Нечаянные воспоминания на случай смерти 7 страница

Энтони вплавляется в его тело, устраивается сверху, уютно зарывшись лицом в теплый изгиб шеи. Он все еще удерживает руки Эмори за головой, и вдыхает его, вдыхает, легко покусывает, чувствует, как по телу проходит дрожь и отвечает на нее медленным движением бедер. Эмори издает тихий, почти неслышный стон и вдруг начинает двигаться – вскидывает бедра навстречу, обвивает ногами лодыжки Энтони, трется об него всем телом. В этом совместном жарком ритме руки Энтони слабеют, соскальзывают вниз, стремятся коснуться горячей кожи под футболкой – царапают ногтями вздрагивающий живот, потом нежными, скользящими движениями разглаживают мышцы, изучают структуру и гладкость кожи, сосков, редких волос, наконец, устраиваются поверх ребер и поглаживают большими пальцами вверх и вниз. Руки Эмори смыкаются вокруг его шеи, спускаются на спину, кулаки стискивают рубашку, подтягивая ближе – принимая и отвечая на каждое движение. Они возбужденно трутся через одежду, словно ничего не могут с этим поделать – а они и не могут, они полностью во власти этой ситуации и друг друга, пьянящей близости, быстрых, горячих, рваных выдохов у щеки, у шеи, у уха…

– Почему ты, – пытаясь ухватить связную мысль, пьяно бормочет Энтони в шею Эмори, – продолжаешь так поступать, Мерлин… почему... почему ты не можешь...

И Эмори, закрыв глаза, лихорадочно касается губами его брови... века... и твердит, как молитву:

– Прости… прости меня, Артур… черт, мне так жаль… мне так...

***

Пробуждение в незнакомой постели медленное и неприятное, солнечный свет бьет красным сквозь закрытые веки. День еще толком не начался, а уже очень тепло, и Тони чувствует себя липким из-за того, что заснул в одежде, ощущение джинсов и рубашки на теле невыносимы во влажной летней духоте.

Он ерзает, пытается проморгаться. Сон все еще не отпускает, и он пока не сопротивляется – проводит языком во рту, чтобы избавиться от сухого привкуса, глубоко вздыхает, хмурясь, с удивлением думает, что, несмотря на боль спине, давно не чувствовал себя таким отдохнувшим.

Открывает глаза, лениво, осторожно из-за яркого света, и видит Эмори – тот лежит к нему лицом, уже проснувшийся, и молчит. Просто спокойно смотрит на Тони чуть припухшими со сна глазами – такими синими, как никогда прежде. Возможно, виновато кухонное окно, пропускающее свет под углом, что вычерчивает каждую линию лица, каждый волосок на лохматой макушке – но в груди Энтони вдруг что-то глухо екает от этого открытого взгляда, изучающего, любопытного и беззлобного.

Возвращение к реальности получается долгим, но не сказать, что неприятным, смущение и сожаление пока где-то очень далеко. «Если они вообще будут». Тони осторожно-застенчиво улыбается Эмори самым краешком губ, и тут же удивляется, как вообще мог подумать о сожалениях – потому что на губах Эмори мелькает призрак ответной неуверенной улыбки, и он скользит к Тони, придвигаясь чуть ближе. Энтони вспоминает, как заснул вчера на задыхающемся Эмори, как уже засыпал когда-то, прижавшись губами к его подбородку, а между тем рука Эмори касается ширинки на джинсах, расстегивает пуговицы – и все до единой мысли вылетают из головы.

Лицо Эмори розовое со сна, с отпечатками от подушки, но на нем все равно заметен румянец, стекающий вниз на шею, когда он неуверенно просовывает сухую и теплую руку в расстегнутые джинсы Энтони, под резинку трусов. Длинные пальцы двигаются, скользя по утреннему стояку, прежде чем обхватить член в кулак. Закусив губу, Эмори начинает нерешительно поглаживать, и Энтони остается лишь задушить благодарный стон и постараться не двигаться навстречу из опасения сделать что-то глупое, все испортить. Но Эмори лишь подбирается ближе, двигает рукой сильнее, еще, и еще, и еще, медленно проводит большим пальцем по головке. И Энтони не может удержать сонный, гортанный стон, вскидывает бедра навстречу горячей тесноте ладони.

И когда он бессильно закрывает глаза и уже не может закрыть рот, Эмори вдруг убирает руку. Уверенный, что все кончилось, что больше он ничего не получит, Тони в немой волне протеста вцепляется рукой в бедро Эмори, тянет на себя с беззвучным всхлипом – и чувствует, как Эмори улыбается ему в шею. Он опускает взгляд, видит лишь лохматую макушку, но чувствует, как Эмори поднимает руку, подносит ее ко рту, ощущает движение головы, когда тот осторожно облизывает ладонь, прежде чем опустить ее вниз и начать более быстрые скользящие движения.

Энтони громко ахает. Эмори чуть заметно целует его в шею, так робко и осторожно по сравнению с уверенными, нетерпеливыми движениями руки на члене, что Тони не выдерживает – тянется к шортам Эмори, воюет с молнией, потом сдается и начинает гладить член сквозь ткань, чтобы ощутить пульсацию под ладонью, удостовериться, что Эмори так же возбужден, что Тони не одинок в этом – и он не одинок, нет! – и лишь затем стягивает мешковатые шорты с узких бедер двумя резкими нетерпеливыми движениями.

Это никогда не вызывало у него особого восторга, ни в туалете с незнакомцами, ни с какими другими парнями, и не под такими углом. Но сейчас, накрыв ладонью влажный и твердый член Эмори, чувствуя в ответ сбивающееся дыхание на своем плече, начиная двигаться в одном ритме с его рукой, он не может представить ничего более возбуждающего. Ничего более эротичного, чем вид их рук друг на друге, реакции их тел, сочетания пальцев и влажной плоти. Не может отвести взгляд, и так и кончает, пытаясь не закрывать глаза, видеть руку Эмори, которая не перестает двигаться, покрывшись всем этим... покрывшись им. У Энтони кружится голова, он все еще опьянен сексом – мыслью, запахом, твердым членом в ладони. Он ускоряет движения, обнажая член слишком быстро, слишком резко, заставляя голос Эмори срываться в коротких стонах. Эмори кончает, вздрагивая в его руках, выплескивается на простыни, на одежду. Энтони прячет лицо в его волосы, целует в макушку и ждет, когда сердца перестанут бешено колотиться, когда замедлится ритм дыхания и пот чуть подсохнет на коже.

Они долго лежат, наслаждаясь знакомым теплом. Бессвязно переговариваются о планах на день, о патруле, о тренировке, о том, как долго смогут оставаться в постели, бормочут невнятные ответы на столь же неясные вопросы. А потом повисает тишина, долгое легкое молчание, позволяющее медленно прийти в себя. И настигает осознание неправильности слов, времени, обстановки – даже имен. Эмори напрягается в объятиях Энтони, и тот пытается осторожно убрать руки. Эмори поддается слишком легко, откатывается в сторону, не поднимая глаз, и Энтони моргает, пытаясь избавиться от неловкости. Застегивается, вытирает руку о джинсы, садится и осторожно прочищает горло.

Эмори пытается незаметно укрыться, пока Энтони бродит по комнате в поисках обуви («И когда только успел снять?»), по пути подобрав с пола куртку. Небрежно брошенные кроссовки находятся у телевизора, Тони неуклюже натягивает их, балансируя на одной ноге, пошатываясь от неустойчивости положения – и все это время не поднимает глаз. Собрав все, что на нем – кажется – было прошлой ночью, он смущенно топчется на месте, желая что-то сказать и не находя слов.

Пытаясь скрыть неловкость за притворной беспечностью, он засовывает руки в карманы и говорит, покачиваясь на пятках:

– Думаю, мне пора.

Эмори, сидящий у стены и не сводящий глаз с края матраца, согласно кивает и растягивает губы в тонкую линию. Энтони ждет, понимая – ничего не будет, но все еще на что-то надеясь. Но ничего не происходит, и он разворачивается к двери, попрощавшись с Эмори чуть заметным кивком, которого тот наверняка не замечает.

– Подожди, – все-таки доносится в спину секунду спустя. Тони оборачивается, не успев даже дойти до двери, и встречает взволнованный взгляд Эмори. – Мы могли бы... может быть, завтра? Если хочешь. Пообедать там, или не знаю... Мы можем... поговорить. Обо всем этом. Да.

Энтони внимательно смотрит на него.

– Но ведь мы не друзья, – слетает с языка. Он не собирался этого говорить, но ведь это правда.

– Я знаю, – Эмори отводит взгляд, явно чувствуя себе неловко. – Просто… Не знаю, странно все. Ты не обязан. Я просто подумал... Не знаю, что я подумал. Слушай, все нормально, если не...

– Хорошо, – обрывает Тони, кивая, – договорились.

Эмори вскидывает глаза, неуверенный, с чем именно Тони только что согласился, и тот разъясняет:

– Увидимся завтра.

День пятый

Артур продолжает спать, потому что его некому разбудить. Точнее, есть кому, да только сегодня Мерлин не собирается с угрозами выпихивать принца из постели, сегодня он спит рядом, и ему слишком хорошо и уютно между теплом перины и прохладой простыней.

У Мерлина ломит затылок, горло пересохло, но этого недостаточно, чтоб вынырнуть из дремы. Где-то посреди утра он открывает глаза и видит спящего Артура, моргает и снова погружается в дрему. Отдохнув еще немножко, он снова приоткрывает глаза, видит, как Артур лениво таращится в потолок – и снова засыпает. В следующий раз его будит нервное шарканье служанки, но он едва отдает себе отчет, где находится. Потом он пускает слюни на руку Артура, получает за это подзатыльник – и лишь тогда сон наконец отступает.

Артур с хриплым, резким смешком садится в кровати и начинает вспоминать, как они вчера валяли дурака. Мерлин сонно трет ладонью лицо и заверяет, что не все так плохо, что все были пьяные и глупые, да и не впервой им выставляться идиотами.

– Это ты идиот, – слабо возражает Артур и снова плюхается на спину.

– Думаю, да, – говорит Мерлин, проводя взглядом от плеч к лицу Артура. Артур встречается с ним глазами, смягчается и поворачивается набок.

– Мы даже раздеться не сумели, да? – он играет шнурком на рубашке Мерлина, обматывает вокруг пальца, тянет, распускает. Мерлин прикусывает нижнюю губу и робко кладет руку на грудь Артура, на ткань рубашки, медленно, неуверенно обводит рельеф мышц. Влажная ладонь чуть прилипает к ткани, сминает ее, наткнувшись на твердое препятствие. Это тело так не похоже на его собственное, от ощущения упругости, напряжения под ладонями он сглатывает и отгоняет внезапную мысль о том, что наверняка мог бы притронуться к любой части этого тела – и Артур, возможно, даже не стал бы его останавливать.

Он поднимает глаза и встречается со спокойным, потемневшим взглядом.

– Продолжай, – и Артур двигается ему навстречу, и рука Мерлина опускается вниз, играет подолом рубахи, проскальзывает под него, пальцы ерошат волоски внизу живота. На ощупь движется вверх, по гладкой коже и рубчикам шрамов, а Артур безнадежно путается в завязках рубашки, тихонько рычит, вопрошая, как Мерлин, черт возьми, смог их так запутать, ведь не морские канаты завязывал, а обычные тесемки, неужели так сложно…

Мерлин со спокойной улыбкой высвобождает пальцы Артура из шнурочных силков, мимолетно целует костяшки, бормочет «Идиот» и прижимается губами к середине ладони. Артур разом замолкает, растеряв все слова, а Мерлин полуоткрытыми губами прихватывает кожу на внутренней стороне запястья, чуть прикусывает…

– Надо закрыть дверь.

Мерлин направляет его руку под свою рубашку, прижимает к животу и выдыхает:

– Закрывай.

Артур засовывает под рубашку вторую руку, проводит ладонями по груди и на срывающемся выдохе притягивает его к себе. Мерлин откидывается на спину, ерзая под Артуром, поднимает руки. Артур глядит на него чуть шалыми глазами и успевает почти снять с него рубашку, прежде чем выдыхает совершенно лишнее «Да?», будто мало ему намеков, и Мерлин издает слабый нервный смешок, говорит, что рубашка все равно грязная, так что ее лучше снять, замечает, что рубашка Артура тоже помятая и заляпанная, на что Артур облизывает губы, резко кивает и выдает:

– Ну, тогда, может, снимешь ее с меня?

И однажды, может быть даже скоро – может быть, даже сегодня, но позже, не сейчас, – они научатся ловко двигаться в тесноте. Научатся делать это быстро и легко, с шутками и смехом, опрокидывая друг друга на лопатки и обрывая смех самыми разными способами. Но сейчас никуда не деться от медлительной неуверенности. Они дрожат, снимая друг с друга одежду, не зная, то ли продолжать раздевать, то ли остановиться и просто прикасаться. Они не отодвигаются друг от друга, касаются ладонями локтей и бедер, опустив глаза туда, под простыни, и краснеют. Постоянно переходят от смущения к возбуждению, начиная с легких, сухих поцелуев, переходя к более глубоким, мокрым, руки Артура обхватывают лицо Мерлина, чуть наклоняя голову. Руки Мерлина крадутся ниже, замирают на бедренной косточке, тянут, подтаскивают, придвигают ближе, помещают ногу Артура между своих ног. Он трется бедром о бедро Артура, а потом чуть смещается, и прикосновение становится полным – таким, что не разорвать.

Руки Мерлина смыкаются на пояснице Артура, и тот медленно повторяет это движение. Кожа влажная, потная, и они притягивают друг друга робкими пальцами – тихо ахают, уткнувшись в шею, краснея, не отпускают, двигаются медленно, но без колебаний. В комнате так тихо, что шум со двора – громыхание колес тачки, звук шагов, спор о лошади и высоте ворот, нытье ребенка, которому хочется гулять с другом, а не с мамой – висит в воздухе, а они движутся. Медленно и сосредоточенно, такие юные и зачарованные друг другом, своими различиями, своими телами, образом мыслей, тем, как они подходят и не подходят друг другу, какие чувства друг у друга вызывают, как это затягивает – и как всего этого слишком мало. Они двигаются вместе, липко и близко, они пробуют друг друга на вкус, облизывая вжатые в шею любовника губы – и этого недостаточно, и, похоже, будет недостаточно, и все-таки это – самое близкое к чувству безграничной привязанности из всех им известных.

– Расскажи, – чуть рассеянно говорит Мерлин, рисуя круги на животе Артура, – что тебе во мне нравится.

Артур улыбается, убирает с его виска влажную прядь.

– Что мне в тебе нравится – это как ты обо все спотыкаешься, – задумчивая пауза. – Постоянно.

– Это совершенно неверный ответ, – Мерлин кладет подбородок ему на грудь. – Совершенно. А теперь назови мне по меньшей мере десять верных.

Артур поднимает голову и глядит на него, вздернув бровь, потом снова опускает затылок на подушку.

– Ладно, – и внезапно оказывается сверху, устраивается между ног Мерлина. Улыбаясь, медленно наклоняется и легко целует в уголок рта. – Мне нравится твоя улыбка, – тихо начинает он. – Особенно с этой стороны. И, – целует с другой стороны, – с этой тоже. Думаю, мне вообще нравятся твои губы. Твой рот, – чуть задевает губы Мерлина, ловя тихое «ах», – и то, как ты дышишь, когда я рядом, вот так близко, а еще твой подбородок… и скулы… и твои… пальцы, твои длинные пальцы… и твои ногти, и запястья, такие тонкие и сильные, и…

Мерлин обрывает его, зажимая рот ладонью, и Артур молча глядит на него в ожидании.

– Оставь немного на потом, хорошо? – тихо говорит Мерлин, но не возражает, когда Артур молча продолжает целовать его руку, легко скользит языком по его телу, обводит выступающую бедренную косточку, спускается ниже… и все становится еще лучше, идеально… Но за влажными звуками и собственными стонами, Мерлин все равно слышит слова, слышит, хотя их никто не говорит, никто не произносит вслух – но они звучат, в воздухе, в его ушах, повторяются снова и снова, голосом Артура, снова и снова…

Ты. Ты сам. Такой замечательный. Такой…

***

– Да? – сквозь динамик домофона голос Эмори кажется безжизненным, металлическим.

Энтони колеблется, никак не может придумать подходящего приветствия, потом осознает, что пауза затягивается.

– Это я, – выпаливает он с небольшой заминкой, чувствуя себя неловко на этой пустой улице. «Это я?» – переспрашивает сам себя с жалостью, тут же пытается спасти ситуацию еще более нелепым: – Энтони?..

Но Эмори, судя по неожиданно-легкому смеху, ничего не заметил.

– Поднимайся, – быстро отвечает он, и дверь с жужжанием открывается.

Не ожидавший приглашения Энтони оглядывается на мотоцикл, небрежно припаркованный под фонарем, пожимает плечами и шагает в прохладный холл. На нужном этаже его встречает распахнутая в безмолвном приглашении дверь. Тони топчется на пороге, стучит по косяку, заглядывает внутрь. На первый взгляд квартира кажется пустой, но тут из ванной появляется Эмори, на ходу вытирая волосы полотенцем, одетый в одни лишь шорты.

– Привет, – с улыбкой кивает он. Непонятно почему вид у него такой, словно выдался хороший денек. Не просто хороший – восхитительный. Энтони понимает, что никогда раньше не видел настоящую улыбку этого парня – не кривую, не саркастическую. В этой жизни не видел.

Он неуверенно входит в комнату, сцепляет руки, зажав цепочку от ключей между пальцами, озирается с наигранным интересом.

– Только что голову под кран засунул, – поясняет Эмори, кидая полотенце на спинку стула. – Ужасно жарко, правда?

– Боже, – шепчет Энтони, глядя на его лицо. – Блин, что с тобой случилось?

Эмори хмурит брови:

– Ты о чем? – и, секунду спустя, сообразив: – Ах, это. Нет, это просто… – еще одна улыбка, слишком радостная для того, кто, похоже, проехался лицом по асфальту. – Да все нормально, я в порядке, это просто... Да ты садись, – он пинком выдвигает стул для Энтони и садится сам. Тони замечает, что ноги у Эмори выглядят еще хуже, чем лицо.

– Да не смотри ты так перепугано, – смеется тот. – Катался, свалился. Бывает.

Энтони никак не может успокоиться и сесть за стол, сбитый с толку беспричинно-ясной улыбкой, ерзает, выдает неловкое:

– Ага... Ладно... Вид у тебя, будто ты брился теркой.

– Оно того стоило, – тут же отвечает Эмори, улыбаясь еще шире. Придвигается вместе со стулом, наклоняется, едва сдерживая ликование. – Я должен тебе кое-что показать.

Энтони поднимает брови и кивает. Взволнованный Эмори тянется к центру стола, берет неновую с виду солонку, ставит на край. Смотрит на Тони, словно проверяя, сможет ли тот сдержать восторг от созерцания солонки. Тони поджимает губы в саркастическом одобрении.

– А теперь смотри, – Эмори выпрямляется на стуле, прищуривает глаза и пристально смотрит на солонку. Долго не сводит с нее взгляда, начинает дрожать от явного напряжения, и Энтони уже собирается прервать странное молчание, когда в глазах Эмори мелькает еле заметная вспышка.

Солонка медленно, мелкими рывками, сдвигается на дюйм влево, а потом летит на пол.

Эмори наконец выдыхает, облегченно опускает плечи, переводит на Тони сияющий от восторга взгляд.

– Это магия, – сбивчиво говорит он, улыбаясь ему совершенно идиотской улыбкой.

– Магия, – тупо повторяет Энтони и неодобрительно косится на солонку. – Вот как.

– Вот как? – громко и удивленно смеется Эмори. – Вот как?! Тони, я могу кол-до-вать! Слушай… Я ехал на скейте, так, а потом начал падать, перепугался, потому что падение было бы очень неудачным, а потом просто взял и остановил его, – он многозначительно поднимает брови. – Время остановил! Понимаешь... просто охренеть, – снова смеется, откидываясь на стуле, – время! Я могу останавливать время!

– И сшибать солонки, – без особого восторга добавляет Энтони.

– Ага! – соглашается Эмори, не замечая иронии. – Я все равно навернулся в итоге – как только осознал, что происходит, но все равно! Это просто охренительно, правда же?

– Наверное, – Энтони тоже откидывается на стуле, чешет подбородок. – Но не то чтоб прям так уж удивительно. Ну, он же это умел. Так что, мне кажется...

Улыбка Эмори чуть гаснет, уголки губ напрягаются.

– Но я – не он, так ведь? Для меня это что-то новое. Я никогда такого не делал. Нечто особенное, да. Для меня.

Энтони видит, как восторженность на лице Эмори сменяется серьезностью, и чувствует себя засранцем. Но ничего не может поделать с непонятной тревогой от мысли про Эмори и магию – и, если быть совсем уж честным, с легкой ревностью.

– Ладно, – произносит он наконец и кривовато улыбается Эмори. Тот явно расслабляется, крутит в пальцах солонку, ставит на место. – Так что там насчет обеда? – говорит Тони после недолгого молчания, толкая носком босую ногу Эмори.

Тот вздыхает.

– Ага... Дай только я... – он начинает что-то искать, как выясняется – рубашку, натягивает ее через голову и сует ноги в поношенные шлепанцы. Тони встает, Эмори напоследок промакивает сбитые в кровь лодыжки все еще влажным полотенцем. Они выходят из дома, почти не разговаривая, но Энтони помнит молчание куда хуже этого и решает, что отсутствие напряжения – уже хорошо.

Окунувшись в полуденный зной, Тони вопросительно кивает в сторону мотоцикла, уже подбрасывая ключи в руке. Но Эмори сует руки в карманы и шагает на тротуар.

– Давай поедем на автобусе, – предлагает он, щурясь от солнца.

Тони медлит, подозрительно рассматривает мотоцикл. Но Эмори уходит все дальше, поэтому приходится громко крикнуть «Конечно!», делая вид, что он сам согласился на предложенный вариант, и броситься вдогонку.

– У тебя раньше не было мотоцикла, – небрежно замечает Эмори.

– Был, – говорит Энтони. – Просто я на нем редко ездил, вот и все.

Получает косой любопытный взгляд в ответ и сам понимает, что говорит неубедительно.

– Ты всегда ездишь на поезде, – констатирует Эмори. – Я бы не сказал, что это намного дешевле. Зачем париться, если можно просто...

– Это мотоцикл моего отца, – намеренно резко обрывает Тони, в голосе звучит напряжение. – Кроме того, мне еще двадцать один не исполнилось. Мне еще на него права надо получить, – смотрит на Эмори, который отвечает совершенно бесстрастным взглядом. – И моя мама его ненавидит. Сильно переживает, когда я еду на нем кататься. Я на нем постоянно катался, пару лет назад, незаметно сваливал, чтоб потусоваться с друзьями... просто наматывал круги по школьному двору, ничего криминального... Но однажды меня попалили. Пришлось в участок идти, все такое... А мама, она... просто с катушек слетела, – он издает легкий сухой смешок, но тут же снова становится серьезным, бормочет: – Ненавижу, когда она так из-за меня расстраивается, понимаешь?

Эмори чуть заметно кивает, но говорит совершенно другое:

– Не очень. Я как раз типа люблю свою маму расстраивать.

Энтони улыбается, опускает глаза.

– Бороться до конца, да?

– Именно, – беззлобно соглашается Эмори.

И Тони вдруг хочется сказать в ответ что-нибудь очень хорошее, еще раз обменяться улыбками, и в итоге он выпаливает совершенно не в тему:

– Эта твоя магия, – и тут же поясняет: – Это правда круто.

Эмори отвечает потрясающей улыбкой, меняет шаг, выпрямляется и глядит на Энтони, гордо расправив плечи.

– Да, – торжественно соглашается он, и Энтони остается лишь покачать головой, весело и безнадежно.

***

Они сидят на парковой скамейке на склоне холма, с которого открывается вид на город, едят жареную картошку из бумажных пакетиков и пьют пиво, разглядывают людей, гуляющих с собаками или запускающих с детьми бумажных змеев. Энтони думает, что это хорошо и по-своему даже нормально, в других обстоятельствах он мог бы так сидеть с приятелем, дружелюбно молчать и никуда не спешить.

– Давай, – Эмори толкает его локтем и кивает на парня, который проносится мимо на сигвее*: – Гаюс.

Хотя Эмори – совершенно точно – не похож ни на кого из его приятелей.

– Гаюс и сигвэй? – он смотрит на Эмори без особого воодушевления, кидает ломтик картошки обратно в пакет и погружается в раздумья. – Сначала перепугается...

– Само собой, – перебивает Эмори. – С этим мы уже, кажется, разобрались.

– Перепугается, говорю – дай мне закончить, будь так любезен – а потом наверняка спрячет в кладовку. В кладовку для метел. Примерно раз в месяц под предлогом научного исследования будет его вытаскивать и нарезать круги по лаборатории, – он хихикает, провожает парня на сигвее взглядом и добавляет тоненьким голосом: – Вжи–их!

Эмори громко фыркает, и Энтони резко оборачивается:

– Что?!

– Ты придурок, – говорит ему Эмори, потом отводит взгляд. – Это фигня полная.

– Эй! – Энтони возмущенно тычет в него пальцем, потом успокаивается и ворчит: – Моя очередь, – осматривается в поисках подходящего предмета, глядит на свое пиво. – Гвен – и шипучка! – триумфально салютует бутылкой.

Эмори смеется, качает головой.

– Зафанатеет с первого глотка, определенно, – задумчиво выгибает бровь: – Когда поверит, что это не ведьмовское варево.

Энтони кивает и добавляет задумчиво:

– «Доктор Пеппер».

– Вишневая кола, – уточняет Эмори.

Энтони кивает с притворной серьезностью, безуспешно пытается сжать смешливо подрагивающие губы. Прячет улыбку за банкой с пивом и делает вид, что увлеченно следит за компанией, играющей на соседней лужайке во фризби.

Допив пиво, они выкидывают промасленные пакеты в мусорный бак и неспешно идут по оживленной торговой улице к автобусной остановке. Остановившись под фонарем, Энтони произносит с ухмылкой:

– Утер. «Вход воспрещен».

Эмори, прочистив горло, начинает:

– Ну...

В камни брусчатки вдавлена жвачка – серый и привычный элемент городского пейзажа.

– Твой отец, он... – Эмори встревоженно мнется, потом выдает напрямик: – умер.

– Ага, – бесцветно отвечает Энтони, – погиб во время запуска ракеты.

Эмори удивленно вскидывает глаза:

– Правда?

Энтони сам не знает, зачем так сказал. Он уже много лет не сочинял историй на эту тему и теперь чувствует себя невероятно глупо. Он и забыл, как доверчивы люди, когда думают, что на столь болезненную тему невозможно шутить. Он трет лоб ладонью, на секунду прикрывает глаза.

– Нет, я... Это была машина. Авария. Автомобильная авария, – слабая улыбка. – Звучит не так волнующе, да.

Эмори никак не комментирует вранье про ракету.

– Звучит достаточно волнующе, – говорит он с тихой серьезностью. – Ты... совсем пацаном был?

Энтони пожимает плечами.

– Мне было четырнадцать. Так что можно сказать, да, – он погружается в мысли и рассеяно повторяет: – пацаном.

– Мне жаль, – Эмори прислоняется к столбику дорожного знака.

– Да все нормально, – Энтони никогда не знал, как реагировать на сочувствие. Конечно, не все нормально, отнюдь – отца нет в живых, как это может быть нормальным? – но это уже не конец света. Тони не избегает сочувствия, он просто не знает, как на него реагировать. До сих пор не знает.

– Это нечестно, – ни с того ни с сего выпаливает он. Эмори молчит, неуверенный, к чему относится эта фраза, а Тони тем временем продолжает: – Ты получил магию. А я что? – он пинает расшатанный камень бордюра. – Кучку воспоминаний. Ага. Охренительно мне это помогло.

– Неправда, – улыбается Эмори и трется спиной о столб. – Могу заверить – в целом у тебя много привлекательных качеств.

Энтони смотрит на него с недоверием, и Эмори ухмыляется еще шире.

– Может, оно придет. Например, ты будешь в магазине – и вдруг как накатит! Сколотишь из детей и старушек импровизированную армию, выведешь на улицы. Оденешь в доспехи из пластиковых пакетов. Будет здорово.

Энтони пытается сохранить серьезное выражение лица, но выдает себя смешком, отводит взгляд и вяло парирует:

– Заткни-ись.

Эмори снова смеется, легко и звонко.

Они садятся на заднее сиденье автобуса, двери с тихим вздохом закрываются, и Тони говорит: «Моргана. Автобус». Эмори изображает высокомерное возмущение Морганы при виде надписей на спинке переднего кресла, но Тони едва слышит, потому что их бедра все время соприкасаются, а колени сталкиваются, когда автобус трясет.

Дата добавления: 2015-08-27