Нечаянные воспоминания на случай смерти 10 страница

Смешно, конечно же. Тони это знает.

Но все равно делает короткий крюк по пути из магазина, стоит у старой школы с пластиковыми пакетами в руках и таращится на пустую крышу. Он сам не знает, чего ждет. Не знает, ожидал ли увидеть там истощенного Эмори, что сидит, прижав колени к груди и опасливо наблюдает за кружащимися над ним стервятниками, которые, в свою очередь, выжидающе наблюдают за ним. Не уверен, приносит ли отсутствие каких-либо следов, доказательств того, что произошло здесь всего неделю назад, хоть какое-то облегчение, или нет.

Он понятия не имеет, как всего день спустя оказывается в пригородном автобусе. Это просто происходит, и он подчиняется, без единой мысли в голове. Корни растущих вдоль дороги деревьев пробились к поверхности земли, вспучили бетон, автобус трясется и подпрыгивает на ухабах. Он выходит на улице, где любой день можно легко принять за воскресенье, и пятнадцать минут идет пешком к кладбищу.

Он ненавидит это. Всегда ненавидел, потому что никогда не мог выдавить ни слезинки у надгробия с именем отца, и от этого чувствовал себя ужасно. Ему не хочется поговорить или что-то в этом роде, он помнит, как считал любого, кто так делает (а он видел таких, когда приходил сюда с мамой и бродил между могил в поисках смешных имен, пока мать стояла там, где он ее оставил, и смотрела), любого, кто рассказывает здесь о том, что ел на завтрак или когда у него следующий визит к дантисту, настоящим засранцем. Поэтому сейчас он просто неловко стоит, руки в карманы, и оглядывается по сторонам, пытаясь понять, что делают другие – и с некоторым разочарованием обнаруживает, что он тут один.

В итоге он просто делает то, что однажды видел по телевизору – кладет маленький камешек на могильную плиту. Уже уходя, вспоминает, что это как-то связано с религией, только он забыл – с какой, и морщится, понимая, что сделай двойную глупость, но не может заставить себя вернуться назад и убрать камешек с надгробия.

Не придумав ничего лучше, он заходит в маленькое здание позади кладбища и пытается завязать разговор с работником регистратуры. Ничего особо не получается. Мужик вдвое старше его, лыс и измучен жарой – его голова блестит от пота. Энтони пытается поговорить об игре Манчестер Юнайтед, которая была на прошлой неделе, а он пропустил, но посмотрел повтор на спортивном канале в три часа ночи, пытается порассуждать о погоде и отпустить шутку о неспешном бизнесе. Парень отвечает коротко и односложно, явно поглощенный своим сборником судоку.

По пути домой легче не становится. Но это нормально, на его взгляд. По крайней мере, еще хуже себе он не сделал, а это уже достижение.

Но потом он идет по дорожке к дому, видит сидящего на крыльце Эмори и немного пугается, думая, что день все-таки будет дерьмовый.

Первая его реакция – снова развернуться и убежать. Это и сейчас несложно. Можно ведь спрятаться где угодно и переждать... сколько этот парень будет здесь сидеть? Явно не очень долго. С учетом того, что он и так тут, похоже, уже довольно давно.

Эта мысль вызывает раздражающе-неожиданный проблеск симпатии, потому что кто знает, как долго Эмори прождал – и странно, почему не позвонил в дверь. Мать, конечно же, открыла бы ему и сказала, что Тони нет дома, и он бы наверняка ушел, а не уселся на ступеньки в ожидании. Он бы не стал ждать, никто бы не стал, это просто...

Эмори, сидевший, устроив локти на коленях и положив голову на руки, удивленно вскидывает глаза. Он явно взволнован, обгорел на солнце и устал. Похоже, ему пришлось несладко.

Энтони матерится, плетется к нему и со вздохом садится на ступеньку рядом.

– Нам надо поговорить, – хрипло произносит Эмори. Голос его чуть дрожит.

Энтони пожимает плечами, пристально разглядывает костяшки пальцев.

– Говори.

– Я... Смотри, – он замолкает, и Энтони смотрит, только секунду спустя понимая, что Эмори выразился не буквально. – Я не могу сказать, что не делал этого, – выпаливает тот, – не убивал его. Твоего отца. Его отца. Как угодно.

– Хватит ходить вокруг да около, – отвечает Энтони после секундной паузы. – Давай уже, говори, что надумал, Эмори.

– Ага, да. Я не могу так сказать. Я думал об этом – и не могу, – снова замолкает, явно нервничая, и сглатывает. – Я просто хотел, чтоб ты знал.

Энтони разражается сухим смехом и трясет головой.

– Где-то я это уже слышал, – говорит он, вспоминая перемазанного Мерлина у своих ног, умоляющего понять, объясняющего свою беспомощность – всхлипывающего через слово и не осознающего этого. Воспоминания причиняют боль, вызывают гнев, и Тони резко обрывает эти мысли.

– Что ж, я по-прежнему не могу, – нахмурившись, повторяет Эмори со спокойной непреклонностью.

– Проклятье, – Энтони закрывает глаза и снова открывает, приняв решение: – Послушай, это даже не... это не имеет значения. Это даже был не мой... то есть, я ведь не Артур, правда. Не Артур. И мне плевать. Я не могу. Просто не могу, – он снова опускает глаза. – Одного отца достаточно, верно?

– Черт, – шепчет Эмори, словно до него только дошло, – о черт.

Энтони безмолвно соглашается. Какое-то время они молчат, и когда Эмори снова начинает говорить, голос его звучит немного громко и неестественно.

– Что ж, – говорит он. – Что будем делать?

– Не знаю. Думаю, ничего.

– О. Ладно, – он колеблется, поднимается, будто хочет уйти – будто и правда собирается уйти – но топчется на месте, не делая ни шага. Потом садится обратно.

– Знаешь, он ведь проводил исследования, – его голос снова тих.

– Что?

– Мерлин.

– О.

– Да. Долгие годы. Пытался вычислить, что же случилось той ночью. Было ли это... хоть как-то связано с ним или нет, или это было просто... Утер был не так уж молод, а он бы никогда…

– Я знаю. Это не...

– Да, но – на самом деле не знаешь. Не все. Я хочу сказать... – он трет лоб, на лице отражаются сложные эмоции, – он правда потратил на это целую вечность. Все время, что я помню. Каждую ночь, каждую свободную минуту днем, он пытался как-то... понять, разобраться. В истории магии, любой магии, а это такая запутанная фигня, что я сам ее с трудом понимаю – а ведь оно все у меня и так в голове. Просто... Он правда, правда хотел сказать тебе, что это не его вина, что он этого не делал. Всегда. Пожалуй, только это его и волновало в мире, если честно, – тихо добавляет он.

Энтони не знает, что на это сказать, поэтому молчит, снова начинает тереть костяшки пальцев. Эмори умолкает и они, кажется, очень долго сидят в тишине, где слышно только пение птиц и отдаленный скрип колес мусорного бака по брусчатке. Встав во второй раз, Эмори уже без колебаний шагает на дорожку, засовывает руки в карманы и медленно направляется прочь.

– Так ты как, хочешь... не знаю. Потусуемся позже?

Эмори останавливается, оглядывается. Тони адресует ему слабую, невеселую улыбку и пожимает плечами. Эмори даже не кивает, а лишь чуть вздергивает подбородок в неопределенном согласии:

– Да. Хорошо, – какое-то время задумчиво он изучает свои ботинки, а потом добавляет: – Или можем заняться чем-то еще.

Брови Энтони взлетают вверх, и Эмори чуть улыбается с лукавой застенчивостью.

– Завтра? – спрашивает он, уже уходя.

Лучше б это не было вопросом, Тони почему-то не хочется отвечать, но Эмори замедляет шаги, оглядывается – ждет ответа, так что выбора нет. Он вздыхает, неохотно трясет головой в согласии, закатывает глаза.

Эмори смотрит на него со странной нежностью, разворачивается, чтобы пройти оставшиеся пару шагов до улицы – на губах все еще играет слабая, почти незаметная с такого ракурса улыбка.

***

Расчищенная площадка на опушке леса за имением Хоуков почти полностью погружена в тень, да и день выдался пасмурный – изжелта-сизые тучи над головой временами проливаются шумным горячим ливнем.

Опустив плечи, Энтони волочит за собой по грязи длинную палку. Эмори – влажные от пота волоса прилипли ко лбу, в губах висит сигарета – смеется, бьет своей палкой по палке Энтони, кружит рядом.

– Давай, Тони. К бою.

– Наверное, лучше не стоит, спасибо, – с трудом выдыхает Энтони и вытирает пот над верхней губой тыльной стороной ладони. – Даже не наверно, а точно.

– Ну ты же пока не собираешься сдаваться, правда, – слова Эмори из-за зажатого в зубах бычка звучат неразборчиво. Он дразнится, подталкивает безвольно повисшее оружие Энтони вверх, затягивается, все это время не опуская вторую руку, изогнутую как в классической фехтовальной позиции. – Мы едва начали, так что поднимай меч – давай, дружище, к бою, к бою!

Энтони сдается и со страдальческой миной поднимает палку – вяло и без малейшего энтузиазма.

– Может, ты не заметил, но это немного унизительно.

– Даже в толк не возьму, о чем ты, – Эмори скупо улыбается и в прыжке наносит боковой удар, оставляя за собой струйку дыма. Энтони едва удается блокировать атаку, обеими руками вцепившись в основание палки, он отступает, спотыкаясь, словно вот-вот побежит.

– Ты не стараешься, – Эмори делает шаг назад. – Вернись сюда. Встань в исходную позицию и перестань, блин, делать вид, будто вот-вот навернешься.

– Это трудно, понял? И видно же, что я не умею, а ты явно тащишься от идеи побить меня палкой, да, поэтому давай просто покончим с этим и...

– Шутишь, что ли? Меня заставляли заниматься фехтованием, у меня ничего не получалось, поэтому я бросил, как только смог… да для тебя это должен быть детский сад, Тони. Тебе просто нужно... не знаю. Получить доступ к своим воинским талантам, как-то так. Они должны быть спрятаны здесь, – он тычет концом палки в грудь Энтони, – где-то здесь.

Энтони делает несчастное лицо. Он чувствует себя глупо, размахивая палкой во все стороны, сам себе напоминает мешок на ножках, а Эмори прыгает вокруг него, тычет палкой, бьет – кружит, смеется, качает головой. И к тому же, да, они пришли сюда якобы для того, чтоб «заняться чем-то еще», но все это больше походит на какую-то месть.

– Ты ведь понимаешь, – говорит он, выгибая руку под неудобным углом в ответ на предупреждающее постукивание палкой о землю, – что это не я придумал те тренировки. Так что, срываясь на мне, ты себе ничем…

– Ну не знаю. Ужасно похож на самом деле, – Эмори с усмешкой подносит руку к губам, зажимает бычок между пальцев и щелчком отбрасывает прочь. Выдыхает последнюю затяжку и добавляет: – Если не считать того, что твои навыки владения мечом – полное и абсолютное дерьмо.

– О-о, подначиваешь меня. Понимаю. Не, не сработает, попытка хороша, но…

– Но проиграть слуге, – продолжает Эмори, будто не слыша, с раздражающей небрежностью нанося легкие удары по его палке, втягивает носом воздух и шипит: – вот это будет обидно. Или того хуже. Проиграть панку-скейтеру. Что скажут твои друзья? Бог мой, проиграть этому задохлику, Тони? Этому, с эмо-прической?

Энтони фыркает и тут же отвлекается, воображая, как бы объяснял все это Арту («...ну да, нет, на палках, ну понимаешь...»), и Эмори пользуется моментом, чтобы напасть серией быстрых атак, отточенных и умелых. Вскрикнув «Какого!» Энтони суетливо пытается их отразить, но в итоге спотыкается, почти наступив на свою же собственную ногу – в этот раз Эмори наносит удар ему прямо в грудь, и Тони валится на спину с полузадушенным «Ой!».

Лежа в грязи и созерцая небесный свод, Энтони пытается откашляться и думает, что с него хватит.

– Я думаю, с меня хватит, – говорит он, когда Эмори нависает сверху, поставив ноги по сторонам от его груди. – Это все палки, – добавляет, когда Эмори выгибает бровь. – Я не силен в сражениях на палках.

Эмори, будто и не замечая этого признания, приставляет конец палки к груди Энтони, надавливает чуть повыше сердца. И улыбается. Широкой ухмылкой в тридцать два зуба.

– Сдаешься?

Энтони косится на палку и снова переводит взгляд на Эмори.

– А что, бля, Эмори, непохоже?

– Ты сдаешься, – тот сильнее давит тупым концом палки в его грудь, – или нет, твою мать?

– Вроде у меня много вариантов. Я валяюсь на земле, ты приставил мне меч к сердцу, какие приемы я, по-твоему, могу…

Он бьет локтем по босой ноге Эмори. Это так неожиданно для обоих, что, когда Эмори отпрыгивает и скрючивается на земле, обнимая пострадавшую ногу, Энтони лишь тупо провожает его взглядом.

Но потом, потом он начинает двигаться. Сжимает пальцы на палке, кладет ее поперек груди, перехватывает второй рукой и вскакивает. Палка снова перелетает в правую руку, вертится мельницей – и у Эмори загораются глаза. Он поднимается, становится в позицию… нападает… Тони понятия не имеет, что делает, что будет делать – но нет, о нет, знает. Так же, как знает, что такое тренировки на рассвете в возрасте шести лет, что такое сломанная нога, и рука, и лодыжка… также, как мгновенно распознает неуклюжесть ударов Эмори.

Короткая защита переходит в атаку, и он нападает простыми приемами – из-под руки, сбоку, закручивая псевдо-мечи восходящей спиралью – и вдруг резко останавливается, ткнув концом палки в грудь Эмори. Тот негромко рычит от боли, отступает, прижав ладонь к месту удара.

Энтони, распаленный, перекидывает палку из руки в руку.

– Давай, Эм, – стукает по оружию, неплотно зажатому в ладони Эмори. – Палки к бою.

Эмори издает кашляющий смешок – глаза радостно сверкают – перехватывает палку повыше и подбирается для новой атаки. Легко переступает с ноги на ногу, машет рукой, ладонью вверх. Приглашает.

Энтони его буквально сметает.

И это прекрасно. Ему не с чем особо сравнивать, ему нечасто приходилось проверять навыки других людей с помощью своих сил, своего тела, но самое близкое к этому ощущение он испытывал, когда прыгал с трамплина. Того, что со страховкой, к которой привязан резиновый трос, и когда прыгаешь… когда подлетаешь вверх, не сам, сам ты не можешь подпрыгнуть на тридцать футов, ты всего лишь пацан с короткими ногами и слабыми мускулами… но кажется, будто это прыгаешь ты. Как будто расстояние между тобой и землей – твоя заслуга, будто ты вдруг взлетел – как супермен, чьи возросшие от радиации способности раскрылись только сейчас, на этом трамплине, и это прискорбное совпадение, потому что теперь никто не поверит, что ты взлетел сам – а ведь это правда, правда ты сам... Тони сейчас чувствует то же самое, делая движения, о которых не знает, но помнит – и вдруг понимает слова Эмори о магии, о волнующей новизне.

Так и есть. Это что-то новое – вести спарринг с Эмори, драться в поте лица. И чем дольше они сражаются, тем увереннее Тони наносит удары, идет в нападение, принимает решения. Он уверен, что сможет уложить Эмори двумя ударами – тот неплох, но ему не соперник. Но так веселее – сражаться, и сражаться хорошо, ведь у него никогда раньше этого не получалось.

Когда начинается дождь – тяжелые капли падают сквозь завесу листвы, сначала редко, но постепенно превращаясь в настоящий душ, – Энтони заканчивает бой, быстрым, резким ударом выбивая оружие из рук Эмори.

Тот останавливается и издает слабый смешок. Энтони закусывает губу, улыбается, обнажая зубы, и театральным жестом приставляет конец палки к груди Эмори, мягко тыкает в промокшую рубашку.

– Ну что, сдаешься?

Эмори снова смеется, тяжело дыша. Делает шаг назад, еще один, и Тони шагает следом, не сдвигая палки.

– Да, – говорит он, когда Эмори ударяется спиной о дерево и вжимается в него, улыбаясь сумасшедшей улыбкой, – или нет?

Эмори хватает конец палки, отводит в сторону, затем подтягивает к себе. Подтягивает Энтони вместе с ней.

– Нет, – говорит, он вполне довольный собой, когда Энтони прижимается к нему, и палка выскальзывает из ослабевших пальцев.

– Нет?

– Нет.

– Не сдаешься?

Вместо ответа Эмори медленно просовывает ногу между его ног, тянет обеими руками за воротник рубашки.

– Думаю, нет, – голос его опускается до шепота, и дождь стекает по их лицам, капает с носа, с бровей.

– Наглый, – выдыхает Энтони ему в скулу.

– Немножко, – в голосе Эмори слышится лукавая улыбка, руки опускаются на поясницу Тони, ныряют за пояс джинсов, притягивают вплотную. Их тела, мокрые и теплые даже сквозь влажную одежду, смыкаются, находят удобную позу, и все вдруг становится просто. Энтони быстро расстегивает обе ширинки, в то время как руки Эмори без устали скользят по его спине, по пояснице и ниже, кончики пальцев чуть прикасаются к коже и вдруг резко сжимают, рывком сдвигают их бедра, и он ахает, закидывая голову, ударяется затылком о ствол дерева. Внимание Энтони привлекает обнажившаяся шея, и через миг он уже ведет по ней вверх языком, слизывает капли дождя и думает – лучше так, когда лицо Эмори поднято к небу, и губы, с которых срывается тяжелое дыхание, очень далеко – розовые, обветренные, безусловно опасные – которых нужно избегать любой ценой. Но это не так уж сложно, когда Эмори так сладко трется об него бедрами, и им так жарко стоять, тесно прижавшись друг к другу под дождем, босыми ногами на мокрой земле. Эмори проводит ногтями вдоль позвоночника Тони и шипит: «Ч-черт, да» – и в контрасте с его обычной молчаливостью это звучит совершенно развратно, и у Тони буквально сносит крышу. Он кусает местечко под ухом Эмори, потом оставляет там засос, и шепчет в ответ что-то совершенно новое, неприличное, от чего они оба окончательно теряют голову. «Ты бы отсосал мне? – шепчет он между поцелуями Эмори прямо на ухо. – Если б я попросил, ты бы… встал на колени, ты бы взял… меня в рот? Отсосал бы мне, если б я…»

Слов хватает, чтоб оба кончили в считанные мгновенья. И это прекрасно, даже гениально, и как они не додумались до этого раньше, и все хорошо – более чем хорошо, пока длится, пока сознание не начинает проясняться, не просыпается здравый рассудок. Но они молча сидят в траве под раскидистым деревом, ожидая, пока кончится дождь. Эмори таращится на Тони, когда думает, что тот не смотрит, но Тони все равно замечает, оборачивается, ловя взгляд – но Эмори уже невидяще смотрит на потемневшую листву. Энтони долго не сводит с него взгляд, забывшись, и Эмори вопросительно склоняет голову, поднимает брови.

Тони чувствует, как краснеет шея, и, сжав зубы, сверлит взглядом ближайший куст – и все равно краем глаза замечает малейшие движения Эмори.

***

Ему звонит Арт. Разговор начинается вполне нормально, со слегка смущенного бормотания «Как дела?» с обеих сторон, с ответов «Хорошо» и «Да как обычно», как будто последняя их встреча не окончилась криком и дракой – но потом Энтони говорит: «Слушай, насчет того что я тогда сказал…», Арт тут же прерывает: «Все путем. Кто старое помянет – так ведь? Просто тебя занесло, а я…» – и все летит к черту.

Эмори сидит на другом конце дивана, с притворным вниманием таращится в телевизор, а Энтони периодически выпаливает в трубку: «Погоди, а кто вообще говорит про извинения?», «Да я в жизни… чего? Чего?! Да ты вел себя как последний дебил, за что и…Я – кто?.. Нет, сам иди, Арт! На хуй!»

Он обрывает звонок, и в наэлектризованной гневом тишине Эмори, что до сих пор неотрывно глядит в экран, монотонно бормочет:

– Вот и помирились.

За что и получает телефоном по макушке.

Спустя пару дней, в скейт-парке (который в фильмах выглядит куда ярче, чем в жизни, особенно для тех, у кого нет скейта, роликов или специального велосипеда. «Непорядок, – думает Тони, – что есть места, где люди на роликах смотрятся круче нормальных людей»), Эмори спрашивает:

– И почему вы расстались?

Энтони, закинув руки за голову, растянулся на горячем бетоне площадки между двумя хаф-пайпами – ему давно надоело наблюдать, как Эмори носится вверх, вниз и кругами по гигантским желобам. Услышав вопрос, он приоткрывает один глаз и видит у края площадки Эмори, стоящего на скейте одной ногой.

– Кто?

– Ты со своим бойфрендом.

– Ты про Арта, что ли?

– Ага. Про него.

Энтони откидывает голову, закрывает глаза.

– Во-первых, не смешно, ты, придурок. А во-вторых, он полный засранец, вот почему.

– Из-за чего вы поссорились?

– А тебе-то что?

– Ничего.

– Ну и все.

– По-моему, ты сильно из-за этого переживаешь.

– Чего, – он приподнимается на локтях от неожиданности. – Да ну на фиг. Я не переживаю.

Эмори смотрит на него пару мгновений, потом отталкивается и исчезает за краем желоба – слышен лишь сухой перестук колес по гладкому бетону. Где-то через час ему надоедает кататься, он возвращается, садится рядом с Энтони, и тот с неохотой говорит:

– Мы вечеринку планировали. Наши дни рожденья почти в один день, и мы сняли бар – давным-давно уже. А потом, ну, началась вся эта… – он умолкает. – Короче. Я думаю, планы еще в силе и все такое. Просто… не знаю, – и, помолчав: – Да фигня все это.

– А когда у тебя день рожденья?

– Через две недели. Двадцать один стукнет, о как! – усмехнувшись, он пытается изобразить какой-то крутой жест. Эмори фыркает и смотрит на него с грустью. – Хочешь прийти?

– На твою предполагаемую вечеринку?

– Да.

– А подарок дарить обязательно?

– Если хочешь быть бессердечной скотиной – то не обязательно, – улыбается Энтони

– Ладно, – жизнерадостно отвечает Эмори и быстро уворачивается от тычка под ребра.

Нельзя сказать, что они находят себе много общих занятий. Да и много ли занятий найдешь в полупустынном июльском городе – только шататься по улицам, шлепая сланцами по тротуару, сидеть на скамейке в парке, пока не задремлешь, плавать в пруду за домом Эмори, долго-долго валяться на диване дома у Тони и смотреть по телевизору кулинарные шоу, передачи про садоводство или повтор мультиков про Могучих рейнджеров на детском канале. Сначала для смеха, потом препираясь, какой рейнджер лучше – Тони выбирает красного, потом вспоминает про белого и пытается переголосовать, а Эмори (который твердо уверен, что черный круче всех, вопреки событиям на экране) возмущается. И есть кое-что еще, конечно же – мимолетные касания рук, плеч, коленей, которые иногда проходят незаметно, а иногда приводят к большему, и Эмори толкает Тони к низкому ограждению пруда, запуская руку ему в плавки, и они лениво двигаются в кровати Энтони, сплетясь ногами и тихо, изможденно смеясь.

– Я же могу называть тебя Эм, правда, – говорит Энтони в один ничем не примечательный полдень в саду.

– Нет.

– Чего? Почему? Ты же называешь меня Тони.

– Тебя все так называют.

– Ага, потому что я не задираю по этому поводу нос. Потому что я классный. Потому что…

– Все равно не называй меня Эм.

– Типа ты мне можешь помешать.

– Могу перестать с тобой разговаривать.

– А кто сказал, что я хочу с тобой разговаривать?

Эмори смеется.

– Так не разговаривай.

– Ладно, Эм. Тогда тебя нельзя называть меня Тони.

– А как ты тогда хочешь, чтобы я к тебе обращался? Энтони? – он поднимает бровь. – Как твоя мама?

– Ты, – Энтони раздувает грудь, – можешь звать меня Ти-Сон.

– Хорошо.

- Что?!

– Говорю, хорошо, Ти-Сон.

– …Ты прикалываешься.

– С чего мне прикалываться, Ти-Сон?

– Блин, да ну тебя.

В целом, он думает, что все не так очевидно. На людях они держатся порознь, соблюдают дистанцию и следят за выражениями своих лиц – ходят по улице на расстоянии добрых пары футов, привлекают внимание друг друга тычками в бок. Почти как обычные друзья, по мнению Тони – если забыть о том, что у них не так уж много общего, и иногда они друг другу дрочат.

Хотя, может, он и ошибается. Может, они не такие уж хорошие конспираторы, как ему кажется, может, их маскировка на хрен никуда не годится – потому что однажды Эмори заходит отдать ему куртку – забытую на спинке кухонного стула в доме Эмори, – по-девчачьи накинув ее на плечи (Тони смотрит на него и говорит: «Оставь ее себе, если хочешь». Эмори смеется ему в лицо: «Пошел на хрен, я не твоя подружка. И перестань забывать у меня свои шмотки, ага?»), и на следующий же день мать загоняет его в угол взглядом «отпираться бесполезно» и вопросом:

– Ты с ним встречаешься, да?

– С кем это?

– С Эмори. Ты с ним встречаешься.

Эмори отвечает не сразу, подбирая совершенно бесстрастный тон.

– Я не гей.

– Я не осуждаю, Энтони.

– Ну и замечательно. И не осуждай. Но я все равно не гей.

– Как скажешь.

– Так и скажу. И знаешь, кто еще скажет? Девушки. С которыми я встречался. То есть целая куча народу.

Она бросает на него косой взгляд и умолкает, почему-то безнадежно покачав головой.

Но теперь у него в руках эта дурацкая наклейка, с которой непонятно что делать – и он целый вечер сидит у себя в комнате, таращится на нее, крутит в пальцах. Днем он проходил мимо магазина для скейтбордистов и внезапно решил зайти глянуть. Хотя совсем не был похож на скейтера в своих стильно потертых джинсах и модной футболке – да даже на приятеля скейтера не был похож. Он поразглядывал товары, с видом знатока кивая выстроенным у стены скейтам и твердо игнорируя иронический взгляд из-за прилавка. Задал пару вопросов, в основном о ценах, просто чтобы создать впечатление, будто он в теме (ложное). Девушка за кассой – сережки-штанги в ушах, черная рваная челка – отвечала с небольшими запинками, с любопытством наблюдая, как он роется в коробочке с наклейками для скейтборда на прилавке. Совершенно, абсолютно случайно он вытащил одну из наклеек – и замер. Белыми буквами с изящными завитушками по черному полю было выведено «Мерлин». Он просиял и шлепнул наклейкой о прилавок.

– Сколько?

– Два пятьдесят, – девушка явно оторопела от такого энтузиазма. Тони выдал лающий смешок, расплатился, поблагодарил, спрятал наклейку в карман и чуть не вприпрыжку вылетел из магазина.

И вот теперь он сидит, уставившись смурным взглядом на наклейку, голубоватую в отсветах компьютерного экрана, и думает, что лучше б он, наверное, ее не покупал. Тогда не пришлось бы сейчас мучаться, думать, что с ней делать, вспоминать слова матери или сказанное Эмори сквозь смех «Я не твоя подружка», не пришлось бы так много размышлять над значением дурацкого куска клейкой бумажки. Да и какое у нее может быть значение? Разве может вообще быть значение у чего-то ценой меньше трех фунтов? Вряд ли. Два пятьдесят. На бутылку пива. Никто бы и бровью не повел, брось он кому-то – кому угодно, другу или вообще случайному знакомому – бутылку пива со словами «Держи, приятель».

Решив это для себя, согласившись, что наклейка за два пятьдесят – это просто наклейка за два пятьдесят, не более чем забавный подарок, Тони оказывается абсолютно не готов к реакции Эмори.

– Какого хрена? – тот переводит взгляд с наклейки, которую Энтони только что положил перед ним на стол, на самого Энтони, и обратно. – Это не смешно.

Энтони понятия я не имеет, что на это отвечать, он просто застыл на месте.

– О.

– Ты думал, это смешно?

– Я… не знаю?

– Не знаешь?

– Слушай, я… Что ты хочешь услышать? Увидел ее, понятное дело, что подумал… да, подумал, что это будет забавно, что это будет…

– Я – не он. Это не смешно, – Эмори поднимает серьезный взгляд. – Это была плохая шутка.

Дата добавления: 2015-08-27