...В Союзе писателей сегодня было заседание Правления. Разговоры о продолжении нормальной работы, о том, что нужно больше внимания уделять творческим вопросам, о необходимости развить деятельность писателей, из числа тех, кто находится на военной службе: читать доклады и лекции, чаще устраивать устные альманахи.
Пора снова ехать на фронт. Но... кто нарушит строжайший приказ — в еде приезжающим без аттестата отказывать!
Я понимаю затруднения ТАСС: таких, как я, разъезжающих из Ленинграда на фронт и обратно, военных корреспондентов пять-шесть человек. Не издавать же специального приказа о способах их питания!
А в общий распорядок мы не укладываемся! Вот и получается «неувязка».
И все же на днях, как только обработаю весь привезенный из прошлой поездки материал да напишу здесь задуманное, поеду. Будет трудно? Но есть ли у меня на этом основании моральное право сложить руки? Да и не дадут же мне в действующей армии умереть с голода! Ведь приеду работать!
19 ноября
Странный мир! Там, где есть электрический свет, он синий, тусклый, мертвящий лица — на лестницах, в коридорах, в трамваях. В нескольких метрах от этого света мир кажется населенным невидимками: кто-то движется, вяло шагает, разговаривает, бормочет, а людей — нет?.. И вдруг мимо, вплотную, на уровне груди, проплывает крошечный, таинственный белесоватый кружок — он плывет во тьме как будто сам по себе... И обозначенного им человека угадываешь только по хрипловатому, затрудненному дыханию. Фосфоресцирующий кружок, люминофор, продается теперь везде, он — защита от нечаянного столкновения во тьме двух пешеходов. Такой кружок приобрел и я. Приколов его к своей груди в первый раз перед зеркалом, я вдруг представил себе, что тела у меня нет. Но тут же засмеялся: я просто человек-невидимка!
Двинувшись от зеркала, я все-таки протянул руки вперед, не наткнуться бы на что-нибудь, не разбить себе лоб. Ведь недавно, на улице, я же больно ударился лбом об лоб встречного человека!
А как ездят по Ленинграду шоферы? Ведь ездят!..
—...Темные силы! — - говорит отец. — Они рвутся к Волховстрою! Хотят задавить собой его свет!.. А как мы боролись за этот свет! Волховстрой был не просто гидроэлектростанцией, он сразу стал символом ленинского света для всей страны! Потому и тогда, когда начиналось строительство, были темные силы, стремившиеся тем или иным способом помешать развитию электрохозяйства в нашем Союзе.
И отец рассказывает о той кампании, которая в 1923 году велась группой реакционных инженеров в Москве против Волховстроя. Эти «сведущие» инженеры приехали «особой комиссией» на место работ, чтобы вынести решение об их консервации. Возмущенный начальник строительства, Г. О. Графтио, позвонил с Волхова попрямому проводу в Смольный. На место работ, где заседала «комиссия», экстренным поездом выехали руководители ленинградской партийной организации. Они авторитетно заявили «особой комиссии», что не может быть и речи о консервации работ, что, напротив, имеется установка В. И. Ленина,о самом срочном их выполнении. После такого заявления было проведено голосование, и открытых сторонников срыва работ, конечно, уже не нашлось. И в 1924 году были ассигнованы все нужные средства, и работы пошли полным ходом.
Последние дни, тревожась о судьбе Волховстроя, отец часто делится со мною воспоминаниями о строительстве Волховской ГЭС и о том, как он создал там и возглавил первую в нашей стране опытно-нормировочную станцию, без которой невозможно было бы решать вопросы производительности труда и применять новые методы организации и механизации строительных работ {36}.
Я советую отцу в свободное время записывать свои воспоминания о Волховстрое, Свирьстрое, Днепрострое и других ГЭС, которые он строил или на которых был экспертом-консультантом {37}.
20 ноября. 11 часов 30 минут утра
Отныне по карточкам второй категории выдается 125 граммов, по карточкам первой — 250 граммов. Снижены нормы и в армии: передовым частям — 500, тыловым и госпиталям — по 300. Хлеб с непонятным привкусом, то глинистого вида, то такой, как сегодня. Ощущение голода трудно переносимо.
Вчера был у Натальи Ивановны. Она худа, как камышинка, бледна и нехорошо кашляет.
Я принес ей то минимальное, что мог наскрести, экономя из обедов в союзе, и то, что дал отец: две оладьи, полученные им на завтрак в училище, три куска сахара, три или четыре чайные ложки какао в порошке.
22 ноября. Вечер
Вчера радио: в Киеве немцы казнили 52000 евреев. Америка утверждает, что, возможно, не остановится перед вступлением в войну еще в этом году. На днях, видимо, возникнет война США с Японией.
Неделю назад силами до 40 дивизий немцы начали новое яростное наступление на Москву. В полы их летних мышиных курток задувает немилосердный вьюжный, морозный ветер. Им до зарезу нужны зимние квартиры, продовольствие и все богатства нашей столицы. Гитлеру нужно сохранить свои подмосковные армии и свой престиж... Центральные наши газеты и радио призывают советский народ к отражению страшной угрозы...
И конечно, Гитлер рассчитывал бросить на штурм Москвы и все те дивизии, которые, разгромив наши войска у Ладоги, взяв город Волхов и выйдя к озеру здесь и со стороны Тихвина, выполнили бы задачу удушения Ленинграда вторым и третьим кольцами блокады.
Но именно в эти дни середины ноября, когда немцы качали новое наступление на Москву, наши войска нанесли немцам крепкий удар под Малой Вишерой, а 54-я армия сейчас уже остановила наступление врага на линии г. Волхов — Войбокала. Радио сообщило, что «бойцы командира Федюнинского развивают успех» — теснят фашистов, отбили несколько населенных пунктов... Несколько дней назад, 18 или 19 ноября, началось паше наступление на Тихвин.
Позавчерашняя «Ленинградская правда» сообщает о переименовании ряда стрелковых дивизий в гвардейские. В их числе — 153-я дивизия генерал-майора Н. А. Га-гена. Я знаю, что дивизия Гагена отбивается от немцев в составе 54-й армии, и такое переименование не может не быть, конечно, поощрением за отличные боевые действия.
И все это значит, что 54-я армия не допустила врага до Ладоги.
А на левобережье Невы, постепенно и упорно раздвигая «пятачок», расширяя плацдарм для наступления на Синявино и на Мгу и для прорыва блокады, ведут напряженнейшие наступательные бои наши ленинградские дивизии. Газеты сообщают об успешных боях «подразделений» Бондарева, Андреева и Зайцева «на восточном берегу реки II., у важного пункта Г.» (это, конечно, «Городок», иначе — 8-я ГЭС), о крупных потерях здесь немцев за последнюю педелю, об успехе у «реки Т.» и у «деревни И.» (то есть о наших боях за Усть-Тосно, за село Ивановское, все еще находящееся в руках немцев). Вчера Совинформбюро сообщило о «серьезном поражении», нанесенном немцам сражающейся здесь «частью Андреева».
На левобережье Невы наше продвижение исчисляется метрами, но каждый такой метр земли обагрен кровью сотен людей. Оборонительные укрепления немцы здесь создали исключительно мощные и не жалеют никаких сил, чтобы удержать их любой ценой.
Из сказанного можно, во всяком случае, сделать два вывода. Первый: расчеты Гитлера взять Ленинград опять потерпели крах. Второй: перешедшие к обороне на Ленинградском фронте и теснимые гитлеровские армии перемалываются здесь, и уже не может быть речи об их переброске под Москву.
И уже хотя бы в этом — большой успех войск Ленинградского фронта!
Вчера был на заседании Правления Союза писателей. Решили, в частности: тех, чьи квартиры разбомблены, вселять в пустующие квартиры надстройки на канале Грибоедова. Слушали отчет Литфонда о погибших Домах творчества в Келломяках, в Пушкине...
Сегодня я был в ТАСС. Просился на наиболее интересный сейчас участок фронта, но получил ответ, что мое закрепление за 23-й армией ТАСС изменить не может. И вообще предлагают обождать с выездом из Ленинграда до решения вопроса о питании тассовских корреспондентов на фронте.
Я, однако, решил выехать завтра на фронт.
Глава шестнадцатая.
В полку народного ополчения
Сестрорецк, Курорт, Разлив
22–30 ноября 1941 г.
23 ноября.
Сестрорецкий Курорт
Встал в темноте, электричество выключено уже второй день.
Троллейбус. Разбитый Финляндский вокзал.
Двое суток город непрерывно обстреливается снарядами и методически, усиленно, ежечасно варвары стреляют по улицам даже шрапнелью.
Сестрорецк, покинутый жителями. Около часа дня пришел пешком, по незримым под снегом рельсам железной дороги, в Курорт, в штаб 3-го Дзержинского полка Кировской дивизии народного ополчения. Полк занимает крайний левый фланг 23-й армии.
24 ноября. 21 час 20 минут.
Курорт
Два дня провел в передовых подразделениях. Был в третьем батальоне, в 7-й роте, в 8-й роте, в полковой разведке, в роте автоматчиков. Обошел значительный участок переднего края. Сделал много записей, разговаривал с людьми, знакомясь с их боевой работой.
Один в доме, недавно дважды пробитом минами. Это — охваченная снежными сугробами, большая двухэтажная дача, со многими комнатами, с вышкой над крышей.
Впервые сегодня выспался, чувствую, как ко мне возвращаются физические силы.
Отнеслись ко мне хорошо, приложили все усилия к тому, чтоб оформить мое питание. Я отдал им бумажку от ТАСС. С часу до четырех часов дня вокруг этой бумажки ходило и бегало с нею полдюжины человек, советуясь, обсуждая, можно ли взять на себя ответственность, испрашивая разрешения, резолюции, накладывая их и т. д.
Все эти часы, голодный, испытывая стыд и неловкость, я ждал результатов, и наконец мне было сказано, что с завтрашнего дня меня на довольствие зачисляют, но что сегодня... и тут развели руками...
Сестрорсцк и Курорт — пустые дачи, безжизненный город. Некоторые дома сгорели, другие разбиты минами и снарядами. Везде запустение и хаос, как после погрома. Кстати, жители, спешно покинув свои дома, бросили все имущество. Отдельные случаи мародерства были пресечены, как сказал мне командир полка, «драконовскими» мерами, и сейчас все дома, со всем имуществом, стоят нетронутыми, — кроме тех домов учреждений и организаций, которые заняты воинскими частями и в которых взяты посуда и мебель.
Только что вошел Бартен. Рассказал приятную весть — час назад получена выписка из сообщения Информбюро: под Ростовом наголову разбиты пять немецких дивизий, взято 50 танков, наши войска перешли в наступление и прошли 60 километров. Взято много трофеев! Эта выписка уже разослана по ротам и читается всем бойцам. О, как рады мы этой победе, чуть ли не первой крупной победе на поле боя за все время войны! Она знаменует собою многое. Она иллюстрирует огромную перемену в морально-политическом состоянии Красной Армии — наступательный дух, родившийся в боях и окрепший в последние месяцы. Это особенно важно именно сейчас, в дни, когда враг ведет новое, решительное («окончательное», по приказу Гитлера) наступление на Москву. Сейчас под Москвой решается все, и решится, конечно, в течение одной недели. Если Москва выдержит и сбережет себя, срыв всей зимней кампании Гитлера обеспечен, нового наступления он предпринять уже не сможет, закиснет под Москвой, а потом наш наступательный дух, ожесточение всего нашего народа сделают свое дело — Гитлер покатится к чертовой бабушке неудержимо... Я считаю, что ближайшая неделя решит ход войны не — только на зимние месяцы.
25 ноября. 11.30 вечера.
Курорт
Сегодня хозяйственникам и им подобным в первом эшелоне сбавили норму хлеба до 150 граммов плюс 70 граммов сухарей, то есть приравняли ко второму эшелону. В полк должны были приехать артисты, все давно обусловлено, но приезд их отменен — кормить нечем.
Вечером был на командном пункте полка, встретил там заместителя командира дивизии, майора Краснокутского (начартдив 291) {38}, который приехал сюда вместе с командиром дивизии.
В присутствии Краснокутского шел разговор о том, что накормить его нечем. Разговор продолжался до тех пор, пока командир полка не стукнул кулаком по столу и не сказал хозяйственникам: «Чтоб было приготовлено, накормить — и никаких разговоров!» После этого Краснокутский, страдавший головной болью (конечно, с голода), был позван куда-то и вернулся минут через десять «накормленным».
Все, конечно, полны дум о том, что же при таком положении с питанием будет дальше. Но никто вслух ничего не высказывает, сознавая, что разговоры мало помогут делу и только невыгодно отзовутся на духе стойкости.
Момент сейчас такой, что все в армии кипят гневом, ненавистью к гитлеровцам и готовы идти в самые кровопролитные бои, но только чтоб — наступать, не медлить!..
Надо действовать, действовать немедленно и решительно, любыми средствами, любой ценой пробивая кольцо блокады.
На финском участке фронта — полная тишина. Задача 23-й армии, конечно, только сковывать противника. И вот мелкие стычки, перестрелки, рейды разведчиков да учеба...
Половину дня я провел в 3-м батальоне, занимающем левый фланг, до берега моря. Делал записи. Вчера, оказывается, туда на лыжах из Каменки приходили Иониди и Цыбенко и вчера же ушли обратно. Жалей?, что не повидался с ними. Беседовал со многими людьми. Особенно интересным было для меня знакомство с Анатолием Ивановичем Осовским, ныне старшим лейтенантом, о котором я знаю уже так много и о котором на Карельском перешейке говорят как о личности легендарной.,. Человеком он оказался очень простым и скромным, и я долго беседовал с ним о 120-м истребительном батальоне (командир его — кадровый пограничник Побивайло). Этот батальон, войдя в состав 3-го Дзержинского полка Кировской дивизии народного ополчения, стал именоваться 3-м батальоном полка. Осовский остался в батальоне начальником штаба.
120-й истребительный батальон хорошо действовал на «острове» под Белоостровом 19–20 сентября.
— Какое огромное значение — идти под своим огневым валом, как легко наступать! — сказал Осовский, описывая взятие «острова».
Этот метод переброски артогня по мере продвижения вперед пехоты сыграл большую роль во взятии Белоострова и будет, конечно, примером ко всех боях! {39}
Три дня после занятии «острова» противник мощными огневыми налетами пытался прогнать нас. Не вышло, «остров» за нами и до сих пор!..
26 ноября. 11 часов 30 минут
Пришел я к минометчикам, на передний край. Зашел в блиндаж, оказалось — клуб. Ленинская комната. Комиссар батальона Григорьянц читает всем командирам доклад о международном положении. Никто не курит. Стол на возвышении, изготовленном как эстрада. На этом письменном столе — глобус. В углу — большой белый бюст Ленина. Задний угол занят роялем, стоящим вместо ножек на табуретках. Все стены в лозунгах и плакатах. Григорьянц кончил.
— Вопросы есть?
— Второй фронт... — поднимается молодой командир, — не подразумевают ли англичане — Ливийский?
— Нет, — отвечает Григорьянц. — Второй фронт — на европейском континенте, а этот — преддверие. На континенте возможны три варианта возникновения фронтов...
А до моего прихода говорилось о продовольственном снабжении Ленинграда, о дисциплине, о поведении командиров...
И когда все разошлись, я остался в блиндаже с Артемом Петровичем Григорьянцем, и он стал рассказывать мне об особенностях полка, в котором я нахожусь. 3-й Дзержинский полк Кировской дивизии народного ополчения, в отличие от кадровых частей Красной Армии, состоит в основном из тех рабочих, служащих и интеллигенции Ленинграда, которые в большинстве своем до вступления в полк никакого отношения к военному делу не имели, почти все не держали в руках винтовку.
Григорьянц рассказывал мне о внимании к людям; о большом значении для людей переписки с семьями; о роте, которая разбила батальон немцев наголову (ушли не больше ста человек), взяла в плен раненого командира; о директоре Этнографического музея, доценте исторических наук Мильштейне, служившем рядовым бойцом, потом назначенном политруком роты и раненном под Белоостровом; об актере Театра юного зрителя — Пушкине, храбром и веселом человеке, который в разведке пропал без вести; об объединяющей всех ненависти; о физической подготовке, оказавшейся равной у интеллигентов и у рабочих («того, чего я опасался вначале, нет: никакой «интеллигентской изнеженности» нет, напротив, с этим народом можно прекрасно воевать»), о постоянном «обмене заложенными в людях культурными ценностями»; тот же актер Пушкин постоянно предлагал: «Я вам что-нибудь спою, сыграю»; Мильштейн проводил беседы, читал лекции, инженер-механик Концевой, ныне политрук первой роты, был при инженерных работах рядовым рабочим, но вносил много ценного и, помимо того, стал инициатором художественной самодеятельности в минометном батальоне; о жизненном пути самого Григорьянца и о том, как в 1920 году, служа в Аму-Дарьинской группе войск, он поймал басмаческого главаря Джунаит-хана, но упустил его... О том, наконец, как, получив приказ в три дня сформировать минометную роту, люди, впервые ознакомленные с минометом, уже через полтора дня открыли стрельбу и первыми же выстрелами уничтожили указанный им дом, в котором была огневая точка врага...
27 ноября. 23 часа. Разлив
Вчерашний вечер провел в роте автоматчиков. Была тьма — электрический свет погас после обстрела, из-за отсутствия свечей и керосина всюду было темно, а так как в «моем» доме окно забито фанерой, то темно было и днем. В темноте лег спать. Освещение восстановлено только сегодня после обеда.
Ночью просыпался от звука разрывов снарядов, насчитал десять, затем все стихло, и я заснул опять. Сижу за письменным столом в кабинете помощника командира полка по хозчасти, военинженера второго ранга А. П. Павлушкова. Вот что рассказал Павлушков:
«...Трудно было здесь все организовывать, потому что нас выпустили из Пушкина (где мы находились в августе) плохо оснащенными. Хозяйства никакого не было. Все, что мы имеем сейчас, создано с августа месяца, — собрали хозяйство, и подобрались люди. Большая забота — обеспечить пищевой блок. Надо иметь походные кухни, а нам на полк дали их три штуки, а каждая кухня имеет лишь 175 порций. Разыскивали брошенные кухни, чинили. Имеем сейчас полный комплект. Не было ни одной лошади — имеем 150. Количество автомашин увеличилось на 300 процентов. Полк одет сейчас лучше, чем прочие полки. Мы об этом очень заботились. Посылали делегатов в парторганизации трестов — в Ленгидэп, трест № 2, Речной порт и другие. Все с исключительным вниманием относились к нуждам полка, приняли на себя обязательство обеспечить нас валенками, зимней одеждой. Шапки нам удалось купить в магазинах. Особенно много сделал Дзержинский райком партии, который поддерживает с нами постоянную связь. Например, сейчас у нас работа боевого охранения обеспечена специальными обогревательными приборами. Люди какие у нас работают! В хозчасти полка — семь инженеров разных специальностей. В продовольственной части почти все члены партии, крупные ленинградские работники: главный диспетчер Речтранса Козлов, работающий бойцом продчасти, потому что уже не строевой человек, пожилой; заместитель начальника Облземотдела Дмитриев — боец; главный инженер одного из отделов Севзапречпароходства Кирик — тоже боец; начпродом работает начальник снабжения треста № 2 Чернышев...
И получилось все именно так не сразу, надо было людей подменять, подбирать, некоторые не подошли или оказались недобросовестными. Мы работаем только с нестроевиками, недавно мы пересмотрели списки и отправили 19 человек на, передовые, всех, кто способен. Я считаю, что на должности помощника по хозяйству должен находиться человек, бесспорно хорошо грамотный и даже мало знакомый с интендантством, — кадровые интенданты не столько работают, сколько пытаются оправдать любые недостатки, то есть занимаются формализмом и бюрократизмом. Они перестали критически относиться к своей работе. Но, с другой стороны, такое использование инженеров, конечно, неправильно. Противник в исключительно короткий срок строит оборону, и это потому, что у него созданы специальные крупные саперные части. Вот наша саперная рота отличается тем, что состоит из крупных специалистов-инженеров и выполняют они не ротную, а армейскую работу. Но для такого масштаба у нас нет ни обстановки, ни средств. Большого коэффициента полезного действия не получается. Думаю, что у нас просто, с самого начала еще, недооценили роль инженерного дела. Особенно мы это почувствуем, когда пойдем в наступление. Саперное дело нужно развивать, создавая крупные инженерные части...»
Сюда, в Разлив, я шел пешком, потому что есть приказ: не подсаживать на сани людей, дабы не утомлять ослабленных плохим кормом лошадей. Шел сначала по заброшенной, занесенной снегом железной дороге, затем — от станции Сестрорецк, где железная дорога уже «живая», — левее, к шоссе на Разлив, через пустой, утонувший в снегах поселок.
К обеду я пришел из Разлива сюда, в Курорт, затем отправился на «передок», в минометный батальон.
29 ноября. 19 часов.
Курорт
После приезда (ночью) майора из дивизии до утра было совещание командиров, а с утра сегодня — ералаш: полк, удобно расположившийся на зимних квартирах, после трехмесячного пребывания здесь срочно снимается и перекидывается на немецкий участок фронта. Все это происходит втайне, но тайна явна в полку для всех — весь день укладка и сборы.
Утренние часы сегодня проводил сначала в минометном батальоне, но там было явно не до меня. Я зашел в третий батальон, но и там совещание...
КП батальона помещается в том, когда-то великолепно обставленном, здании курзала, где до войны были ресторан и концертный зал, где проводили весело и шумно свои летние вечера приезжавшие в Курорт дачники. Холодное, превращенное в казарму, пробитое во всех направлениях минами и снарядами, это огромное здание, высясь теперь перед глазами финнов, служит им излюбленной мишенью для обстрелов.
Тут поблизости возносится над кронами деревьев круглая водонапорная башня вокзала, красно-кирпичного цвета. На ней помещается наблюдательный пункт, финны обстреливают его постоянно и методично, башня эта пробита во многих местах и вся сплошь облуплена осколками мин и снарядов. В нижнем помещении башни живут разведчики и моряки-корректировщики, присланные сюда с кронштадтских фортов, — именно эти форты они обслуживают своим круглосуточным наблюдением.
Я посетил башню, моряки оказались, как всегда, гостеприимными и радушными. С их командиром — воентехником 2-го ранга Адамом Александровичем Сойкиным — я полез на верхушку башни, долго разглядывал финские позиции в стереотрубу, — видно далеко. Лес, лес, кое-где дымы, кое-где просеки дорог. Слева — покрытый льдом, уходящий вдаль в тумане, Финский залив. Устье реки Сестры — прижатая к берегу, вмерзшая в лед баржа. А на переднем плане — нарытые финнами траншеи, рвы, укрепления, над блиндажами вьются дымки, и мы часто бьем по ним.
— Здесь я, как корректировщик, недавно, — рассказывал мне Сойкин, облокотясь на разбитые кирпичи амбразуры, из которой глядит стереотруба. — Но в этом районе, начиная с десятого сентября, всю связь давал я, все НП оборудовал и контролировал. Ну вот хожу часто на линию, устанавливаю связь, когда она теряется, — обычно происходит это под минометным обстрелом. А вот недавно оставил я бойца Заяц на соседнем НП, а его во время наблюдения ранило в челюсть — осколок залетел в щель. Бывает! Финны сюда часто стреляют. Вчера, например, кочующим орудием, пойди-ка сразу поймай его! Часто — из ротных минометов, но нам это нипочем! Мы сразу же засекаем, и дает наша артиллерия им ответ.
Недавно 122-миллиметровую финскую батарею накрыли с первого выстрела — к черту всю батарею, возле церкви местечка «За Рощей» она была. Это батарея старшего лейтенанта Хомлюка, по моим данным, ее так накрыла... Бьем по пехоте. На днях мы стреляли по Хувилла, поддерживая нашу разведку, и большой силы взрыв был вон там, видите ту опушку?
Погода сегодня мглистая, оттепель, видимость скверная. Но все же весьма любопытно было воочию увидеть всю передовую линию финнов — от берега моря до Белоострова, Александровки, Мертути и далее — до туманного горизонта, весь левый наш фланг Карельского перешейка...
Спустившись, я разговаривал с командиром разведки, политруком 3-го батальона Л. В. Желновским, ходившим сегодня ночью с тремя бойцами (Денисовым, Зиминым и Петровым) в тыл к финнам, к деревне Оллила. Подстерегли на дороге легковую машину, бросили лимонку в лобовое стекло, машину разбили, никто из нее не вышел; сразу затем противотанковой гранатой взорвали грузовую машину. Попав гранатой под колеса, поставили машину на борт, перебили около пятнадцати сидевших в ней солдат. И не мешкая ушли на лед залива, переждали там, пока всполошенные финны стреляли по заливу из пулеметов, затем подбежали к дому, возле которого стояли легковая машина, мотоциклет, много лыж, застрелили часового, бросили в окна три гранаты, дом загорелся, послышались стоны, крики. Наши разведчики — бегом на лед залива и, падая там, спотыкаясь в торосах, ушли и вскоре благополучно вернулись сюда, в Курорт...
30 ноября. 22 часа 40 минут.
Ленинград
Вчера, в 11 вечера, голодный, навьючив на себя всю амуницию и заплечный мешок, я вышел в Разлив. Шли по скользкой дороге, по мокрому снегу, по шоссе, изрытому снарядами и минами. Они падают сюда, умножая что ни день число воронок, падали и вчера. Была восхитигельная лунная ночь, с прорванными, быстро бегущими облаками, дул оттепельный ветер. Мне, в моих ватных брюках, в меховой безрукавке под шинелью, было жарко, шел потный, болела голова.
Пустой, безжизненный Сестрорецк, ни одного человека не видел, и только у станции встретилось отделение бойцов, шагающих под луной по заметенному снегом железнодорожному полотну. Они свернули к морю. Я — дальше; тут, до Разлива, бредут в одиночку и группами бойцы 3-го полка, а им навстречу новые хозяева — бойцы-пограничники с лыжами под мышкой, в полном боевом снаряжении. И сани — обозы, медленно тянущиеся, тяжело нагруженные. И редкие местные жители, поглядывающие на проходящих.
И только подошел к мосту за Сестрорецком, сзади, все чаще и чаще, прибойной волной моря, — переливы пулеметных очередей и канонада, все усиливающаяся. Финны, конечно пронюхавшие о каких-то передвижениях у нас, бьют по Курорту и Сестрорецку, накрывая дороги, по которым происходит движение, и прощупывая, крепки ли нервы у новых, занявших оборону наших частей. Снаряды рвутся но всему Сестрорецку. Получил в хозчасти выписанный еще вчера паек: хлеб, и брикетики прессованной гречневой каши, и три куска сахара, и даже тоненький ломтик грудинки.
На брикетиках штемпель: «12 октября 1941 года. Москва». Это значит — они доставлены на самолетах. Каша — на весь полк — вот уже несколько дней делается из этих брикетов. Снабжение Ленинграда и армии обеспечивается уже воздушным путем!..
Поездом 13 часов 06 минут уезжаю в Ленинград.
Глава семнадцатая.
В полку бомбардировочной авиации
Капитолово
3–8 декабря 1941 г.
3 декабря. 22 часа 30 минут.
Капитолово
Штаб 80-го бао (батальона аэродромного обслуживания). Кабинет командира и комиссара во втором этаже деревянного дома. Ехал сюда в маленькой, уютной легковой машине вместе с комиссаром бао, батальонным комиссаром Ратницким, и с комиссаром полка бомбардировочной авиации, батальонным комиссаром Цибульским, да еще с одним старшим политруком. Тридцать пять километров от Ленинграда мы пролетели быстро, по хорошей снежной, хотя и скользкой дороге. Подъезжая сюда, наблюдали большой пожар где-то в Ленинграде, — не только зарево, но виден и огонь самого пожара. И это за три с лишним десятка километров!
В Ленинграде пробыл меньше трех суток. За неделю, перед тем проведенную в Сестрорецке и Курорте, Ленинград сильно пострадал от бешеных варварских бомбежек и артиллерийских обстрелов. Фашисты бьют по городу и шрапнелью, стремясь уничтожить мирное население. Бомбежки теперь происходят не по ночам, а в дневные часы, длятся по четыре, по шесть часов подряд. Немцы рассчитывают парализовать жизнь города, но население, привыкшее уже ко всему, презирая опасность, ходит по улицам во время воздушных тревог.
За два дня до моего возвращения из Сестрорецка Людмила Федоровна стояла со своей приятельницей недалеко от остановки трамвая, против Народного дома, собираясь сесть в трамвай. Приятельница своим разговором на минуту ее задержала. И в эту минуту снаряд угодил в трамвайные рельсы, надвое разорвав единственную стоявшую на остановке женщину. Ее голова и плечи упали в трех метрах от Людмилы Федоровны. Еще несколько снарядов вздыбили мостовую поблизости. Лицо убитой казалось еще живым.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 42 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |