– Мою столовые приборы, Артур.
– Значит, они грязные?
– Что?
– Они очень-очень грязные?
– Что?
– Очень-очень...
Зачерпнув чашкой мутную грязноватую воду, Мерлин без лишних церемоний выплескивает ее в сторону Артура. Половина попадает принцу на лицо, стекает вниз, капает на грудь, растекается пятном по рубашке. Оба долго смотрят на причиненный ущерб раскрыв рты, неверяще – это и правда случилось? – а потом Артур начинает смеяться. Сначала ошарашенно, чуть задыхаясь, но вскоре уже по-настоящему – раскатисто, громко. И Мерлину остается лишь слабо улыбнуться и швырнуть ему сухую посудную тряпку, чтоб вытерся. Артур тут же отбрасывает тряпку назад и двигается следом со словами: «О, я вытрусь!». Он ловит Мерлина обеими руками и вытирает мокрое лицо о его шею и рубашку. Мерлин протестует, пытаясь быть серьезным, но у него не выходит ничего, кроме негодующих возгласов сквозь смех, он тянет Артура за волосы, чтобы оттолкнуть, но втайне наслаждается чуть заметными покусываниями в шею. Но вдруг становится не до веселья – кожу всасывают, касаются языком, и у Мерлина перехватывает дыхание, он с усилием толкает Артура в плечо, заставляя отступить на шаг.
Артур усмехается, опираясь на стол.
– Дразнишься, – задыхаясь, говорит он.
– Животное, – фыркает Мерлин и чуть улыбается, возвращаясь к работе. За спиной раздается громкий вздох, потом Артур появляется рядом, весь обиженный и разнесчастный, закатывает рукава, сует руки за грязной тарелкой. Мерлин молча вскидывает брови, даже не глядя на принца. Артур, беспечный и мыльно-неуклюжий, начинает лениво болтать о празднике. Новая служанка подожгла гобелен, висевший раньше в восточном крыле. Тот, на котором было изображено что-то никому непонятное, пока его-то однажды не перевернули случайно вверх ногами – изображение сразу обрело смысл, и гобелен тут же убрали подальше. Мерлин фыркает и качает головой – вечно Артур вспоминает какие-то отвратительные истории, – и начинает рассказывать, как мальчишки из Эалдора нашли дерево, очертаниями напоминавшее женщину. Как пробирались к нему украдкой и чувствовали себя жутко порочными, лежа у подножья с запущенной в штаны рукой... Как обсуждали свои действия при встрече с уступчивой леди, которая падет к их ногам – хвастливые мальчишки, возбужденные до предела... Они дали дереву имя – Киневайз – и придумывали воображаемой женщине внешность, манеру двигаться и разговариать.
Артур воспринимает эту историю как сигнал к тому, чтобы поделиться личной коллекцией самых неприличных юношеских воспоминаний, и остаток дня Мерлин громко удивляется и возмущается, а Артур говорит:
– Думаешь, это было плохо? Погоди, ты еще не слышал, что сделал герцог, когда узнал, что леди...
Ближе к вечеру они возвращаются из прачечной по коридору, рассеченному рядами высоких окон, через которые проникает сумеречный свет, окутывая серые стены неестественным оранжевым сиянием. Артур уже довольно давно пылко объясняет устройство арбалета – Мерлин допустил промашку и случайно проговорился, что ему как-то ни разу не доводилось орудовать этой мерзкой штуковиной. Принц все говорит и говорит, восторженно размахивая руками, и тогда Мерлин останавливает его, мягко дернув за рукав. Артур на середине фразы вопросительно оборачивается, и Мерлин просто тянет его за запястье, подтягивает ближе, вслед за Артуром расплывается в понимающей улыбке.
– О, – медленно и самодовольно произносит Артур, обнимая Мерлина за талию.
– О-о, – шутливо передразнивает Мерлин, обхватив его за шею, и трется носом о щеку.
– Ну, привет, – бормочет Артур, легонько целуя его в уголок рта.
– Привет, – отвечает Мерлин, наклоняет голову и соединяет их губы. С минуту он целует Артура легко, почти целомудренно, затем с коротким вздохом углубляет поцелуй. Горячий и жадный рот Артура приоткрывается, всасывая язык Мерлина, усиливая поцелуй, руки невесомо и бесцельно скользят под рубашкой. Мерлин краснеет, вспыхивает от влажных звуков, эхом отдающихся в пустых коридорах, от тепла прижатого к нему тела, от того, как на миг замирает сердце, когда он скользит языком вдоль языка Артура, одновременно наклоняя голову под другим углом, чувствуя грубое соприкосновение небритой кожи возле губ.
***
После тринадцати часов беспробудного сна Энтони с трудом просыпается. Затылок сверлит болью. Накануне Тони даже не потрудился снять одежду, добравшись до дома в полубредовом состоянии – скрылся в своей комнате, не сказав ни слова матери, и сразу же повалился на постель.
Во рту такой вкус, будто там кто-то помер, сухой и шершавый. Энтони с ворчанием садится, моргает в полумраке комнаты, куда сквозь задернутые шторы проникает свет уличных фонарей. Глубоко вздыхает, осторожно сталкивает ноги с матраса, почесывает шею и со следующим вздохом вспоминает прошедший день. «Сон», – мелькает мысль. Еще один сон, такой же как и те, что снились в последнее время, отвратительный сон, оставляющий лишь страх и раздражение… но нет. Он бросает взгляд на свои джинсы. Не сон.
С тихим болезненным стоном он поднимается на ноги, неуклюже выпутывается из одежды и идет в туалет. Переодевается, усталый и несчастный, спотыкаясь, выходит из комнаты, спускается по лестнице и, чуть задержавшись, проскальзывает в темноту кухни, понимая, что сейчас середина ночи.
Хрипло ругается вполголоса, щелкает выключателем, машинально хватает чайник с плиты и сует под кран. Зевая, ждет, пока чайник наполнится, снова ставит на плиту. Выдвигает ящик. Роется внутри, достает спички и зажигает огонь.
В мертвой тишине дома, в ожидании, пока чайник закипит, Энтони думает. Пристально смотрит на столешницу совершенно отсутствующим взглядом, и думает. Это длится недолго, до свистка чайника, но достаточно, чтобы немного успокоить мысли – и сформулировать две ключевые фразы.
Первая – средневековые легенды. Он наливает воду в кружку, бросает пакетик чая и идет в гостиную к гудящему компьютеру. Вторая – Интернет.
Сперва он забивает в поиск «Король Артур». Возможно, это не лучшее, что можно сделать, не самая оригинальная мысль, но сейчас ничего другого в голову не приходит. Первый результат – обычная страница из Википедии, короткое и точное изложение данных, связанных с Артуром. Какие-то факты он узнал в школе, какие-то – благодаря кино и телевидению. Это просто информация. Прокручивая страницу, он просмативает даты, гиперссылки, имена, задерживаясь на картинках, но если он и ожидал что-то почувствовать – разгорающуюся искру безумия, нечто вроде бессмысленного узнавания, – то этого не происходит. Скоро ему надоедает, Тони откидывается назад в скрипящем кресле и отпивает чай.
Следующая попытка тоже не слишком помогает. Он печатает «Мерлин», чувствуя себя страшно глупо, и сразу пропускает текстовые страницы, переходя к картинкам. Он даже не понимает, что хочет увидеть, поэтому изображения старого мужика с бородой не удивляют. Дракон. Какая-то птица. А чаще всего – мужчина у дерева и девушка в его ногах. Энтони непроизвольно фыркает. То ли на себя самого, то ли на свои действия, то ли от чего-то еще – и сам не поймет.
Перед третьей попыткой он окидывает гостиную настороженным взглядом, но потом напоминает себе, что гордости у него осталось так мало, что терять уже почти нечего. С легким вздохом он набирает единственную комбинацию слов, которую никогда не думал использовать на домашнем компьютере, и нажимает ввод. «Гей» – мигает поисковик и выдает огромное разнообразие полуголых мужиков, трансвеститов и плоских шуток. Тони слегка приподнимает бровь, глядя на экран, и с самоуничижительной усмешкой добавляет еще одно слово к поисковому запросу. Просматривает результаты. Выбирает сайт с наименьшей потенциальной вирусной опасностью, убирает звук и, заранее стыдливо усмехась, кликает на видеоролик на главной странице. Спустя три секунды приглушенных возгласов «О боже, твоя попка как сладкий пирожок...», Энтони вздрагивает и судорожно пытается закрыть окошко. Моргая от шока, пялится на экран, недоуменно хмурится, а потом давится ржанием, кашляющим смехом – тот странным эхом отдается в комнате, а Тони снова выпрямляется в кресле, слабо покачивая головой.
«Выходит, никакого грандиозного гей-открытия сегодня не случится», – думает он чуть погодя, допивая чай и лениво пробегая глазами по строчкам в единственном оставшемся открытым окошке, бездумно скользя взглядом по словам, стараясь не слишком вникать в их смысл – голова и так тяжелая, кровь стучит в висках. «Мерлин, – читает он. – Советник... Тинтагель… Авалон… Джеффри...»
По какой-то неуловимой ассоциации он вдруг вспоминает зазубренный шрам с внутренней стороны бедра. Вспоминает его нечеткую форму и то, как обнаружил его однажды вечером, как прикоснулся губами, как целовал, как облизывал, вспоминает жар кожи и сильный запах тела, и то, как пытался угадать – почти не отрывая губ – причины появления этой отметки. «Зацепился за гвоздь? – всплывает в памяти заданный вопрос. – Поранился на покосе? Или лез через хлипкий забор?» Но над ним лишь посмеялись, тепло и устало, а руки, скользя сквозь волосы, подняли его голову, чуть выше, вдоль бедра, безошибочно направляя к...
Энтони отталкивается от стола вместе с креслом, тихо рыча в раздражении. Опускает взгляд на свой пах и испытывает одновременно отвращение и изумление. Трусы постыдно натянулись домиком, и никуда не деться от факта, что не Интернет-порно стало тому причиной, а слова, мать их, слова из исторической справки о... о...
Он быстро выключает экран, запускает дрожащую руку в волосы. Потом встает, возвращается на кухню, чтобы сполоснуть лицо. Остыть, отвлечься, подождать, пока не успокоится. Еще в подростковом возрасте любой мальчишка учится тому, что единственный способ справиться с этим – заставить себя успокоиться.
Поэтому он делает глубокий вдох. Плещет в лицо водой, давит пальцами на глаза. Замирает так на мгновение, потом сует голову под кран, с усилием массирует кожу под волосами. Руки смещаются на шею, вода капает с подбородка на рубашку, и легко всплывает воспоминание – пальцы, слегка царапающие ногтями его скальп... обжигающий смешок над ухом… ноги, прижимающиеся сзади к его икрам... Он закручивает кран, часто дышит, наклонившись к столешнице. В голове кружится странный калейдоскоп: люди, картины, обрывки разговоров, и это лицо – всегда это лицо. В утреннем свете, ночью, на улице, покрытое грязью или мокрое от дождя, улыбающееся, спящее, естественное и небритое, с бородой, без бороды, с порезом под правым глазом, моложе и старше – целая жизнь наблюдений. И имя, это имя – Мерлин – мелькает ежесекундно, повторяется настойчиво, даже когда Энтони пытается заглушить его упорным «нет» и «нет!», и «Эмори Хоук, его имя – Эмори Хоук, а не... а не... нет никакого Мерлина... и мы... я не...»
В итоге он запирается в ванной и дрочит, прижавшись лбом к двери – крепко зажмурившись, стиснув зубы, пытаясь заменить образ обветренных губ и большого рта, скользящего вверх и вниз по его члену, на воспоминания о том, как Роуз однажды отсасывала ему в парке. Это помогает лишь немного отвлечься, и он кончает с опущенным вниз подолом рубашки, и отголосок хриплого шепотота: «У тебя всегда будет так стоять на меня, Артур?» – отдается в ушах.
***
Мать смотрит на него, чуть приподняв брови в легком осуждении, но долго молчит, прежде чем спросить, как прошел экзамен в понедельник.
– Нормально, – отвечает Тони без малейшей заминки, и через пару секунд добавляет: – То есть, я так думаю... Долгий был.
Мать что-то мурлыкает себе под нос и добавляет, отведя взгляд:
– Наверное, тот еще был экзамен, раз ты после него столько спал.
Кивнув, Энтони отворачивается к телеку и какое-то время бездумно переключает каналы, затем выключает его и удаляется в свою комнату – в беспорядок одежды, липкого воздуха, задвинутых штор и голубоватого света от экрана ноутбука.
Он сидит там весь день, спускаясь, когда хочется есть или надоедает даже просто лежать на спине и ничего не делать. В месте своего добровольного заточения он часто просыпается дезориентированный, едва узнавая стопку книг рядом с кроватью – открытые страницы, выделенные абзацы, загнутые уголки и слова, которые предположительно он должен учить, но мысль фокусируется на них не дольше секунды, а потом снова уплывает куда-то вдаль. Вихрь воспоминаний, случайных, непроизвольных, ничего не объясняющих, но приятных – и он смакует их, заново вспоминая вкус пота на тонкой шее, торчащие позвонки, очертания тела под одеялом... и ничего не может с этим поделать. Не может перестать улыбаться в подушку и притворяться, что это его собственные мысли, его собственное прошлое, и так намного проще, чем сопротивляться, задаваться вопросами... и можно просто ерзать и тереться о матрац, пряча лицо в подушку, пока все не кончится, пока образы не потускнеют на время, давая возможность отдохнуть и побыть наедине с самим собой.
Утро четверга застает его на кухне, когда он безучастно жует старые крекеры, слушая, как просыпается мама. С набитым ртом он невнятно здоровается и встает, чтобы отряхнуться от крошек. В ответ доносится приглушенное:
– Я думала, у тебя экзамен, Энтони.
Энтони отрицательно мычит, потом замирает и спрашивает:
– А какой сегодня день?
Тишина, и мать отвечает с легким сомнением:
– Четверг.
Оттолкнувшись от столешницы, Энтони делает шаг вперед – и замирает.
– О, блин.
Он то рысью, то во весь опор мчится к станции, пытаясь не споткнуться о собственные шлепанцы, небритый, одетый практически лишь в купальные шорты и толстовку. Жалкое зрелище, да, но, сидя в поезде и мысленно понукая его ехать быстрее, Тони ощущает лишь бурлящее чувство паники оттого, что может пропустить еще один экзамен.
Не может, а пропустил. Когда он добирается до места, студенты уже выходят в коридор, хотя большинство все еще сидит, сгорбившись над столами, почесывая ручками в затылках. Стоя за дверью, глядя внутрь через маленькое оконце, Энтони несколько минут расстроенно дергает себя за волосы, пару раз пинает стену, а потом сползает вдоль нее на пол. Безжизненно сложив руки на коленях, он ждет, рассеяно кивая выходящим с экзамена людям – тем, чьи лица кажутся смутно знакомыми. Он спрашивает себя – может, поговорить с преподавателем, хоть с кем-нибудь, попытаться все исправить – хоть что-то исправить, хоть что-то взять под контроль. Здесь, вдали от дома, в прохладном кондиционированном воздухе учебного заведения, голова становится поразительно ясной.
А потом темноволосый парень закрывает за собой дверь, закидывает рюкзак на плечи – и сердце Энтони подпрыгивает прежде, чем разум осознает – это не он. Тони сглатывает, отводит взгляд и помимо воли спрашивает себя, есть ли в аудитории Эмори... сидит ли за одним из этих столов, со скейтбордом под ногами. Таращится хмуро на экзаменационное задание. Грызет ручку.
Он поднимается на ноги, подходит к двери и снова прижимается лицом к окошку. Сердце бешено колотится в груди, взгляд скользит по головам, пытаясь различить, кто есть кто. Он даже не знает, что сказать, он так и придумал, как теперь подойти к человеку, которого ты прижал к стене без всяких предупреждений и объяснений, к человеку, который... в твоей голове почему-то...
Ладно. Он хмурится сквозь стекло, не в силах ничего толком разобрать. Вот кто-то закончил, сдает работу на стол преподавателям, забирает свою куртку и идет к двери. Энтони в раздражении делает шаг назад, и через мгновение в проеме открывшейся двери перед его хмурым взглядом предстает Арт. О, ну надо же – Арт и то умудрился попасть на экзамен, который Энтони пропустил.
– Приятель! – восклицает Арт, ошеломленно поморгав. – Ты где был, твою мать? Я звонил тебе це...
– Болел, – быстро отвечает Энтони, начиная нервничать.
– Да, я вижу, – он смеется, опуская руки на плечи Энтони, – ты похож на ожившего мертвеца, Тони.
Энтони фыркает, бросает взгляд на дверь... трет рукой подбородок.
– Эй, слушай, а ты не знаешь... – он смотрит на Арта и как можно небрежнее продолжает: – Хоук там?
Руки Арта соскальзывают с его плеч.
– Хоук?
– Да, ну ты знаешь. Эмори. Хоук. Парень со... – он делает неопределенный жест, – скейтом.
– …Хайнекен?
– Да! Да. Ты... – еще один быстрый взгляд на дверь, – он там?
– Без понятия? – отвечает Арт вопросом, глядит удивленно, словно не уверен, где нужно смеяться в этой шутке. – Или – мне посрать? Слушай, Энтони, ты...
– Ты же только что там был, что значит – без понятия? То есть, какого хрена, у парня же скейтборд, бля, неужели так трудно заметить того, кто везде ходит с...
– Эй! – перебивает Арт, чуть отступая. – Эй! Успокойся. Ну не видел я его, не видел. Господи, приятель, да в чем проблема-то?
Взволнованный Энтони полностью переключает внимание на Арта и секунду пристально смотрит, размышляя, как, ради всего святого, выразить словами, в чем же проблема. Вместо ответа он запускает пятерню в волосы, потом делает резкий шаг назад, взмахивает рукой и щелкает пальцами, будто внезапно вспомнив о чем-то, и бросает Арту:
– Увидимся позже, приятель, окей? Я... мне нужно кое-что сделать, ага... мы… потом поговорим. Позвони мне, ладно? Мы... ага. Пока.
Сбежав от растерянного друга (руки раскинуты, на губах недоуменное «что?»), он бредет по улицам в поисках знакомых зданий, запомнившихся деталей в пригородном гуле. Найти дорогу оказывается не так уж сложно, просто занимает время, но, расспросив продавщицу в магазине о больших зданиях в округе, он без особых трудностей выходит к цели.
Стоя перед входом в дом Эмори, Тони трезвонит в его квартиру в течение десяти минут, потом поднимает голову и щурится, пытаясь разглядеть людей на балконах. Со стороны это выглядит жалко, Энтони и сам это понимает, особенно отчетливо – когда без колебаний придерживает дверь за выходящей на улицу девушкой и незамеченным проскальзывает внутрь.
Он не знает, как долго стоит, прижавшись к двери в квартиру, припав лицом к обивке, и колотит, колотит и рычит протяжно: «Открывааааай». В конце концов из соседней квартиры выскакивает злой и заспанный мужик и не особо вежливо говорит, что...
– Черт возьми, парень, его нет дома. Понял? Нет. Дома, – сосед прикрывает глаза и делает глубокий вдох. – А теперь, пожалуйста, катись отсюда к чертовой матери. Пожалуйста.
Энтони смотрит на соседа, потом на закрытую дверь, собирается что-то спросить, но...
–...Пожалуйста.
Совершенно растерянный, Тони уходит. Бьется головой о дверь для пущего эффекта, и бредет прочь, через силу переставляя ноги.
***
Но следующий день застает его там же – у подъезда высокого дома. Он ритмично давит на дверной звонок, раскачиваясь взад и вперед в ожидании ответа. Проходит немало времени, но из здания никто не выходит и никто не входит. Тони пробует следующий звонок, давит один раз, второй, третий...
– Да, что, что? – раздается металлический голос из домофона.
– Э-э, – Энтони переступает с ноги на ногу. – Привет. Я...э-э. Я ищу Хоука.
Молчание.
– Это не Хоук.
– Да, я знаю, просто он не отвечает, и я подумал...
– Подожди, ты тот вчерашний назойливый парень, – в динамике трещит смешок,– что ждал в коридоре?
–М-м... да... Точно, – он криво улыбается собственым ботинкам, – это я.
Сосед фыркает. Какое-то шуршание, потом слышно, как что-то двигается.
– Послушай. Он не скоро вернется домой, понял? Он на работе. Пробудет там весь день. Поэтому давай ты придешь попозже и...
– На работе? А где он работает?
– О, этого я тебе не скажу.
– Я друг, – твердо говорит Энтони, – хороший друг.
– Да ну? А почему тогда ты не знаешь, где он работает, если ты ему такой хороший друг?
– Старый друг, – быстро исправляется Тони, – хороший давний друг. Из его родного города. У меня срочное дело. Вопрос жизни и смерти. Хочешь, чтобы это было на твоей совести, приятель? Хочешь встретиться с ним лицом к лицу, когда он узнает, что это из-за тебя я не успел ему вовремя рассказать о том...
– Ладно! Хорошо! Боже, – он вздыхает, – не заводись, пацан, все нормально. Он в супермаркете на углу, ясно? Так что давай, вали туда, решай свои заморочки и оставь меня нахрен в покое, окей?
Энтони оглядывается, всматривается в конец улицы и видит оранжевую вывеску, мимо которой проходил немного раньшеа.
– Хорошо, – говорит он спокойно и отходит от двери. Вслед несется невнятное бормотание.
С неуверенной улыбкой он проходит сквозь автоматические двери магазина и тут же начинает изучать ряды в поисках темной взъерошенной макушки и разбитых коленок.
Найти его оказывается до смешного просто.
Он сидит на ящике у мясного отдела в безразмерной форменной рубашке, со скучающим выражением сканирует продукты и складывает их обратно на полки.
Чувствуя, как учащается дыхание и улыбка сползает с лица, Энтони решительным шагам приближается и останавливается, чуть качнувшись, когда носки ботинок замирают всего в дюйме от носков ботинок Эмори. И ждет, когда тот поднимет голову.
Что парень и делает – медленно, решительно, – сжав фасованное куриное филе в одной руке, сканер в другой. Глядит на Энтони снизу вверх не то с равнодушным, не то с непроницаемым выражением. Секунды утекают и наконец Эмори моргает и обреченно опускает плечи.
– Что? – произносит он наконец, вопросительно поднимая брови.
– Нам надо поговорить, – выдыхает Энтони. Трудновато сосредоточиться, когда можешь назвать точное количество веснушек на бедрах собеседника.
– Ага, – с коротким смешком Эмори возвращается к работе, – в прошлый раз мы просто прекрасно поговорили.
– В этот раз... – Энтони умолкает, потому что Эмори подносит товар к сканеру, дожидается писка, откладывает и тянется к следующему. Тони наклоняется, кладет руки на сканер, будто хочет отобрать – Эмори замирает и тянет машинку к себе. – В этот раз все по-другому, – серьезно говорит Энтони, отпуская сканер. – Это... – он вздыхает и трет ладонью бровь. – Все стало еще хуже. Не знаю. Я продолжаю... вспоминать. Тебя. И... ну, все, что мы...
– Эй! – Эмори смотрит на него с предупреждением, оглядывается на болтающих коллег в соседнем ряду. Нервно откладывает сканер и поднимается на ноги. – Ладно, хорошо. Хорошо. Не здесь. Только не снова. Давай... – мотнув головой в непонятном направлении, он уходит, и озадаченный Энтони идет следом.
Эмори через подсобку выводит его в какой-то проулок, где стоят упаковочные коробки, урна и пара ветхих стульев для курильщиков.
Энтони осматривается, поворачивается к настороженному Эмори и умудряется держать себя в руках всю первую части его обличительной речи:
– Слушай, я не знаю, что происходит или что это за лажа такая была в понедельник, да, конечно, все это странно до чертиков, но ты не имеешь права вот так просто выслеживать меня и... – Эмори замолкает, потому что Энтони вдруг бросается к нему, он пытается увернуться, но не успевает – его уже обнимают, притягивают ближе, не обращая внимания на попытки вырваться и на растерянное: – Что за... Нет, Тони, отвали, от...
Энтони не такой уж сильный, но умудряется удержать Эмори в объятиях. Он впивается пальцами в ткань мешковатой рубашки и прижимается лбом к плечу Эмори, окунается в жар его шеи, делает вдох, и с внезапным восторгом и облегчением говорит, касаясь губами кожи:
– Я скучал по тебе.
– Что? – хрипит Эмори, и руки, тянущие сзади куртку Энтони, на миг замирают. – Боже, Тони, нет... Не здесь, пожалуйста, ты даже не знаешь, что ты...
– Я скучал по тебе, – повторяет Энтони ему на ухо. – С ума сходил, – он нежно целует кожу под ухом и добавляет: – пожалуйста. Пожалуйста, – и, на горячем выдохе: – Мерлин, пожалуйста, я...
Эмори вцепляется в него, втягивая воздух сквозь зубы, впивается пальцами в шею и спрашивает, уткнувшись в плечо, зачем...
–... ты это делаешь? Зачем тебе нужно...
Энтони делает пару спотыкающихся шагов вперед и неуклюже толкает Эмори к стене – опять. Оба задерживают дыхание, Эмори скорее всего из-за столкновения, Энтони – из-за возникшего трения. Не теряя времени, он подхватывает ногу Эмори под колено и закидывает ее себе на бедро, втискивается своей ногой между бедер Эмори.
– Я так хотел этого, – тихо стонет он в теплое местечко под подбородком Эмори и медленно покачивает бедрами, слушая глубокие резкие вздохи у своей шеи.
Эмори глубже зарывается лицом в шею Энтони, губы тихо бормочут: «Да?» И снова движение бедрами, трение скрытыми под одеждой полувозбужденными членами.
– Да, – Энтони облизывает губы и усиливает толчки. – Думал об этом всю неделю. О тебе. О твоем голосе. Твоем рте, – он на секунду закрывает глаза и добавляет еле слышно: – Твоем члене.
Эмори с неразборчивым рычанием сжимает руки вокруг шеи Энтони и резко вскидывает бедра – ускоряя толчки, заставляя обоих возбудиться еще больше, еще сильнее, и выдыхает:
– Твою мать... Артур, давай, давай же, давай...
Энтони делает все, что может: сует руку под его рубашку, жадно скользит по коже, проводит ногтями вдоль позвоночника – и Эмори выгибается дугой, оторвавшись от стены, вжимается в бедра Энтони. Проводит приоткрытыми губами по горлу вверх-вниз, прихватывает подбородок, тянется вверх… но Эмори снова отворачивается – глаза закрыты, движения беспорядочны, но он все еще способен выдавить еле слышное «нет».
Но даже так, даже просто прижавшись друг к другу у стены – одетые, возбужденные до предела, будто снова стали подростками – это длится недолго. Энтони кончает первым, зарывшись лицом в волосы Эмори, выдыхая другое имя, а потом быстрыми сильными движениями ласкает его через джинсы, помогая кончить, и шипит «да», когда Эмори замирает и ладони становится тепло.
Потом они пытаются отдышаться, стоя у противоположных стен коридора. Энтони откашливается и неловко одергивает рубашку.
– Я хотел сказать, – начинает он тихим напряженным голосом, – что мы... – он опускает глаза и задумчиво продолжает, помолчав: – Мы должны выяснить, что за хрень происходит.
Эмори, чуть более взъерошенный и все еще красный, пытается пригладить волосы.
– Ага... Что ж, – он пожимает плечами, – вообще-то у меня перерыв заканчивается.
– Что? Ты не можешь так просто уйти! – Тони невольно шагает к Эмори, который так же инстинктивно отступает назад. Одернув себя, он продолжает уже мягче: – Разве тебя это ни капли не беспокоит? Ты не хочешь... ну я не знаю... чтоб это прекратилось?
Но успокаивающего эффекта не получается. Настороженность во взгляде Эмори сменяется гневом.
– Слушай, у тебя сейчас кризис ориентации, – шипит он, – или как там это называется, мне плевать. И почему-то, по какой-то иронии судьбы, ты решил поэкспериментировать на мне. Извини, но мне это как-то не интерес..
– Перестань, – прерывает его Энтони, делая шажок вперед. – Не пытайся выставить меня сумасшедшим. Даже не... Ты был там. В этом поезде. В том поле. Ты был там. Ты... Когда я прикасаюсь к тебе, ты называешь меня...
– Заткнись, – Эмори угрожающе тычет в него пальцем, – заткнись. Прекрати.
Он отворачивается, запустив пятерню в волосы, и уходит в магазин. Энтони смотрит, как за ним медленно закрывается дверь, и думает пойти следом…но что еще сказать, как убедить кого-то в том, чего и сам не понимаешь?.. Плюхнувшись на какой-то ящик, он прячет лицо в ладони и бормочет: «Пиздец».
Он сидит так довольно долго, пытается разобраться в мыслях, найти хоть какую-то подсказку – какой-то довод, или приговор, или доказательство, что все это лишь временное помешательство, излечимое лекарствами, а не случайными обжиманиями у ближайшей стенки. Возможно, это все равно бы случилось рано или поздно. До двадцати лет жить с матерью, прикованной к инвалидному креслу, без отца, который смог бы воспитать в нем порядочного гражданина – как тут не ожидать чего-то такого?..
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |