Движения транспорта по городу почти нет. Но зато по волнистым, засугробленным панелям и мостовым — потоки медленно движущихся пешеходов. У многих на привязи саночки. Люди волокут на них свой жалкий скарб. За плечами мешки, рюкзаки, котомки. Наиболее крепкие люди часто прицепляются к проезжающим грузовикам и волочатся за ними по снегу.
Окна магазинов забиты досками. Нелепыми кажутся старые бессмысленные надписи: «Мясо, зелень, дичь», «Гастроном», «Молочные продукты». Перед каждым действующим магазином — молчаливые очереди.
Везде зияние обрушенных зданий, грозные, страшные руины домов, из-под которых не скоро — только после войны — будут извлечены раздавленные скелеты мирных жителей.
Милиционеры вяло отгоняют прохожих от домов, угрожающих обвалом или разрывом бомбы замедленного действия. Прохожие недовольны тем, что им приходится из-за милиционеров делать утомительный лишний крюк.
Собак и кошек в городе не видно. Редко-редко попадаются лошади, впряженные в сани, преимущественно военные. Лошади худы необычайно и еле передвигают ноги.
Радиорупоры хрипят, слова неясны, редок случай, когда вещание слышно ясно и разборчиво. Утром вчера — странная в наши дни — чудесная музыка: радиопередача Чайковского.
Мороз крепкий, и никто на него не жалуется, все рады ему, потому что он вреден немцам. Слабые женщины говорят: «Пусть бы ударил градусов на тридцать, как в прошлом году, мы-то уж как-нибудь перенесем, но зато пусть фашисты его испробуют!»
Письма в Ленинград приходят с полутора-двухмесячным опозданием или не приходят совсем. Телеграммы, приносимые адресатам, посланы месяц и больше назад. Центральная «Правда» не доставляется уже шесть дней. На днях, думаю, будет война с Японией, наверное будет. Америка с Японией уже воюет...
13 декабря. 10 часов утра
Мороз в комнате разбудил меня около 6 утра, хотя заснул я, вероятно, не раньше 2 часов ночи, — одетый, дыша леденящим морозным воздухом, накрытый одеялами, полушубком, халатом...
А в 6 утра — радио, великолепные вести и радостное волнение: немцы разгромлены под Москвой! Отступают по всему Московскому фронту, бросая технику и вооружение. Полный провал их наступления. Истерическая речь Гитлера. Угрозы его всем недовольным внутри Германии и в оккупированных странах.
Прекрасные действия наших партизан. Захват кавалерией танков. Под Москвой с 16 ноября — 85000 убитых немцев, 1400 взятых и уничтоженных танков и множество других трофеев.
США вступили в войну с Германией и Италией. Рузвельт произнес гуманную речь о войне, имеющей целью уничтожение мирового разбоя...
Это — большое событие! Оно ускорит разгром Гитлера, полное крушение фашистской империи. Начало победы заложено здесь, в России. Разгромом немцев под Москвою Россия спасена! Все прочее теперь — вопрос времени.
Я вижу победу. Я счастлив!
Три часа дня
Решил провести весь день дома, поработать...
Грохот разрыва прямо перед окном, столб черного дыма против Дома культуры Промкооперации, на углу, где табачный киоск. Туда, за угол, побежали люди. Следующий снаряд разорвался где-то поблизости. Посыпались в районе и другие снаряды.
Только что звонил Георгий Иониди — разведчик из батальона морской пехоты, с которым я провел столько незабываемых дней. В Ленинград Иониди приехал на один день. О нем на днях было сообщено в сводке Информбюро: совершил смелую разведку в тыл врага. Признается: «Да тут было одно небольшое дело!» Рассказал, что сандружинницу Аню Дунаеву, о которой я писал, семнадцатилетнюю девушку, убило прямым попаданием снаряда в бою, когда она выносила раненых. Убит и краснофлотец Душок. Иониди дал мне понять, что батальон, вероятно, в ближайшее время переведут на другое направление.
Однако совсем темно, писать почти невозможно. Обстрел продолжается.
14 декабря. 9 часов вечера
Утром получал кубометр дров, вместе с отцом выковыривал толстые чурки из-под снега, куда они вмерзли, и четырежды их выкладывал: в мерку, на санки, а протащив их на санках к дому — на лестнице и, наконец, в столовой.
Все трубы центрального отопления в доме полопались, теперь мороз во всех квартирах — до весны.
С фронта сегодня никаких особенных новостей, но наступление наше под Москвой продолжается, взяты Ливны и другие пункты.
15 декабря. 11 часов вечера
Ходил в Смольный по делам и провел в нем весь день. Мороз сегодня градусов двадцать пять, выбелил стены домов, улицы, провода.
Вошел в квартиру. Вера Николаевна, моя тетка, умерла. Утром встала, жаловалась на боли в сердце, потом — днем — села на стул, захрипела и потеряла сознание, а через несколько часов умерла. Покойницу оставили на столе в ее комнате, комнату закрыли. В кухне варится обед из собаки. Хорошо еще, что сегодня есть электрический свет. Как все происходит в наши дни: просто, сурово, без внешних проявлений чувств!
До 11 часов вечера решали дела, связанные с отлетом родных и усложненные этой скоропостижной смертью В. Н.
Жалею отца.
Ночь на 17 декабря
Утром родственники хоронили В. Н., повезли ее в гробу на саночках, впрягшись в них.
Через пять часов отец, брат и Наталья Ивановна уезжают на аэродром, с тем чтобы эвакуироваться из Ленинграда. Через несколько дней, отправив и Людмилу Федоровну, я останусь в городе один.
О себе не беспокоюсь: я умею жить в одиночестве, люблю отдаваться труду, нервная система придет в порядок. Буду больше внимания обращать на творящееся вне меня, чем на то, что касается меня лично. Здесь все интересно!
17 декабря
Оставив квартиру в неописуемом хаосе, после бессонной ночи, мои близкие погрузились в «эмку», добытую с невероятным трудом, и, простившись со мной в полной утренней тьме, обессиленные предотъездной сутолокой, спешкой, озабоченностью, уехали на аэродром...
22 декабря
Еще одна значительная победа в сражении за Ленинград: 54-я армия генерал-майора Федюнинского разгромила войбокальскую группировку гитлеровцев. Разбиты наголову части 11-й и 291-й пехотных дивизий немцев и два полка 254-й пехотной дивизии. Район Войбокалы и станция Войбокала очищены нашими войсками. Противник оставил на поле боя пять тысяч трупов. Взяты трофеи.
Об этом — вчера — сообщение Совинформбюро...
Узнаю в ТАСС и в «Правде» подробности: наступление наших войск началось с первых дней декабря. Освобождены Шум, совхоз «Красный Октябрь», Опсала, Овдокала и еще много деревень. Другие дивизии армии ведут бои за Оломну и Гороховец. Шесть дней назад войска соседней армии, после серьезных уличных боев, взяли Большую Вишеру.
Образован Волховский фронт, под командованием генерала армии Мерецкова, и немцы отступают по всей линии фронта.
Итак, полный провал попытки Гитлера охватить Ленинград вторым и третьим кольцами блокады. Немцы отогнаны от Волховстроя, от города Волхова, и Северная железная дорога Тихвин — Волхов — Войбокала снова в наших руках. Она остается прерванной Мгою и прилегающим к ней участком шириною в 15–20 километров... Здесь пока все по-прежнему, идут на Неве жестокие бои. Но за Мгою, в Приладожье и на всей Волховской стороне, удар Мерецковым и Федюнинским нанесен столь решительный, что немцы, отступая, тщатся только зацепиться за какой-нибудь рубеж, который уберег бы их действующую здесь группировку от полного окружения, грозящего им, если успешным будет и наше наступление южнее Чудова и в направлении от Новгорода.
Успех наших войск — прекрасный!
Отличные вести и о Западном фронте: взят Волоколамск, немцы отступают от Москвы, за неделю с И по 17 декабря уничтожено 22 тысячи гитлеровцев. Нами взяты большие трофеи и здесь и при освобождении города Калинина (где убито 10 тысяч гитлеровцев)...
О, битв еще будет много, но блестяще выигранная нами битва под Москвой — начало крушения всей гитлеровской Германии! Это ясно, по-моему, всем, в том числе и самим немцам.
Гитлер сместил Браухича и взялся за главнокомандование сам.
Это значит — он сам нанес крупнейший удар по германской армии: от такого главнокомандующего ей проку не будет!.. В своем воззвании к солдатам советско-германского фронта он заклинает их «спасать Германию» и требует предельного напряжения сил.
Среди всех сообщений Информбюро на днях — подробности о гнусном разорении немцами Ясной Поляны, — об освобождении ее сообщалось неделю назад. Надругательство фашистов над нашей народной святыней — еще одно преступление против всего человечества!
26 декабря
За последнюю неделю от голода умерло несколько писателей. Трупы людей валяются на улицах. Их подбирают не всегда сразу, хоронят чаще без гробов, везут на саночках.
Был в Союзе писателей. В. Кетлинская собрала митинг, встав на стул, объявила:
— Кроме мгинского кольца, вокруг Ленинграда смыкались еще два кольца — тихвинское и войбокальское.
Оба они ликвидированы. Осталось мгинское. Руководство заявило, что к Новому году и духу немецкого под Ленинградом не будет! (Аплодисменты.) Вчерашнее увеличение норм хлеба (вместо 125 граммов — 200, и вместо 250–350) только первая ласточка. К Ленинграду подброшены — находятся в 100 километрах — для выдачи сверх норм 50 тысяч тонн крупы, 42 тысячи тонн муки, 300 тонн мяса и другие продукты!..
Похожие на тени, еле дышащие и еле двигающиеся писатели, собравшиеся в столовой клуба, аплодируют. Лик голодной смерти истаивает в их засветившихся глазах!{43}
27 декабря
Сегодня беседовал с моряками из экипажа турбоэлектрохода № 509, стоящего на виду у всех в городе, но хорфшо замаскированного. Этот новенький, мощный и красивый корабль 11 августа при перевозке 3500 раненых из Таллина в Ленинград был на траверзе острова Гогланд серьезно поврежден миной, но с огромной пробоиной в носовой кочегарке удержался на плаву и через два дня был доставлен эсминцем на буксире в Ленинградский порт. Теперь, ошвартованный у гранитной набережной, он снабжает город электроэнергией, дает ее до 60000 квч в сутки. Ток городу давал и второй турбоэлектроход — «Иосиф Сталин», тот самый, который в начале войны первым ходил на Ханко и вывез оттуда в Таллин 2500 женщин и детей. Он же ходил на Ханко, чтобы принять участие в эвакуации последней части гарнизона славного полуострова, и на обратном пути погиб. Случилось это совсем недавно — 3 декабря. Последний караван ханковцев пришел в Кронштадт 4 декабря...
В последнем походе на Ханко участвовал пароход «Майя», который, став «военным транспортом № 538», с августа 1941 года перевозил под обстрелами с берега и бомбежками войска и снаряжение на боевой линии Ленинград — Ораниенбаум — Кронштадт. Он едва не сгорел 26 сентября, когда прямым попаданием авиабомбы в нефтяные баки, в Военном Углу Кронштадта, был вызван грандиозный пожар. Осколками бомб на «Майе» тогда были пробиты палуба, дымовая труба и мосткк.
С 1 ноября пароход «Майя», ожидая распоряжений, стоял в Гутуевском ковше. 21 ноября, около полуночи, на борт «Майи» прибыли вновь назначенные капитан Б. И. Хирхасов и старший механик М. А. Беллик. Пароход немедленно вышел в Кронштадт, пришел туда через два часа и в тот же день, проведенный сквозь льды ледоколом «Ермак» к острову Гогланду, стал там на якорь. Здесь «Майя» пополнила бункера углем с пришедших буксиров и дровами от разобранных строений острова.
27 ноября в сопровождении двух морских охотников «Майя» вышла с Гогланда, держа курс на Ханко {44}.
В эту ночь, вопреки обычному порядку, в заливе горели огни всех маяков. Спустя некоторое время с мостика в расстоянии пяти — восьми миль было замечено соединение вражеских военных кораблей. Выйдя на траверз их, «Майя» попала под сильный луч прожектора. Луч пробежал два раза по каравану и потух. Выстрелов не последовало, но всем было понятно, что эта зловещая встреча не обещает ничего хорошего на обратном пути.
30 ноября около 10 часов пришли в порт Ханко, немедленно приступили к погрузке угля, боезапасов и людского состава. Это была последняя часть ханковского гарнизона.
На внешнем рейде стояли три эсминца, две канонерские лодки, два тральщика, одно как будто гидрографическое судно, несколько катеров и красавец турбоэлектроход «Иосиф Сталин».
Напряженность обстановки на Балтийском театре заставляла торопиться. Быстро погрузили ханковцы 400 тонн угля, приняли 600 тонн боезапаса и продовольствия и 2800 бойцов. Пришло распоряжение заканчивать погрузку и выходить из порта.
Все, что не успело быть погруженным, уничтожалось, поджигалось, взрывалось. Летели по проложенным в воду рельсам вагоны, спускались под откосы автомашины, тележки, зарядные ящики. Носились мустангами выпущенные на волю кони, — часть их была пристрелена. Последний поезд, наполненный горящим хламом, залитый нефтью, был пущен на вражеские позиции огненным страшным змеем.
2 декабря в 14.30 вышли на рейд. В 17.30 подняли якорь и пошли на Гогланд. Шли в кильватер. Впереди — два тральщика с тралом, за ними — эскадренный миноносец, затем — «Майя» и за нею две канонерские лодки {45}.
Вскоре по выходе финские батареи, расположенные почти на каждом островке, открыли беспорядочный огонь по каравану.
3 декабря почты одновременно подорвались и мгновенно затонули оба тральщика и эсминец. Несмотря на огромный риск задержки на минном поле, капитан Хир-хасов застопорил машину. Спустили шлюпки и стали подбирать тонущих. Ледяная вода, волнение три-четыре балла и температура наружного воздуха минус 17°! Спаслись немногие. «Майя» подобрала двадцать человек.
Теперь уже головным пошла «Майя». Снова послышались взрывы. Это подорвались канонерские лодки, шедшие сзади. Но эти канонерки,, сделанные из землеотвозных шаланд, имея большой запас плавучести, продолжали держаться на воде и следовать за «Майей». Было ясно, что после прохода нашего каравана на Ханко весь путь был вновь минирован!
Уголь, взятый на Ханко, едва горел. Подвергаясь систематическому обстрелу на полуострове, он в большей своей массе превратился в шлак. Приходилось заливать его керосином, чтоб хоть таким способом усилить горение. Боцман Якобсон вылил на уголь все запасы керосина, имевшиеся на палубе. Без смены у котла стояли лучшие кочегары — Кортна и Куек. Остальная машинная команда жалась к старшему механику, веря в сказанную им странную дерзкую фразу: «Пока я жив, вы все будете живы!..»
На судне был порядок, паники не было. Все распоряжения выполнялись немедленно, и когда для спасения людей при гибели тральщиков спустили шлюпки, то вся команда изъявила готовность идти на спасение.
Вскоре изменили курс. Вправо от курса, далеко по корме, увидели силуэты турбоэлектрохода «Иосиф Сталин» и идущего рядом эсминца. Только позже узнали на «Майе», что немного времени спустя этот великолепный турбоэлектроход подорвался на мине... Утрату его пережил тяжело весь Балтийский флот!
В 16 часов отдали якорь в бухте Сев. Деревни острова Гогланд.
4 декабря в 20 часов вышли в Кронштадт. У самого острова караван был встречен ледоколом «Ермак». Тяжелый лед застопорил движение каравана. Позади «Майи» вмерзали в лед «Нептун», эсминец и две покалеченные шаланды. Финны открыли ожесточенный огонь по этой почти неподвижной группе. Ледокол «Ермак» полудил приказание, оставив караван, немедленно уйти в сторону Кронштадта. Снаряды ложились рядом — в 10–15 метрах от борта «Майи» (старший помощник, эстонец Лаан, позже признался: «Ну, думаю, пришел конец!). Обстрел продолжался почти полтора часа.
Среди ханковцев, которые именовали себя «детьми капитана Гранина», на борту одного из судов каравана был и сам прославленный артиллерист капитан Гранин — коренастый богатырь с русой бородой и двумя ТТ за поясом. Любой приказ своего батьки гранинцы всегда выполняли не дрогнув бровью. Достать ли «языка», взорвать дзот, увести на тросах батарею из рук финнов — вот славные дела отряда Гранина. Голову капитана финны оценили в 5000 марок.
В разгар обстрела Гранин испросил разрешения у командира тральщика, сопровождавшего «Майю» от Гогланда, пострелять по финским батареям. По наблюдениям, стреляли две батареи, но финны с целью маскировки одновременно давали семь — десять вспышек. Ответная стрельба с нашего тральщика была безрезультатной, и он стрельбу прекратил. Вот в этот момент и обратился капитан Гранин с просьбой разрешить ему продолжать огонь по финнам. Командир долго не соглашался, считая трату снарядов бесполезной, но потом согласился. У орудия встали гранинские расчеты. Два залпа — и финская батарея замолчала...
Вернулся от Кронштадта «Ермак» и повел караван форсированным ходом. В тот же день «Майя» стала на якорь на Малом Кронштадтском рейде.
16 декабря «Майя» на буксире у мощного ледокола за 40 минут была приведена в Ленинград, немец успел выпустить на траверзе 114-го пикета только два снаряда, которые легли в канале, далеко от кормы «Майи». Стали у Третьего причала Железной стенки Ленинградского торгового порта. 25 декабря получили распоряжение от командования приступить к консервации судна на зимнюю стоянку...
28 декабря
Вот какие сведения о новой Ладожской ледовой автомобильной трассе сообщил мне политрук Б. А. Алексеев, только что проделавший по ней путь в оба конца.
Из Ленинграда машины идут на Ржевку, Пороховые, минуя Всеволожскую, поднимаются на гору, дальше — через Романовку — на Ваганово. Это — 60–70 километров. Не доезжая Ваганова (76 километров от Ленинграда), дорога узкая, плохая. Дальше маршрут лежит на Коко-рево, затем через Ладожское озеро на Кобону, оттуда — но каналу (или по просеке) — на Новую Ладогу (176 километров). Из Кокорева по озеру — два с половиной часа пути. В Новой Ладоге есть пункт для питания эвакуированных и бензин. Но достать горючее там нелегко, даже если есть «маршрутки». С ночлегом там плохо, и те, кто приезжают туда вечером, тщетно ищут ночлега.
От Новой Ладоги до Тихвина — 99 километров по шоссе, но маршрут иногда меняется, в зависимости от обстановки на фронте. В пути разрешается жечь костры. Наиболее разумные шоферы берут с собой чайник, лопаты, песок, цепи, буксирный трос. Хлеба там выдают военнослужащим — 600–800 граммов, эвакуированным — 200–300. С горючим плохо везде.
29 декабря. Перед полночью
Только что переданы по радио последние известия: о беседах Сталина с Крипсом, и о боях под Ленинградом, и об устном альманахе писателей, что состоится 31 декабря... Ожидал, как все, от «Последних известий» сообщений о самом главном для нас — о разгроме немцев под Ленинградом, но, не услышав ничего радостного, откладываю свои томительные надежды до следующего выпуска «известий».
И если гитлеровцев под Ленинградом сейчас мы начинаем бить, если кровопролитные, ожесточенные бои на Ленинградском фронте медленно стаскивают с занемевшей шеи города петлю блокады, если скоро будет на Мгинском участке очищена от врага Северная железная дорога... Ну, да что тут говорить! Весь город, зная об этом, живет из последних сил ожиданием радости! Второй день население расчищает на улицах трамвайные рельсы, и даже все поговаривают о встрече Нового года, к которому выдадут наконец продукты... Надо, чтобы все это произошло именно к Новому году и, во всяком случае, не позднее первых дней января. Иначе... Дней десять назад мне было известно, что в сутки в Ленинграде умирает от голода в среднем по шесть тысяч человек. Теперь, конечно, больше...
Голодная смерть — везде, во всех своих проявлениях, а у нас в Союзе писателей за последние дни умерли от голода шесть человек: Лесник, Крайский, Валов, Варвара Наумова... Еще двое... И много членов семейств, писателей. Тетка М. Козакова лежала в квартире не вывезенной на кладбище больше десяти дней. Валов, умерший в Союзе писателей, пролежал там дней шесть. Крайский, умерший в столовой Дома имени Маяковского, пролежал в этом доме тоже с неделю... Вывезти покойника на кладбище — дело столь трудноосуществимое, что хлопоты и усилия целой общественной организации сводятся к затрате на покойника стольких — последних — физических сил живых, что эти, еще живые, выполняя свой долг по отношению к погибшему, случается, приближают тем самым и свой смертный час...
За последние две недели воздушных тревог нет, были только две или три короткие, звучавшие как пережиток. Артиллерийских обстрелов города почти не стало, — был сегодня, был еще как-то на днях, но их просто не замечаешь! Тихо... Но какая это могильная тишина!
Ленинградские улицы... Трамваи давно не ходят. Исполинский труд нужен, чтобы очистить рельсы, скрытые под снегом и льдом. Мороз крепкий. Сгоняя шатающихся путников с мостовых, проскакивают только редкие автомобили — грузовые, чаще всего выбеленные камуфляжной краской, легковые, с фарами уже не затушенными, а прикрытыми решетками, дробящими свет.
И вот идут люди — изможденные, истощенные, исхудалые, бледные, — идут, шатаясь, волоча санки с дровами, со скарбом, с покойниками без гробов (и на кладбище сваливают их в кучу: ни рыть могилы, ни хоронить сил нет). Идут, падают сами и нередко, упав, уже не встают, умирая без звука, без стона, без жалобы.
Поразительно мужество ленинградцев — спокойное достоинство умирающих от голода, но верящих в победу людей, делающих все, чтобы эта победа пришла скорее, хотя бы после смерти каждого из тех, кто отдает делу грядущей победы все свои действительно последние силы. Нет жалоб, нет упреков, нет неверия, — все знают, что победа придет, что она близка. И каждый из знающих это не ведает только: удастся ли лично ему выдержать, дотянуть, не умереть от голода до этого дня? И люди, гордясь тем, что выполняют свой долг, работают, трудятся, терпят... Терпят такое, что прежде могло лишь присниться в кошмарном сне и что стало теперь обыденностью.
Хожу по делам Союза писателей и я — пешком; пешком — при пульсе 50, при слабости в ногах, при спазмах вегетативного невроза, одолевающих меня раза по три на день.
Кроме организации экспедиции в Череповец{46}, мне поручено оказывать помощь умирающим от голода писателям. Для одних — добиться эвакуации, других — устраивать в десятидневные стационары, где они, кроме хлеба, будут получать суп и находиться в тепле, под медицинским надзором.
Казалось бы, как просто: я мог бы уехать на фронт, как был на фронте все эти месяцы, питался бы лучше, не знал бы этих страшных забот. Но Правление Союза писателей попросило меня остаться для этой работы здесь, и я, дав согласие, обязан сообразовываться только с мотивами долга и совести, чего бы мне это ни стоило самому.
Утром радио сообщило приятную весть: нашими войсками освобождены Керчь и Феодосия. Ждал чего-либо приятного о Ленинградском фронте, но ничего сообщено не было; живет надежда, что хорошие новости о Мге есть, но приберегаются к Новому году.
Все думали — норму хлеба сегодня увеличат, но этого не случилось. Может быть, увеличат завтра, с первого дня нового года? Продукты, полагающиеся по карточкам, не выданы за декабрь до сих пор. Позже, днем, слышал разговоры, что карточки будут действительны еще дней пять или семь январских. Но это, конечно, разговоры для самоутешения!
Днем я ходил в ТАСС, на Социалистическую улицу, то есть километров за восемь, оттуда — в Союз писателей, где сегодня был обещан «парадный, необыкновенный, роскошный» обед, по списку на шестьдесят пять человек. Обеду должен предшествовать «Устный литературный альманах № 2»...
И то и другое состоялось в союзе. Совершенно запущенное помещение столовой преобразилось. Составленные вместе столы были накрыты чистыми скатертями, хорошо сервированы, освещены свечами, которых поставили много и которые создали в темных пространствах столовой отдельный, освещенный мирок сидящих за столами, перед хорошей посудой, людей. Большинство писателей, вопреки холоду, были даже без шуб, полушубков, ватников и прочего «улично-домашнего одеяния», а в пиджаках и даже чистых воротничках. Оказалось довольно много по нынешним временам вина, количество еды было мизерным, но на чистой, сервированной по-ресторанному посуде она казалась сытнее и лучше. Были тосты, и шум, и даже весело, — всем хотелось отвлечься от ужасов обычной обстановки.
Потом я шел вдоль Невы, слушая свист снарядов, и шел по льду, как через Арктику, в обычном мраке. К Новому году немцы кому-то из нас, ленинградцев, слали смерть...
Мне сказали сегодня, что недавно у Невской Дубровки через Неву были переправлены танки — около сорока штук, для прорыва к Мге. Переправили с трудом. Пробовали на железных понтонах, но первый же из них утонул. Деревянные понтоны во льду требовали такой работы под огнем тросами и лебедками, какая тоже не удалась. А лед не выдержал тяжести танков. Тогда стали намораживать лед — укладывали сетки, поливали из шлангов водой, утолщали лед. И, устроив в стороне ложную переправу легких макетов танков, отвлекли внимание немцев, а тем временем переправили настоящие танки по утолщенному льду.
И, однако, операция по прорыву, стоившая немалых жертв, не привела к успеху, преодолеть укрепления немцев не удалось...
Но на Волховском фронте успех: на днях наступающие части 54-й армии достигли железной дороги Кириши — Мга и ведут бои за станцию Погостье и Посадников Остров. Особенно отличилась дивизия Биякова, врезавшаяся клином глубоко в немецкий тыл. 4-я армия форсировала реку Волхов, около Киришей... Дней десять назад, северо-восточнее Чудова, 52-я армия создала плацдарм на левом берегу Волхова.
...А сейчас на столе в кухне я подготовил настоящую встречу Нового года — через полчаса он наступит. На столе — бутылка шампанского, сохраненная мною с довоенного времени на экстренный случай, двести граммов миндаля, полученного в Союзе писателей, и три кусочка собачины, резервированной специально для Нового года.
Людмила Федоровна пока спит. Пора разбудить ее!..
За что будем пить? Конечно же — за Победу. И прежде всего за успех наших снайперов-истребителей, автоматчиков, летчиков, артиллеристов, за медленно, но упрямо продвигающуюся вперед армию Федюнинского, за победу на нашем., на Ленинградском фронте!
Глава девятнадцатая.
Мой самый тяжелый месяц
Ленинград
3–31 января 1942 г.
Подготовляя к печати этот дневник, я решил не изменять некоторые длинные и тяжелые периоды речи, неповоротливые фразы, какими сделаны многие записи января 1941 года. В ту пору поток, мыслей ослабленного голодом человека лился нервно, напряженно, безостановочно, я полагаю, что затрудненность и замедленность в способах изложения мысли были так же характерны для той обстановки, как характерны были лаконичные, коротким дыханием написанные фразы, какими впоследствии я делал записи в бурлящие энергией дни наступления наших войск, при ликвидации гитлеровской блокады Ленинграда,
3 января. 9 часов утра.
Квартира на канале Грибоедова
Вчера весь день провел в мрачных и холодных стенах Союза писателей, где в кромешной тьме, ощупью, бродили незримые люди — топчущиеся, толкающиеся, падающие в обморок. По три, по четыре часа ожидали они жалкого «обеда». А потом пришел сюда, и уже не было сил добираться к ночи на Петроградскую сторону.
6 января. 1 час дня
За последние дни: взяты Кириши, продолжается операция по окружению Чудова. Генералы Мерецков и Федюнинский ведут упорные наступательные бои. Восстановлено сквозное железнодорожное сообщение Тихвин — Волхов — Войбокала. В ленинградские госпитали привозят много раненых, особенно моряков (с берега Невы?). Наступают наши войска в Крыму и в центре (взята Калуга).
Я — дома, в квартире на проспекте Щорса. Ощущаю слабость, болит голова. За последние две-три недели пошатнулось мое здоровье. Очень болит сердце, несколько раз были сердечные припадки. Нервная система расшатана, невроз сердца дает себя знать то затрудненным дыханием, то удушьем. Силы выматывает и бессонница, часто сплошная, на всю ночь. И все это — при невероятной по своей напряженности затрате энергии для работы, которая мне поручена.
Ежедневные хлопоты в Смольном, в Союзе писателей, в штабе фронта о спасении писателей, умирающих от голода. А потом — плестись к ночи на Петроградскую сторону...
...Город замер. Попытка прорыва к Новому году кольца блокады в ожесточенных, кровопролитных боях не удалась. Дорога поэтому не очищена. Хлебный паек не увеличен. И если до первого января хлеб выдавался без больших очередей, то после первого, когда везде позамерзла водопроводная сеть и не стало воды, хлебопекарни работают очень плохо. Создались огромные, особенно в утренние часы, хлебные очереди. По декабрьским карточкам продукты за последнюю декаду не выданы, за исключением муки. Мука эта — суррогатная, с отрубями, с чем-то еще, выдается вместо крупы. По январским карточкам за первую декаду в некоторых магазинах выдано только мясо: для первой категории — 500 граммов (из коих половина — кости), а для второй и третьей — по 150 граммов. Это — на десять дней! 1 января суррогатный хлеб был горьким — с примесью горчичной дуранды. Только в последние два дня, в дневные часы, хлеб выдается почти без очередей и его качество улучшилось.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |