Нечаянные воспоминания на случай смерти 3 страница

– Ты жутко потный, – сообщает тот Артуру спустя какое-то время, прижимаясь щекой к его плечу.

Принц, слегка задыхаясь от напряжения, пытается саркастически рассмеяться, но лишь громко выдыхает:

– Я несу тебя вверх по склону. Мог бы… проявить… больше… – мелкие камушки осыпаются под ногами, Артур старается выровнять шаг, – благодарности.

Мерлин улыбается ему в шею и чуть крепче сжимает руки.

– Ты такой си-ильный, – и тут же: – Мощь твоих рук лишает нас, простых смертных, дара речи.

Артур рычит, и Мерлин приближает губы к его уху, тихо прибавляя:

– Мой Артур. Такой рыцарь.

– Заткнись.

Но большой палец поглаживает колено Мерлина на всем остатке пути до вершины. Как только они оказываются на макушке холма, под палящим полуденным солнцем, Артур довольно бесцеремонно сбрасывает Мерлина и тут же валится на пыльную пожухшую траву. Растягивается на спине, пытаясь отдышаться, а Мерлин молча сидит рядом, оперевшись на руки, подняв плечи, и разглядывает раскинувшееся внизу королевство.

Проходит немало времени без движения, без малейшего желания шевелиться. Потом Мерлин опускает взгляд и видит, как пальцы Артура бездумно играют с полой его рубашки, пробегают по шву, чуть скручивают, отпускают – без всякой задней мысли, лишь бы что-то делать. Он поднимает глаза, щурясь от солнца, и встречает взгляд Артура. Спокойный, задумчивый – принц просто смотрит, а потом тянет, легонько, тянет, и Мерлин откидывается на локти.

И опускается еще ниже. Еще ближе, немного взволнованно и, в то же время, безмятежно, и пальцы Артура отпускают край его рубахи – скользят по руке, по груди, по шее, к затылку, запутываются в коротких волосах и легонько тянут.Тянут вниз – и Мерлин наклоняется… да он наклонился бы и сам… и выдыхает Артуру в губы, трется кончиком носа о его нос, чувствуя, как кожа у обоих пышет жаром после летнего дня… и накрывает его рот своим, ловит верхнюю губу в поцелуе.

Сначала все знакомо: быстрый нажим, жесткий поцелуй губы-в-губы – отражение бьющих через край эмоций. Но на этот раз никто не торопится отодвинуться, и губы скользят, уговаривают, а потом тихо настаивают, переходя сверху вниз, от уголков к изгибам. Тихий вздох – и Артур приоткрывает рот и отвечает, отвечает, облизывая и посасывая его губы, и Мерлину приходится побороть две попытки вдохнуть, довольствуясь короткими рваными вдохами, потому что он пытается слизать с губ принца его вкус. Встреча становится неизбежной, и Артур скользит языком по языку Мерлина, к нему в рот, потом выманивает за собой и начинает посасывать, просто чтобы услышать, какой звук взлетит в небо… И оба молча решают продолжать, сколько смогут.

Оказывается – могут очень долго. Медленно, жарко, скользко… Руки Мерлина не выдерживают, и приходится сменить позу – теперь на боку лежит не Мерлин, а Артур, – а поцелуй так и не прервался, и они смеются друг другу в губы над попытками устроиться поудобнее. Рука Артура – теплая, чуть влажная, замечательно беспокойная – лежит на затылке Мерлина, перебирая волосы, поглаживая кожу, чуть сдвигается, чтобы тихонько потянуть за ухо. Пальцы Мерлина стянули рубашку на пояснице Артура в тугие комки, скручивают и отпускают ткань, разглаживают, и рвут ногтями в наслаждении всякий раз, когда кто-то из них придвигается ближе, и поцелуй вдруг перестает быть безмятежным.

***

Он и сам не уверен, чего ждет, что ищет в бормочущей утренней толпе, расположившейся под стенами экзаменационной аудитории. Книги, методички – последняя отчаянная попытка запомнить материал, – взъерошенные головы, невыспавшиеся лица, нервные улыбки, паника во взглядах. Первый экзамен последнего семестра, первый из многих, и Энтони все это уже проходил, уже стоял здесь, пытаясь сосредоточиться – абсолютно безуспешно. Все это уже было, он шел на экзамен без подготовки, беспечно смеясь, и вместо ответов бездумно рисовал рядом с вопросами тестов неразборчивые каракули. Но, ей-богу, сейчас он не может себе позволить снова слажать, у него нет ни денег, ни времени на еще одну пересдачу, и вместе с тем он осознает – ничто так не гарантирует ему охренительный апокалипсис, как надвигающееся безумие.

Наверное, это оно и есть. Безумие. Что-то вроде того. В голове сплошная неразбериха, клубок диковинок и странностей, и Тони почти уверен, что спятил, только не знает, как именно, даже не знает, как это объяснить окружающим, какими словами передать, чтоб его не посчитали уж полным психом. И он не может придумать ничего лучше, чем стоять у края толпы и беспокойно вглядываться в поток входящих в коридор людей. Блондинистая голова, еще одна, рыжая, лысая, длинные волосы, каштановые, светлые…

К нему обращаются, что-то спрашивают, легонько толкнув в спину. Он не слушает, лишь что-то неразборчиво бормочет в ответ, руки висят у боков, как плети. Издалека доносится шорох колес по паркету. В коридор влетает парень на скейтборде, с сигаретой в зубах, ловко огибает двух девчонок – выгнув спину, легко удерживая равновесие. Доехав до толпы, он тут же соскальзывает на землю, даже не пошатнувшись, быстро оглядывается, делает последнюю затяжку и щелчком отправляет бычок в стаканчик с кофе в руках погруженного в конспект студента. Жест так небрежен, что никто даже не замечает взвившийся над кофе дымок.

Энтони делает шаг вперед раньше, чем успевает заметить, как ускорился пульс, как зазвенели нервы – уже расшатанные и никудышные после выходных, – предупреждая об опасности.

– Нам надо поговорить, – начинает он, остановившись совсем рядом, слишком близко, злясь по неведомой причине.

Парень тут же отступает на полшага, озирает его из-под саркастически нахмуренных бровей.

– Что, прости? – говорит он с легким смешком, обдавая Тони запахом курева.

Энтони с трудом выдыхает, поднимает голову и оглядывается. Стоит шум, никто не обращает на них внимания, все заняты личным академическим кризисом – но он все равно дергает подбородком в сторону узкого прохода к какому-то одинокому кабинету.

У парня странное выражение лица, позабавленное и в то же время настороженное, будто он не может понять, что Энтони от него хочет. А тот, похоже, и сам не знает, но лишь еще больше злится от этого. Прорычав: «Туда», он шагает к коридорчику. Нетерпеливый взгляд через плечо понукает парня идти следом.

Тот поднимает бровь, оглядывается в поисках свидетелей своего возмущения и, не найдя, со страдальческим вздохом следует за Тони, который уже поджидает, скрестив руки на груди, и под его нетерпеливым взглядом прислоняется к стене и ждет начала разговора.

– Ну? – говорит, не дождавшись. – Какого черта ты меня позвал?

– Ну, ты, – Тони обрывает сам себя, мысли разбегаются, мешают сосредоточиться. Он начинает заново, с придушенного: – Я... ты... – и в итоге просто тыкает парня пальцем в грудь и шипит: – Ты был в том поезде.

Следует короткая пауза, слова нелепо застыли в воздухе, а парень смотрит на него с легким удивлением, ни мало не впечатленный.

– И? – говорит он чуть погодя. – Если и был, то что?

Тони выдыхает и опускает руку.

– Что ты имеешь в виду – если и был... Что ты вообще имеешь в виду? Господи, я... Авария была? Я хочу сказать... – он нервно облизывает губу и часто моргает. – Что-то не так. У меня в... – замолчав в напряжении, он коротким жестом притрагивается ко лбу. – Я не могу... нормально соображать. Мы... сходили с поезда, да? Это был не... мне же не приснилось...

С его собеседника слегка слетает бравада, в голосе появляется напряжение:

– Я не знаю.

– Не знаешь что?

– Не знаю... слушай, а мы не можем... – он бросает быстрый взгляд по сторонам. Двери экзаменационной аудитории отворились, студенты, нервно переговариваясь, потянулись внутрь.

– Нет, – Энтони резко двигается, снова вторгаясь в поле зрения собеседника. – Нет, ты знаешь, о чем я говорю. Знаешь. Можешь делать вид, будто у меня тут крыша поехала, но ты знаешь, что творится какая-то херня, и ты...

– Да, ну и что с того? – пожимает тот плечами. – Что я, по-твоему, должен сделать?

Энтони несколько мгновений молча смотрит на него, а потом выпаливает:

– Ты... это твоих рук дело? Ты всю эту фигню заварил? Ведь ты говорил...

– Что?

– Ведь ты сказал... ты же страшно злился, что мы тебя Хайнекеном обзываем. Да, ты... – он умолкает, широко распахнув глаза от внезапно возникшей идеи: – О боже, а может, ты... какой-нибудь спятивший жрец вуду, и это ты так...

– Иди ты на хер! – потрясенно смеется парень. – Иди на хер, понял? Ты меня не знаешь. Ты ни хрена обо мне не знаешь. Даже имени моего.

Энтони втягивает носом воздух, раздувая ноздри, оглядывает коридор и снова переводит взгляд на собеседника.

– Но ты имеешь к этому какое-то отношение?

Промельк раздраженной улыбки – и лицо напротив становится бесстрастной маской. Парень закрывает глаза, а потом открывает их с коротким:

– Понятия не имею, о чем ты вообще говоришь.

– Что? Но ты же только что...

– Понятия не имею, – перебивает он, медленно проговаривая каждое слово, – о чем ты говоришь.

– Лапшу мне на уши вешаешь, да?

Парень пожимает плечами, бросает: "Как скажешь" и проскальзывает мимо Энтони в шумный коридор, вскакивает на скейт и устремляется к широким входным дверям. Энтони бросается за ним бегом, но через пару шагов останавливается и кричит вслед, растерянно раскинув руки:

– И что, ты так просто уйдешь? Да? Ты убегаешь? – и, вдруг вспомнив: – С экзамена?

Парень вскидывает руку и показывает ему средний палец, даже не потрудившись оглянуться. Подъехав к выходу из здания, разворачивает доску и, не притормозив, толкает тяжелые двери. Энтони хочет что-то крикнуть - что-то громкое, оскорбительное, но порыв застревает в горле с уже знакомой, но невозможно чуждой мыслью о чем-то похожем – он сам, этот парень, драка, рынок, и... "О нет, куда же ты! Постой!"… заминка, смех… то, чего никогда не было, и в то же время…

Он прижимает подушечки ладоней к глазам и давит так сильно, что под веками пляшут разноцветные пятна. Сглатывает, медленно роняет руки и смотрит, моргая - сначала на входную дверь, потом оглядывается на экзаменационный зал, - и пятится к нему. Сделав несколько осторожных шагов, он разворачивается, уже нормальным шагом подходит к аудитории и проскальзывает внутрь. Голова все еще немного кружится, но он замечает, что возле пустых сидений собралось несколько его приятелей, болтающих в ожидании, когда преподаватели начнут раздавать листки с вопросами.

– Тони? Тони, ты?..

Он падает на стул, хмурится, пытаясь прийти в себя.

– Тонс? Приятель? С тобой... Ты выглядишь как-то...

Горло пересохло и саднит, как при внезапной простуде. Тони поднимает глаза на сидящего напротив друга – тот наклонился к нему и глядит настороженно. Энтони скользит взглядом по склонившемуся лицу, неразборчиво бормочет: «Можно…», выхватывает у него стаканчик с остывающим кофе и делает внушительный глоток. Раздается громкое "Эй!" и похищенное вырывают из рук прежде, чем Энтони успевает допить – но одновременно где-то еще он сам выхватывает чашку… чашу, кубок…из чьих-то рук со словами: «Нет, нет, идиот, ты не можешь... не смей...».

– Капец...

И это он и есть. Тони даже не может... он не в состоянии даже бороться с силой, что поднимает его на ноги и выносит из аудитории под растерянные оклики:

– Приятель, ты что делаешь?!

Энтони поворачивается и, пятясь, отвечает со смешком:

– Понятия не имею!

– Но... – друг привстает, хмурясь, и смотрит на преподавателя. – Тони, а экзамен?..

Несмотря на все свои лучшие намерения, единственное, что Энтони может сказать на это:

– В задницу экзамен.

Торопливым шагом он пересекает коридор, пускается бегом, а потом уже несется во весь опор через овальный, вымощенный мрамором вестибюль. Уже слегка запыхавшись, выскакивает за двери, спускается по лестнице на мозаичную дорожку, ведущую через двор, останавливается и принимается отчаянно озираться. Непонятно, почему Тони решил, что Хайнекен все еще здесь, где-то рядом, но он чувствует настоятельную потребность пробежать взглядом от одного здания к другому, по лужайкам и скамьям, по разрисованной баллончиком статуе и ржавой велосипедной стойке. Тони трет лицо рукой, отбрасывает назад волосы, чувствуя замешательство, панику, и вдруг... вот он. Сидит на каменном бордюре клумбы, ссутулившись, прижав ладони к глазам.

У Энтони сводит живот. «Это безумие, – думает он. – Полное, неконтролируемое, мать его так, безумие». Он делает полшага вперед, и парень… как же его имя? Тони почти уверен, что знает первый слог, а вот второй... парень вдруг вскидывает голову, будто услышав чей-то зов, но при виде Тони его взгляд, блуждавший где-то, мрачнеет, становится холодным. Парень быстро отводит глаза, встает и устремляется прочь, а скейтборд, устроенный в рюкзаке, возвышается над его головой.

– Подожди! – Энтони идет следом, но парень не реагирует – продолжает идти, будто не слышит. Тони снова пытается привлечь внимание, кричит «Эй, подожди секунду!», прибавляет ходу. Догнав, но так и не получив ответной реакции, он хватает парня за локоть, вынуждая остановиться и повернуться, а потом произносит сквозь зубы:

– Я сказал тебе, подожди...

И замирает.

Рука парня напрягается в его хватке, ладонь ощущает движение мускулов под клетчатой тканью рубашки, и сердце Энтони вдруг заходится в стуке. Необъяснимая реакция узнавания заставляет сжать зубы, крепко сцепить их, пытаясь сдержаться – пытаясь унять бурю мыслей, идей и желаний, проносящихся в голове. Они чужие, они никогда не принадлежали ему, но почему-то накатывают, словно кто-то вдруг прибавил звук…

Парень не двигается, лишь смотрит на Энтони с яростным непониманием, напряжением и тревогой в выразительных, широко посаженных глазах. У него такое странное лицо, с забавными резкими чертами, но Тони даже не нужно присматриваться, этот образ уже прописан в его сознании до малейшей детали – едва успев подумав о родимом пятне на шее парня, он опускает взгляд и находит его.

Пальцы скользят по руке парня вниз, не ослабляя хватки, сжимают запястье, и у Тони перехватывает дыхание. Сглатывая, он проводит большим пальцем по кромке рукава, проникает под него, гладит теплую кожу на внутренней стороне запястья.

– Мерлин, – говорил он хрипло, неуверенный, что это значит, но от этого слова все внутри замирает.

Парень отрывисто вздыхает.

– Твою мать, – шепчет он на выдохе, чуть сгибает пальцы, легко касаясь Энтони, а потом отдергивает руку, стискивает в кулак, прижимает к боку.

Быстро озирается вокруг, будто опасаясь, что кто-то мог их увидеть, но двор по-прежнему пуст, лишь слышны отдаленные голоса да какой-то турист фотографирует старые арки коридора. Повернувшись к Энтони, парень облизывает губы и говорит:

– Не здесь. Пойдем.

Он встречается взглядом с Энтони, – в глазах то ли злость, то ли вообще что-то непонтное, – и устремляется прочь. В этот раз Энтони идет следом молча, и парень принимает компанию с горделивым смирением, которое – в этой и так непонятной ситуации, – еще больше сбивает Энтони с толку.

Они выходят за ворота, пересекают улицу и двигаются на запад, все дальше от центра. Парень закуривает, поднося сигарету к губам чуть дрожащей рукой, и Энтони не может отвести от него взгляд. От впалых щек, от желтоватых мозолей между пальцами, от того, как он стряхивает крошки табака с языка большим пальцем – небрежно и быстро. Парень замечает, отвечает пристальным взглядом вдруг потемневших глаз, и Энтони приходится прочистить горло, оглянуться по сторонам, спросить, куда...

–...мы идем?

– Ко мне, – невнятно отвечает парень, выдыхая дым, и как-то неуверенно добавляет: – Кстати, я Эмори, – пауза. – Так меня зовут. Я... да. Эмори Хоук.

Энтони отвечает быстрым взглядом и резким кивком.

– Я То...

– Знаю, – перебивает этот парень... Эмори... как странно... – Я знаю, кто ты. То есть... Кто ж тебя не знает, ага.

Энтони пытается ответить смешком – фырканьем, гоготом, чем угодно, – в надежде, что это прозвучит снисходительно, но выдает лишь какой-то нелепый вздох. Он понятия не имеет, куда идет, этот район города знаком ему меньше других. По большому счету, Тони даже не имеет понятия, почему вообще шагает сейчас по этим улицам, когда его будущее решается в экзаменационной аудитории, не так далеко от этого вышарканного подошвами старого тротуара. Единственное, что хоть как-то успокаивает во всей этой ситуации – он не одинок в своем замешательстве. Эмори, бросающий напряженные взгляды в его сторону, выглядит таким же потерянным, таким же забавно напуганным.

Окрестности меняются, здания становятся меньше, компактнее, иногда уступая место маленьким бакалейным лавкам, забегаловкам, пустым свадебным салонам со стенами из грязного кирпича, покрытыми запутанной вязью граффити. Конец длинной улицы скрыт в тени группы невыразительных зданий, многоквартирных домов постройки восьмидесятых – коричневые и серые стены, балконные галереи, что служат коридорами, ряды железных перил расчерчивают фасады на полосы. Эмори останавливается, и до Энтони постепенно доходит – они пришли. Тони рассматривает здание, хочет что-то сказать по этому поводу, нечто вроде "И ты живешь здесь?", – но это и так очевидно, потому как Эмори уже возится со связкой ключей, а потом делает какое-то хитрое движение, одновременно толкая тяжелую дверь плечом и нажимая ладонью на дверную ручку.

Внутри есть лифт, но Эмори направляется прямиком к лестнице, и Энтони тоскливо плетется следом, чувствуя себя персонажем из мультика, учуявшим запах пирога и летящим по его следу бездумно и помимо воли. На четвертом этаже они сворачивают в коридор. Эмори явно напряжен, но в остальном в полном порядке, зато Тони запыхался за двоих и трет ладонью затылок, пытаясь отвлечься от острой боли в боку. Перед глазами неразборчиво мелькает номер квартиры – и вот он уже внутри. Большую часть этой квартирки можно охватить одним взглядом. Кухня. Матрац. Телевизор. Шкаф. Еще одна дверь – наверно, ванная, – и все. Внутри почти пусто, только разбросана одежда, на матраце без простыни раскидано несколько подушек, да на столе стоит миска с недоеденной кашей.

Эмори закрывает дверь, сваливает сумку у стены и кидает ключи на ближайшую полочку. И совершенно неясно, что же должно случиться дальше. Энтони растерянно сцепляет руки и переводит взгляд на середину комнаты, не зная, куда деваться. На стенах висят плакаты с какими-то скейтерами, наверняка известными, но Энтони их совсем не знает, как, наверняка, и большинство его знакомых. Он выхватывает взглядом календарь с Тони Хоуком, висящий на дверце шкафа, и слабо улыбается, пытаясь быть дружелюбным:

– Фанат Хоука, да?

Эмори приваливается к стене за дверью и не отвечает, лишь поминутно сглатывает, дергая кадыком. С такого близкого расстояния кажется, что он весь состоит из острых углов – тощий, долговязый, со разбитыми костлявыми коленками и худыми руками. Он смотрит на Энтони, невозмутимо и без всяких эмоций, но все же... все же... Деланная улыбка медленно сползает с губ Энтони, кровь приливает к голове с внезапной, сокрушительной силой, а потом ударяет вниз, и он движется вперед, даже не успев ни о чем подумать. Пара быстрых, летящих шагов – и он уже близко, еще ближе, буквально падает на Эмори всем телом, и сдавленное дыхание касается его щеки. Очень жарко, горит в груди, и ниже, там, где его ноги устраиваются между ног Эмори, без предупреждения раздвигая колени. Парень неожиданно податлив, он буквально вплавляется в тело Тони, и тот прижимается еще ближе, вплотную, вдавливая его в стену. Очень тихий, гортанный звук – одновременно, и Энтони прячет лицо в шею Эмори и вдыхает так жадно, словно соскучился, словно хочет все это вернуть, и Эмори забрасывает ногу ему на бедро, откидывает голову, зарывается пальцами в волосы – настойчиво, нетерпеливо.

– Это, – выдыхает Энтони, безвольно приоткрыв рот, почти теряя сознание, потому что Эмори трется бедром о его пах через грубую ткань джинсов, и, черт, у Тони стоит, давно уже стоит, и теперь… – Это же, – он пытается снова, задыхаясь, и трется о ногу Эмори, – неправильно...

– Боже, – касается его уха ответный вздох. Эмори движется в такт, трется об Энтони, явно возбужденный, напряженный под изношенной тканью шорт цвета хаки. – Я знаю.

Энтони хватает его свободной рукой за бедро, прижимается еще сильнее и наклоняется, чтобы прихватить ртом мягкую кожу в том месте, где шея переходит в челюсть.

– Я не могу остановиться, – выдавливает он сквозь зубы и прижимается влажным раскрытым ртом к шее под ухом Эмори. Тот выгибается навстречу, бормоча:

– Черт... нет, мы не можем, – и пытается оттолкнуть Энтони, слабо дергая за волосы.

Но Тони лишь рычит в ответ, толкается вперед, покусывает покрасневшую кожу, посасывает, снова задевает зубами... а потом зализывает укусы, пробуя на вкус, точно зная, что от этого…

– Бляя, – Эмори сжимает объятия, беспорядочно дергает бедрами навстречу и выдыхает: – Артур, боже, Артур, не...

И Энтони в ответ может лишь глухо простонать:

– Мерлин, – и снова: – Мерлин, Мерлин, Мер... – целуя вдоль челюсти, и чуть поднимает голову, чтоб прикусить эти губы – боже, эти губы, – но Эмори с явным трудом отворачивается, стискивает челюсти – желваки играют под кожей. Энтони тянется за ним, но останавливается, услышав хриплое «не надо».

– Ты думаешь, я… – Тони прижимается лбом к потному виску Эмори, касается губами мочки уха. – Думаешь, я не пытаюсь? Думаешь, я бы стал... если б мог...

Он слегка прикусывает кожу, всасывает, и Эмори глотает задушенный стон, сильнее стискивает его плечи, обхватывает затылок потными ладонями и начинает двигаться резче, быстрее, с незнакомым именем в каждом вдохе и выдохе. Тони сдавленно шипит, ускоряет темп – с закрытыми глазами, с искаженным лицом. И тут Эмори сбивается с ритма, нога сжимается на бедре Энтони, и горячая влага ощущается даже сквозь джинсы. Прикусывает нижнюю губу – белые зубы сжимают темно-розовую кожу, – откидывает голову, удерживая готовые сорваться стоны. И постепенно замирает, в то время как Энтони продолжает двигаться с неудовлетворенным рычанием. А потом, с тем же совершенно необъяснимым знанием тел друг друга, Эмори проводит ногтями вдоль шеи Тони, почти лениво – и это становится последней каплей. Энтони кончает, приглушенно рыча в шею Эмори, стискивая его бедра, отчаянно вдавливая в стену, пока не освобождается, пока ничего не остается – и затихает, успокаиваясь.

Долгое время они не двигаются. Между ними мокро, влажная от пота ткань рубашек липнет к коже. Эмори сглатывает, и Тони чувствует это, ощущает, как двигаются мышцы у его лица. Эмори закрывает рот, скользнув губами по лбу Тони. Тот делает глубокий вдох. Этот запах, черт, от одного этого запаха он...

Он отклоняется, неуверенно и напряженно. Приходится закрыть глаза, чтобы отступить, спотыкаясь, на несколько шагов, – так нужно, пусть и выглядит нелепо. Все равно это не так позорно, как все случившееся, включая отчетливое темное пятно на джинсах – Тони знает, что оно там, чувствует, как холодит кожу.

Только отойдя на некоторое расстояние, он решается посмотреть на Эмори – но тот, оказывается, тоже крепко зажмурился, скривился в гримасе, тяжело дыша. Его шея и щеки расцарапаны щетиной. На коже темнеет синяк. Яростно краснеют отметки зубов.

Энтони быстро отводит взгляд и с преувеличенной серьезностью таращится на стоящий на полу, у матраца, телевизор. Моргает, трет ладонью лицо. Облизывает опухшие губы. Охватывает Эмори последним, совершенно больным взглядом, а потом идет к выходу, полу-спотыкаясь, непозволительно долго возится с дверью – вспотевшие пальцы постоянно соскальзывают с ручки.

Буквально выпадает в коридор, ошеломленный и растерянный, и бредет, приваливаясь к стенам, к перилам лестниц, пока не перестают подкашиваться ноги, пока не удается выбраться из здания на улицу.

День третий

Сегодня у Мерлина нет времени для Артура. За ночь восточный ветер пригнал с моря облака и растянул над землей полотном, похожим на тонкий слой мутной воды. Температура не спала, к сезонной жаре добавилась влажность и прочно обосновалась между стенами замка. А у Мерлина все еще нет времени для Артура.

Два дня почти бесцельных шатаний по замку – и слуги начинают что-то примечать. Несмело подходят, кривовато улыбась, и предлагают: раз уж ему, похоже, нечем заняться...

С утра он несколько часов помогает на кухне, без конца таская воду для чистки плит. В конце недели состоится летний пир, и приготовления уже идут полным ходом: большие скатерти достали с дальних полок кладовых и переложили поближе, провизии заготовлено вдвое больше обычного, отголоски тревожной суеты раздаются в коридорах под лестницами.

Артур находит его утром в кухонных кладовых, грязного, уставшего, отмывающего огромный противень от сажи, и в знак приветствия ерошит Мерлину волосы, слегка надавливая на макушку. Мерлин отвечает раздраженным ворчанием, а сердце начинает биться быстрее. Артур с деревянной миской, полной сушеных фруктов (явно украденных с главной кухни), запрыгивает на стол напротив рабочего места Мерлина – отвлекает его, с набитым ртом уговаривает бросить работу и поехать куда-нибудь покататься верхом. «Покататься верхом», – и по губам скользит медленная двусмысленная улыбка, а зубы прикусывают длинную полоску сушеного яблока. Мерлин фыркает, качает головой и с еще большим остервенением принимается скрести противень.

– Ну давай, – настаивает Артур, пиная лодыжку Мерлина.

– Нет, – говорит Мерлин, хмуро глядя на черный металл в руках.

Артур хочет знать, почему. Ну почему Мерлин обязательно должен испортить все веселье, почему он предпочитает измазаться с ног до головы, выполняя работу, которая даже не входит в его обязанности, вместо того чтобы повеселиться с Артуром, который, можно сказать, в общем и есть его работа.

– Потому что, – спокойно объясняет Мерлин, – остальная прислуга уже порядком меня недолюбливает.

Артур бросает на него недоверчивый взгляд, затем отталкивается от стола и без особого изящества плюхается на скамейку.

– С чего им тебя недолюбливать?

– А ты знаешь какого-нибудь другого слугу, – помолчав, отвечает Мерлин, – которому из-за слишком жаркой погоды дозволяется не работать, а бездельничать вместе с хозяином?

Вместо ответа Артур плавным движением придвигается ближе.

– Не припомню, чтоб ты возражал, – говорит он низким голосом, касаясь дыханием щеки Мерлина, и тянется к его губам.

– Тогда нет, – Мерлин толкает Артура в грудь. – А сейчас возражаю.

Артур смеется, рассеяно потирая грудь, затем снова наклоняется, делая еще одну попытку:

– Ну же, Мерлин, давай просто немного...

На этот раз ладонь упирается принцу в лоб.

– Отцепись, извращенец, – но в голосе слышна улыбка.

Артур все равно не сдается. Он сидит рядом с Мерлином весь день, и либо беспрестанно ворчит, либо ужасно отвлекает, горячо дыша в шею, пока не получит очередной тычок, и почти на любую фразу отвечает пошлыми намеками. Мерлин от всего этого лишь еще больше раздражается. Время идет, волнение прислуги возрастает, беготни становится все больше, как и всяких недоразумений, и Мерлин – который тут вообще-то добровольно, а не потому, что должен – чувствует, что тоже заражается всеобщей нервозностью. Он работает, а Артур мельтешит за спиной, ходит по пятам с глупой ухмылкой, жует фрукты и задает кучу вопросов («А это что?» – «Лопаточка». – «О, точно». – «А это что было?» – «Не знаю». – «Вроде... хм... земля задрожала». – «Наверное, этажом выше опустили люстру, чтоб протереть»), а когда они остаются одни, скользит ближе и...

– Эй, а что это ты делаешь?

Дата добавления: 2015-08-27