Маленький отряд обошел Гатине, поднимая деревенских жителей. Те ответили на их призыв, и англичане, разорившие Невиль-о-Буа, оказались в осаде. Вместе со своим командиром, сэром Бишемом, они укрепились в замке.
Пока длилась эта осада, Анн делил время между руководством боевыми действиями в Невиле и произнесением пламенных речей по всему Гатине, чтобы поддержать и усилить мобилизацию крестьян.
Анн воевал словом. Хоть он больше не был Вивре, но, подчиняясь желанию прадеда, объединил два цвета их родового герба: красное и черное, действие и мысль. Он сделался воинствующим мыслителем. И если ныне, несмотря на неудачный дебют, его слову внимали целые толпы, то в первую очередь потому, что он больше не был один. Отец Сильвестр, Колен и Филиппина обеспечивали ему поддержку Церкви и народа. Этот удивительно юный иерусалимский паломник, столь убого одетый и такой пригожий, который говорил получше любого священника и держался как сеньор, перестал внушать опасение. Наоборот, он стал человеком, известным во всем Гатине, неоспоримым крестьянским вожаком и непримиримым врагом годонов: Анном Иерусалимским!
Но главное, теперь у них появилась она, Жанна д'Арк… Если бы не Девственница, никогда бы речи Анна не имели того веса, той силы. Ее чудесная история облетела деревни, повсюду вызывая неописуемый восторг. Для всех этих людей, на протяжении жизни многих поколений страдавших от войны, Дева стала предвестницей столь долгожданного избавления. И каждый вспоминал давнее предсказание, согласно которому французское королевство, женщиной погубленное, девою будет спасено. Изабо Баварская, лишив наследства своего сына, отдала страну англичанам, но Девственница прогонит их навсегда!
Каждый день привносил что-то новое в легенду Жанны. После встречи в Шиноне дофин решил отправить ее в Пуатье, дабы она была испытана людьми Церкви. Таким образом, простая пастушка предстала перед самыми учеными докторами Университета и всех их поразила благочестием и убежденностью. Ее речи были простыми и ясными: она послана Богом, чтобы спасти Францию, и она докажет это, освободив Орлеан.
Получив благословение докторов богословия, Жанна-Дева покинула Пуатье и отправилась в Сен-Катрин-де-Фьербуа, близ которого Карл Мартелл некогда разбил сарацин. В церкви она потребовала, чтобы копали под алтарем – и, о чудо, там обнаружился меч Карла Мартелла, весь ржавый, но легко узнаваемый по клейму: пяти крестам! Когда Девственница взяла его в руку, ржавчина отпала сама собой.
Затем она написала англичанам торжественное послание, желая бросить им вызов по всем правилам.
Ознакомившись через некоего путника с содержанием ее письма, Анн смог огласить его прилюдно на площади Питивье, главного города области Гатине.
– «Иисус-Мария. Король английский и вы, герцог Бедфорд, именующий себя регентом королевства французского, верните Девственнице, посланной самим Богом, ключи от всех добрых городов, которые вы захватили и осквернили во Франции. А вы, лучники, ратники и прочие, кто стоит перед городом Орлеаном, уходите в свою страну, ради Бога. Ибо я послана Владыкой Небесным, чтобы изгнать вас из Франции».
Неистовыми криками и рукоплесканиями толпа приветствовала чтение письма, но иерусалимский паломник на этом не остановился.
– Вы не забыли дю Геклена?
Площадь Питивье загудела дружным «нет!», свидетельствуя о том, что и через пятьдесят лет после смерти коннетабля, победителя англичан, память о нем все еще жива в народе.
Тогда Анн объяснил, что его вдова, Мари де Лаваль, на которой тот женился, когда ему было около шестидесяти, а ей – всего шестнадцать, до сих пор жива. И Жанна-Дева недавно послала ей золотое кольцо – обручальное колечко, давая тем самым понять, что спустя полвека возобновляет борьбу ее мужа во имя Франции…
Анн Иерусалимский заключил:
– Это золотое кольцо для нас – верный знак победы, столь же истинный, как и сияющее на небе солнце, которому оно подобно своим видом!
Новая волна воодушевления прокатилась по площади Питивье, где собрались по большей части женщины, крестьянки, чьи мужья осаждали сейчас Невиль-о-Буа. Они окружили Анна возбужденной толпой. Филиппина раздраженно отогнала их.
– Оставьте нас. Нам надо держать совет.
Те нехотя удалились, и Анн остался наедине с обоими Русселями, отцом и дочерью, невильским священником и еще несколькими соратниками. Они расположились немного поодаль, в рощице на берегу Эфа – омывающей Питивье реки.
Отец Сильвестр несколько укоризненно произнес:
– Я бы предпочел, чтобы вы в ваших речах не забывали о том, что Девственница – посланница Небес. Это не просто новый дю Геклен в юбке!
– Я не знаю, кто она, святой отец, знаю только, что она принесет нам спасение… Впрочем, предлагаю равняться на нее в наших собственных действиях. В день, когда она освободит Орлеан, мы выбьем засевших в Невиле годонов. И поверьте мне, мало им не покажется!..
Внезапно Колен Руссель резко вскочил, исчез за кустами и выволок оттуда за шиворот какого-то бродягу – кривого, грязного, заросшего бородой. Тот вырывался и жалобно хныкал.
– Ишь ведь! За нами шпионил… Хорошо, что у меня слух тонкий!
Оборванец дрожал как лист.
– Клянусь, нет, господа! Я всего лишь несчастный, вшивый бедняк. Меня все так и зовут, Вшивым. Другого имени нет. Но я добрый француз, господа, добрый француз…
Колен Руссель, не обращая внимания на вопли босяка, принялся трясти его, как молодое деревце. Тот сразу умолк. Что-то блестящее выпало из его лохмотьев. Колен Руссель нагнулся и поднял.
– У такого нищего – и золотая монета!.. Сейчас ты нам скажешь, Вшивый, кто тебе заплатил!
Угрожающий круг сомкнулся вокруг оборванца. Невильский священник попытался вмешаться, исполняя свой пастырский долг. Однако речь его прозвучала не слишком убедительно.
– Во имя христианского милосердия…
Анн покачал головой.
– Надо, чтобы он заговорил, святой отец… И он заговорит, поверьте мне!
Но еще до того, как его коснулись, Вшивый бросился на колени, сложив перед собой руки.
– Это правда! Один человек мне заплатил. Велел разузнать, где Анн Иерусалимский. Но я не знаю его имени, клянусь вам! Вроде из духовных.
– Где ты должен с ним встретиться, с этим человеком?
– Сегодня вечером, перед церковью Питивье-ле-Вьей.
Анн коротко приказал:
– Принесите веревку. Святой отец, у вас есть время исповедовать его.
Подошел Колен Руссель с топором в руке.
– Оставь его мне, прошу.
– Он будет повешен, Колен. Мы бойцы, а не чудовища…
Пока Вшивый, хныкая, исповедовался, Анн сообщил остальным о своем решении.
– Я пойду на встречу сам вместо него. Хочу узнать, что это за поп так мною интересуется.
Филиппина тронула его за запястье.
– Не ходи. Может, это западня.
– Не думаю.
– Позволь, я пойду с тобой.
– Нет, Филиппина, я пойду один. Это приказ.
Филиппина Руссель вздохнула и посмотрела на Анна долгим взглядом своих прекрасных карих глаз.
К ближайшему дереву поволокли Вшивого, который опять принялся вопить.
Вечером Анн спрятался неподалеку от церкви Питивье-ле-Вьей, особенностью которой было то, что она находилась внутри кладбищенской ограды. На ступенях он заметил чей-то силуэт и постарался, прячась за могилами, подобраться к нему как можно ближе, при этом оставаясь незамеченным.
Без особого удивления Анн узнал белокурые, курчавые, как у барашка, волосы, розовое, рыхлое лицо с толстыми губами, выпирающий живот… Как он и предполагал, Берзениус был один, без всякой опаски поджидая своего шпиона с отчетом.
Анн еще не решил, как поступит. Убивать Берзениуса он не собирался, разве что окажется под угрозой его собственная жизнь. Может, задаст ему трепку, которую тот запомнит надолго. Но в любом случае посчитается с ним!
– Добрый вечер, мэтр Берзениус…
Тот вскрикнул от удивления, но не растерялся и тотчас же юркнул в церковь.
– Назад! Не входите, не трогайте меня, не то будете прокляты!
Анн, взбешенный оттого, что добыча ускользнула, замер на пороге, оставив дверь приоткрытой.
– Я оставляю вам жизнь, мэтр Берзениус. В отличие от ваших убийц, которые без колебаний разят тех, кто отдается под защиту Божью.
Настала тишина. Анн улыбнулся. Он только что придумал, как отплатить священнику-предателю.
– А знаете, почему я захотел прийти вместо вашего шпиона, которого постигла та же участь, что и всех предыдущих? Чтобы сказать вам кое-что… Я хочу поблагодарить вас.
– Поблагодарить меня? За что?
Голос Берзениуса невольно выдал сильнейшее любопытство.
– За мое счастье, мэтр Берзениус! Величайшим блаженством моей жизни я обязан вам – и никому другому. Ведь это вы женили меня на женщине моей мечты, и она испытывает ко мне такую же страсть, что и я к ней.
– Правда? Так она с вами?
– Она в безопасности. Мы снова встретимся, когда придет время. Неужели вы не рады своему успеху, мэтр Берзениус?
Что-то свистнуло, раздался вскрик, послышался шум падения. Анн резко обернулся. Прямо за ним стояла Филиппина Руссель с луком в руке. Тетива еще трепетала.
– Филиппина! Что ты наделала!
Девушка не ответила. Все так же неподвижно стояла она, держа лук, и была бледна.
Анн заглянул в церковь. В полумраке одного из приделов на полу можно было рассмотреть неопределенную продолговатую массу… Но оттуда не доносилось ни звука.
– Ты же убила его! Теперь попадешь в ад!
– Я не жалею. Я должна была… ради матери, ради братьев.
Вдруг она разрыдалась и бросилась к нему на грудь. Он мягко высвободился.
– Ты ведь не из-за этого его убила, верно? Ты слышала, что я ему сказал…
Она молчала, прижавшись к Анну. Потом провела пальцами по обручальному кольцу на его левой руке и прошептала:
– Золотое кольцо…
***
На следующий день Изидор Ланфан отправился встречать Жанну д'Арк. Среди посланных навстречу Деве были главные защитники Орлеана. Все они двинулись в Блуа, где находилась тогда армия дофина. Жанна, выехав из Тура, направлялась туда же. Была среда, 20 апреля 1429 года. Завтра, в четверг, он впервые увидит Девственницу!
В первый раз после ужасного «Дня селедки» Изидор оседлал Безотрадного. Как все изменилось с того холодного январского утра, когда он надеялся покрыть себя славой в злополучном бою! У него больше не было стяга с цветами Вивре – знамя его господина было постыдно оставлено в куче рыбы. Изидор мог бы изготовить себе другое – из двух кусков красной и черной ткани, но не захотел. Отныне он станет безвестным воином. Ничего другого он не достоин.
Однако унынию не удалось сломить Изидора. Да и могло ли быть иначе? Подобно всем остальным он чувствовал, что переживает незабываемые мгновения. Подобно всем остальным, едва услышав о Девственнице, почувствовал, что в его жизни наступает великий поворот.
По дороге в Блуа все только о ней и говорили… На какое-то время Изидор прибился к отряду бретонцев. У него не было веской причины находиться среди них, ведь сам он – парижанин и теперь уже не представляет род Вивре, но привычка – вещь стойкая.
Бретонцев возглавлял знатный вельможа, о чьем могуществе немало говорили великолепные доспехи с золотой насечкой, число оруженосцев и блеск их одеяния. Жиль де Л аваль и де Краон, сеньор де Ре, владетель обширных земель близ Нанта, был, наверное, самым богатым человеком королевства. Он только что прибыл на войну.
Ему было не больше двадцати пяти лет; несмотря на свой малый рост, он сразу же привлекал к себе внимание. Его лицо окаймляли иссиня-черные волосы и борода, но особенно интриговал его взгляд. Он был так пронзителен и оживлен столь странным пламенем, что наблюдателю поневоле становилось не по себе… [15]
Изидор Ланфан часами слушал, как тот с каким-то невероятным религиозным пылом рассуждает о Девственнице. Он называл ее «Лазурной Девой» и ожидал от нее всего. Для него, как и для всей страны, она являлась единственной надеждой, единственным путем спасения. Он говорил о ней как о самом Господе Боге.
Через некоторое время к отряду присоединился Потон де Ксентрай. У смельчака был более земной взгляд на вещи. Выходец из народа, выслужившийся в капитаны из простых солдат, сорвиголова, но благородное сердце, он мечтал только о драке. Для него самым важным оставалось то обстоятельство, что благодаря Жанне можно как следует всыпать годонам. А прочее, в том числе и всякая мистика, его ничуть не заботило.
Еще чуть позже бретонцы увидели подоспевшего Ла Ира и его гасконцев, окруженных смазливыми крестьянками, следовавшими за ними повсюду. Тут уж послышались совсем другие речи. Перемежая крепкие ругательства полными стаканами вина, Ла Ир божился, что поставит на место эту девчонку в штанах, которая, в конце концов, всего лишь баба. И он заключил, раскатисто хохоча:
– А бабье место, разрази меня Бог, в постели!
Изидора Ланфана совершенно не коробило от подобных речей. Наоборот, он улыбнулся…
Девственница заставляла шуметь, бурлить целое войско. Все эти люди, такие разные, представляли ее по-своему и говорили о ней каждый на свой лад, но она уже находилась среди них. Изидор был уверен, что завтра, когда она, наконец, появится во плоти, начнется великая эпопея, и всех их подхватит могучим ураганом…
На следующий день, 21 апреля 1429 года, Жанна и защитники города Орлеана встретились.
Когда они прибыли, армия дофина стояла лагерем под стенами Блуа. В первый раз с тех пор, как Изидор покинул город, отправляясь в Вивре, он вновь увидел эти крепостные стены. Но его радость была бы куда более полной, если бы, как и прежде, рядом был Анн.
Он искал Девственницу глазами, но не видел ее. Какое-то время он кружил по лагерю. Заметив вдалеке толпу, он сообразил, в какую сторону ехать. Изидор пришпорил Безотрадного и вскоре оказался перед плотной группой всадников, над которой возвышался белый стяг.
Он был треугольный, очень вытянутый, на высоком древке. Легкий ветер развевал его, позволяя видеть попеременно обе его стороны. На одной, усеянной лилиями, был вышит восседающий на небесном престоле Бог-Отец и слова «Иисус Мария»; на другой два ангела держали лазоревый щит с белой голубкой.
Толпа заколыхалась, и ее движением Изидора вытолкнуло в первые ряды. Жанна верхом на белом боевом коне сидела спиной к нему. Она держала свой стяг в правой руке, уперев древко в стремя. Ее доспехи, совсем новехонькие, были, без сомнения, сработаны лучшим оружейником. Тщательно отполированная сталь ослепительно сверкала.
Изидор Ланфан был немало удивлен внушительностью ее эскорта. Жанну обеспечили военной свитой, достойной самого высокопоставленного вельможи. Ее окружали: оруженосец Жан д'Олон, крепкий гасконец лет тридцати, оба ее пажа, четырнадцатилетние подростки Луи де Кут и Реймон, герольды Амблевиль и Гиень. Не меньше дюжины лошадей было предоставлено в ее распоряжение: пять рысаков и семь боевых коней.
– Едемте, мой милый герцог. Познакомимся с храбрыми жителями Орлеана!
Жанна, чье лицо Изидор Ланфан по-прежнему не мог видеть, обращалась к всаднику, находившемуся рядом. Голос был свежий и спокойный. Она пришпорила своего коня, ее собеседник сделал то же самое.
Тот, кого она величала «милый герцог», звался Жан д'Алансон. Этот белокурый ангел несравненного изящества был наделен всеми дарами природы. Ему было ровно двадцать два года, но из-за войны он уже познал бурную, полную тревог и опасностей жизнь. Когда он был совсем юным, его отец пал в битве при Азенкуре, а сам он получил рану в битве при Вернее, в которой участвовал еще подростком.
Подобранный англичанами среди убитых, он поправился только благодаря исключительной телесной крепости. Пять лет провел в плену и был освобожден совсем недавно. Прибыв в армию несколько дней назад, он был так восхищен, увидев Жанну верхом на коне и с копьем, что счел для себя великой честью состоять в ее свите – при том, что сам носил одно из знатнейших имен Франции.
Сразу за ними ехала весьма важная особа – как в прямом, так и в переносном смысле. То был тучный краснолицый прелат, чья широкая шляпа и фиолетовое, подбитое горностаем облачение указывали принадлежность к числу самых высоких иерархов Церкви. Реньо де Шартр, епископ Реймский, канцлер Франции, по личному поручению дофина повсюду следовал за Жанной, дабы своим присутствием засвидетельствовать Деве поддержку Церкви.
Эта миссия пришлась ему явно не по вкусу. Старый, брюзгливый и неразговорчивый скряга возненавидел Девственницу с самого ее прибытия ко двору. Говорил он мало, согласно собственному присловью: «В закрытый рот муха не влетит», но делал все возможное, чтобы очернить девушку. Он неустанно твердил, что нет ничего смехотворнее и нелепее, чем эта экспедиция, которую она возглавила; что вместе с нею войско движется к катастрофе. Хотя, быть может, втайне он как раз и боялся, что она добьется успеха, поскольку вместе с Ла Тремуйлем был из тех, кто желал бы пойти на сговор с англичанами…
Теперь Девственница вместе с Реньо де Шартром и Жаном д'Алансоном неспешной рысью объезжала ряды войска, чтобы, как она сказала, познакомиться с защитниками Орлеана. Как раз в этот момент она обернулась, и Изидор увидел ее в первый раз…
Он готовился к чуду, а испытал чувство тревоги и неловкости. Хоть он и знал, что Жанне всего семнадцать лет, но все же не ожидал узреть столь юное лицо. Мало того, что ему впервые довелось видеть женщину в доспехах! Эти наивные глаза, эти чистые, невинные черты под открытым забралом сбивали с толку и казались здесь, в боевом лагере, почти неуместными.
Изидор Ланфан вздохнул, по-прежнему следуя за всадницей, которую видел теперь только со спины. Разумеется, как могло быть иначе? Как он мог представить себе, будто какая-то пастушка и в самом деле сможет командовать французской армией? Когда она явилась к дофину, тот всего лишь ловко воспользовался ею в собственных целях. Она притянет к себе разрозненные силы страны и зажжет их верой, что, быть может, сулит большой успех. Но в ней самой нет ничего…
Изидор Ланфан смотрел, как впереди развевается прекрасный белый стяг со словами «Иисус Мария», вышитыми золотыми буквами. Вот что такое Девственница: живое знамя. Она – всего лишь продолжение этого символа, который держит в руке.
Вдруг она остановила коня и воскликнула от удивления:
– Бога ради, кто вы?
Перед нею были Ла Ир и его гасконцы со своими женщинами. Их командир спешился и обнял двух девиц за талию.
– Этьен де Виньоль, готов служить… Но все здесь зовут меня Ла Ир. Сами поймете почему, когда увидите в драке с годонами!
Вся ватага разразилась хохотом. Гасконцы смотрели Жанне прямо в глаза, дерзко, с вызовом. Грубые солдаты, забубённые головы, побывавшие во всех битвах, нагло выставляли напоказ свои разбойничьи рожи. Кругом были сплошь красные от вина носы, щеки в шрамах, выбитые глаза, щербатые рты, похотливые губы.
– Ну что ж, сир Ла Ир, ежели хотите служить мне, придется отослать всех этих бесстыдниц.
Девственница говорила, не повышая голоса, но тон был сухой, резкий.
Смех умолк.
– Бесстыдниц?
– Те, что останутся, должны немедля выйти замуж. А остальные пусть уходят!
– Но, чертом клянусь, чтоб меня…
– И приказываю вам также не богохульствовать. А коли не можете удержаться, клянитесь…
Тут она заметила дубину, на которую тот опирался, поскольку обнимавшие его девицы отошли.
– Вашей палкой!
Настала гробовая тишина. Грозный бородатый вояка ошеломленно уставился на девушку, восседавшую на белом коне, словно не веря собственным глазам. Он хотел сказать что-то, но не нашелся и поник головой.
Приблизились священники. Несколько решившихся гасконцев направились к ним, держа своих подружек за руку, остальные девицы стушевались и скрылись из виду.
На Блуасской равнине по-прежнему царило молчание. Изидор знал, что каждый из присутствующих сейчас испытывает то же самое, что и он. Как же он ошибся, посмев только вообразить, что Жанна – всего лишь марионетка, созданная дофином! Эта семнадцатилетняя пастушка только что превратила в ягнят самых отчаянных головорезов армии. Как назвать такое, если не чудом? Кто, если не сам Бог, смог дать ей такую властность, такую силу?
Белый стяг с Богом-Отцом, ангелами и словами «Иисус Мария» развевался над ней в лазурном небе. Никакого сомнения: отныне сам Бог вступил в войну, заливавшую Францию кровью вот уже почти сто лет…
***
Хоть Жанна д'Арк и в самом деле была полководцем по складу характера, но она не обладала всеми необходимыми полномочиями и обнаружила это с самого начала кампании. Инструкции дофина на сей счет оставались нечеткими: она должна командовать армией наравне с другими военачальниками. Однако эти военачальники, сплотившиеся вокруг маршала де Буссака, были из клики Ла Тремуйля и архиепископа Реньо де Шартра; они опасались Девы, были ей враждебны.
Армия двинулась в сторону Орлеана, но они постоянно хитрили, заставляя ее попусту терять время. Вместо того чтобы избрать правый берег Луары, где находился город, они пошли по левому и проскочили мимо своей цели.
Поняв это, Девственница впала в ярость, еще раз доказав, что не тот у нее характер, чтобы с нею можно было не считаться. Однако она превозмогла себя и поступила как человек действия. Ведь главное, чтобы она сама как можно скорее оказалась в Орлеане и подняла боевой дух его жителей. Армия подойдет следом.
Жанна приказала, чтобы ее переправили через Луару вместе с прибывшими к ней защитниками города. Для этого собрали плоскодонные барки, способные перевозить лошадей, а остальное войско тем временем повернуло обратно. Командиры попросту отвели его назад в Блуа, где оно и остановилось в бездействии.
Бастард Орлеанский, предупрежденный о приближении Жанны, выехал ей навстречу за городские стены. Англичане с полнейшим равнодушием допустили это.
Встреча сразу стала бурной.
– Вы – Бастард Орлеанский?
– Да, я. Рад вашему прибытию.
– Это вы дали приказ идти по другому берегу, а не по этому, где годоны?
Бедный Бастард был тут совершенно ни при чем и первым же осудил подобный маневр. Однако он не хотел порочить маршала и прочих командиров.
– Этот совет был продиктован только осторожностью…
– Бога ради! Совет Господа нашего мудрее вашего! Я доставила вам лучшую подмогу, которой вы никогда не получали ни от одного солдата: поддержку самого Владыки Небесного. Я послана Богом, который по молитвам Людовика Святого и Святого Карла Великого смилостивился над городом Орлеаном.
Бастарду было нечего возразить. Он попросил Жанну следовать за ним вместе со своими спутниками; вечером они вступили в город.
В восемь часов в пятницу, 29 апреля, ворота открылись, чтобы впустить кортеж. Заслышав шум, жители Орлеана высыпали на улицы. Девственница ехала впереди, на белом коне, по правую руку от Бастарда, окруженная латниками с факелами. Орлеанцы высовывались в окна или толпились на улицах, столь узких, что дома порой соприкасались наверху крышами.
Столпотворение творилось невообразимое. Все хотели прикоснуться к ней или хотя бы к ее коню. К ней обращались, кричали ей с радостью, с надеждой. Она же, словно нечувствительная к этому восторгу, не поворачивала головы ни вправо, ни влево. Не откликалась, не отвечала на приветствия. Смотрела прямо перед собой, будто целиком сосредоточившись на ожидавшей ее задаче, собирая каждую частицу своей внутренней силы…
Изидор Ланфан ехал в самом хвосте кортежа. На его пути было уже темно, крики смолкли, зато разговоры, наоборот, оживились, и он смог осознать, до какой же степени все готово измениться.
Одни и те же слова передавались из уст в уста:
– Мы спасены!
Людям казалось, что англичане уже ушли и осада снята. Однако что же они увидели на самом деле? Совсем юную девушку на коне со знаменем – и ничего больше. Армия дофина, вместо того чтобы оказать Орлеану действенную помощь, вернулась туда, откуда пришла; только что проехавший кортеж не доставил ни крошки продовольствия, а голод свирепствовал по-прежнему. Но все это больше не имело значения: Девственница – здесь, и только это было важно. Теперь каждый был уверен в победе. Чудо продолжалось…
Жанна д'Арк провела ночь в особняке Жака Буше, казначея герцога Орлеанского, а с утра 30 апреля для нее и для всех жителей Орлеана началось бесконечное ожидание. Жанна хотела атаковать немедленно; орлеанцы тоже хотели этого. Но это означало забыть о недоверии и враждебности других военачальников. Первый же военный совет, в котором она приняла участие тем утром, вылился в откровенное столкновение.
Поскольку сама Жанна и Ла Ир, ставший верным ее сторонником, упорно требовали вылазки, у них произошла стычка с неким сиром де Гамашем. Тот обратился к Бастарду:
– Раз тут предпочитают слушать глупую болтунью из простонародья, а не такого знатного рыцаря, как я, то я слагаю свое знамя. Лучше уж стану простым оруженосцем!
Он опустил свой стяг и протянул его Бастарду Орлеанскому, который отказался его принять и велел смутьяну извиниться перед Девственницей. Однако вместе с тем Бастард попросил Жанну отказаться от своего намерения. Потом заключил, что нельзя ничего предпринимать, пока не подошло вспомогательное войско. Впрочем, он отправится за ним немедленно.
Сразу же после этого Бастард покинул город. Хотя ему хватало и храбрости, и решительности, «День селедки» был еще слишком свеж в памяти. С тех пор боязнь нового унижения не покидала Бастарда.
Так что Жанна д'Арк осталась в Орлеане, вынужденная бездействовать, поскольку Бастард был командующим всеми вооруженными силами города, и в его отсутствие Дева ничего не могла предпринять.
Чтобы унять гнев и как-то обмануть нетерпение, она поднялась на стены. В некоторых местах англичане подступили так близко, что до них можно было докричаться. И жители могли слышать, как Жанна кричала им своим девическим тонким голоском:
– Уходите! Сам Бог вам велит!
В ответ доносились смех и поток ругательств… Чуть поодаль, перед разрушенным мостом через Луару, где находилось главное укрепление, захваченное англичанами, – крепость Турель, – Жанна закричала вновь, обращаясь на сей раз прямо к начальнику гарнизона, Уильяму Гласдейлу, имя которого выговаривала как могла:
– Сдавайся, Класида, по велению Господа нашего!
Гласдейл отвечал вполне серьезно:
– Иди паси своих коров, деревенщина, не то мы тебя схватим и сожжем!
Тянулись дни… Все высматривали со стен прибытие Бастарда с подкреплением, но горизонт оставался безнадежно пуст. И, наконец, в среду, четвертого числа, появились солдаты.
Жанна д'Арк выехала им навстречу в сопровождении только Ла Ира и Потона де Ксентрая. Вернулась вскоре после полудня вместе с Бастардом и Реньо де Шартром, причем этот последний выглядел угрюмее, чем когда-либо. За ними следовала только часть подкрепления, остальное войско пока стало лагерем за стенами.
Поскольку дорога была тяжелой, Бастард посоветовал всем немного передохнуть. Жанне с болью в душе пришлось удалиться. Но вскоре люди увидели, как она во всеоружии покинула особняк Буше, в котором проживала. Удивленным жителям она сказала, что голоса святых сообщили ей о начавшемся сражении и что она должна отправиться туда.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |