Начиная с этого момента, она просто следовала судьбе. Идиллия в Орте была для Анна временем безмятежного счастья. Для Альеноры – тоже, но это не имело значения; важен был только он.
Ортинское лето закончилось так же внезапно, как и началось… Как и предполагал Анн, Теодора следовала за ним на отдалении с намерением предстать перед мужем, когда на землю Франции вернется мир. Она проделала тот же путь, что и он, останавливаясь в монастырях. И только тогда до конца осознала слова иерусалимского священника: да, рано или поздно настанет время, когда маска Теодоры потребует от нее самопожертвования.
Не могла же она вечно, как диктовала роль женщины-волчицы, пропадать где-то месяцами и лишь изредка появляться вновь? Что будет делать Анн в ее отсутствие? Томиться от уныния и скуки, пока постоянное чередование счастья и тоски не станет ему нестерпимо?
Но ей заказано подолгу оставаться с ним и просто жить бок о бок с любимым, как жила бы любая другая женщина со своим мужем. Теодора не имела права постареть, стать матерью, обремененной детьми, домашними заботами. В конце концов, Анн поймет, что не было в его жизни никакой «былой хозяйки замка Куссон», а была лишь английская шпионка, жестоко его предавшая.
Так что все ясно: рано или поздно ей придется умереть. И случится это, когда Анн разлюбит ее. Пока он влюблен в свою «волчью даму», она будет дарить ему счастье, на которое он надеется: но как только он почувствует, что чары рассеиваются, Альенора исчезнет. И даже скрыться в безвестности она не посмеет. Ее смерть должна быть надежно засвидетельствована, чтобы Анн по закону был объявлен вдовцом и мог бы жениться снова…
Приняв свою судьбу, Альенора Заморская остановилась неподалеку от Орлеана, в обители Питивье. Там и находилась все время осады.
Много раз слышала она имя Анна Иерусалимского. Альенора узнала о роли, которую тот сыграл в восстании Гатине. Видела она также, как появился ее давний знакомец, Иоганнес Берзениус! Его доставили в монастырь с тяжелым ранением, полагая, что толстый церковник уже не жилец на этом свете. Он даже получил последнее причастие, но вопреки всяким ожиданиям поправился и, в конце концов, отбыл. Альенора испугалась, как бы тот не узнал о ее присутствии, но этого не произошло.
После освобождения Орлеана «волчья дама» снова пустилась в дорогу. У нее не было ни малейшего сомнения, какое направление избрать, дабы оказаться, в конце концов, рядом с Анном: достаточно следовать за Девственницей, чьи подвиги были у всех на устах. Так Альенора совершенно естественно оказалась в Реймсе на коронации.
В этот победный день она решила явиться Анну: война, по крайней мере, на время, могла подождать. Теодора заметила своего супруга на выходе из собора. Увидев его после Орты в первый раз, она испытала потрясение. Анн необычайно повзрослел, стал мужчиной и был одет как рыцарь, с незнакомым ей гербом на груди.
Теодора последовала за ним по улицам Реймса. Он присоединился к маленькой компании, в которой была какая-то девушка, его ровесница, свежая и миловидная. И Анн пил вместе с этими людьми и в какой-то момент засмеялся.
Этот смех стал для Теодоры сигналом. Анн радовался жизни в ее отсутствие. Значит, она больше не нужна ему. Ее жизнь закончилась, едва начавшись. Она должна исчезнуть. И Альенора покинула Реймс на следующий же день, с рассветом.
Она долго колебалась, все не решаясь, как ей поступить… Но, блуждая по окрестностям города, в конце концов, оказалась перед женским аббатством Сен-Маркуль. Ей пришло на ум остановиться там. Она посоветуется с матерью настоятельницей, и та, конечно, даст ей добрый совет…
Беседы пришлось ждать. Альенора опять погрузилась в свои размышления, но тут некое ужасное зрелище внезапно отвлекло ее.
В ворота аббатства ввалилась толпа больных. Она запрудила весь двор, окружив Альенору. «Волчья дама» и прежде видела пораженных этим ужасным недугом, но никогда в таком количестве. А они все прибывали и прибывали!
Все страдали от одной и той же болезни, разъедавшей им лица. Но то была не проказа. Проказа оставляет черные, засохшие струпья, а у этих гноились кровавые, красные язвы; казалось, люди заживо разжижаются. Но хуже всего, однако, показался Альеноре не их вид, а поведение: эти кошмарные создания веселились вовсю!
Они держались за руки, пели и плясали; их изъеденные заразой лица были радостны. Альенора хотела убежать, но не успела, очутившись в центре неистового хоровода.
Она видела перед собой какую-то молодую, красивую, хорошо сложенную женщину, правая сторона лица которой стала сплошной язвой от основания шеи до уха. Рядом с нею зрелый мужчина, с кровавой размазней вместо носа, смеялся во все горло.
– Ноэль! Ноэль!
Альенора отшатнулась, поневоле вскрикнув от ужаса. Да, она хотела умереть, но не так же! Не от этой кровавой проказы, сводящей с ума, – поскольку несчастный явно впал в безумие, коль скоро так ликовал – в его-то состоянии…
– Возьмите себя в руки, дочь моя. К нам прибывает король.
Какая-то монахиня, слышавшая крик гостьи, сурово глядела на нее.
– Король? – переспросила Альенора.
– Он избрал наш монастырь для исцеления золотушных. Это великий день.
Действительно, скоро в воротах появились конные латники, а за ними – пышно одетые люди. Больные, прекратив петь и плясать, по очереди опускались на колени. Альенора, не слишком понимая, в чем дело, присоединилась к группе монашек и женщин-мирянок, вставших чуть поодаль.
Будучи англичанкой, Альенора Заморская не знала того, что здесь было известно каждому. Коронация наделяла королей Франции чудесным даром исцелять золотуху. Так называли эту болезнь, поражавшую в основном лицо и шею; она не была смертельной, но оставляла ужасные следы. В тот день, 20 июля 1429 года, Карл VII, как того требовал обычай, прибыл после коронации в монастырь Сен-Маркуль, чтобы излечивать своим прикосновением золотушных. Несчастные, проявлявшие столь великую радость, вовсе не были безумцами. Они получили единственную надежду на исцеление…
Карл VII въехал на сером коне, под громкие звуки труб. На нем были бело-голубой с золотом плащ и строгая черная шляпа. Для тех, кто видел короля, становилось очевидным: от воодушевления, проявленного Карлом на коронации, не осталось и следа. Он вновь стал унылым, неуверенным в себе молодым человеком – с маленькими глазками, острым носом и тонкими губами, сложенными в неприятную складку.
Карл VII спешился и подошел к коленопреклоненным больным. Его некрасивое лицо побледнело, когда он увидел их вблизи. Придворные, державшиеся за его спиной, в частности пузатый архиепископ Реньо де Шартр, попятились назад. Только Жанна д'Арк сошла с коня и встала рядом с королем. На Деве по-прежнему оставались доспехи, и в руке она держала белый стяг.
Карл начертал крест на лбу первого больного и неуверенным голосом произнес полагающуюся формулу:
– Король тебя касается, Бог исцеляет…
Альенора смотрела не на короля, а на Орлеанскую Деву, которую видела впервые, хотя и часто слышала о ней. Англичанка рассматривала Жанну с сильнейшим любопытством. Кто она? Святая, как утверждали французы, или колдунья, как называли Жанну ее соотечественники англичане? У самой Альеноры не было предубеждения. «Волчья дама» вышла из политической борьбы. Ее эта распря более не касалась.
Она закрыла глаза и прочитала короткую молитву. А, открыв их вновь, решила, что Жанна д'Арк и в самом деле святая, поскольку ее молитва исполнилась… Анн был здесь!
Он находился совсем рядом, в королевской свите, их разделяло всего лишь несколько человек. Он не заметил Альенору среди монахинь, но она-то прекрасно его видела, и это лицо не могло обмануть ее. Анн был несчастен, даже потерян. Время от времени вытаскивал из-под стального нагрудника свою серую повязку и подносил к губам.
Сердце Альеноры так и подскочило в груди! Слишком рано жертвовать собой. Анн до сих пор любит Теодору и нуждается в ней. Когда войско двинется в путь, Альенора последует за ним и явится ему при первом же затишье.
Альенора улыбнулась… Она все еще «волчья дама», хозяйка зимнего замка. Она все еще Теодора де Куссон.
***
Несмотря на то, что ему пошел уже девяносто первый год, Франсуа де Вивре находился в пути. Он покинул свой замок Вивре и отправился в Нант во главе небольшого отряда.
После отъезда Изидора Ланфана старик заперся у себя и решил, что это уже навсегда; но письмо от самого Изидора положило неожиданный конец его затворничеству.
Никто бы не мог описать словами счастье, которое принесло послание оруженосца старому сеньору… Анн вернулся живым и невредимым из своего паломничества! Он стал сеньором де Невилем!
И эта радость удваивалась, ибо впервые в жизни сердце Франсуа не скорбело за его страну. Изидор, писавший свое письмо на следующий же день после освобождения Орлеана, сообщил сиру де Вивре о снятии осады и о подвигах Жанны. Франсуа, добровольно заточивший себя в полном одиночестве, был одним из немногих, кто еще не знал о существовании Девственницы. А, узнав, сразу же уверовал в победу. Бог смилостивился, наконец, над Францией. За освобождением Орлеана скоро последует коронация Карла VII, освобождение Парижа – и всего королевства!
Но когда момент первого восторга миновал, Франсуа де Вивре понял, что должен действовать. Его долг ясен: поскольку, благодарение небу, Анн жив, надлежит восстановить его в правах, вновь сделать своим наследником. Однако легко сказать, да трудно выполнить.
О возврате Куссона нечего и думать. Никогда герцог не вернет ему эту неприступную крепость. Так что Франсуа попросит у своего сеньора только Вивре, чтобы Анн мог носить титул и герб. Но даже у этой просьбы весьма мало шансов на успех. С какой стати герцог согласится на подобное? Предложить выкупить замок за деньги? Но все имущество Франсуа принадлежит ему, лишь покуда он жив, а после кончины отойдет герцогству. Взывать к естественной справедливости? Но причина, по которой прадед лишил Анна его прав, никуда не делась: тот ведь по-прежнему женат на английской авантюристке…
От безысходности Франсуа решил отправиться в Нант самолично. Он надеялся, что герцог, увидев, что древний старец лично явился к нему, несмотря на преклонный возраст и тяготы путешествия, посочувствует и проявит великодушие. Честно говоря, только на это и мог рассчитывать Франсуа.
Пустившись в дорогу, сир де Вивре не переставал размышлять, и мало-помалу первое место в его мыслях заняла Теодора. Ибо самым удивительным в письме Изидора показалось ему именно это: Анн и Теодора любили друг друга. Кто такая на самом деле супруга Анна, английская шпионка или Теодора, уже не важно. Ведь он отлучил своего правнука от имущества и титула, всерьез полагая, что тот женился на «волчьей даме». И даже не задумывался тогда, справедливо ли это решение. А теперь вот задумался. И это повергло старика в смущение, возраставшее все больше и больше.
К Франсуа вернулось некое воспоминание, в тот роковой момент самым необъяснимым образом почему-то совершенно выскочившее у него из головы: ведь он и сам некогда совокупился с Теодорой!.. Да, да, он предавался с ней любви пятьдесят лет назад, в Италии, и после этого она спасла ему жизнь. Теодора – вовсе не зло, и Франсуа прекрасно знал это. В таком случае, почему же он так поступил? Пытаясь защитить своего правнука? Возможно. Но, может, также… из ревности? Может, в какой-то темной части своей души Франсуа хотел остаться единственным из Вивре, кто познал это фантастическое создание и был им любим?..
Он уже миновал Куссон и добрался до леса Ланноэ, когда заметил круглую хижину из нетесаных камней. Франсуа велел своей свите остановиться и вошел туда один. Второй раз проникал он сюда. Когда-то здесь разыгралась одна древняя история, еще более древняя, чем он сам, поскольку он был зачат именно в этой хижине, как узнал впоследствии, – на глазах шести мертвых волков. Франсуа так и не узнал почему. В любом случае это место осенено знаком волка.
Старик преклонил колена. На земле оставалось немного белой пыли, быть может, остаток древних костей. Франсуа прошептал:
– Анн, прости!
Потом еще тише:
– Прости, Теодора…
***
Став королем, Карл VII вновь поддался своим прежним демонам. Пыжась от официального признания, полученного благодаря коронации, он прислушивался теперь только к льстивым речам самых подлых придворных. Он забыл о своей стране, забыл о войне, забыл о Жанне д'Арк.
Лишь по необходимости – поскольку ликующее население деревень и городов, через которые он проезжал, желало видеть их вместе – он появлялся рядом с Девственницей, но если время от времени и смотрел в ее сторону, то с раздражением. Карл VII знал, что обязан Жанне всем, и не мог вынести этого…
Покинув аббатство Сен-Маркуль, он направился в сторону Парижа, потому что так было надо, потому что так было решено еще при отправлении в Реймс; но двигался как можно медленнее и по самой длинной дороге. В то самое время, когда англичане уже подумывали об окончательном возвращении на свой остров, а герцог Бургундский намеревался изъявить ему покорность, Карл VII затеял переговоры.
В его ближайшее окружение опять вернулся Ла Тремуйль, дувшийся на короля после отбытия с берегов Луары, – все такой же тучный, круглолицый, вкрадчиво улыбающийся. А вслед за ним возвратились и все остальные – с прежними коварными советами, недальновидными суждениями, трусливыми мнениями. После освобождения Реймса и восстановления архиепископства Реньо де Шартр не видел больше никакой выгоды в продолжении войны. И требовал незамедлительного возвращения в Шинон.
Все эти прихвостни опять щеголяли при дворе, отпускали шуточки и грубо хохотали, теша свое тщеславие.
Как-то утром армия застигла врасплох отряд англичан. Ла Тремуйль, заметив убегавших, решил атаковать их. Но он был так толст, что лошадь под ним рухнула на всем скаку, раздавленная его тяжестью. Понадобилось немало народу, чтобы вызволить фаворита…
Все это время Жанна держалась в стороне, молчаливая и бледная. Никогда еще она не казалась столь красивой и столь печальной.
Анн тоже грустил, хоть и по другой причине. Теодоры все не было; коль скоро она не появилась в Реймсе, то, видимо, никогда уже больше не появится. Она навсегда вернулась к волкам. Правда, Анну не удавалось понять почему.
Он поделился своей болью с Изидором, рядом с которым ехал, и это его немного утешило. Ибо теперь они держались вместе во французском войске. Бастард Орлеанский сказал своему крестнику, что тому больше незачем заниматься пропагандой: весть о коронации говорит уже сама за себя. Так что, уходя из Реймса, Анн расстался с Филиппиной и отцом Сильвестром. Те вернулись в Невиль-о-Буа…
Проходили дни. Население повсюду встречало французских солдат горячо и даже восторженно, однако маршрут, которым они следовали, сбивал с толку. Один за другим радостно открыли им свои ворота Лан, Суассон, Шато-Тьерри, Куломье, а они, вместо того чтобы идти прямо на Париж, уже совсем близкий, вновь забирали к северу по направлению к Компьеню. Делалось ли это для того, чтобы изолировать столицу, или же былая нерешительность снова одержала верх? Анн и Изидор склонялись ко второму мнению. До сих пор воодушевление и быстрота были их лучшими козырями. А подобная медлительность оставляла англичанам драгоценное время, чтобы организоваться.
Французское войско остановилось в Компьене в последний день июля, и сразу же распространился слух, что они останутся тут надолго. Начались переговоры с врагом. Приходилось ждать. Таким образом, Карл VII открыто признал, что вовсе не Париж был его истинной целью; он перестал притворяться.
Поскольку это был не просто привал, а длительная остановка, лагерь в чистом поле разбивать не стали и разместились на постой в городе. Сеньоров расселили по домам у обывателей.
Анн был с Изидором, когда от Бастарда Орлеанского явился посланец, чтобы указать ему место для постоя. Несмотря на протесты своего товарища, желавшего остаться не с рыцарями, а с основной частью армии, Анн вынудил оруженосца последовать за собой.
Их новое жилище оказалось не в самом Компьене, но за городскими стенами. Вскоре оба, следуя за своим провожатым, получили возможность восхититься при виде внушительного буржуазного особняка на берегу Уазы, с большим садом и тенистыми аллеями. Чем-то этот дом напоминал Невильский замок, но был гораздо больше и намного богаче. Возле реки, в самом конце парка, имелись огромные конюшни, в которых держали великолепных боевых коней. А на противоположном берегу начинался величественный Компьенский лес.
Однако восхищение двух товарищей возросло еще больше, когда они увидели владелицу этого поместья, которая учтиво вышла им навстречу. Ее звали Сабина Лекюрель, ей было ровно двадцать пять лет.
Любого поразила бы ее красота – совершенная, классическая. Она могла бы показаться холодной, если бы не была при этом так наполнена жизнью. Даже влюбленный в свою Теодору Анн, даже Изидор, столь скромный и сдержанный, были восхищены ею. При своем среднем росте Сабина Лекюрель была прекрасно сложена. У нее были округлые щеки с прелестными ямочками, кожа ослепительной белизны, голубые глаза, золотые волосы и улыбка, неизбежно побуждавшая улыбнуться в ответ.
Тот, кто подпадал под ее обаяние, обнаруживал и изящество ее туалета, столь же изысканного, сколь и целомудренного. В тот день Сабина Лекюрель надела белое бархатное платье с прорезными рукавами, закрытое до самой шеи, а голову покрыла не высоким убором по тогдашней моде, а простым муслиновым покрывалом. Изнанка очень длинных, расширяющихся раструбами рукавов была из голубого шелка. И никаких драгоценностей, кроме золотого крестика на цепочке. Довольно теплое и тяжелое для лета одеяние, казалось, ничуть не тяготило ее.
Сабина Лекюрель приветствовала своих гостей прелестным голосом и попросила следовать за слугами, которые покажут им их жилище. Потом добавила, что устраивает сегодня вечером празднество. Редко можно было встретить столь изысканные манеры, столь совершенную учтивость.
Изидор упрямо отказался занять комнату, предоставленную ему в доме, и устроился в амбаре на берегу Уазы, рядом с конюшнями. Помрачневший Анн поскорее заперся у себя. Тем не менее, он не удержался и расспросил провожавшего его слугу о молодой женщине.
Он узнал, что Сабина Лекюрель – единственная дочь богатого менялы. Ее мать умерла, дав ей жизнь, а отец скончался в прошлом году. Несмотря на то, что вокруг нее постоянно увивались женихи, она ни за кого не захотела выйти замуж.
И даже став единственной владелицей имущества, которым от ее имени управляли компаньоны отца, она по-прежнему отказывалась от брачных уз, что для всех представляло истинную загадку…
Вечером Анн и Изидор присутствовали на устроенном Сабиной пиру. Ревностная патриотка, она сделала все, что смогла, несмотря на то малое время, которым располагала, чтобы как можно лучше почтить французских рыцарей.
В прилегающей к дому части сада были поставлены столы, где каждый мог выбрать себе любое кушанье по вкусу. На помосте играли музыканты. Ярко горели факелы. Хотя солнце давно село, небо было еще не черным, но темно-синим.
Анн и Изидор, разумеется, были не единственными, кто поселился в просторной усадьбе Лекюрелей. Всего там собралось около десятка рыцарей. Без всякого удовольствия Анн и Изидор выяснили, кто делит с ними кров. Это оказались те из придворных, что вылезли на сцену после отъезда из Реймса: прихлебатели Ла Тремуйля, Реньо де Шартра и прочие господа того же пошиба.
Эти не стеснялись в выражении своих чувств. Навалившись на стол и обжираясь, они громогласно утверждали, что, обосновавшись в Компьене, Карл VII принял самое благоразумное из возможных решений. Наконец-то, можно отдохнуть, как следует, вместо того чтобы дышать пылью, таскаясь по дорогам!
Не обращая никакого внимания на остальных и в первую очередь на хозяйку дома, оказавшую им гостеприимство, они пьянствовали и пустословили меж собой, громко рыгая и оглушительно хохоча. От их поведения всем было не по себе, и праздник проходил довольно безрадостно.
Анн едва прикоснулся к пище, но из-за своей тоски выпил больше, чем следовало. Изидор же был воздержан, как в отношении еды, так и питья…
Вдруг хохот рыцарей сделался просто оглушительным. Оказывается, Сабина Лекюрель подошла к ним и робко попросила рассказать о Девственнице. Тут-то они все и заорали наперебой:
– Девственница, Девственница! Скажут ведь такое, Девственница!
– Вот-вот, а как же ее красавчик герцог?
– Уж он-то свое дело знает, этот Алансон. Сзади – бац! Вот и вся девственница!
Анн ринулся на говорившего и одной затрещиной свалил его наземь. Рыцарь вскочил в бешенстве, но Сабина встала меж ними и знаком велела музыкантам играть громче. Стычка на этом закончилась.
Анн быстро зашагал в глубь сада. Изидор последовал за ним.
– Куда вы?
– В лес, на другой берег. Может, она меня ждет… В любом случае, если я здесь останусь, то кого-нибудь из них убью!
– Но тут нет моста.
– Переберусь вплавь.
Они подошли к берегу Уазы. Анн повернулся к своему бывшему оруженосцу.
– Позаботься о Безотрадном и о моих доспехах. Встретимся в бою.
Изидор Ланфан хотел сказать что-то, но Анн уже погрузился в черную воду…
Изидор Ланфан остался один. Анн прав. Общество этих рыцарей и впрямь нестерпимо, а тут еще духота перед грозой, которая все никак не может разразиться… Он повернул обратно. Хозяйка позаботилась расставить в саду факелы, все аллеи были освещены, и Изидор опять восхитился ее превосходным вкусом.
Но, сделав несколько шагов, он раздумал возвращаться. Ну уж нет, снова видеть этих людей – увольте. Он оказался как раз перед амбаром, который решил избрать своим пристанищем. Лучше всего сразу же лечь и заснуть.
Он уже собрался растянуться на соломе, когда донесшийся снаружи легкий шум остановил его. Он вышел на порог.
Сабина Лекюрель медленно ступала по аллее. Она печально вздыхала, и, казалось даже, чуть не плакала.
Следует ли подойти к ней и сказать что-нибудь в утешение? Пока Изидор раздумывал над этим, он увидел одного из недавних рыцарей, но не того, которого Анн свалил на землю, а другого, помоложе, лет, наверное, двадцати. Искусно разукрашенный камзол не оставлял никаких сомнений в высоте его ранга. У юнца было смазливое и довольно фатоватое лицо. Он подошел к хозяйке с самонадеянной улыбкой.
– К чему эти вздохи, моя милая?
Сабина бросила на него короткий взгляд и не ответила. Он преградил ей путь.
– Ишь какая неприступная! Коли уж мы проведем какое-то время вместе, надо бы познакомиться поближе.
Он попытался поймать ее за руку. Она хотела высвободиться и позвать на помощь, но молодой человек зажал ей рот ладонью. Изидор бросился к нему и схватил за запястье.
– На колени!
– Пустите меня!
Изидор надавил сильнее. У него была железная хватка. Тот скривился.
– Я Робер де Кудре, кузен Ла Тремуйля, я с самим королем говорю.
– На колени!
В этот раз противник Изидора взвизгнул и упал на землю. Изидор отпустил его. Тот бросил на него полный ненависти взгляд.
– Вы мне за это заплатите!
– Исчезни!
Робер де Кудре поколебался мгновение, потом убежал по аллее парка. Сабина Лекюрель взглянула на спокойное лицо своего избавителя.
– Благодарю вас, рыцарь.
– Я не рыцарь.
– Как же так?
Изидор, казалось, смутился. Он указал на постройку, откуда вышел.
– Я собирался лечь спать. С вашего позволения я хотел бы удалиться.
– Вы спите в амбаре! Но почему? Кто вас сюда отправил?
– Никто…
Они стояли рядом с факелом. Сабина Лекюрель вгляделась в этого мужчину, такого сильного, такого уверенного в себе, но при этом ведущего столь несуразные речи.
– Странный вы человек. Кто вы?
Впервые Изидору задавали подобный вопрос. На какой-то миг растерявшись, он объявил резко:
– Я самозванец! Этот герб не мой.
– Вы его украли?
– Нет, взял в бою у английского рыцаря.
– Где?
– Под Орлеаном…
– Расскажите.
– Что в этом интересного?
– Я не хочу возвращаться к ним, а одной здесь оставаться страшно. Прошу вас, расскажите…
Отказаться было невозможно. Они уселись на берегу Уазы. И в черной ночи, лицом к уже невидимому Компьенскому лесу, рядом с молчаливой, скрытой во тьме слушательницей, Изидор Ланфан сделал то, чего не делал еще никогда: стал рассказывать о себе.
***
Утренний туман окутал Компьенский лес, предвещая такой же жаркий день, что и предыдущие. Анн, который прошагал без остановки всю ночь, лег под большой ивой у пруда. Вокруг росло множество цветов: васильки, вереск, лютики, а в зеленой и гладкой как зеркало воде плавали водяные лилии, еще не раскрывшие свои лепестки.
Напрасно он выкликал ночью имя Теодоры: никто не ответил на его зов, даже волки. Но это ничуть не обескуражило его. По сравнению со вчерашним днем он чувствовал себя до странности спокойным. Конечно, Теодора не ответит на первый его призыв, она ведь не собака, которую подзывают свистом. Она – волчица! Однако у Анна было чувство, что он на верном пути. Лето – пора ее возвращения к людям, а ночь – ее время суток: Теодора неизбежно должна прийти.
Он закрыл глаза. Сейчас незачем продолжать поиски. Как и прежде, Анн будет идти ночью, а спать днем. Прочешет все окрестные леса, придерживаясь того же направления, на юг, к Парижу; ибо, если армии предстоит тронуться в путь, Теодора неизбежно пройдет здесь, и он ее не упустит…
Вечером Анн опять пустился через лес. Ночи продолжали сменять друг друга, все схожие меж собой и одинаково прекрасные. Он вступил в царство летних ночей, над которым властвовала его супруга, и чувствовал себя совершенно непринужденно. Вспомнив прочитанные книги, взывал на античный лад к богиням деревьев, источников и озер, внимая признаниям их шелестящих листьев, журчащих или недвижных вод.
Анн не знал, куда движется. Это не имело значения. Он шествовал по пути чар и призраков, и только этот путь был верным…
Как он мог воображать, будто Теодора явится ему на городских улицах или в войсковом лагере? Тому, кто женат на тени, приходится избирать обходные пути и уходить подальше от мира людей.
Мало-помалу Анн углублялся в магическую вселенную. Двигаясь ночью и отсыпаясь днем, он все меньше и меньше отличал сон от яви. Думая только о Теодоре, он потерял способность мысленно воспроизводить ее облик. Это не огорчило его. Ведь скоро она сама будет здесь – не во плоти, конечно, потому что не принадлежит миру сему, но доступная чувствам.
В одну из ночей полнолуния, когда Анн выкрикивал имя Теодоры на какой-то опушке, его удивило появление молоденькой крестьяночки с корзиной, собиравшей травы при луне. Та спросила, чего он так кричит. Он ответил, что ищет свою жену, с которой разлучился. Девушка улыбнулась.
– Так вам надо не сюда, а в Мортфонтен.
– Мортфонтен?
– Это немного южнее, за Флёреном. Дождитесь праздника Святой Любви.
Девушка рассказала Анну о местном обычае. В Мортфонтене иоанновы огни зажигали 9 августа, в День Святой Любви. Так у всех влюбленных, не сумевших встретиться в Иоаннову ночь 24 июня, появлялся новый шанс…
На следующее утро, когда Анн спал под деревом, его застигла долгожданная гроза. Она была ужасна. Хлынул чудовищный ливень, и Анну показалось, что настал его последний час. Он наверняка утонет в грязи, если только его не убьет молния. И тут он заметил вдалеке какой-то замок. Анн побежал в ту сторону, хоть и подумал, что видение вполне может оказаться миражом…
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |