Нечаянные воспоминания на случай смерти 13 страница

– Только это, говоришь? Только это, – Эмори издевательски копирует предыдущий жест Тони. – Ну и что же это такое, Энтони? Как ты думаешь, что?

– Это... ну, просто...

– «Ну, просто», вот именно. Ты даже не задаешься вопросами. Магия? Конечно, почему нет. Жизнь, чья-то чужая жизнь, не твоя... ага, да, ну, нет причин для паники. Ты все принимаешь как должное, да, Энтони?

– А ты, значит, нет? Я что-то не припомню, чтоб ты сыпал вопросами. Да, как же ты сказал... забыть обо всем и продолжать жить своей жизнью? Пожалуйста, напомни мне, Эмори, я, кажется, приза...

– Я был до смерти напуган, блин! Конечно, я так сказал. Конечно, я...

– А теперь, значит, теперь у тебя есть ответы на все вопросы? Ты во всем сам разобрался, да? И сбежал, чтоб я, темнота, тебя не позорил?

Эмори пристально смотрит на него. Хмурится, приподнимает губу, будто вот-вот ощерится, прижимает руки к бокам, костяшки сжатых в кулак пальцев побелели. Дергается, собираясь сбежать, но Энтони моментально хватает его за локоть, и Эмори тут же резко поворачивается, валится на него, впечатывается губами в губы. Столкновение настолько резкое, что зубы больно задевают кожу, и из-за шока, из-за легкого привкуса крови на языке Энтони хочется отшатнуться. Но Эмори удерживает его на месте, сжав руку на затылке, начинает целовать сильно, яростно, облизывая его крепко сжатые губы. Энтони открывает рот, пытаясь сказать что-нибудь, озвучить поток бессвязных мыслей, но ничего не выходит – язык Эмори скользит внутрь, проходится по его языку, настойчиво, нетерпеливо, и Энтони замирает. Долгое время он неподвижен, а потом отчаянно целует в ответ, прежде чем успевает взять себя в руки – вспомнить о том, что сейчас важнее, о слова и вопросах и… ох, бля, твою ж мать, да к чему они, когда Эмори издает такие звуки и притягивает его ближе, вжимается в него своим твердым телом.

Ладонь Энтони соскальзывает с локтя Эмори, чтобы стиснуть ткань рубашки, обнять. Это злой поцелуй, в нем больше зубов, чем губ, больше укусов, чем ласк. Открытый, мокрый поцелуй, шумный и жадный. Эмори отступает, и Тони тянется за ним с тихим отчаянным стоном. Ловит воздух ртом, в голове пусто, лишь мелькают отдельные бессвязные слова – «он», «губы», «недели».

Но Эмори отклоняется и внимательно смотрит на него. Ищет что-то. Чего-то ждет.

Энтони глядит в ответ, следит за блуждающим взглядом Эмори, пытаясь осознать, что же именно он должен понять сейчас – но у него явно ничего не получается, и Эмори злится, пальцы в волосах Тони сжимаются в кулак.

– Зачем ты вообще пришел, Энтони?

Тот едва понимает суть вопроса. Облизывает губы, часто моргает, пытаясь думать, подобрать какие-то слова, но – Эмори снова его целует, подталкивает назад, пока Энтони не упирается бедрами в край столешницы.

– Я знаю, зачем ты пришел, – хрипло говорит Эмори ему в губы, руки скользят по волосам, блуждают по груди, по животу, опускаются к ширинке, мягко поглаживают. – Вот чего ты хочешь, – он сильнее прижимает ладонь к паху Тони, издевательски передразнивает раздавшийся судорожный вздох. – Да, именно. Это так приятно, правда? Ты ведь хотел этого, да?

Энтони пытается закрыть рот, немедленно что-то сказать, потому что – да, он хотел, но нет, не так, как об этом говорит Эмори, и надо объяснить, но еще надо, чтобы рука Эмори не останавливалась, продолжала двигаться, продолжала...

– Ты с ума сходил, правда? – говорит Эмори, горячо дыша в его скулу. – И все потому, что пару недель не...

– Нет, – с огромным трудом выдыхает Энтони и кривится.

– Нет?

– Нет, я... блядь, Эм, перестань... стой...

И Эмори останавливается. Его рука исчезает, как и близость тела, и на минуту Энтони думает, что Эмори шагнул назад – все-таки услышал его и даст шанс все объяснить и задать свои вопросы. Но причина не в этом. А в том, что в дверях стоит Адам, появления которого никто из них не заметил. Услышав обрывки разговора и все поняв по-своему, он бросается в атаку – отбрасывает Эмори от Тони, тут же размахивается и бьет брата по лицу.

Воцаряется тишина. Энтони продолжает цепляться за край столешницы, Эмори согнулся пополам, спрятав лицо в ладонях, Адам тяжело дышит, не разжимая кулаков, и смотрит на брата. Кажется, что мгновение длится бесконечно, никто не двигается, время течет, уплотняется, наполняется напряженным ожиданием.

Адам разрушает тишину всего несколькими словами, скрипучим, срывающимся голосом.

– Ублюдок гребаный. Снова не смог сдержаться, да? Мало тебе было прошлого раза? Нужно снова взять и все похерить? Не можешь не распускать свои гомосяцкие лапы, да, ты...

Эмори сметает его так быстро, что Энтони не успевает заметить. Вот Эмори глядит на брата из-под черной челки, а в следующую секунду уже бьет под дых, вынуждая сложиться пополам. Еще удар, потом еще один. Их, вероятно, было бы больше, но Адам бьет Эмори коленом в живот, и тот отшатывается, кашляет. Не успевает прийти в себя, как Адам снова бросается в атаку, бьет снизу в челюсть, так, что голова Эмори откидывается назад в пародии на высокомерный жест.

Пока Эмори группируется для ответного удара, Энтони встает между ними – разводит в стороны, твердо уперев ладони в грудь обоим. Удерживать их на расстоянии на удивление трудно, словно оба решили, что смогут пройти сквозь него, если очень постараются. Приходится буквально отпихивать их и орать, пока попытки напасть на время не сменяются злобными взглядами.

У Эмори порез на скуле. Энтони быстро переводит взгляд на руку Адама, замечает кольцо на пальце. Адам кашляет, пытаясь скрыть неловкость.

Энтони медленно опускает руки, но не двигается, продолжает стоять как живая баррикада между ними двумя. Эмори вытирает рот, долго смотрит на окровавленный рукав, потом поднимает взгляд – на Адама, на Энтони – разворачивается и идет к дверям, по пути подхватив с пола рюкзак.

Энтони тут же бросается следом, ловит Эмори за локоть, тянет на себя, вынуждая остановиться – у него это уже хорошо получается. Должно получаться, по крайней мере. Но Эмори стряхивает его руку и пригвождает к месту разъяренным взглядом.

– Отвали от меня уже, – у него такое выражение лица, словно он действительно верит в то, что говорит. – Между нами все кончено.

И уходит. Толкает дверь и уходит. Энтони не знает, что делать. Ни с собой, ни со всем остальным. Молчит, не находя слов – ни на языке, ни в мыслях, – изо всех сил пытается понять, осознать происходящее.

Не получается. И он делает то, что может в данный момент.

Медленно, медленно он поворачивается к Адаму. Один взгляд на него – более юную и упитанную версию Эмори, клубок страха и неконтролируемых эмоций, – и Энтони переполняется гневом. Делает два шага от двери, грубо обхватывает ладонями лицо мальчишки – ногти впиваются в кожу – и шипит:

– Он же твой брат.

Адам пытается отшатнуться в удивлении и испуге, но Энтони не дает и продолжает напряженным хриплым голосом:

– Он твой брат. Единственный. Ты это понимаешь? Есть только он, и если он уйдет, другого не будет. А он, блядь, тебя любит, – он чуть встряхивает его голову, с трудом удерживаясь, чтобы что-нибудь не сломать. – Ты, блядь, это понимаешь?

Адам не отвечает, просто смотрит, широко распахнув глаза – потрясенно, и зло, и чуть обиженно. Энтони абсолютно плевать.

– А теперь, что бы тебя не устраивало, – добавляет он, сжав зубы, – что бы тебя не устраивало в нем – то, кем он хочет быть, есть и всегда был... твою мать, просто смирись с этим. Ты меня понял, мальчик?

Он выжидает, ощерившись. На лице Адама появляется мученическая гримаса.

– Я спрашиваю – ты меня понял?

Адам кивает. Медленно, неохотно, через силу. Лицо брезгливо кривится.

Энтони отпускает его, медленно разжимая пальцы. На висках Адама видны полукруглые отметины от ногтей Тони, щеки пошли красными пятнами от стыда и едва сдерживаемой агрессии.

Энтони сглатывает и отступает на шаг. Проводит дрожащей рукой по волосам, по лицу. Разворачивается, решив, что хватит, что он знает, где сейчас нужно быть – наверное,теперь всегда будет знать. Присутствие Эмори перестало быть призраком ампутированной конечности, воспоминанием, теперь это – простая и ясная потребность быть рядом с ним, и быть как можно скорее.

***

Гонка должна бы вымотать его сильнее, заставить чувствовать себя опустошенным и смешным. Эмори исчезает, а он идет следом, лишь мимолетно думая о том, как бы отреагировал на такое пару месяцев назад – скорее всего, пожал бы плечами и жил дальше своей жизнью. Изменения очень резкие, и это должно беспокоить, но Тони никак не может решить, какая из реакций лучше. Обе кажутся неадекватными, слишком резкими или слишком равнодушными, и ни одна не подходит тому человеку, которым он хочет себе казаться.

Он не чувствует себя усталым. Не тогда, когда вскакивает на мотоцикл и несется по дороге, оставляя позади клубы пыли, не тогда, когда приближается к темному силуэту города со шпилями многоэтажек, антенн и труб. Он не чувствует себя смешным, когда тормозит у подъезда, бросается к дверям, еще не спрыгнув с мотоцикла, и чуть не падает. Ни тогда, когда выходящий из подъезда сосед Эмори узнает Тони и пытается захлопнуть перед ним дверь, а он втискивает плечо в оставшуюся щель. Ни в тот момент, когда толкает дверь с такой силой, что сосед отлетает и падает задницей на холодный пол вестибюля. И не тогда, когда с победным криком врывается внутрь и мчит вверх по лестнице через три ступеньки.

На этот раз можно не шуметь. Он приближается к двери, тяжело дыша, и просто говорит:

– Эмори, – ладонь прижимается к двери, пальцы выбивают беспокойный ритм. – Я знаю, что ты там.

Немного опускает руку, вздыхает, подходит поближе и говорит еще тише:

– Я все равно буду ждать, так и знай. Время у меня есть.

Замирает, прислушиваясь.

– А ты можешь снова исчезнуть, если хочешь. Но я буду знать, где ты. Узнаю сразу же, – он не собирался угрожать, но звучит довольно неплохо. «Может так с ним и надо», – думает он и для пущего эффекта добавляет: – Теперь я в этом уверен. Ты уже не сможешь убежать по-настоящему, да?

Он тянется к дверной ручке, дергает, толкает.

– Эмори. Пожалуйста, просто... – толкает снова, чуть агрессивнее, слегка пинает дверь ногой. – Эмори. Открывай.

Еле слышно щелкает замок, Энтони не замечает, продолжая налегать на дверь – и, когда она распахивается, он теряет равновесие и неловко вваливается в квартиру.

Пару мгновений уходит на то, чтобы оценить обстановку.

В комнате и раньше почти ничего не было, она всегда была удручающе пустой, и сегодняшний беспорядок – то, что, здесь, оказывается, есть из чего устраивать беспорядок – отвлекает Энтони, он моргает, озираясь, и не сразу замечает Эмори. А когда замечает, ощущение неправдоподобности усиливается. Эмори лежит на матраце, согнув колени, прижав ступни к простыне, спрятав лицо в сгибе локтя. Он не вставал, чтобы открыть дверь, точно не вставал, и Энтони на мгновение теряется, прежде чем вспомнить – ах, да. Магия.

Эмори не двигается. Не реагирует на Энтони, ничего не говорит, просто лежит – только поднимается и опускается грудь, так медленно, что его можно принять за спящего.

Энтони осторожно закрывает за собой дверь, идет на кухню, приносит оттуда стул, садится рядом с матрацем. Теперь легко быть терпеливым – Эмори рядом, в одной с ним комнате, пусть даже несчастный, запутавшийся, прячущий лицо.

– Я видел, – наконец говорит Эмори, убирая руку за голову. – Видел, как ты умирал. И все остальное. Я видел… – он сглатывает, быстро моргает, глядя в потолок. – Все.

Энтони смотрит на него. Пытается понять, что это значит и значит ли что-либо вообще, но мысли стопорятся на первой услышанной фразе, и он выпаливает:

– Как я...

– Нет, – резко обрывает Эмори, глядя на него покрасневшими глазами. – Нет. Я не буду. Не стану тебе рассказывать.

И со следующим вздохом Энтони горько жалеет, что задал этот вопрос. На самом деле он не хочет знать, не должен знать, даже если кажется, что речь вовсе не о нем. Он не чувствует себя так, словно когда-то умирал, ему кажется, что смерть похожа на ощущения человека, у которого кто-то умер – только в миллион раз хуже, будто ты сам становишься этой печалью. А такого он не помнит. Пытается представить это ощущение – или просто небытие, как говорят некоторые – но не чувствует ничего, не помнит ничего. Тогда он встает, идет к раковине в поисках кухонного полотенца, смачивает его и возвращается к матрацу. Садится рядом с Эмори.

Эмори медленно переводит на него взгляд, совершенно... потерянный. Усталый. Просящий о помощи, о чем-то, чего не скажешь словами. Подбородок его начинает дрожать, и Эмори отворачивается, стискивает зубы, упирается взглядом в какую-то точку на стене.

Энтони прикладывает мокрое полотенце к его скуле, к наливающемуся синяку, к царапине. Эмори охает, но Тони продолжает стирать засохшую кровь. Проводит влажной тканью по вискам, по бровям, мягко касается медленно опускающихся век. Спускается вдоль носа. Легонько проводит по разбитой губе, потом по линии челюсти – отчетливо замечая, как движется кадык Эмори.

– Ты будто две недели не спал, – глухо говорит Энтони, убирая руку.

– Ну…

Энтони роняет полотенце на матрац.

– Тогда, – он выпрямляет ноги Эмори, вытягивает из-под него простыню, укрывает до пояса, – тебе надо поспать.

Может, Эмори это сейчас действительно нужнее всего, но по сравнению со всем, что остается невысказанным между ними, это кажется смехотворным пустяком. Но Тони не знает, что еще сделать, на чем еще настоять, поэтому укладывает Эмори поудобнее – сует подушку под голову, устраивает руки поверх простыни. Эмори позволяет, не протестует, лишь следит усталым взглядом. И когда Энтони встает, чтобы выключить свет и опустить жалюзи, Эмори хватает его за рукав.

Тони смотрит на него вопросительно, но Эмори просто держит его за рукав. Ничего не объясняет. Выглядит так, будто готов молча и виновато пожать плечами.

Вздохнув, Энтони падает обратно на матрац. Трет лицо свободной рукой, крепко сжимает пальцами переносицу. Ждет, пока перед глазами перестанут плясать черные точки, скидывает ботинки, осторожно высвобождает рукав и перебирается через Эмори на другую сторону матраца. Со вздохом плюхается на спину и снова вопросительно смотрит на Эмори.

Тот глядит в ответ, все такой же несчастный, все с тем же непонятным выражением.

– Спи, – говори Энтони и поворачивается на бок, спиной к Эмори, подсовывает под голову бугристую старую подушку. Лампочка гаснет с резким шипением, словно внезапно отключили электричество, жалюзи опускаются неровными рывками. Энтони сильнее сжимает подушку, стискивает зубы, отгоняя тошноту, возникшую при мысли о Эмори и магии.

Он не собирается спать. Просто закрывает глаза, слушая дыхание Эмори, шорох простыней, отдаленный шум машин. Через какое-то время Эмори начинает беспокойно ворочаться, и Тони хочет сказать ему перестать вертеться и просто спать, но потом чувствует горячее дыхание на шее, робкое прикосновение руки к бедру, замершее у края футболки.

Энтони громко втягивает в себя воздух, когда до странности холодная ладонь касается голой кожи, скользит вверх, до талии, чуть соскальзывает и замирает на животе под ребрами.

Пальцы будто пытаются что-то нащупать, очерчивают маленькие круги по животу. Непонятно, что они ищут – ведь там лишь ровная, поросшая волосками кожа. Тут у Эмори внезапно перехватывает дыхание, рука замирает. Он вжимается нахмуренным лбом в шею Тони, прижимает к его животу раскрытую ладонь, из которой вырывается вспышка жара. Это похоже на глоток алкоголя, что прокатывается, обжигая, по горлу, пока не начинает кружиться голова – только сейчас жар заполняет все тело, и за ним следует не похмелье, а что-то другое, что-то более ужасное, оживляя обрывочные и полустертые воспоминания. Они быстро выстраиваются в картину, поначалу бессмысленную, но потом кусочков становится слишком много, и они все встают по местам.

Полностью восстановившаяся память кажется необъятной. Она давит на глаза, на барабанные перепонки, на заднюю стенку горла, словно собирается излиться наружу. Энтони хрипло дышит и кривится, пытаясь удержать рвотные позывы. В голове раздается тихое ржание лошадей и хриплое пение воинов у палатки, Мерлин двигается вместе с ним в темноте ночи и стоит посреди поля при свете дня – лицо перепачканное и испуганное, широко распахнутые глаза смотрят прямо на него, и надежда в них сменяется болью. Холодная грязь на лице, силуэты павших воинов перед глазами – жатва боя. Холод, поднимающийся по позвоночнику, усталость, испаряющееся желание держать глаза открытыми, не отводить взгляд, быть здесь и видеть, хотя бы еще мгновение.

Позади него Эмори произносит тихое и бесполезное:

– Хотел бы я, чтоб нам не нужно было это помнить.

Тони молчит. Эмори не убирает руку с его живота, но ладонь расслабляется, пальцы чуть сгибаются, по-прежнему касаясь подушечками кожи на животе. Лоб, прижатый к шее Энтони, все еще хмурится, и требуется долгое время, чтобы морщины разгладились. К тому времени дыхание Эмори становится медленным, глубоким, горячий воздух ритмично овевает выступающий позвонок на спине Энтони.

***

Энтони просыпается, как ему кажется, через несколько дней, и чувствует странное спокойствие. Эмори спит, свернувшись калачиком на другом краю матраца – ноги запутаны в простынях, руки держат в плену подушку. Лучики солнца просачиваются сквозь тонкие щели жалюзи, возвещают о полудне, о бесконечном лете, самом длинном в недолгой жизни Тони.

Он встает и идет на кухню – шаркающие шаги, медлительные движения, сонные глаза. Кипятит воду в каком-то хитроумном приспособлении, знававшем лучшие времена. Приготовив себе кофе, замирает в задумчивости, делает осторожный глоток и готовит вторую порцию. С двумя кружками в руках шлепает в комнату и осторожно садится на пол, опасаясь пролить горячую жидкость. Отставив свою кружку, держит вторую наготове и пытается разбудить Эмори мягким прикосновением к плечу и тихим:

– Эмори.

Эмори глубоко вздыхает, чуть ослабляет хватку вокруг подушки, но не просыпается.

Энтони бросает взгляд на кофе.

– Эм, – делает вторую попытку, поднимая руку к шее Эмори – касается пальцами ямочки на затылке, под линией роста волос, где кожа теплая и влажная со сна. Эмори неразборчиво мычит, и Тони проводит подушечкой большого пальца по коже за его ухом, вниз к подбородку и снова вверх – обхватывает щеку ладонью, медленно поглаживает скулу – синяк уже налился глубоким коричневатым пурпуром.

– Эм, – шепчет он, убирая прилипшие ко лбу темные волосы.

– Хм? – Эмори с трудом приоткрывает глаза, растерянно щурится – лицо разрумянено со сна, на лице отпечаток подушки. Моргает, пытаясь проснуться, и бормочет чуть слышное «Что?», переворачиваясь на спину.

Глядя на него, взъерошенного и сонного, Тони внезапно чувствует сокрушительную волну нежности – и тут же пугается ее силы. Это не воспоминания о чувстве, не что-то вековечное – это нечто новое, абсолютно новое, и желание наклониться и прижаться губами к любой части тела этого человека так же сильно, как и желание сейчас же отпрыгнуть прочь.

Эмори делает еще один глубокий вдох, шумно выдыхает и неосознанно прижимается к руке Энтони – и все остатки осторожности тают в то же мгновение. От волны тепла сжимает легкие и становится трудно дышать. Тони склоняется и целует Эмори в бровь. В уголок глаза, изгиб скулы.

Эмори полностью просыпается с глубоким вдохом, который обрывается, когда Энтони прихватывает губами кожу у его подбородка и легонько втягивает в рот. Голова Тони начинает кружиться, наполняться густым туманом, в котором он распознает желание, свое желание, свою потребность. Но Эмори не протестует, сонно целует Тони в закрытое веко, и у того хватает ума поставить на пол чашку, прежде чем сдвинуться вниз, взволнованно целуя шею Эмори – темную от щетины – прихватить губами кадык, подразнить языком ямку у горла.

Эмори с шипением втягивает воздух, откидывает голову и одновременно хватает Тони за волосы – тянет вверх. Энтони подчиняется, но останавливается на полпути, зацеловывая мягкую кожу под подбородком. Эмори одобряет, злится, тянет, подталкивает:

– Боже, Энтони. Иди сюда.

Энтони замирает. Обрывает поцелуи, приподнимается, чтобы взглянуть на Эмори – взвинченный, с пульсирующей в висках похотью. Эмори поднимает взгляд – точно так же потемневший – и он знает, знает, что изменилось, обхватывает Энтони за шею и тянет вниз.

– Энтони, – выдыхает он, подчеркивая, и прижимается лбом к его лбу. Приподнимает подбородок, загодя приоткрыв рот, и прикасается губами к губам Тони. Они дышат друг другу в рот – один вдох, второй – рука Энтони скользит со щеки Эмори к волосам, пальцы мягко запутываются в темных прядях. Тони меняет угол – медленно проскальзывает языком в рот Эмори, и тот повторяет движение, сладко и томно, погружаясь в поцелуй с низким горловым стоном.

Начавшийся лениво и неспешно, поцелуй быстро становится страстным. Они не смыкают губ, но целуют глубже, быстрее, отбрасывая мастерство и аккуратность ради потребности выразить желание, помогают себе в этом руками и стонами. Переходят в сидячее положение благодаря настойчивости Эмори, который нетерпеливо тянет вверх футболку Энтони – изначально пытаясь добраться до кожи, но потом просто желая ее снять. Рычит Тони в рот, когда тот не желает поднять руки, выпутать пальцы из его волос.

Но в итоге они справляются – задействовав две пары рук, чтоб снять футболку через голову, еле слышно смеясь друг другу в губы – и продолжают то, что начали, в этот раз более нервно и неуверенно. Хотя отвлекающих факторов хватает, чтобы не зацикливаться на беспокойстве, возникшем из-за раздевания, намеренных прикосновений и… Да господи, разве они не делали этого раньше? Разве не делали миллион раз, снова и снова, руками, губами, и…

Энтони решает, что это не то же самое. Вовсе не то же самое, теперь, когда ничего не мешает думать – только колотящееся сердце и собственные чувства, смешанные с мыслью о сексе, только волнующее новое желание, порожденное симпатией, беспомощной привязанностью к другому человеку, тому, как он движется, думает, говорит. И хотя они касаются друг друга, хотя Эмори мягко толкает его обратно на матрац и укладывается сверху – Тони все равно отчаянно хочется большего, больше этих рук, скользящих по его бокам, по груди, больше этого языка, больше этих губ, вбирающих его в себя, мешающих мыслить ясно.

Все и лучше, и хуже. Хуже потому, что все так реально, потому что нет других причин, кроме собственного желания, потому что он боится почувствовать себя неловко, когда они разденутся еще больше, беспокоится, что никогда раньше не делал этого так – с волнением, с желанием, чтобы Эмори тоже было хорошо, чтобы это было чем-то особенным, чтобы все стало еще… возможно, чтобы стало своего рода обещанием. Чем-то куда большим сиюминутного желания продолжать. Он слегка смущен от этих мыслей, оттого, что думает именно об этом в тот момент, когда Эмори просовывает ногу между его бедер, начинает тереться о его пах со сводящей с ума медлительностью. Но в то же время какая-то часть его сознания заворожена этими мыслями, и он едва может вспомнить, когда такое случалось в последний раз. В пятнадцать, со второй своей девушкой, которая познакомила его с настоящим сарказмом и в которую он был отчаянно влюблен. Ему все время хотелось быть рядом, гулять или просто слушать ее болтовню, и ему необычайно, безумно повезло – как он тогда думал – что она позволяла ему касаться груди или целовать в губы. А когда однажды в пустой гостиной своего дома она сняла джинсы и пинком отбросила их в сторону вместе с трусиками, он никак не мог взять в толк, чем заслужил такое, что такого сказал или сделал правильно, и только смотрел в остолбенении. Он тогда отчаянно краснел, двигался медленно, хотел, чтобы у него все хорошо получилось – хотел, чтобы она согласилась повторить это с ним снова и снова, как можно чаще.

Теперь и не вспомнить, почему они расстались, когда и как, но ощущение было наиболее близко к тому, что он чувствует сейчас – к волнам жара и ледяным мурашкам от того, что Эмори прижимается губами к его шее, покусывает, мягко рычит, трется о бедра Энтони, задевая ногой ширинку джинсов. Его движения так незаметны и сдержаны по сравнению с реакциями Тони – тот выгибается, царапает ногтями рубашку Эмори, желает и говорит о совсем желании, выдыхая его имя, матерясь:

– Бля, да… боже, да, Эм, я… снимай, сними, я хочу… гребаная тряпка, не могу… тебя коснуться… Эмори, сни… май…

Эмори жарко выдыхает в мокрую от слюны шею, на секунду обмякает – потом рывком поднимается, садится верхом на бедра Тони, чтобы снять футболку. Энтони тоже поднимается, и, едва дождавшись, пока ткань скользнет вверх, прижимается к голой груди Эмори, отвлекая. Процесс раздевания сильно затягивается, потому что Тони принимается вылизывать шею Эмори, легонько прикусывает кожу над сердцем, дразнящее проводит губами по соску.

Наконец Эмори выпутывается из футболки и отбрасывает ее за спину. Волосы его взлохмачены, глаза затуманены, с красных, зацелованных губ срывается тяжелое дыхание. Энтони сгребает его в охапку, нежно проводит ногтями вверх-вниз по позвоночнику, влажно целует шею под ухом, тянется вверх и прикусывает мочку уха, кожу на изгибе скулы.

Эмори шипит, выгибается навстречу, обнимает за шею, трется грудью о грудь – заставляет Тони поднять голову, целует влажно и глубоко. И вдруг будто что-то щелкает, и всего этого становится слишком мало. И поцелуи, и движения убыстряются, Эмори вжимается в тело Тони, а тот притягивает его к себе, навстречу толчкам бедер, и их члены трутся друг о друга сквозь ткань – которой слишком много, какого черта они до сих пор одеты? Они повторяют эти движения снова и снова, вперед, вниз, по кругу, сходя с ума от жара даже сквозь все слои ткани, даже несмотря на то, что этого мало. Между рваными вдохами, когда поцелуй превращается в простое прикосновение языков и открытых губ, рука Эмори начинает возиться с замками на джинсах, бестолково, слегка дрожа. Костяшки пальцев слегка задевают пах Тони, и тот заводится еще больше, шипит сквозь зубы ругательства и пытается помочь, добраться до пуговицы на джинсах Эмори – но только запутывает их пальцы, от чего оба еще больше злятся.

– Бля, Энтони, дай я просто… – начинает Эмори, отталкивая его руки, но Тони не позволяет, принимается вместо этого поглаживать его член сквозь ткань, и Эмори роняет голову на его плечо с тихим, отчаянным стоном. – Блин, – и затем: – Так нечестно.

А потом кусает его в плечо, сильно, и этот отвлекающий маневр работает – Тони рычит и разжимает ладонь, вскидывает руку, вцепляется Эмори в волосы – то ли чтобы оттолкнуть, или чтоб прижать поближе, он и сам не знает.

Эмори пользуется случаем и быстро расстегивает его джинсы – так быстро, как позволяют дрожащие от возбуждения руки. Тони толкается навстречу мимолетным касаниям, облизывает губы. Эмори проводит языком вверх по его шее и внезапно сует руку в расстегнутые штаны, крепко обхватывает член и одобрительно мурлыкает в ответ на реакцию Тони – тот захлебывается воздухом, резко вскидывает бедра и тихо стонет в волосы Эмори. Хорошо, все вдруг становится так хорошо – пальцы Эмори, его горячая ладонь, то, как он позволяет Тони толкаться в тесное кольцо его руки – так хорошо, что Энтони почти забывает про самого Эмори, пока тот не начинает снова двигать бедрами, прижимаясь к своей руке, сомкнутой вокруг члена Тони. Оба издают стон, когда холодная молния джинсов, натянутая вздувшейся ширинкой, задевает основание члена Тони, вынужденно замирают, пытаются отдышаться, и Энтони говорит:

– Блин, Эм, нам надо…

И Эмори перебивает его коротким:

– Ложись.

Энтони не нуждается в дальнейших пояснениях, под мягким давлением ладоней он откидывается на спину и закусывает губу от открывшейся картины – Эмори, полуобнаженный, с шальными глазами, сидит у него на бедрах и расстегивает джинсы, затем приподнимается на колени, чтобы стянуть их вместе с трусами. Тони с нетерпеливым рычанием приподнимается, хватает Эмори за руку и бедро, тянет на себя. Эмори, который все еще пытается избавиться от одежды, сдавленно смеется и едва успевает упереться ладонями по обе стороны от головы Тони, чтобы не рухнуть на него плашмя. Через секунду его руки подгибаются, и он опускается ниже, опирается на локоть и пытается снять джинсы одной рукой.

Дата добавления: 2015-08-27