Нечаянные воспоминания на случай смерти 14 страница

Тони не намерен ждать. Он убирает руку с бедра Эмори, просовывает между их животами и обхватывает ладонью тяжелый член, жадно наблюдая, как у Эмори вздрагивают ресницы, чуть закатываются глаза, приоткрывается рот – и тут же начинает ему дрочить, быстро и жестко.

Эмори опускает голову, потом бессильно роняет ее между судорожно поднятых плеч, задевая волосами чувствительную сейчас кожу груди Тони. Шипит, бормочет неубедительное «Эн… подо…» и толкается бедрами навстречу, захлебываясь каждым вздохом.

– Энтони, – умудряется выдавить он через пару секунд, перехватывая запястье Тони. Поднимает одурманенный взгляд, коротко облизывает губы. – Я серьезно.

Энтони слабо улыбается, отпускает его член и вместо этого проводит ногтями вниз по бедру – и получает в ответ промельк слабой, измученной улыбки, прежде чем Эмори наклоняется, чтобы наконец избавиться от штанов. А потом он обнажен, весь, и Тони снова хочет к нему прикоснуться – но вместо того, чтоб вернуться, Эмори еще больше соскальзывает вниз – и Тони невольно всхлипывает в протесте. Всхлип превращается в стон, когда истекающего смазкой члена касается горячее дыхание, а потом Эмори принимается стаскивать с него джинсы, говорит приподняться. Тони подчиняется – он сейчас очень сговорчив, – и задерживает дыхание, когда Эмори расправляется с последним мешающим куском ткани и начинает двигаться вверх. Непонятно зачем ведет губами вверх по ступне – ведь Тони уже практически умоляет, заведенный до предела – коротко целует в косточку, покусывает лодыжки, проводит носом по икре, толкается в колени, приостанавливается у бедер, начинает лизать и сосать – и Энтони слегка теряет голову, закрывает глаза и сжимает зубы в безмолвном стоне, вскидывая бедра в пустоту, с трудом выдыхает и вцепляется пальцами в простыни.

А губы Эмори еще даже не на его члене. Они касаются паховой складки, язык неспешно раздвигает волоски, дразняще кружит у основания члена, опускается ниже, едва заметно прикусывает тонкую кожу – и Энтони резко выдыхает через нос. Он так близко к краю, и просит его подтолкнуть, и его слова «Эм, пожалуйста, я… боже, пожалуйста, ртом… мне нужно…» звучат мольбой и предупреждением, и он даже не успевает закончить бессвязную фразу, как Эмори проводит рукой вниз по его члену, наклоняется и берет в рот головку – просто, почти лениво, почти не обращая внимания на полузадушенный вскрик, на резко откинувшийся на матрац затылок. Эмори вбирает его в рот поглубже, прижимает языком, неторопливо двигает головой вверх-вниз, втягивает щеки. А потом выпускает член изо рта и сдвигается ниже, облизывает мошонку, дразнит языком, и Энтони задается вопросом – думал ли Эмори об этом, хотел ли, пытался ли разобраться заранее – и от одной этой мысли член дергается, а голова наполняется затуманенным, отдаленным осознанием происходящего. Весь мир сужается до Эмори, до его губ, до его желания прижаться ими ко всем частям тела Тони. И когда он просовывает руки под его бедра и приподнимает, оказываясь еще ближе, когда проводит языком совершенно новую дорожку, останавливается, чуть нажимает – все это тоже становится частью того же ощущения. Странного и незнакомого, но хорошего, чего-то, о чем он уже какое-то время знал краем сознания, но никогда не понимал, зачем ему это нужно. Но теперь, чувствуя как горячий скользкий язык рисует круги, мягко надавливает, совсем чуть-чуть, Тони думает – а почему нет, да хоть каждый раз, и толкается навстречу, выгибаясь дугой на матраце, отвечая неразборчивыми подбадриваниями, обещаниями, просьбами и «черт, черт, да, не останавливайся, не…»

Но когда Эмори все-таки останавливается, то просто утыкается лбом в бедро Тони, зажмуривается – и тот наконец замечает сквозь окутавший голову туман мелкие подрагивающие движения бедер Эмори о матрас – сдерживаемые, но все равно неудержимые. Эмори поднимает взгляд – глаза почти черные от желания, лицо влажное, кожа у губ, на шее и груди покраснела, волосы прилипли ко лбу – и от этого вида, боже, от одного его вида, от одного звука низкого и хриплого голоса, которым он произносит «Энтони», будто задает вопрос… Тони внезапно становится все равно, будет ли Эмори продолжать, или остановится, или придумает что-то еще, потому что Тони готов кончить от одного лишь взгляда на него. Наверное, он что-то такое говорит, или просто издает какой-то звук, безмолвную просьбу, потому что мгновение спустя Эмори забирается повыше, касаясь, поглаживая, переворачивает их обоих на бок – устраивается за спиной Тони, собственнически обхватывает бедро и неторопливо трется членом между скользких от слюны бедер. Так, спиной к груди, толчки медленнее, влажное дыхание щекочет шею Энтони, и рука на его члене движется в рваном ритме. Но так ближе и жарче, и когда Эмори не выдерживает и толкается посильнее, его член задевает мошонку Энтони, и оба рычат. Тони протягивает руку за спину, откидывает голову, ловя губы Эмори в сильном и мокром поцелуе.

– Эмори, – говорит Тони прямо ему в рот, и сам не узнает свой хриплый голос. – У тебя… бля, у тебя есть…

– Черт, – отвечает Эмори, и после еще одного поцелуя: – Да.

Он отодвигается, прохладный воздух касается спины Тони и тот переворачивается на спину, наблюдая, как Эмори шарит под матрацом у стены – и возвращается, неловко сжимая в руках горсть презервативов и два разных флакончика смазки. Тони беззвучно смеется, приподнимается, опираясь на локти.

– Блин. Ты что, планировал это?

Эмори смотрит на свои руки, лицо вдруг становится виноватым и чуть растерянным, и он, запинаясь, бормочет:

– Я… не знал, что… Давно уже их купил, я думал… Не был уверен, но…

Энтони обрывает его еще одним беззвучным смешком и словами:

– Боже, иди сюда.

Обхватывает Эмори за шею и притягивает к себе, успокаивает поцелуями до тех пор, пока тот снова не расслабляется, не начинает истово целовать в ответ.

– Это хорошо – говорит Тони, касаясь губами губ Эмори и бросает короткий взгляд на его руки, – что ты думал об этом.

Глаза Эмори распахиваются и темнеют, взгляд затуманивается, и Тони добавляет шепотом:

– Я тоже об этом думал.

На этот раз Эмори сам начинает поцелуй, так внезапно, что Энтони откидывается на спину – и Эмори тянется следом, бездумно роняя зажатые в руках предметы на матрац, изо всех сил старается сделать этот поцелуй запоминающимся, пытается что-то сказать своей серьезностью, продолжительностью касаний, замирающим скольжением языка – и Тони бы смог понять, если б сама природа такого разговора не отвлекала от размышлений. Эмори устраивается между его бедер, Энтони вздыхает ему в губы, и они медленно двигаются вместе – члены трутся, скользят рядом – и это чудесно, правда, но потом этого становится мало, и Тони приподнимает бедра и говорит:

– Эй… Дай мне подушку.

Эмори смотрит на него вопросительно, пытается понять просьбу в контексте происходящего, но безуспешно. Тони чувствует, как краска заливает щеки – но он и так уже весь красный, кожа горячая и влажная от пота, и сейчас не время смущаться по пустякам – и говорит, пытается выговорить:

– Ты… – и продолжает, сглотнув: – Ты хочешь коснуться… пальцами? – и сердце колотится где-то в горле, жаркий клубок в животе панически сжимается.

Эмори открывает рот, будто не знает, что сказать на это, хочет что-то сказать, но не находит слов, и в итоге хрипло произносит лишь:

– Блин. Да.

Энтони облизывает губы, уголки рта вздрагивают в нервной улыбке.

– Тогда дай мне подушку.

И Эмори дает. Поднимается на колени, тянется за подушкой и передает Энтони, который без всяких представлений просто подкладывает ее под бедра – не слишком удобная поза, и она остается неудобной, пока Эмори – все еще стоящий на коленях – тянется за смазкой. Тони закрывает глаза, старается не обращать внимания на румянец, стекающий вниз по груди, на щелчок пластиковой крышечки, следующий за ним влажный звук и еще один щелчок.

– Да? – говорит Эмори после секундной паузы, голос дрожит и кажется ближе – он сам кажется ближе. Энтони поднимает веки, смотрит в потолок, потом вниз – Эмори совсем рядом, не сводит с него пугающе сосредоточенного взгляда. Тони решает, что слишком много страха стоит между ними, и решительно сжимает челюсти, откидывает голову и выдавливает сквозь зубы:

– Да, черт возьми.

Эмори отвечает вихрем движений. Сдвигается выше, прижимается губами к ямочке между ключиц, засасывает кожу – отвлекает на секунду, прежде чем просунуть скользкий палец между ног Тони, водит им вверх-вниз, и легкость этих скользящих движений напоминает Тони о губах Эмори на его члене, заставляет подавиться стоном. Возможно, на Эмори это оказывает тот же эффект, потому что дыхание его перехватывает – резко дергается грудь, прижатая к груди Тони – и он сдвигает губы выше по его шее, прикусывает мочку уха, и надавливает кончиком пальца, легонько – тело Тони все еще расслаблено и влажно. От этого ахают оба, и тут же в нетерпении добавляется второй палец, и голос Эмори хрипло и возбужденно звучит над ухом:

– Боже, Энтони, ты… ты такой…

Тони обрывает его пробным движением бедер и рваным:

– Двигай.

– Что?

– Двигай, – шипит он в волосы Эмори, повернув голову, – рукой.

Повторять не приходится. Эмори сгибает пальцы, втискивает их глубже, вынимает, снова вставляет, вынуждая Энтони захлебываться вздохами, ждет, пока он начинает двигаться навстречу, после чего добавляет третий палец – и с этого момента оба слишком теряют голову, чтоб отслеживать каждое движение. Пальцы Эмори впиваются в бедро Тони, тот скользит ладонями по его спине, и внезапно у них слишком много рук, и ноги переплетаются, губы иногда соприкасаются, иногда что-то шепчут, беззвучное, или пошлое, или искреннее. Они дышат друг другом, прижимаются ртом к шее, закрывают глаза, и все вокруг пахнет сексом, потом, стиральным порошком Эмори и слабым ароматом одеколона Тони, и от одной этой смеси запахов можно заторчать, и они одурманенно прижимаются друг к другу, Тони медленно водит рукой по члену Эмори, а тот трахает его пальцами. И когда они достигают той точки, где речь теряет связность, где слова больше похожи на вздохи, Энтони умудряется сказать «Боже» и «Эмори» и:

– Трахни меня.

На этот раз Эмори ни о чем не спрашивает. Просто замирает, закусывает губу и тянется за разбросанными по матрацу пакетиками. Для того, чтоб разорвать упаковку, ему нужны обе руки, но Энтони плевать – он недовольно стонет из-за потери контакта, откидывается на матрац, тяжело дыша, и то и дело смотрит вниз, убежденный, что все это слишком долго. И вид Эмори, надевающего презерватив и смазывающего его любрикантом, не добавляет спокойствия.

А потом Эмори оказывается сверху. Опирается на руки, прижимается членом, но не входит, дрожит от усилий, сильно закусывает губу – не двигается.

– Эмори, – шипит Энтони сквозь сжатые зубы, закидывает ноги ему на талию. – Трахни меня.

Эмори крепко зажмуривается, выдыхает дрожащее:

– Я…

Энтони засовывает руку между их бедрами и направляет член Эмори в себя – рот приоткрывается в беззвучном вскрике от тянущего ощущения. Но уже через мгновение он вжимает пятки в поясницу Эмори, вталкивая его в себя, рука отпускает член и впивается в простыни. Боль есть, определенно, но это не так уж важно, поскольку она пульсирует и стихает, а желание не проходит, как и экстаз от того, что Эмори дрожит и зарывается лицом в шею Тони, ощущая себя в нем, окруженным им.

Когда они начинают двигаться, медленно, близко прижимаясь друг к другу, Эмори все еще немного боится – неуверен, опасается причинить боль – но осторожности надолго не хватает, потому что Энтони выгибается навстречу и стонет, вдавливает пятки в его поясницу и твердит «еще», и «сильнее», и «Эмори, пожалуйста», и «Эмори, я…»

И когда Эмори не выдерживает, начинает толкаться бедрами в ритме со встречными движениями Энтони, у того перехватывает дыхание от того, насколько же это прекрасно. Эмори мягко рычит ему в шею с каждым толчком, и жар между ними омывает Энтони лихорадочной волной. Он держится, вцепившись обеими руками в волосы Эмори, говорит то, чего и сам не знает – губы двигаются сами, обещая все, все на свете, весь мир, если Эмори не остановится, продолжит, будет продолжать вечно. И Эмори в ответ может лишь двигаться быстрее, обвить руками тело Энтони – под выгибающейся спиной – и отвечать отрывистыми фразами согласия, словами «да» и «вечно», «вечно».

***

Наверное, в какой-то момент кто-то из них открыл окно, потому что комната полна свежего воздуха – и звуков, хотя оба молчат. Даже на четвертом этаже безошибочно узнаваем стрекот сверчков, прячущихся в палисаднике, в трещинах бетона. Еще не так уж темно, но не по свету ориентируются животные, безошибочно предчувствуя и возвещая приближение вечера. Внизу заводят машину, двигатель взревывает и затихает, деловито поддакивают друг другу взволнованные женские голоса. Дребезжат жалюзи на окнах закрываемых магазинов, незнакомая иностранная речь доносится из толпы, собирающейся в это время у палатки с кебабами – молодые голоса отличимы от старых, более звонкие через фразу срываются на английский. Все это далеко, приглушено расстоянием, но в то же время здесь, вместе с ними в этой комнате. Вместе с тихим жужжанием лампочки, свисающей с голого провода, с шуршанием обвивающих ноги простыней, с гончарным перестуком подвешенных над раковиной кружек, изредка потревоженных ворвавшимся в кухню ветерком.

Эмори водит кончиками пальцев по лицу Тони, лениво следя за собственными движениям сквозь полуприкрытые веки. Энтони в полудреме, уже давно, но рука Эмори все время его будит – возвращает в сознание медленными поглаживаниями по щеке, легко царапает ногтем под нижней губой.

– Эм, – бормочет он, когда тот начинает отстукивать двумя пальцами какой-то ритм по его брови, по уголку глаза. – Устал.

– Ты ж несколько часов проспал, – говорит Эмори со смешком, теплое дыхание касается подбородка.

– Ты меня вым'тал, – пытается возмущенно пробормотать Энтони, но в итоге прячет улыбку в ямку на щеке Эмори. – Старость не радость.

– Ты меня всего на год старше.

– Это решающий год.

Эмори фыркает от смеха. Энтони тоже тихо и устало хмыкает, руки свободно и вяло обнимают Эмори за талию, колено втиснуто между его ног, чтобы не разрывать близость. Он приваливается к нему еще сильнее и со вздохом затихает, чувствуя, как пальцы Эмори перебирают его волосы, ногти нежно царапают затылок.

– Одно к’чество, – говорит Энтони, глотая звуки, водя пальцами вверх-вниз по позвонкам Эмори, – чт’тебе во мне нравится.

Эмори чуть отодвигается, пытается заглянуть ему в лицо.

– Хм?

– Назови одну вещь, – настаивает Энтони, глядя Эмори в подбородок. – Я хочу знать. Что тебе во мне нравится.

Он скорее чувствует, чем видит улыбку на губах Эмори.

– А кто сказал, что мне вообще что-то нравится?

Энтони сжимает объятия, ерзает.

– Я тебе нравлюсь, – говорит он с уверенностью. – Ты меня обожаешь.

Руки Эмори на его затылке замирают. Ответа нет – немедленного ответа – и Энтони приходится медленно поднять взгляд, заставить глаза сфокусироваться на близких чертах лица Эмори. Он видит намечающуюся морщинку меж бровей, серьезность, и говорит:

–…Не обожаешь?

Промельк веселья в глазах, мимолетная и неубедительная улыбка.

– Энтони, – просто имя, не обращение, не вопрос.

– Да? – все равно отвечает Тони. И добавляет чуть встревожено: – Эм?

Пальцы на его затылке снова начинают движение, тот же беспокойный танец, спускаются вниз по шее, от челюстей к вискам, останавливаются, обхватив лицо с двух сторон.

– Ты можешь называть меня так.

– Как?

– Эм. Как буква. Подходит.

– Эмори, – Тони косится на его пальцы, настороженный. – Ты о чем говоришь?

Эмори смотрит на него, грустно и нежно, и он тоже выглядит усталым, несмотря на всю свою болтовню. Лицо его чуть застывает, будто Эмори берет себя в руки, и до Энтони с опозданием доходит.

Все оказывается довольно просто. И куда менее запутанно, чем многие другие вещи, смешно сказать. Не так сложно, как понять себя, как понять, почему одни события случаются, а другие нет. Далеко не так запутанно, как представления о семье, о друзьях, о том, как они появляются и исчезают, об отношениях и непрошенных чувствах, о необъяснимых происшествиях вроде того, когда ты не плакал много лет и однажды тебя вдруг прорывает, чаще всего – что досадно – на публике.

Нет, все гораздо, гораздо проще. Он – Энтони, он сбит с толку, и вдруг он становится чем-то большим. Может, что-то взрывается в голове, или незаметная задвижка в душе ломается после всех этих лет, или может это пришло в его мысли извне – свилось из воздуха, из истории, что парила над ним, невидимо вплетенная в извилины его мозга. Он и правда не знает. Да и все равно это почти не имеет значения.

Он все еще Энтони, все еще сбит с толку, все еще обычный человек, но в то же время он – тот, кем был. Нет границы, нет менее или более важного, нет лучшего, есть лишь он, просто его больше. Иногда Артур, иногда Энтони, и оба разом. Ему двадцать и тридцать, иногда у него нет отца, иногда – матери, в пять лет он играет в Лего и с мечами, он кашляет от дыма выхлопной трубы за отъезжающим автобусом и задерживает дыхание на рыбном рынке, целует девушку, или свою жену, или того, кого любит, и – самое главное – живет, живет, живет.

Начало

Эмори не замечает, что ерзает ногой по полу, отстукивает по ножке стула беспокойный, настойчивый ритм. Он смотрит в никуда, чуть шевелит указательным пальцем, от чего стоящая перед ним солонка поднимается в воздух, кружит, приземляется на стол, несется к другому его краю и снова взлетает – и так раз за разом, повинуясь нервным движениям пальца Эмори.

Энтони не сводит глаз с телефона. В ушах до сих пор звучит дрожащий голос матери, безостановочные вопросы, все ли с ним в порядке, точно ли он в этом уверен, идет ли он домой и когда, и…

Он вскидывает голову, сосредоточенно следит за маневрами над столом, пока беспокойство не прорывается наружу коротким и резким:

– Перестань, пожалуйста.

Эмори сразу же останавливается – солонка зависает в воздухе – и смотрит на Энтони без всякого выражения, лишь уголки губ тревожно напрягаются. Медленно опускает солонку на стол. Включенный телевизор наполняет комнату тусклыми цветными вспышками и обрывками звуков – паникует толпа, средних лет мужчина пытается объяснить случившееся, четкий голос диктора сообщает о «…зарегистрированном на сегодняшний день землетрясении в Великобритании. Хотя причина его возникновения пока не установлена, общее мнение сводится…»

Энтони внезапно встает, опрокидывая стул.

– Идем, – говорит он, уже не в состоянии просто сидеть и ждать, когда в мире случится что-то похуже их двоих. Эмори все еще смотрит на него широко раскрытыми, пустыми глазами, и не двигается. Тони разворачивается к двери в надежде, что Эмори все-таки пойдет следом.

Тот идет.

Никакого тумана в голове, оба слишком напряжены и взволнованы, чтобы притормозить и почувствовать шок, но люди на улицах его ощущают – почти все горожане высыпали из домов, скучились тесными группками. Соседи и друзья опасливо собираются вместе, подозрительно оглядываются, говорят, хватаясь за сердце, кивают в ответ на рассказы о пережитом. Кто где был, когда это случилось, что делал, никто не пострадал, нет? Никто, никто из знакомых, ни один член семьи, слава богу, хвала всем святым, и… И так снова и снова, общее переживание шока, трагедии сплачивает квартал, город и даже больше. Ничего плохого не случилось, всего лишь сместилась шкала ценностей, покачнулась картина привычной жизни, и этого достаточно, чтобы через многое переступить. Через вражду и обиды, счастье или сожаление – и, перешагивая через трещины в асфальте, Тони с Эмори слышат одно и то же в разных вариациях, настойчивое и искреннее: «Клянусь, Джейн, богом клянусь, я думал, мне конец…»

Они садятся в пустой вагон. Наверное, движение поездов в округе приостановлено до получения информации о состоянии рельсов. Но, когда Энтони со вздохом падает на сиденье, трется затылком о подголовник, показывая, как достала уже жара, а Эмори встает у окна, опускает раму, по плечи высовывается наружу и устраивает подбородок на скрещенных запястьях, поезд трогается с места.

Эмори долго глядит из окна, щурится, и ветер лохматит ему волосы. Энтони смотрит то в окно, то на лампочку для чтения над головой, то на футболку Эмори – на уровне его глаз сквозняк прижимает черный застиранный хлопок к плоскому животу.

Энтони прикрывает глаза, отдыхая, и открывает их, когда Эмори падает на соседнее сиденье – и без слов прижимается к Тони, закидывает ногу на его ногу, тяжело приваливается к руке, роняет голову на плечо. Энтони в ответ обнимает его за талию, неспешно водит большим пальцем по коже под краем футболки. Вагон качается, прижимая их ближе и отталкивая друг от друга, и снова прижимая, и иногда Эмори прекращает бездумно играть с ладонью Энтони и переводит взгляд за окно. Поднимает указательный палец, выбирает что-то невидимое. И тогда из травы выскакивает заяц, будто поднятый за шкирку, пару секунд летит над верхушками трав со скоростью поезда, а потом мягко опускается обратно на землю, повинуясь еле заметным движениям пальца Эмори.

– Возможно, тебе не стоит этого делать, – говорит Тони, глядя на его руки. Эмори пожимает плечами, снова начинает играть с его ладонью. Через какое-то время произносит:

– Знаешь, мне бы покурить сейчас.

Энтони чуть улыбается, толкает его плечом. Поезд медленно останавливается, и они выходят из вагона. Солнце стоит высоко в небе – по-своему властно, яркими лучами перечеркивая все надежды найти хоть какую-то тень. Эмори ведет их через луг, раздвигая высокие стебли травы, вытирая шею, уже потную от палящего зноя. Они взбираются по невысокому валу, съезжают вниз, вздымая клубы пыли, идут к валуну – Эмори прижимает ладонь козырьком ко лбу, заслоняясь от солнца, Энтони не вынимает руки из карманов.

Эмори в неуверенности обходит камень кругом, поворачивается к Энтони, поднимает брови, пожимает плечами. Энтони настороженно разглядывает торчащую рукоять, недовольно сжимает губы.

– Мне первому пробовать, значит? – спрашивает Эмори, поглаживая валун.

Энтони рычит, делает шаг вперед и с легкостью вытаскивает меч. Тот выскальзывает из камня с мягким скрежетом, и воздух вокруг чуть сгущается. По крайней мере, так кажется Тони, он может ошибаться, может, у него просто сжимается горло и давит в груди от того, как знакома легкая, прохладная тяжесть в ладони.

Вокруг все пышет зноем, горячий ветер прижимается к земле и поднимается зыбью, смазывая очертания ландшафта, скрадывая расстояния. Энтони оглядываются, и ему кажется, что волны горячего воздуха двигаются, складываются в призрачные силуэты. То ли у Тони мутится в голове от слишком долгого пребывания на солнце, то ли это магия – потому что теперь это тоже возможно, в его жизни есть магия, которая способна многое объяснить, свести с ума и сделать это безумие волшебным, – он не знает причин, но все равно это видит. Видит размытые контуры арок, флаги, трепещущие на ветру, расплывчатые очертания башен, неясные фигуры, изгиб колеса телеги, хвост шлейфа платья, беззвучные движения там, где когда-то раздавались шаги, безмолвие там, где давным-давно звучал обычный разговор. Летний день, похожий на сегодняшний, похожий на тот, когда он потащил парня – похожего на этого – на луг, такой же или почти такой. Неизменный ландшафт, ошибки прошлого, почти повторенные в настоящем – осознавать это сходство болезненно, но разница очевидна. Все та же земля, те же трава и дерево, все так же колотится сердце, но история не повторяется, она продолжается – развивается, начинается сызнова. Тони переводит взгляд на Эмори, и все исчезает.

Он моргает и задается вопросом, не привиделось ли ему все это, и тут же сам себе отвечает – не важно.

«Не особо», – заключает он мысленно и тычет носком ботинка в ровную пыль на том месте, где только что стоял камень. Луг снова выглядит просто лугом, а они с Эмори – обычными пацанами, стоящими посреди него – один трет ладонью лицо, второй неловко сжимает в руке меч.

– Ну что, – Эмори оглядывается по сторонам, будто подводит итог. – Будешь теперь баллотироваться в премьер-министры? Опять спасать мир от него самого?

Энтони выдает мягкий смешок, втыкает меч в землю.

– С моими выдающимися оценками по политологии и безупречной репутацией в полиции, ты хочешь сказать?

Эмори отвечает кривой улыбкой.

– Ага. С ними самыми.

– Ну… – Энтони умолкает, отводит взгляд в притворной задумчивости. – Я так думаю, по прошлому опыту… Хреновая была жизнь. Очень. И вот теперь нам дали новую. Как компенсацию. Так что нет – я знаю, как проживу эту жизнь.

Он вытирает затупившее лезвие меча о траву, поворачивается и начинает идти по направлению к поезду. Эмори присоединяется, неспешно шагает рядом, смотрит с насмешливым вопросом в глазах: «И как же?»

Энтони изображает безразличие, глядя на самодовольное выражение лица Эмори, а потом толкает его в плечо – и смеется, глядя, как тот спотыкается и возмущенно трет руку. Но только оказавшись в поезде, который несется туда, откуда приехал, Энтони тихо говорит:

– А эта жизнь – для нас, правда? – он легонько фыркает, с преувеличенным интересом глядит на мелькающие за окном деревья. – Больше никаких бредовых подвигов, никаких войн и всей этой дурацкой… да. Только… мы. Только мы, – он смотрит в пол, потом поднимает на Эмори спокойный взгляд. – Все. Я решил. Ты согласен?

Эмори глядит на него, ничем не выдавая свои мысли, долго молчит. Потом, вместо ответа, хмурится и замечает:

– Не знаю, как нам теперь друг друга называть, – и, после паузы: – Какое имя тебе больше нравится?

Энтони пожимает плечами, отворачивается к окну.

– Без понятия.

– Думаю, это действительно не имеет значения, – Эмори подталкивает ботинком лежащий между сиденьями меч, что чуть сдвигается при изменении скорости поезда.

Через мгновение Энтони уже улыбается, непонятно почему, и роняет голову на плечо Эмори, чтобы спрятать улыбку в изгибе его шеи. Чувствует себя из-за этого немного глупо, легонько кусает Эмори в плечо, чтобы избавиться от этого ощущения – а еще потому, что может, потому что Эмори совсем не против, и говорит:

– Ты, – и хрипло добавляет, глуша слова теплой кожей: – Значит, навсегда.

Эмори отвечает тихим смешком, глубоким, бурлящим в груди, и прикосновением пальцев к затылку Энтони.

– Да, – говорит он. – Согласен.

Энтони закрывает глаза, слушает стальной перестук колес по рельсам, быстротой и ритмичностью похожий на пение – не настолько человеческое, чтобы пугать, не настолько металлическое, чтоб отвлекать. Слушает дыхание Эмори, чувствует движения его шеи, и отсчитывает день первый.

Дата добавления: 2015-08-27