смотрела на нее, и Флора улыбнулась,довольная, взяла поднос с чашкой и пошла искать жидкость от насекомых: лучшея оставлю ее здесь на комоде, сеньора Матильда, вы сами опрыскаете передсном, что уж говорить, пахнет противно, так что лучше вы сделаете это передтем, как лечь спать. Она закрыла дверь, легкое позвякивание спустилось слестницы, затем завершающий звон посуды; ночь началась как раз в тот момент,когда Матильда шла в библиотеку за бутылкой, чтобы поставить ее у кресла.
Свет низко опущенной лампы едва доходил до постели в глубине спальни,виднелся столик и диван с брошенной на нем книгой, но теперь ее там не было,Флора решила ее убрать на полку — она валяется так давно. За вторым бокаломвиски Матильда услыхала, как где-то далеко часы бьют десять, подумала, чтоникогда раньше не слышала этих часов, сосчитала удары и взглянула нателефон, лучше всего позвонить Перле, хотя нет, сейчас Перле не надо — онаможет не так истолковать звонок или ее нет дома. Может, Альсире? ПозвонитьАльсире и сказать ей, сказать только ей, что она боится, глупо, конечно, нона всякий случай, пусть твой Марио не уезжает на машине, что-нибудь в этомроде. Она не слышала, как открылась входная дверь, но все равно можно бытьабсолютно уверенной, что входная дверь открыта или вот-вот откроется, иничего нельзя сделать, нельзя выйти на лестничную площадку с ночником в рукеи пойти в гостиную, нельзя позвонить в колокольчик и позвать Флору, аэрозольздесь, вода — запить таблетку или просто попить — тоже здесь, постельразобрана и ждет ее. Она подошла к окну и посмотрела на пустынную улицу;возможно, выгляни она раньше, она увидела бы, как идет Мило, как онпереходит дорогу и исчезает под балконом; впрочем, могло быть еще хуже: онабы закричала, желая задержать Мило, не дать ему войти в тот момент, когдаФлора открывала ему дверь, чтобы принять у себя в комнате, — в этом случаеФлора еще опаснее, чем Мило, Флора все узнает, будет мстить за Мило, которыйсейчас мстит ей, Матильде, она вываляет ее в грязи, тут же Херман,разразится жуткий скандал. Но сделать уже ничего нельзя, нет ни малейшейвозможности, нельзя даже прокричать правду, в этой полной безысходностиоставалась одна нелепая надежда, что Мило придет только ради Флоры, чтокакое-то невероятное стечение обстоятельств сделало для него Флору превышевсего остального, что эта улица все равно что любая другая для него, дляМило, вернувшегося в Буэнос-Айрес, может, он и не знает, что это домХермана, не знает, что сам он умер в Мехико, и не ее он пришел искать здесь,ложась с Флорой в постель. Шатаясь от выпитого виски, она дошла до кровати,сдернула с себя одежду, прилипавшую к телу, голая бросилась на кровать ипоискала капсулу с таблетками — последнее розово-зеленое убежище нарасстоянии вытянутой руки. Таблетки вынимались с трудом, и Матильда не глядявысыпала их на ночной столик, мутными глазами обвела книжный шкаф, где былакнига, она очень хорошо видела ее, лежа ничком, на единственной пустойполке, куда Флора положила ее, даже не закрыв, видела малайский нож, которыйЧоло подарил Херману, хрустальный шар на салфетке из красного бархата. Онабыла уверена, что дверь уже давно открыта, Мило вошел в дом, в комнатуФлоры, наверное, он разговаривает с ней, а может, уже раздевает ее, для этойсамой Флоры единственная причина его прихода — добиться своего, раздеть ее,ласкать, целовать: оставь меня, не надо, не трогай меня — Флорасопротивляется, — не сегодня, Симон, я боюсь, оставь меня; а Симонмедленно, настойчиво подталкивает ее к постели, целует волосы, ласкает подкофтой ее груди, прижимается ногой к ее бедру и, будто играя, снимает туфли,что-то шепчет на ухо и целует все ближе к губам: я люблю тебя, моя дорогая,дай я тебя раздену, дай я посмотрю на тебя, какая ты красивая, — гаситлампу, окутывая ее темнотой и ласками; Флора в слезах отдается ему, страх,что услышат наверху, сеньора Матильда или Карлитос, — да нет же, мы говоримшепотом, — одежда, брошенная как попало, слившиеся губы, стоны: не надотак, Симон, пожалуйста, не надо, ведь это первый раз; Симон: я знаю,дорогая, лежи так, молчи, молчи, не надо кричать, любовь моя, не надокричать.
Она вскрикнула, а потом заплакала в объятиях Симона, ласкавшего ее, всеповторяя «мама», «мама», будто жаловалась, задыхаясь от беззвучных сладкихслез, «любимый мой, любимый», блаженная истома соединившихся тел, горячеедыхание ночи. Много позже — две сигареты; Флора, опираясь локтем наподушку, шепчет как во сне, надеясь, что Симон с улыбкой слушает ее, всеполно стыдливости, слова, планы, он целует ее груди, рука его медленноласкает живот — пусть она засыпает: поспи немного, я пойду в ванную ивернусь, света не надо, я вижу в темноте как кошка, я знаю куда; а Флора:что ты, а если тебя услышат; а Симон: не будь глупышкой, говорю тебе, я вижув темноте как кошка, я знаю, где дверь, поспи немного, пока я не приду,засыпай спокойно.
Он закрыл дверь, и этот звук присоединился к другим, мешавшим тишиненочи, голый, прошел кухню и гостиную, подошел к лестнице и поставил ногу нанижнюю ступеньку, проверив ее на прочность. Отличное дерево, отличный дом уХермана Моралеса. На третьей ступеньке он увидел полоску света из-под двериспальни; он прошел остальные четыре ступеньки, взялся за ручку двери иоткрыл ее рывком. Удар о комод разбудил чутко спавшего Карлитоса, он сел накровати и заплакал — мальчик часто просыпался по ночам, и Флора вставалаего успокаивать, давала ему попить, пока Херман не проснулся и не сталругаться. Она знала: надо утихомирить его, пока сеньора Матильда незабеспокоилась, надо утихомирить его, потому что Симон еще не вернулся;закутавшись в простыню, она побежала в комнату Карлитоса — он сидел визножье кровати, глядя в темноту, и кричал от страха; она взяла его на руки,шепча ему, что все хорошо, что она здесь, сейчас она принесет ему шоколадку,она оставит гореть свет, и вдруг услышала непонятный крик, вышла в гостинуюс Карлитосом на руках; на лестнице горел верхний свет, она подошла к ней иувидела их — они, шатаясь, стояли в дверях, два обнаженных тела, слившиесявоедино, оседали на пол, на площадке они поскользнулись и, сплетенные,кубарем покатились по лестнице, пока не замерли неподвижно на коврегостиной, Симон — с ножом в груди, Матильда, как впоследствии показаловскрытие, — приняв смертельную дозу снотворного, убившего ее через двачаса, как раз когда я приехал на «скорой помощи» и делал Флоре укол,поскольку с ней была истерика; Карлитосу я дал успокоительного и попросилмедсестру побыть с ним, пока не придет кто-нибудь из родственников илидрузей.
[Пер. А.Борисовой]
Клон[303]
Кажется, все завертелось из-за Джезуальдо[304]: имел ли он право делать то,что сделал, или должен был наказать самого себя, вместо того чтобы мститьжене? В перерыве между репетициями спустились в бар отеля немного отдохнуть,Паола спорила с Лючо и Роберто, остальные играли в канасту или разошлись покомнатам. Он прав, настаивал Роберто, что тогда, что сейчас, жена егообманула, и он ее убил, танго втроем, Паолита. Брось заливать, говоритПаола, что втроем — это понятно, и сейчас есть женщины, которые устраиваютсебе танго, но не всем приходится платить той же монетой. Тут надо смотретьглубже, робко вставляет Лючо, не всегда просто понять, почему изменяют ипочему убивают. В Чили — возможно, говорит Роберто, вы там все такиеутонченные, а мы, из Ла-Риохи, — нож в сердце, и все дела[305]. Они смеются,Паола хочет джина с тоником; конечно, надо понять, что за этим кроется, —Карло Джезуальдо застал свою жену в постели с другим мужчиной и убил их илиприказал, чтобы их убили, — вот суть, известная полиции, flash[*] вполовине первого, до остального же (хотя в остальном-то и заключается, безсомнения, настоящая суть) надо доискиваться, а это нелегко через четырестолетия. О Джезуальдо есть большая библиография, напоминает Лючо, — еслитебя интересует, можешь покопаться, когда в марте вернемся в Рим. Прекраснаямысль, соглашается Паола, остается выяснить, вернемся ли мы в Рим вообще.
Роберто молча смотрит на нее, Лючо опускает голову, потом зоветофицианта, снова заказывает выпить. Ты имеешь в виду Сандро? — говоритРоберто, видя, что Паола опять не то ушла в Джезуальдо, не то следит замошкой в синем небе. Конкретно нет, говорит Паола, но ты сам, надеюсь,видишь — у нас что-то не так. Пройдет с ним это, говорит Лючо,покапризничает и перестанет, дальше этого у Сандро не зайдет. Да,соглашается Роберто, но отдуваться приходится всей группе, мы репетируеммало и плохо, в конце концов это становится заметным. Вот именно, говоритЛючо, поем как в судорогах, все время боимся сбиться. Мы уже сбились вКаракасе[306], говорит Паола, хорошо еще, что публика почти не знает Джезуальдо,исполнение Марио они приняли за новое решение темы. Хуже будет, есликто-нибудь из нас сделает то же самое с Монтеверди[307], бормочет Роберто, его-тоуж знают наизусть, будьте спокойны.
Продолжает оставаться невероятным, но единственная постоянная пара вансамбле — это Франка и Марио. Издалека глядя на Марио, беседующего сСандро за партитурой и двумя бутылками пива, Паола сказала себе, что этискоропалительные связи, парочки на приятный момент — все это достаточноповерхностно, вот, скажем, где-то в конце недели Карен с Лючо (или Карен сЛили, за Карен это водилось — уже знали, а Лили — по доброте душевной илипросто чтобы знать, как это, хотя Лили с Сандро тоже — безграничная широтаКарен и Лили, кроме всего). Да, надо признать, единственная постоянная пара,которая заслуживает этого названия, — Франка и Марио, с кольцом на пальце ивсем прочим.
Что касается ее самой, как-то раз в номере отеля в Бергамо она, едваприкрытая кружевами, оказалась в белоснежной, как лебедь, постели вместе сРоберто — быстрая интерлюдия без утра, они, как и раньше, друзья — такестественно, между двумя концертами, чуть ли не между двумя мадригалами:Карен и Лючо, Карен и Лили, Сандро и Лили. И все между собой друзья, потомучто на самом-то деле настоящие пары составлялись после окончания гастролей,в Буэнос-Айресе или Монтевидео, где ждали жены и мужья, и дети, и дом, исобака, до следующих гастролей, жизнь как у моряков, с неизбежным, как уморяков, «между делом», ничего серьезного, современные люди. До поры довремени. Теперь все изменилось, с некоторых пор. Что-то со мной не то,подумала Паола, какие-то обрывки фраз. Мы все время в напряжении, damn it[*]. Ну-ка, быстро посмотреть другими глазами на Марио и Сандро, которыеспорят о музыке, как будто под этим подразумевается совсем другой спор. Нонет, об этом они не говорят, именно об этом они наверняка не говорят. Итак,единственная настоящая пара — Франка и Марио, пусть сейчас вовсе и не обэтом говорят Марио и Сандро. Хотя это, конечно, подразумевается,подразумевается, как всегда.
Втроем они пойдут на пляж в Ипанеме[308], вечером группа поет в Рио, и надопользоваться моментом.
Франка любит гулять с Лючо, у них одинаковая манера смотреть на вещи,будто слегка касаясь их взглядом, как пальцами, им так весело друг с другом.Роберто в последнюю минуту отвертится — жаль, что он все воспринимаетвсерьез и требует слушателей, — они оставят его в тени за чтением «Таймс»,будут играть в мяч на песке, плавать и разговаривать, пока задремавшийРоберто видит во сне Сандро, медленное разрушение связи Сандро с группой,его приступы упрямства причинявшие всем остальным немало зла. Сейчас Франкабросит бело-красный мяч, Лючо подпрыгнет, чтобы поймать, при каждом броскеони будут смеяться как ненормальные; трудно сосредоточиться на «Таймс»,трудно сохранить слаженность, когда дирижер теряет контакт с группой, какэто происходит с Сандро, и Франка в этом не виновата, как, без сомнения, невиновата и в том, что мяч попал прямо в бокалы с пивом сидящих в тени людей,и надо бежать извиняться. Отложив «Тайме», Роберто вспомнит о разговоре сПаолой и Лючо в баре; если Марио не решится на что-нибудь, если не скажетСандро, что Франка никогда не перейдет в другой ансамбль, — все полетит кчерту, Сандро не только плохо дирижирует на репетициях, он и петь сталплохо, в нем нет собранности, которая передавалась группе, обеспечиваяединство и ту особую окраску тембра, о которой столько говорили критики. Мячв воде, оба бегут, Лючо первый, за ним Франка бросается с головой в воду.Да, Марио должен бы понять (не может быть, что он до сих пор не понял) —группа полетит к чертям самым непростительным образом, если он не решитсяпресечь это, пока не поздно, но что значит «поздно» и что пресечь, еслиничего не произошло, разве кто-нибудь может сказать, что что-то произошло?
Они начинают подозревать — я знаю, но что я могу сделать, это какболезнь, я не могу посмотреть на нее, не могу сделать ей знак вступать,чтобы снова не почувствовать сладкой щемящей боли, все зыбко и скользит какпесок, на сцену врывается ветер, я будто плыву по реке. Ах, если быдирижировал кто-нибудь другой из нас, если бы Карен или Робертодирижировали, а я мог раствориться в ансамбле, просто тенор среди прочихголосов, тогда, может быть, может быть, наконец… Ты же видишь, у настеперь всегда так, говорит Паола, ты грезишь наяву, посредине самогорастреклятого Джезуальдо, когда надо все рассчитать до миллиметра, чтобы неполучилось вразнобой, — именно тогда ты начинаешь витать в облаках, черт бытебя побрал. Детка, говорит Лючо, приличные женщины не поминают черта. Нопод каким предлогом совершить замену, как поговорить с Карен или Роберто,если ничего не рассказывать? Вряд ли они согласятся. Я давно дирижируюансамблем, да и не делаются такие замены, и все тут, не говоря уж о технике.Вчера вечером было очень тяжело, был момент, когда я подумал — в антрактеони мне все скажут, было заметно, что им уже невмоготу. Если разобраться, утебя есть причины распуститься, говорит Лючо. Если разобраться — да, но онже идиот, говорит Паола, Сандро — самый музыкальный из всех нас, без негомы уже не будем тем, что мы есть. Чем мы были, шепчет Лючо.
Еще бывают вечера, когда все уходит куда-то бесконечно далеко иначинается старинный праздник, сначала немного сдержанно, но вот уже всекружится в ликующем вихре каждой мелодии, слышится церковное пение,мало-помалу заполняющее все вокруг, трусишь, натягивая перчатки, резкоговорит Роберто, и поднимаешься на ринг, зная, что сейчас тебе будут битьморду. Очень изящное сравнение, отзываются Лючо и Паола. Он прав, вседерьмово, петь — для меня всегда было как любовь, а сейчас наоборот,какая-то никому не нужная дребедень. Теперь ты со своими сравнениями,смеется Роберто, но это правда, мы изменились, вот смотри, однажды вкакой-то научной фантастике я нашел точное слово: мы — клон. Мы — что?(Паола.) Я тебя понимаю, вздыхает Лючо, действительно так: пение, жизнь,даже мысли — все повторяется в каждом из нас восьмерых. Как у трехмушкетеров? — спрашивает Паола, один за всех и все за одного? Именно, моядевочка, подтверждает Роберто, но сейчас это называют «клон» — более тонко.Мы пели и жили как один человек, шепчет Лючо, не то что сейчас — тащимся нарепетиции, на концерты нога за ногу, программа тянется бесконечно,бесконечнейше. И постоянный страх, говорит Паола, каждый раз боюсь, чтокто-нибудь опять собьется, смотрю на Сандро как на спасителя, а этот кретинуставится на Франку, а та, что еще хуже, когда может, смотрит на Марио.Правильно делает, говорит Лючо, если она и должна на кого смотреть, так этона Марио. Правильно-то правильно, только все летит к черту. Медленно,постепенно, то есть что может быть хуже? — кораблекрушение замедленнойсъемкой, говорит Роберто.
Джезуальдо стал почти манией. Потому что они, конечно, любили его, разисполняли его неисполняемые мадригалы, вкладывая в работу все силы, изучаятекст в поисках лучшего способа соединить стихи и мелодию, как это сделалкнязь Венозы в своей мрачной, гениальной манере. Каждый голос, каждый звукдолжны найти для себя такую форму выражения, которая отвечала бы сутимадригала, а не была бы одним из механических воспроизведений, великоемножество которых они слушали на пластинках, сравнивая, изучая, чтобы самимстать немного Джезуальдо, князем-убийцей, повелителем музыки.
Они тогда много спорили, почти всегда Роберто и Паола, Лючо болееспокойный, зато всегда попадал в точку, каждый по-своему чувствовалДжезуальдо, с трудом подчиняясь версии другого, однако минимально, ноотклоняясь от желаемого, — Роберто был прав, клон распадался, чем дальше,тем больше, каждый сам по себе, со своим несогласием и настойчивостью;Сандро обычно прекращал дискуссию, никто не оспаривал его восприятиеДжезуальдо, кроме Карен и иногда Марио, на репетициях они былиединственными, кто вносил предложения и находил недостатки, Карен — почтизлобно (старая безответная любовь — предположение Паолы) и Марио — блистаясравнениями, примерами, знанием законов композиции. Подобно восходящеймодуляции, разногласия длились часами, наконец шли на уступки друг другу илиприходили к временному соглашению. Каждый мадригал, который они включали врепертуар, был новой борьбой мнений, возвращением, может быть, в ту ночь,когда князь вынул из ножен кинжал, глядя на обнаженных спящих любовников.Лили и Роберто слушают Сандро и Лючо, которые упражняются в эрудиции последвух стаканов виски. Они говорят о Бриттене[309] и Веберне[310] и наконец, как всегда,о ди Венозе: вот эти акценты нужно сделать ярче, вот здесь «О voi, troppofelici»[*] (Сандро), наоборот, здесь мелодия льется, неся в себеджезуальдовскую недосказанность (Лючо). Один — да, другой — нет, надотак, а не этак, пинг-понг ради удовольствия получить очко, колючие слова.Увидишь, когда начнем репетировать (Сандро), сомневаюсь, что будет удачно(Лючо), хотелось бы мне знать почему, но Лючо сыт по горло, открыл было рот,чтобы сказать то, что могли бы сказать Роберто и Лили, если бы Роберто,сжалившись, не перебил Лючо, предложив Лили выпить еще, Лили согласилась,другие тоже, побольше льда.
Но возвращается одержимость, своего рода «саntus firmus»[*], накоторой держится жизнь группы. Сандро — первый, кто это чувствует, музыкатогда становится для них центром, а вокруг — свет восьми жизней, восьмиучастников, восьми маленьких планет вокруг солнца Монтеверди, солнца ЖоскенаДепре[311], солнца Джезуальдо. А тут Франка, которая вот-вот вознесется в райзвуков, зеленые глаза внимательно ждут момента вступления, следят за едвауловимыми указаниями ритма — она невольно искажает, нарушает, не желаятого, единство клона, — Роберто и Лили оба думают об этом, пока Лючо иСандро вновь возвращаются, уже успокоившись, к проблеме «О voi, troppofelici», пытаясь найти путь к познанию, на который они наверняка выберутсяпосле третьего стакана виски за вечер. Почему он убил ее? Опять за свое,говорит Роберто Лили, он застал ее голой в объятиях другого, как в тангоРиверо, весьма в духе ди Венозы было всадить кинжал лично или приказатьсвоим палачам, а затем, спасаясь от мести братьев убитой, укрываться в своихдворцах, сплетая на протяжении многих лет изысканную паутину мадригалов.Роберто и Лили развлекаются, выдумывая детали драматического и эротическогохарактера, потому что им надоела проблема «О voi, troppo felici», — дебатына эту тему, полные глубоких познаний, все еще продолжаются рядом с ними, надиване. Сандро понял, что ему сейчас скажет Лючо, это носится в воздухе;если репетиции пойдут так и дальше, с каждым разом исполнение будет всеболее механическим, точное воспроизведение партитуры и текста — большеничего, Карло Джезуальдо без любви и ревности, Карло Джезуальдо без кинжалаи мести — в конце концов, всего лишь прилежный мадригалист среди столькихпрочих.
— Давай репетировать с тобой, — предложит Сандро на следующее утро.— В самом деле лучше, если сегодня будешь дирижировать ты, Лючо.
— Не валяйте дурака, — скажет Роберто.
— Вот именно, — скажет Лили.
— Давай репетировать с тобой, посмотрим, что получится, и, еслиостальные не возражают, так будет и дальше.
— Нет, — скажет Лючо, покраснев и ненавидя себя за то, что покраснел.
— Дело не в том, чтобы сменить дирижера, — скажет Роберто.
— Вот именно, — скажет Лили.
— Он справится, — скажет Сандро, — справится, и всем будет лучше.
— Я ни за что не буду, — скажет Лючо. — Не понимаю, чего тыдобиваешься. Я думаю так же, как все, но я знаю свои возможности.
— Просто прелесть этот чилиец, — скажет Роберто.
— Вот именно, — скажет Лили.
— Решайте сами, — скажет Сандро, — я пошел спать.
— Утро вечера мудренее, — скажет Роберто.
— Вот именно, — скажет Лили.
Он искал его после концерта — не то чтобы все прошло плохо, но опятьэта натянутость как скрытая угроза опасности, ошибки, Карен и Паола поют безвоодушевления, Лили бледна, Франка почти не смотрит на него, мужчиныкакие-то собранные и отсутствующие одновременно; у него самого что-то сголосом, дирижировал равнодушно, но чем дальше подвигалась программа, тембольше его охватывал страх, гондурасская публика восторженна, недостаточно,чтобы просто не было дурного привкуса во рту, вот поэтому он искал Лючопосле концерта; там, в баре гостиницы, вместе с Карен, Марио, Роберто и Лилиони пили, почти не разговаривая, коротая время с помощью пресных анекдотов,Карен и Марио сейчас же ушли, но Лючо, казалось, не спешил расставаться сЛили и Роберто, заставил себя остаться, молча потягивая из спасительногостакана. В конце концов будет лучше, если мы вернемся ко вчерашнемуразговору, сказал Сандро, как в воду головой бросился, я искал тебя, чтобыповторить то, что я уже говорил. А-а, сказал Лючо, а я тебе отвечу то, чтоуже ответил. Роберто и Лили опять стараются все сгладить, есть другиеварианты, дружище, зачем настаивать на Лючо. Как хотите, мне все равно,говорит Сандро, выпив виски залпом, поговорите между собой, когда решите —скажете. Я голосую за Лючо. Я — за Марио, сказал Лючо. Да не в голосованиидело, чтоб вас… (Роберто раздражен, Лили согласна с ним.) Ладно, время унас есть, следующий концерт в Буэнос-Айресе через две недели. Я двину вЛа-Риоху повидать старушку (это Роберто), а Лили: мне нужно купить сумку. Тыищешь меня, чтобы сказать мне это, говорит Лючо, прекрасно, но есть вещи,которые требуют объяснений, у каждого из нас свои соображения, у тебя,разумеется, тоже, настал момент, когда надо поставить вопрос ребром. Вовсяком случае не сегодня, отрезал Роберто (Лили туда же: падаю от усталости;Сандро бледен, смотрит, не видя, на пустой стакан).
«Ну и наворотил он дел, — подумала Паола после ни к чему не приведшихпереговоров и консультаций с Карен, Роберто и еще кое с кем, — следующийконцерт мы завалим, тем более в Буэнос-Айресе, не знаю почему, но что-то мнеговорит — мы провалимся; конечно, семья поддержит, на худой конец, поживу сматерью и сестрой, пока что-нибудь не подвернется».
«По-видимому, у каждого на уме свое, — подумал Лючо, сам он говорил немного, пытаясь прозондировать почву у остальных. — И каждый будет старатьсяделать по-своему, раз уж нет единства клона, как сказал бы Роберто, но вБуэнос-Айресе мы сожжем за собой мосты, у меня предчувствие. Все зашлослишком далеко». la femme. La femme?[*] Роберто понимает, что скорее надоискать ее мужа, если уж говорить о чем-то надежном и определенном; Франка,как обычно, ускользнет, будто рыба в аквариуме, огромные невинные зеленыеглаза — выглядит она, в общем, ни в чем не виноватой, значит, надо искатьМарио и найти его. Окутанный дымом сигареты, Марио, кажется, улыбается:старый друг, конечно, имеет право, верно, все так и есть, это началось вБрюсселе полгода назад, — Франка сказала мне сразу же. А ты?
Роберто из Ла-Риохи — нож в сердце, и точка. М-да, я Марио Спокойный,мудрый любитель тропического табака и огромных зеленых глаз, я ничего немогу сделать, старина, что сделано, то сделано. «Но она», — хочет сказатьРоберто и ничего не говорит.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |