государственный гуманитарный университет 54 страница

Разумеется, такой ностальгический подход более заметен у представителей старшего поколения, являющихся носителями традиционного коммунального мировосприятия. Нельзя не отметить, что этот подход своеобразно преломляет реальные процессы социального изменения.

Овладение индивидом исторической памятью сообщества оказывается од­ним из важнейших факторов его самоидентификации как члена сообщества. Помимо того, этот корпус представлений имеет прямое значение для повседнев­ности. Предполагающий владение этим корпусом статус старожила и соответст­вующие ему особые права не только были (и в какой-то мере остаются) частью обычного права, но были отражены и в советском законодательстве. Так, старо­жилы обладали преимущественным правом на освободившуюся жилплощадь, и даже сегодня многие пожилые люди убеждены, что государство «должно» пре­доставить им дополнительные комнаты или отдельную квартиру только потому, что они здесь живут всю жизнь и пережили здесь блокаду. Ссылки на срок про­живания на этом месте оказываются обычным аргументом во внутриквартирных конфликтах.

Вообще, раньше наш стол стоял там, где у нас сейчас пенал. Потом уехала вот эта со­седка, и мы по-быстренькому, пока не въехали новые жильцы, забили ее место. А по­том приехали те жильцы и стали разбираться, почему так... то есть, если мы поменя­лись с той женщиной, значит, наш стол должен стоять там, где стоял ее стол. Мы сказали «ничего подобного, мы тут дольше живем».

Причем ссылки могут относиться даже не столько к личному участию в жиз­ни данной квартиры, сколько к проживанию в этом доме, на этой улице или в этом городе, т. е. к причастности к местной истории в более широком смысле.

Таким образом, особое чувство принадлежности к месту переносится с дан­ной квартиры на место на исторической карте города, со всеми его коннотация­ми. В последние годы фирмы по торговле недвижимостью, занимающиеся рассе­лением больших коммунальных квартир в центре города, сталкиваются с неже­ланием жильцов расселяться. Как бы ни привлекательно казалось получить от­дельную квартиру в обмен на свою комнату в коммуналке, многие жильцы про­являют упорное сопротивление, отказываясь сменить образ жизни и место жи­тельства. Иногда, впрочем, жильцы соглашаются переехать — с тем, чтобы ока­заться на одной лестничной площадке со своими бывшими соседями.

Фольклор жителей коммунальных квартир обсуждался выше преимущест­венно в содержательном аспекте. Дело в том, что его жанровая система по срав­нению с современным городским фольклором в целом ничем специфически «коммунальным» не обладает. Поэтому имеющиеся в наших материалах по ком­мунальным квартирам былички, сны и другие жанры несказочной прозы, а также граффити, по содержанию не обязательно связанные с проживанием в комму­нальной квартире, нами здесь не рассматривались.

Нужно, впрочем, заметить, что проживание в коммунальном сообществе и постоянное тесное общение в коллективе создают для некоторых жанров фольк­лора питательную почву. Интересно было бы остановиться на прагматике этих жанров, т. е. на том, как обмен теми или иными текстами вплетается в бытовое взаимодействие и как он обусловлен отношениями людей. Понятно, что сны, на­пример, не рассказывают кому и когда попало. Более того, они рассказываются «к месту» — так, что их содержание каким-то образом связано с тематикой разго­вора или с производимыми действиями.

Интересным типом контекста быличек и рассказывания снов являются ку­хонные беседы о чудесном и таинственном, нередко инициированные обсужде­нием увиденного по телевизору или прочитанного в газете. Мысль о том, что «что-то в этом есть» (скажем, в предопределенности судьбы или в предсказаниях, которые содержатся в снах), подтверждается разнообразными свидетельствами. Отчетливо ощущается, что одновременно с бытовым, обыденным своим измере­нием жизнь протекает и в другом, сокрытом от человека аспекте, причудливым образом переплетенном с повседневностью. Оставляя эти темы для отдельного исследования, приведем в заключение один примечательный сон, где символи­ческое изображение судьбы, лишь в малой степени зависящей от воли человека, осознается рассказчиком как непосредственно связанное с бытовой реальностью повседневности:

Мне снился трамвай, красивый такой, весь освещенный, с занавесочками. Он под­ходил к остановке, и я как раз туда шла. И я знаю, что мне обязательно нужно сесть на него. Я знаю, что если я на него сяду, все у меня будет хорошо. И вот я бегу уже, но тут появляется другой трамвай, в другую сторону, и мне никак не перейти улицу. И я боюсь, что я не успею, что тот мой трамвай, красивый, уйдет. Этот трамвай — моя судьба. Так и есть, проехал другой трамвай, а на тот мой я так и не успела... Мне вообще часто снится этот сон, про поезд. И я знаю, что когда я не успеваю сесть в вагон, что-то в жизни у меня не получится.

И.А.Разумова

(Петрозаводск)

Семейный фольклор

Бытование фольклора в группах родственников изучалось всегда в одном ас­пекте, с точки зрения «передачи» традиции исполнительства в пределах опре­деленных классических жанров — былины, сказки, песни. С включением в ис­следовательское поле материалов современной словесности и расширением по­нятия «фольклор» появилась возможность поставить вопрос иначе. Группа, объ­единенная узами кровного родства и свойства (семья), которую характеризует «осознание внутренних связей по разным линиям и основанных на этих связях традиций» [Путилов 1994: 44], имеет собственное культурное пространство и свою историческую память, выраженную в вербальных текстах.

Следует терминологически разграничить понятия «фольклор семьи» и «се­мейный фольклор». Первым обозначим совокупность традиционных словесных текстов, бытующих в каждой конкретной семье. В нее будут входить, например, любимые народные песни, которые исполняются в семейном кругу, репертуар ба­бушкиных сказок и отцовских, анекдотов и т. п. Термин «семейный фольклор» справедливо отнести к специфическим произведениям, происхождение и функ­ционирование которых обусловлено устойчивыми формами частного быта, семей­ной жизни и особенностями семейно-родового сознания. Среди них можно вы­делить тексты «для семейного пользования» и с расширенной сферой бытования.

Семейный фольклор консолидирует родственников и служит показателем уровня семейно-родственных связей. Носителем является не только «малая» се­мья, но и родственники, живущие в разных местах. Последних может объеди­нять, например, общее родовое предание, традиции домашних праздников и сам характер словесного общения. Есть некая сумма знаний и, соответственно, тек­стов, которая является семейной собственностью, и подобные тексты записать сложно. У других произведений преобладает «внешняя» семейная функция. Их охотно и часто с гордостью рассказывают, чтобы повысить статус семьи в глазах окружающих. Третья группа текстов выносится за пределы семьи неосознанно, в естественном общении становясь достоянием семейно-дружеского круга с тен­денцией к более широкому распространению.

Через семейный фольклор происходит приобщение к историческому и са­кральному знанию рода; воспринимаются традиции семьи, включая навыки сло­весного общения, а также усваивается особый, «семейный», взгляд на мир. Адап­тивное значение семейного фольклора важнее всего для двух категорий родст­венников: поколения внуков и свойственников, пополняющих род как бы «со стороны».

Нами предпринят общий обзор жанров семейного фольклора на основе со­временных записей примерно от 350 информантов разного возраста, преимуще­ственно 17-40 лет, как горожан, так и сельских жителей. Отметим, что лучшую осведомленность проявляют женщины, и их рассказы отличаются большей под­робностью. Вполне удовлетворительные, на наш взгляд, знания обнаруживает младшее поколение. Так, большинство опрошенных детей 10—12 лет знают своих предков до четвертого поколения, многие — до пятого и дальше. Приобщение к семейной традиции происходит поэтапно, поэтому степень и характер владения материалом варьируются у исполнителей разных возрастных категорий. Нередки такие высказывания: «Бабушка сказала, что когда придет время, она мне все рас­скажет»; «Она говорит: “Рано тебе еще”» и т. п. В жанровой идентификации мы опираемся на предложенное Б.Н.Путиловым деление фольклора на пять обла­стей [Путилов 1994: 161]. Самое значительное место в семейном фольклоре за­нимает необрядовая проза с установкой на достоверность. Далее следует фольк­лор речевых ситуаций. Несколько скромнее представлен обрядовый и игровой фольклор и в еще меньшей степени другие области словесности.

Семейная историческая проза — это рассказы о своих предках, происхожде­нии и истории рода, событиях семейной жизни разных периодов. Повествова­тельные формы ее многообразны. Рассказ об истории семьи, соблюдающий вре­менную последовательность, хорошо знакомый всем по письменным мемуарам, в устном бытовании почти не встречается. Для него нужны особые обстоятельства или настойчивая просьба собирателя. В естественных ситуациях история рода из­лагается как цепь фрагментарных воспоминаний. Она «распадается» на самостоя­тельные сюжетные новеллы, рассказы-характеристики отдельных предков и род­ственников, описания обстоятельств жизни семьи в то или иное время. Счет вре­мени в семейной истории ведется поколениями в ущерб собственно хронологии. В большинстве случаев хорошо известна одна линия родственников — отцовская или материнская. В последние годы значительно возрос интерес к истории своего рода, что особенно заметно в беседах с молодыми информантами. Во многих семьях восстанавливается или рождается традиция составления генеалогий (см., например: [Известия РГО 1994 и сл.]). При этом подавляющее большинство рас­сказчиков начинают с признания: «О своих предках я, к сожалению, знаю мало».

Этиологические мотивы семейных рассказов традиционны и устойчивы. Об­ращает на себя внимание отправной момент почти всех «историй рода». Это ука­зание на местность, «откуда пошел род»:

Наши предки — выходцы из Ярославской губернии.

Корни обеих ветвей моего семейства — маминой и отцовской фамилий — лежат где-то

на белорусской земле.

Предки нашей семьи были уроженцами Вологодской области.

Очень часто точкой отсчета в семейной истории служит «приход» или «пере­селение» предков на определенные земли. Ситуация «перехода» универсальна для любого исторического повествования, будь то история этноса или рода. Этот мо­тив отсылает к «инобытию», предшествующему состоянию объекта. В семейной прозе, например, очень широко распространен также мотив иноэтнического про­исхождения рода. Он высказывается в виде утверждения или предположения:

Говорят, мой дедушка был цыганом, правда, я точно не знаю, так это или не так.

То ли бабушка моей прабабушки, то ли дедушка происходили от шведа, попавшего в плен.

Особенности внешности, передающиеся в семье от поколения к поколению, могут вызвать предположение о «татарском», «цыганском» (особенно часто) или любом другом происхождении.

Чрезвычайно интересны семейные ононимические предания. Они связыва­ют происхождение фамилии=семьи с личными качествами предков, их занятия­ми, названиями деревень и рядом других обстоятельств.

Моя прапрабабушка очень добрая и верующая в Бога. Из-за того, что она верила в Бога, у мамы, бабушки, дедушки фамилия Монаховы.

Все они родились в одной деревне, где жили одни Коробьевы, так как там делали ко­роба из бересты.

Мотив иноэтнических «корней» включается в ононимические предания:

А вообще Тягушкин, т. е. тянуть, помогать другим, — это чувашская фамилия. Фамилия Муратовы, по-видимому, пошла с татаро-монгольского ига и со временем изменена на русский лад.

У северных русских отмечается тенденция отыскивать прибалтийско-фин­ские корни фамилий, причем выстраиваются цепочки возможных изменений:

Ударение раньше в нашей фамилии ставилось на первый слог, и окончание было другим, на -ен, т. е. Холунен. Происхождение фамилии (Халунина,— И.Р.) было финское.

В большинстве случаев лингвистические разыскания не могут подтвердить правоту семейных версий. Предание о предке-инородце порождает этимологию фамилии:

Предок был греком по происхождению. Звали его Хотей. Это имя было заложено в фамилию Хотеевы.

С другой стороны, поиски этимологии приводят к мифологизации истории рода. Для семейного самосознания важен момент укорененности рода, связи с местом:

В этом поселке до сих пор живут дальние родственники, практически все жители имеют родственную связь.

По рассказам бабушки, раньше в селе Деревянном фамилия Аббакумовы была поч­ти у всех.

Моя бабушка все время говорила, что поселок Тойволо назван в честь дедушки Тойво.

Слово «коренной (-ая, -ые)» — одно из ключевых в семейных рассказах. Са­мая устойчивая реалия в них— дедовский дом. Обязательно указывается, что он есть или был, дается описание, положительная характеристика.

В современных рассказах об истории семьи акцентируются те обстоятельст­ва, которые до известного времени не афишировались или скрывались, т. е. су­ществовали латентно в семейной памяти:

Я немного только знаю о своих предках от родителей, но раньше не принято было об этом расспрашивать, и родословное древо скрывалось, так как не дай бог, чтобы в то время кто узнал, что мой папа был из кулаческой семьи.

В наши дни, напротив, подчеркивается, если среди предков были царские офицеры, священники, зажиточные крестьяне. Почти нет семейных историче­ских рассказов, где бы отсутствовала подробная характеристика хозяйства пред­ков третьего-пятого поколений (в рассказах молодежи).

Мотив встречи, знакомства предков с известными личностями имеет суще­ственное значение для повышения семейного статуса, и это событие всегда оста­ется в фольклоре семьи.

Прадед был ямщиком у Петра I. За верную службу он получил от Петра I один золо­той.

Прадед был гусаром, присутствовал на коронации Николая II.

Мой дедушка увлекался шахматами, а один раз он увидел человека, окруженного пя­тью-шестью людьми. Вдруг этот человек подошел и предложил сыграть в шахматы. Дедушка согласился, но он проиграл. А после игры он узнал, что этот шахматист — известный в мире Алехин.

Примечательно, что среди рассказов об отдельных родственниках преобла­дают характеристики бабушек-дедушек или прабабушек-прадедушек.

Семейная фольклорная традиция демонстрирует известное «отталкивание» у представителей смежных поколений. Связи же через поколение выявляются очень четко и находят разнообразное выражение в словесных текстах. Многие рассказы завершаются устойчивым мотивом преемственности:

Для меня его жизнь всегда будет примером полноценной жизни.

По его пути я и решила идти по жизни.

Бабушкам и дедушкам приписываются исключительность, высшее до «сверхъ­естественного» проявление обычных свойств и умений.

Ее терпение — что-то фантастическое.

Всегда вспоминаю и говорю о ней, как о чудо-человеке.

Образ бабушки всегда связан для меня с загадкой, тайной.

По общему мнению, бабушки и дедушки — основные хранители семейной памяти и реликвий. Внуки и внучки любят утверждать свое сходство с ними вплоть до полного тождества: «как две капли воды». Внутренняя связь с бабуш­ками и дедушками сохраняется и после их ухода.

Даже после ее смерти я постоянно ощущаю ее присутствие и ее помощь.

Перед любым своим начинанием я бываю у нее на могиле, мысленно советуюсь и прошу помощи.

Наблюдается совершенно определенная тенденция к сакрализации старших родственников в семье. Типологическая параллель этого явления — ситуация в архаических культурах [МНМ 2: 333-334].

Специфические мотивы семейных меморатов связаны с наследственностью, родственным сходством, династической преемственностью. Преобладают связи через поколение родственников одного пола. Сохраняется традиция имянарече­ния в честь бабушек-дедушек.

По маминой линии я знаю только свою прабабушку... Меня назвали в ее честь. Мама говорит, что вместе с именем мне передался и ее характер.

Моя сестра очень сильно ощущает связь с мамой бабушки — Еленой, в честь которой ее и назвали, может быть, имя сильно повлияло на ее характер.

Повторяемость имен служит внешним выражением стабильности семейного коллектива, имянаречение в честь умерших родственников приобщает нового члена семьи к сакральному пространству и одновременно восстанавливает «вы­бывшее звено» в родовой цепи. Иногда встречаются мотивы непосредственной передачи жизненной силы от предков потомкам через поколение или два.

Представление о сакральной связи между членами семьи реализуется в раз­личных мифологических мотивах. Осознается не только повторяемость внешних и внутренних качеств, но и «тайная» закономерность жизненных обстоятельств персональных судеб:

Смерти эти как бы имеют свой порядок, например, на сороковой день, через год и девять дней, через два года и сорок дней.

В нашем роду по женской линии, у моих прапрабабушки, прабабушки и бабушки, умирали мужья в сравнительно молодом возрасте, и женщины оставались вдовами с несколькими детьми на руках. Я тоже в семье воспитываюсь без отца.

Речь всегда идет о неблагоприятных обстоятельствах и касается в основном женщин. Очень часто встречается специфический женский мифологический сюжет:

В нашей семье, точнее, в ее истории, есть одна закономерность, нас кто-то сглазил или наложил проклятие, потому что уже у третьего поколения есть проблемы с соз­данием семьи.

Устанавливается порядок смертей и рождений и особенно отмечается, если смерть и рождение совпадают. Объяснение вполне традиционно:

Чтобы я появилась на свет, бабушка Августа отдала мне свою жизнь.

Таким образом происходит возобновление семейного цикла, сохраняется «энергия» родового коллектива, поддерживается его устойчивость.

Тематика семейных мифологических рассказов разнообразна. Преобладают сюжеты о вещих и совпадающих снах. Типичная тема — предчувствия и чувства на расстоянии, связывающие, как правило, матерей с детьми.

Связующее звено между родственниками — вещи-реликвии, которые есть в каждой семье. Реликвия соединяет живых и умерших, не случайно одно из глав­ных мотивирующих обстоятельств, делающих вещь реликвией, — принадлеж­ность ее кому-либо из покойных предков. Знание о существовании реликвий — необходимый компонент семейного сознания. Рассказы о них входят в семейный фольклор. Чаще это предметы с изначально высоким сакральным статусом, пре­жде всего, иконы. Но реликвией может стать практически любой предмет. Сю­жеты связаны с чудодейственной силой реликвии, утратой и удивительным воз­вращением, историей появления в семье:

Говорят, что тройная иконка помогла семье выжить в войну. Из-за голода ее при­шлось продать. А уже после войны какой-то прохожий предложил ее купить в том же доме, в котором продали ее. Так она вернулась в семью.

Если икона темнела, значит в доме должно было случиться что-то плохое. Если же, наоборот, светлела, то хорошее. Однажды она просто светилась, а через неделю вер­нулся домой мой дед, которого считали без вести пропавшим на войне.

Это кольцо ни разу не было венчано, поэтому кому оно достается по женской линии, не может выйти замуж, это как рок. А история этого кольца началась с того, что шесть или семь поколений тому назад это кольцо золотое обручальное было куплено для одной девушки из нашей семьи... (следует цепь рассказов о женских судьбах).

У большинства семей есть свой архив. Самой ценной его частью являются фотографии близких. В современном семейном быту они относятся к предметам с наивысшим статусом:

Мама говорила нам, еще маленьким, что если будет пожар, надо самыми первыми вынести фотоальбомы.

Сохраняется традиция вывешивать фотографии на стену, ставить на видное место. Они фактически выполняют функции фамильных икон, служат оберега­ми. Многие, особенно женщины и девушки, носят фото близких при себе. Се­мейный быт — основная сфера функционирования фотографии. Фото использу­ется в поминальной обрядности. Рассматривание семейного альбома нередко становится ритуальным праздничным действием. Оно вызывает воспоминания и инициирует целые серии рассказов. Рассказы «по фотографиям» и «о фотогра­фиях» — особые типы фольклорных текстов, анализ которых — предмет отдель­ный (см.: [Greenhill 1981; Давыдов 1994]).

Устные рассказы разных жанров — самая значительная часть фольклорного репертуара большинства семей. Памятные случаи — страшные, смешные, любо­пытные — связаны с прошлым и настоящим, друзьями и знакомыми, работой и культурными впечатлениями. Они повторяются «к случаю» или в некоторых ти­повых ситуациях, когда семья собирается вместе или группами: во время празд­ничных застолий, приездов родственников, на отдыхе, за семейными ужинами. У каждого поколения с учетом пола свой репертуар. По воспоминаниям П.Кип-

пар, в их семье каждый из старших имел свой фонд рассказов, из которых скла­дывалась семейная традиция [Kippar 1994]. Рассказы часто адресуются детям и имеют воспитательную направленность, что вызывает естественное отталкива­ние. Однако и в этом случае сюжеты запоминаются, не говоря о тех из них, кото­рыми внуки интересуются. Например, внучки любят пересказывать романтиче­ские истории замужества бабушек, сыновья (особенно юные) — случаи «хулиган­ских» выходок отцов. Независимо от того, кто является главным рассказчиком тех или иных историй, все тексты — общее достояние семьи.

Мама часто рассказывает, как они в молодости гуляли и про рождественские гада­ния... А папа очень часто рассказывает армейские истории и школьную жизнь. Ба­бушка часто рассказывает про свою молодость.

Преобладают рассказы о страшном (пережитом страхе) и смешном. В обеих группах основу составляет «детская» тематика: сюжеты о потере и подмене детей, чудом избегнутых бытовых опасностях, неадекватном обращении с предметами. Можно выделить самостоятельную разновидность анекдотов о детях [Душечки­на 1989].

Отдельная область — семейный фольклор для детей. Например, существуют особого рода сказки, которые сочиняются старшими с большим или меньшим соблюдением традиционного трафарета и в соответствии с представлениями о «сказочности».

Моя тетя... сама сочиняла сказки про газированные реки, шоколадные горы, про страны, в которых пирожные растут на деревьях и т. д.

Сказочные мотивы вплетаются в игры, которые преследуют воспитательные цели. Главный мотив подобного сочинительства взрослых — нежелание детей есть или спать. Домашние сказки и сказки-игры развертываются из вечера в ве­чер, «с продолжением». Они запоминаются иногда на долгие годы, чему свиде­тельство — имеющиеся у нас тексты, и переходят к следующему поколению се­мейных воспитателей.

Появлялись после меня еще дети, и сказка про гномов стала традиционной. Теперь я часто рассказываю ее моей доченьке.

Обрядовый и игровой фольклор семьи связан с праздничными и знамена­тельными датами, днями рождения. Лучше всего сохраняется новогодняя обряд­ность, так как Новый год считается семейным праздником. Во многих семьях есть традиция письменных пожеланий друг другу на открытках или иным обра­зом. Святочно-новогоднее ряженье превратилось в домашний театр для детей с непременным приходом Деда Мороза, дарением подарков. Разыгрываются риту­альные диалоги Деда Мороза с детьми, визит его нередко обставляется таинст­венностью или сопровождается семейным концертом. Празднование Нового го­да включает устные пожелания, тосты, имеющие нередко свой порядок и тема­тику. У девушек по-прежнему очень популярны гадания с различными осовре­мененными формами словесного сопровождения.

В повседневном словесном общении каждой семьи используются устойчи­вые фразы, наименования, прозвища, дразнилки, шутки и подобные тексты, вы­полняющие знаковую функцию. Они рождаются или фольклоризуются в семье с «участием» друзей и коллег, персонажей кинофильмов и известных анекдотов. В основу многих выражений ложатся случаи из семейной жизни, которые нужно заново рассказывать непосвященным, и рассказываются они далеко не всегда. Неиссякаемый источник пополнения семейного словаря — детские окказио­нализмы.

Характер словесного общения в семье детерминируется комплексом причин: общекультурной и профессиональной ориентацией, степенью стабилизации быта, взаимоотношениями родственных микрогрупп, историческими судьбами и многим другим. Есть «молчаливые» и «разговорчивые» семьи. В одних преобла­дает смеховая стихия, в других в первую очередь развита эпическая традиция. И все-таки определяющее значение имеют общие закономерности формирования семейного фольклора, связанного с самосознанием семьи, рода, фамильным единством [Разумова 2001].

Литература

Давыдов 1994 — Давыдов А.В. Надписи к Кулеватовским фотографиям. Из личного архива М.Д.Афанасьева (Москва) Ц Земство: Архив провинциальной России [Пенза]. 1994 №2. С. 103-138.

Душечкина 1989 — Душечкина Е.В. Анекдоты о детях. Из области семейного фольклора // Учебный материал по теории литературы. Жанры словесного текста. Анекдот / Сост. АФ.Белоусов. Таллин, 1989. С. 159-164.

Известия РГО — Известия Русского Генеалогического Общества. Вып. 1. СПб., 1994. МНМ 2 — Предки // Мифы народов мира: Энциклопедия. Т. 2. М., 1992.

Путилов 1994 — Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. СПб., 1994.

Разумова 2001 — Разумова И.А. Потаенное знание современной русской семьи // Быт. Фольклор. История. М., 2001.

Greenhill 1981 — Greenhill P. So We Can Remember: Showing Family Photographs Ц Mercury Series / National Museum of Man. Canadian Centre for Folk Culture Studies. 1981. № 36.

Kippar 1994 - KipparP. Stories Told in Our Family// Family as the Tradition Carrier. Tallinn 1994. P. 33-34.

А.Ф.Белоусов

(Санкт-Петербург)

Современный анекдот

При определении анекдота обычно подчеркивают его комический характер. Лишь исследователь литературного анекдота начала XIX в. придерживается ино­го мнения, считая, что существуют и серьезные анекдоты [Курганов 1997: 25—28]. Это справедливо для литературного жанра, но не для фольклорных видов анек­дота, которые были и остаются сугубо комическими, о чем знают даже маленькие дети: «в их представлении анекдот — это смешная история, “смешной расска­зик”» [Лурье М. 1998: 53-54].

А между тем ходячее определение эпической природы анекдота, которое сводит его к малой форме рассказа, вызывает серьезные сомнения. Основную массу современных анекдотов составляют вовсе не «сюжетные» (точнее, повест­вовательные) тексты, а драматизированные, которые зачастую представляют со­бой элементарную сценку, реже — диалог, а иногда и одну лишь реплику (ср.: «Вовочка! Не ешь яблоко! И вообще — уйди с помойки!»). Эти виды анекдотов столь отличны друг от друга, что Г.Л.Пермяков вообще рассматривал их как два разных жанра [Пермяков 1970: 59, 105 и др.]. Однако для современного человека родовая принадлежность анекдота несущественна. Если в старинных юмористи­ческих сборниках «игра в вопросы и ответы» выделялась в самостоятельный раз­дел (см., например: [Альбом балагура 1851: 342—345]), то восходящие к ней анек­доты об «Армянском радио» считаются такими же анекдотами, как и все осталь­ные. Определение «короткий рассказ» следует заменить на «короткий текст».

Анекдот узнают по особенности его строения: он должен обладать неожи­данной концовкой, которая и вызывает смех у слушателей. Именно в «неожи­данной остроумной концовке» видят главный признак анекдота не только иссле­дователи, но и его носители. Об этом свидетельствует, например, довольно час­тое наименование известных «стишков» про «маленького мальчика», которые тоже строятся по принципу неожиданной концовки, «садистскими анекдотами».

Однако неожиданная концовка свойственна не всем фольклорным анекдо­там. Она не обязательна для традиционного народного анекдота. «Анекдотами» один из первых исследователей русских народных анекдотов А.П.Пельтцер на­звал просто «короткие рассказы», которые «отличаются преимущественно юмо­ристическим, забавным характером» [Пельтцер 1899; 65, 70]. Это подтверждается и текстами, которые обозначены как «анекдоты» в наших «Указателях» сказоч­ных сюжетов: далеко не всегда они имеют неожиданную концовку. Хотя в тема­тическом плане современные анекдоты и близки народным (см.: [Блажес 1989: 38—47]), акцент в народных анекдотах делается не на создании, а на изображении необычного события. Анализируя эти события как «абсурдные парадоксы», Е.М.Мелетинский [1989: 73] считает, что «именно они, а не просто шутливость и остроумный финал определяют <...> форму» народных анекдотов.

Анекдоты этого типа восходят к ранней стадии развития анекдотического жанра, тогда как анекдоты с неожиданной концовкой возникают в более позднее время и в иной культурной обстановке. Они связаны с традицией «остроумных изречений», поражавших своей необычностью и новизной мысли и потому поль­зовавшихся особой популярностью в городском фольклоре. Отсюда, из город­ского фольклора, и происходят «бытовые анекдоты», к которым принадлежат и наши современные анекдоты.

Анекдоты о сумасшедших, например, рассказывал своим детям еще Л.Н.Тол- стой (см.: [Толстой 1956: 89-90]). Один из этих анекдотов до сих пор пользуется популярностью:

В палате хохочет сумасшедший. Врач спрашивает:

- Что ты смеешься?

- Ха-ха-ха! Вот потеха! Васька проснется, а его голова в тумбочке!

Основой для образа героя анекдота послужил фольклорный дурак, у которого «всё смех на уме». Известны и сюжеты, посвященные катастрофическим послед­ствиям его действий. Характерной же особенностью анекдота является мотиви­ровка происходящего: герой — сумасшедший. Анекдотический сумасшедший порой напоминает фольклорного дурака, который выступает хранителем арха­ичных представлений.

Дата добавления: 2015-08-29