И только сипение печурки нарушает наступившее в землянке безмолвие. Парфенюк заговаривает медленно, будто с трудом выбираясь из воспоминаний:
— Помню, в тысяча девятьсот восемнадцатом я получал восьмушку хлеба...
Да, это помню и я. Это, вероятно, помнит и парторг. И кажется, нам друг другу сказать больше нечего. На стене висит карта СССР. Я смотрю на южную ее половину, и Парфенюк, поймав мой взгляд, продолжает:
— Ну, там, на тех фронтах, лучше. Вот мы стояли в Рязани...
И, щурясь, поднимает взгляд к северной половине карты, туда, где Ленинград, Мга, Ладога... И снова легонько постукивает кулаком по столу.
— Сейчас, если эту линию освободить, так тут все уже подготовлено, все стоит, дожидается. Вот еще Петрозаводск забрать, Север освободить...
Входит летчик:
— Товарищ майор! Летный состав готов!
— Значит, как только готовы — летите. Полетят Глухов и... — называет фамилии. — Цель знаете?
— Знаем. Первый городок и лесок!
— Пойдете без сопровождения. Заходить не надо. Прямо курс, отсюда... Когда сядете, следующие полетят!
Вошедший выходит. Майор ворчит про себя:
— Летнаб — шляпа! Пять бомб привез, три сбросил. Обогреватель забыл включить!..
Уже 12 часов. Майор обсуждает, что, какие города надо бомбить, — вообще не в плане своей работы. Парторг читает газету. Это «Знамя Победы», знакомая газета 23-й армии. Через всю полосу: «Слава истребителям фашистов», ниже — список награжденных, из приказа войскам Ленинградского фронта, портрет политрука Л. Желновского, совершившего дальний рейд в тыл врага; на других полосах статьи о нем и об А. Григорьянце — все люди, с которыми я знаком, из Дзержинского полка народного ополчения. Как много на фронте становится у меня личных знакомых и как радостно, что они совершают подвиги!
А Черчилль в телеграмме И. В. Сталину пишет: «...с каким восхищением весь британский народ следит за крепкой обороной Ленинграда и Москвы храбрыми русскими армиями и как все мы рады по поводу Вашей блестящей победы в Ростове-на-Дону...»!
Побольше бы слали нам танков!..
12 часов 10 минут.
СБ улетели.
12 часов 33 минуты.
СБ возвращаются. Ходили двадцать три минуты. Иду смотреть.
13 часов 55 минут.
Опять в землянке
В 13.01 вышли в полет две следующие машины — я смотрел, как они поднимались. После них должен лететь Цибульский, в паре с другим летчиком. А вот ушедших в полет еще нет, время давно вышло, должны были вернуться в 13.25–13.30. Все явно беспокоятся. Цибульский, Парфенюк, несколько летчиков ждут на морозе, разговоры обычные, но в них то и дело проскальзывают замечания по поводу улетевших. Парфенюк и Цибульский входят в землянку, и сидящий здесь инженер Веклич быстро спрашивает:
— Ну что? Не пришли?
— Придут! — отвечает Цибульский нарочито веселым тоном. — Пешком, но придут! Отступают немцы!..
— Почему вы знаете?
— Так вот приказание: изменить цель, бить по отступающим немцам... Городок у «пятачка» взяли!
— Городок? Да он раз двадцать переходил из рук в руки!
Цибульский запрашивает по телефону:
— Узнайте на соседних (называет позывные). Гуляки наши не загуляли к ним? Может быть, отдыхают? «Москва»... Пока «Шапку» дозвонишься, унты можно сшить!..
Парфенюк и Цибульский изучают новую цель на карте. Просят «Шапку».
...Звук самолета. Один из сидящих в землянке выходит, возвращается:
— Нет, не они! ДБ {42} на запад прошел!..
...А Веклич рассказывает о том, как наши ходили бомбить Берлин.
— Шутки, шутки, а три тысячи километров берет!.
Опять гудят самолеты.
— Пришли! — кричит кто-то в дверь, и Веклич облегченно вздыхает, произнося вслух:
— Отвалилось!..
А Цибульский радостно подхватывает:
— Я сказал — придут. Значит, придут! Все выходим встречать на летное поле.
В полет отправляется Цибульский — бить по отступающим немцам. Стоя на фюзеляже, затягивает парашют. Штурман лезет в кабину: «Закройте!» Механик снизу закрывает его. Затем проверяет подвеску бомб.
— Товарищ комиссар, лямки заметайте, а то они вам мешать будут!
— Бомболюки закройте!..
— От люков!..
Закрывает изнутри. Штурман проверяет пулеметы. Кабины и люки закрыты, откинута только крышка над Цибульским. Он кричит:
— Зачем вы так затягиваете краны? Сил не хватит открыть!
Шайдуллин, стрелок-радист, переговаривается с Цибульским:
— Как слышно?
— Плохо!
— Товарищ комиссар, а я вас хорошо слышу! Проверяет наушники. Штурман командует:
— От винтов!
Правый и левый моторы заработали. Цибульский пробует рули. Сквозь стекло видно — штурман рассматривает карту. Увеличен газ. Пошел на старт. Выруливает. Вывел. Остановился. Дает очередь из пулемета. Глазунов, который полетит вторым, выводит свой самолет. Сигнальщик с черным флажком ждет на поле. Цибульский то увеличивает, то уменьшает газ. Глазунов выводит свой самолет в облаке снежной пыли, с другого конца поля; идет на старт. Майор Парфенюк бежит к старту. Глазунов становится рядом с Цибульским.
14.47
Пошли!
Итак, шесть человек через несколько минут начнут бомбить немцев. Цибульский улетел со штурманом, старшим лейтенантом Неумывальченко, и стрелком-радистом, старшим сержантом Борисом Шайдуллиным. У Глазунова штурман — лейтенант Оносов, стрелок — Привалов.
А я, с командиром полка, Павлом Андреевичем Парфенюком, иду в землянку КП ждать возвращения летчиков. И Парфенюк мне рассказывает о замечательной работе своего технического состава. Имеется только по одному человеку на самолет, работают днем и ночью, — и ни одной жалобы! На весь полк имеется один оружейник — Лукьянов. Инженер Николай Александрович Веклич один работает за десятерых. Ремонт самолетов, заделка и исправление повреждений, все техническое обеспечение производятся с быстротой, опровергающей какие бы то ни было нормы, несмотря на тяжелейшие условия, на отсутствие многого необходимого, на острый недостаток кадров.
Записываю эпизоды из боевых действий полка.
30 ноября командир младший лейтенант Н. А. Годовиков, штурман Р. Р. Эглит-Татаринов и стрелок Башмаков — на одном самолете, а на втором — воентехник первого ранга Дергачев, воентехник второго ранга Бучинский и военинженер третьего ранга Веклич шли вдоль линии фронта, звеном. На звено напали пять «мессер-шмиттов-109». С одного самолета — Веклич, а со второго — Башмаков повели интенсивный огонь по «мессершмиттам». Немцы проскочили вперед. Напали на Годовикова, зажгли его самолет. Загорелся правый мотор, потом левый, высота была 70–100 метров над землей. Управление было перебито, и самолет почти не слушался пилота. Годовиков дотянул горящий самолет до нашей территории и посадил без шасси. В воздухе Бучинский был убит. Осколками снаряда и пулей ранены Дергачев и Годовиков. Все же, посадив самолет на волнистой и простреливаемой местности, Годовиков спас себя и свой экипаж. После посадки немцы стали обстреливать самолет артиллерийским и пулеметным огнем. Подбежало отделение краснофлотцев. Тушить самолет было нечем. Экипаж выскочил. Вместе с краснофлотцами, рассредоточившись, вышли на КП обороняемого участка. Обгорелый Годовиков шел сам. С наступлением темноты Татаринов и Башмаков вместе с моряками пошли к самолету, думали спасти что-либо. Сняли три пулемета, уже обгоревших, негодных, и доставили их на КП. Убитого техника похоронили вблизи КП, в присутствии моряков. После этого отправились на перевязочный пункт морской пехоты, там Годовикова и раненного в ногу и в голову Дергачева перевязали. Переночевав, раненые отправились поездом в Ленинград, а из Ленинграда — сюда, в санчасть своего полка. Было это в районе Московской Славянки. В момент боя пулеметным огнем Веклича и Башмакова был сбит один из пяти «мессершмиттов». Этот случай был при перебазировании с одного аэродрома на другой. Годовиков и сейчас еще лежит в госпитале.
Вечер
Цибульский и Глазунов вернулись благополучно, после них летали другие. В журнале полка записан итог работы бомбардировщиков за день:
«Сделали десять боевых вылетов, с задачей бомбить живую силу, огневые точки и транспорт противника в районе восточного берега реки Невы (район «Первого городка»). Очень неблагоприятная погода, низкая облачность. Некоторым экипажам пришлось пробивать облачность над самой целью и, попадая в зону свирепого огня, но использовав эту же неблагоприятную обстановку, скрываться в облаках. На противника сброшено около девяти тонн бомб. При первых вылетах зенитки лупили отчаянно, при следующих били все слабее, а при последних — совсем слабо. Последние вылеты были, судя по движению автомашин, нацелены на отступающего в направлении к юго-востоку противника».
7 декабря. 8 часов вечера.
В БАО
Сегодня работали Хачиянц, Шефер, Воробьев и другие. За день сделано 6 боевых вылетов. Бомбили Никольское (два вылета), Красный Бор (два вылета) и Степановку (два вылета). Облачности не было. Мороз — 25 градусов. Сбросили полный груз — «с хвостиком, зажигательных», — с высоты в пятьсот метров.
Да! 34-й полк Парфенюка, прибывший сюда 30 ноября, еще только начинает свою боевую работу. Вчерашний день был, в сущности, первым настоящим боевым днем полка. Он оказался исключительно удачным, но целыми и невредимыми летчики вернулись благодаря случайностям. В самолет Цибульского попало два снаряда. Один, сделав в фюзеляже дыру размером в ладонь, разорвавшись внутри кабины, не повредил ничего, не убил и не ранил никого, хотя стрелок-радист Шайдуллин сидел в двух метрах от места пробоины; второй снаряд попал в бензиновый бак, так что бак выбыл из строя, бензин вытек, Цибульский возвращался на трех баках, и только случайно не возникло пожара. И Цибульский, человек, вызывающий к себе приязнь с первого взгляда, отличный летчик, вернулся, как всегда, веселым и, как всегда, спокойным.
— А почему не задело осколками Шайдуллина? — спросил я Цибульского, когда мы возвращались с аэродрома пешком.
— А потому, что он счастливый! — хитро усмехнулся Цибульский.
Вчера мы беспокоились. Цибульский летал пятьдесят пять минут. Показался сначала только самолет Глазунова, и все на аэродроме всматривались в небо, и кто-то, не глядя па меня, невольно спросил: «А где же второй?» И только когда второй показался с другой стороны, выражение лиц у всех переменилось, тяжесть слетела, все стали вдруг оживленными и веселыми. В момент посадки самолета Цибульского, когда все искали глазами на бегущем самолете, нет ли пробоин, я сказал майору Парфенюку:
— Ну вот, все в порядке! А майор мне ответил:
— Вот когда все выйдут из самолета, мы скажем, что все в порядке, — может быть...
И не договорил... Понимаю, бывает — -на аэродром привозят покойников. Я побежал к самолету. Он подрулил, развернулся, обдал меня пронзительным ледяным каскадом снежной пыли, и из фюзеляжа без шлема выскочил Шайдуллин и подбежал ко мне с растопыренными руками, охая:
— Скорей... Скорей... Руки я отморозил! Оттирайте мне!
Руки его были белы и тверды. В момент бомбометания, давая пулеметный огонь по врагу, Шайдуллин на миг скинул мешавшие стрелять меховые перчатки. Достаточно было двух-трех минут, чтоб руки оказались отмороженными. Возвращаясь, достигнув нашей территории, Шайдуллин пытался в самолете оттереть руки, но ничего у него не получилось.
Он прыгал на снегу, ему было больно. Я стал оттирать ему левую руку, подбежавший фельдшер — правую. Я тер до усталости, а руки Шайдуллина не покраснели. И, подбежав к самолету, я добыл шлем Шайдуллина, напялил ему на голову. Затем фельдшер увел Шайдуллина в землянку. Я вдогонку кричал:
— Не надо вводить его в теплое помещение!
Но фельдшер все же увел его... Позже Шайдуллин шел пешком в городок аэродрома. А сегодня лежит в медпункте с забинтованными руками — обморожение второй степени. Врач выпустил из разрезанных пузырей уже два стакана жидкости. Кроме того, обморожены щеки.
Я был в медпункте, навещал сегодня Шайдуллина и раненного 30 ноября Годовикова. Шайдуллин мучается от изнурительной боли, но терпит ее. Годовиков уже поправляется от ожога, на лице кое-где еще чернеют корки.
Кроме того, поговорил со старшим лейтенантом Хачиянцем — он сегодня в момент бомбометания ранен в левую руку, выше локтя, осколком зенитного снаряда. Рука повисла, как плеть, но он все же довел самолет до аэродрома и посадил его отлично, хотя и рисковал, потому что не мог открыть тормозные щитки — садился почти на двухсоткилометровой скорости.
Хачиянц, разговаривая со мной, сидел в реглане, с рукой на перевязи. Через пять минут после моего прихода к нему он уже ехал в Ленинград на легковой машине — его взялся доставить туда комиссар бао Ратницкий.
Полет на бомбометание, да еще днем и на такой высоте, как летали сегодня и вчера, от 300 до 600 метров, — дело, конечно, смертельно опасное, и шансов вернуться невредимым столько же, сколько шансов погибнуть. А летчики рвутся в бой, и тот, кому сегодня лететь не приказано, обижается: «Что ж, я хуже его, что ли?» И все упрашивают командира: пустить в полет как можно скорее. И все это просто, как-то обыденно, по-человечески, без тени рисовки или желания «показать себя».
Кстати. Только удачное маневрирование в смертоносной, густой, сплошной зоне зенитных разрывов помогло сегодня Хачиянцу избегнуть гибели. Он нырял с шестисотметровой высоты до ста метров, и взмывал снова, и уворачивался.
...А вот сейчас бомбят Ленинград. Шел из столовой — видел вспышки разрывов и слышал грохот зениток, и поднималось где-то зарево большого пожара, и с другой стороны, в потянувшихся тучах, — полная красная луна.
Сегодня трескучий мороз. Весь день я провел в городке. Написал две статьи, читал первую летчикам 34-го полка и майору Парфенюку.
Другая статья написана о летчике Пичугине, командире эскадрильи штурмовиков, базирующихся на этом же аэродроме. Весь поздний вечер вчера я провел с Пичугиным, сделал подробную запись о действиях эскадрильи и его собственной боевой работе. Авиаэскадрилья за период с 3 августа по 5 декабря сделала 761 боевой самолетовылет, уничтожив восемь танков, сорок пять автобронемашин, семьдесят девять огневых точек, десять бензоцистерн с горючим, сорок девять зенитно-артиллерийских и зенитно-пулеметных точек, двенадцать полевых орудий, двенадцать других орудий, десять минометных батарей и пулеметную тачанку; подожгла семь и разрушила два здания, поразила много живой силы противника. Кроме того, сфотографировано семь районов расположения войск противника. В частности, 26 и 27 ноября в особенно трудных метеорологических условиях летали на Арбузово и Отрадное — жгли дома, расстреливали живую силу противника. Всё — этот «пятачок», берег Невы. Какое страшное, безотрадное место!
За четыре месяца эскадрилья имеет потери: пять летчиков и пять самолетов.
Все названные мною цифры подтверждены документальными данными: наземным командованием 291, 265, 43, 123-й и прочих дивизий и другими летчиками. Пичугин награжден Красной Звездой и представлен к Красному Знамени. Сам он совершил 114 боевых вылетов на штурмовку, бомбометание и разведку. Значительная доля перечисленного выше — заслуга самого Пичугина.
8 декабря. 9 утра
Ночью мерз, — ветер -выдул всю комнату. Комиссар, командир и парторг проснулись в 5.30 утра, парторг в одном белье вылез топить печку. Комиссар Ратницкий уложил с собой спать вывезенного из Ленинграда четырнадцатилетнего сына Смирнова, комиссара Шестого района бао. Зачислил этого мальчика себе в «адъютанты», относится к нему как отец, целует его. Не спим, балагурим. А тут — телефон: шесть машин отправить за линию фронта, через Ладожское озеро, поездка дней на десять. Комиссар предлагает мне: «Не хотите ли поехать?» Конечно, съездить хочу, ко хочу сначала поехать в Ленинград, чтоб отправить корреспонденцию, а затем приложить все усилия к эвакуации из Ленинграда родных, дабы камень с души моей спал. Машина продотдела уходит в город сегодня, поеду с нею.
Вчера, прильнув ухом к тихому «громкоговорителю», расслышал новости. С нуля часов 6 декабря Англия находится в состоянии войны с Финляндией, Венгрией и Румынией. Успех на Ростовском фронте развивается. Прочее все, до конца сообщения, не мог расслышать. Сейчас только что майор Филиппенков, услышав по телефону, дополнил вести: США находятся в состоянии войны с Японией; на Волоколамском направлении, под Москвой, у наших частей успех, разбито два немецких полка. Обсуждаем эти новости, размышляем: не возникнет ли теперь война с Японией и у нас? Ведь на границах наших сосредоточено 35 японских дивизий!
Ночью нас будили: две машины бао застряли под Ленинградом.
Утром — приказ: обеспечить немедленно все самолеты лыжами, а если пурга (а сегодня с ночи — пурга) не позволит идти в воздух, подвесить к каждому самолету пригнанные лыжи с бирками.
Филиппенков принимает все меры. Встав с постели, еще не завтракав, углубился в бумажки, навалился на телефон. Справляется о маскировке самолетов, требует поскорее оборудовать и отеплить землянки для летного состава и караульного пункта.
Вчера, прощаясь с Цибульским и другими летчиками, взялся выполнить их поручения: одному — отдать в починку часы, другому — купить автоматическую ручку, третьему — привезти новинки художественной литературы. Все поручения выполню с радостью.
Смотря на таких людей, как эти летчики, как хорошо знакомая мне с октября морская пехота, учась у них презрению к смерти, бесстрашию, участвуя в их работе, я ощущаю огромный прилив сил и чувствую, что каждый, кто побыл с ними, может в любых боевых обстоятельствах быть им подобным.
А чтобы проще, без остатка, отдаться военной работе, чтобы никакие мысли о личном не тревожили, не мешали, мне надо эвакуировать моих близких. Позаботиться о них — мой долг, ибо, если не позабочусь я, не сделает этого и никто. И пока обстановка позволяет потратить на это несколько дней, я в Ленинграде сделаю это...
Сижу, жду отправляемую в Ленинград «продовольственную машину», и вот майор ругается по телефону, потому что машина эта, «как всегда», не выходит в срок. И велит доложить ему о готовности...
Вечер
Сегодня, 8 декабря, я вернулся в Ленинград.
Глава восемнадцатая.
Тьма, голод, холод....
Ленинград
10–31 декабря 1941 г.
10 декабря. Ленинград
«...Вчера, 9 декабря, наши войска во главе с генералом армии тов. Мерецковым наголову разбили войска генерала Шмидта и заняли г. Тихвин. В боях за Тихвин разгромлены 12-я танковая, 18-я моторизованная и 61-я пехотная дивизии противника. Немцы оставили на поле боя более 7000 трупов. Остатки этих дивизий, переодевшись в крестьянское платье и бросив вооружение, разбежались в лесах в сторону Будогощи. Захвачены большие трофеи, которые подсчитываются...»
Такова добрая новость, сообщаемая Совинформбюро и опубликованная сегодня в «Ленинградской правде».
Петля, которой немцы хотели задушить Ленинград, слетела с души каждого ленинградца... Все взволнованы, — всем понятно значение этой победы для нашего города!..
А еще в газете сегодня статья Героя Советского Союза В. Трубачева «На пороге решающих битв» и сообщение о вручении наград бондаревцам.
В статье Трубачева есть такие слова:
«...На подступах к Ленинграду наши части завершили первый период войны. Два-три месяца назад перед нами стояла задача — любой ценой задержать дальнейшее продвижение врага, не пропустить его на улицы славного города Ленина, создать стойкую, надежную стальную оборону.
Эта цель достигнута...»
И дальше: «На многих участках фронта инициатива перешла в наши руки».
11 декабря. 23 часа 30 минут
Глухая ночь. В комнате, как и во всем доме на улице Щорса, как почти во всех домах Ленинграда, — мороз и кромешная тьма.
Да!.. Тихвин освобожден вовремя! Приехав с фронта, я увидел Ленинград в значительно изменившемся к худшему состоянии. Вчера объявлены «изменения в трамвайном движении», но трамваи почти не ходят вообще. «Ленинградская правда» со вчерашнего дня выходит на двух полосах вместо четырех. Много новых разрушений, уже исказивших почти каждый квартал. Сугробы снега па улицах. Люди — изможденные, с прозрачными лицами, медленные в походке — темные тени на улицах. И все больше, все больше гробов, грубо сколоченных; их тащат на саночках спотыкающиеся, скользящие, слабосильные родственники умерших. А в домах с центральным отоплением, по приказу, перестали топить, и температура в комнатах почти равна температуре зимних, суровых дней. Но хуже всего — отсутствие света.
Придя с заплечным мешком, с тяжелою амуницией, с тяжелой головной болью после бессонной ночи на фронте домой и постучав в дверь, я был встречен голосами отца и Людмилы Федоровны. Они пребывали в непроницаемой тьме, хотя было лишь семь часов вечера. Электрическое освещение выключено в большинстве районов города, в преобладающем большинстве жилых домов. Свет дается только некоторым учреждениям и сохранился в тех редких жилых домах, кои пользуются одной проводкой с этими учреждениями. Так, например, в надстройке писателей на канале Грибоедова свет пока есть, — очевидно, потому, что рядом госпиталь. Впрочем, и там официально запрещено пользоваться электроэнергией с 10 утра до 5 вечера. А вот в огромном доме на улице Щорса, в котором живу, свет вообще не дается. Окна квартиры забиты деревянными щитами (в прошлый мой приезд я набивал их вместе со своей семьей). Свечей и керосина, конечно, нет. Удалось приспособить только чернильницу с фитильком, соорудить поминутно гаснущий ночничок-коптилку, дающую в точном смысле слова каплю света. При ней и пишу сейчас, сидя со стынущими руками, за столом, в меховых чулках, ватных брюках, меховой куртке и полушубке, в меховой шапке.
Голод, холод и тьма. На днях брат с помощью дворника зарезал нашу любимую собаку, зырянскую лайку Мушку.
Давно ли еще невозможно было представить себе, что будем питаться собачиной! Теперь все предрассудки отброшены. Видел вчера среди объявлений о продаже вещей и такое: «Куплю хорошую собаку-овчарку. Инженер такой-то». Прочитав объявление, усмехнулся. К чему такая точность: овчарку, да еще «хорошую»? А чтобы не предлагали маленькую! Кошки стали самым лакомым блюдом ленинградцев, но мало счастливцев, которым удается раздобыть собаку или кошку!
К моему приезду у отца моего, имеющего звание дивизионного инженера, определилось наконец положение с эвакуацией. Высшее инженерно-техническое училище Военно-Морского Флота, в котором работает он, ушло пешком через Ладогу. Профессоров включили в списки отправляемых самолетами. Отцу разрешили взять сопровождающую и сына. Улетят с ним Наталья Ивановна и мой брат Андрей. Отлет состоится восемнадцатого — двадцатого. Взять можно только по двадцать килограммов багажа, а все накопленное за жизнь придется бросить на произвол судьбы. Поэтому весь день сегодня разборка и переборка вещей. Из необходимого выбирается самое необходимое, а из самого необходимого — только безусловно и абсолютно необходимое.
Есть предположение, что удастся — иным способом — отправить и тетку Веру Николаевну, и Людмилу Федоровну. Отъезд близких снимет с меня заботы о них, даст покой и свободу действий. Я Ленинграда ни в коем случае не покину.
В передовице сегодняшней «Ленинградской правды», посвященной освобождению Тихвина, а затем и Ельца («выдыхается второе немецкое наступление на Москву»!), много говорится о стойкости ленинградцев. Но есть там и такие слова:
«Однако неизбежные в условиях блокады лишения и невзгоды действуют на людей слабых, рождают у малодушных уныние. К чести Ленинграда, таких людей среди нас немного. Но как бы мало их ни было, надо помнить, что провокаторы и фашистские лазутчики пользуются трудностями, пытаются посеять дух сомнения, неверия и пораженчества, используя подобных людей...»
Таких людей действительно очень мало. Вопреки всем лишениям, каждый ленинградец трудится, выполняя назначенное ему дело. Ведь даже театры — в невыносимых, конечно, условиях, но работают! «Сирано де Бержерак», «Дама с камелиями», «Баядера», «Дворянское гнездо» — вот их репертуар, полный презрения к врагу, удивительный в наши дни. Работают и десятка два кинотеатров. Назло врагу, публика в шубах, с закутанными в платки лицами, ходит смотреть «Большую жизнь», и «Вражьи тропы», и «Дубровского»...
При хороших сведениях с фронта силы изголодавшихся ленинградцев удваиваются. Каждый убежден, что разгром немцев под Ленинградом уже не за горами!
12 декабря. 20 часов
Кухня в квартире — единственное относительно теплое помещение. Только что ели нашу собаку Мушку, тушеную, как тушат баранину. Я ел с огромным аппетитом, отгоняя мысли о том, что именно ем. Гарниром была вареная, в виде каши, люцерна, добытая братом. Запил стаканом чаю с конфетой.
Выстрел за выстрелом слышны разрывы снарядов где-то недалеко. Сегодня немцы опять весь день обстреливают город. Но воздушных налетов на город уже с неделю нет. Причин этому нахожу три: наша авиация на Ленинградском фронте господствует теперь над немецкой; немецкие самолеты заняты Тихвином и Москвой; немцы в наступивших тяжелых условиях зимы не могут летать, как можем летать в этих условиях только мы.
Несомненно, перелом в войне наступает. Удары по гитлеровцам, нанесенные нами в Ростове, в Тихвине и в Ельце, знаменуют собою начало разложения и разгрома гитлеровцев, общего их отступления (а затем и панического бегства). Ростов, Тихвин, Елец — только первые признаки этого, но признаки характерные. Ленинград, так же как и Москву, немцам не взять. От стен наших столиц начнется поступательный ход нашей победы. Но времени для этого потребуется еще немало, а пока надо сказать правду: жизнь в Ленинграде медленно замирает, бесподобные мужество и многотерпеливость ленинградцев не спасают их от голодной смерти, от нечеловеческих лишений, парализующих город.
Сегодня я прошел пешком километров тридцать по занесенным сугробами улицам, потратив весь день, с утра до семи часов вечера, на те дела, на какие в мирное время понадобилось бы часа полтора, и израсходовав столько физических сил, что вернулся домой в полном изнеможении, и только напряжением воли заставляю себя двигаться.
Сегодня — приказ: все гражданское население мобилизуется для очистки снега с улиц. Служащие будут работать по три часа после службы. Неслужащие — по восемь в день, а если нужно — и больше.
Никто на судьбу свою не ропщет. Все ждут, с мучительной, невыразимой надеждой ждут, когда немцы будут отогнаны от Ленинграда. Успех под Тихвином вдохнул в сердца новые надежды. «Скоро ли? Скоро ли?» — этот вопрос обращен к Красной Армии, которая теперь уже резко недоедает сама.
За последние десять — пятнадцать дней весь город только и говорит что об эвакуации. Автомобильная дорога по льду Ладожского озера действует. Люди уходят пешком и уезжают с автоколоннами. По воздуху эвакуация также происходит непрерывно, на двадцатишестиместных самолетах «Дуглас». Наземный транспорт движется пока по единственной горловине в обход с севера Тихвина. Возвращается с продовольствием и необходимыми грузами, к сожалению слишком незначительными, чтобы насытить потребности ленинградского населения, промышленности, фронта. Составляются списки эвакуируемых. Отправляются пока главным образом военные и заводские организации. Разговоры об очередности, — волнений по этому поводу много. Враг, уцепившийся хищной рукой за узкое горло задыхающегося Ленинграда, не имеет сил сдавить это горло, и в этом — недалеко уже! — гибель для врага, спасение для нас. Да будет жив Ленинград!
Что можно отметить еще?
Несколько дней назад разрешено включать в фарах автомобилей свет, при условии, чтобы он был прикрыт щитками с узкими, щелевидными вырезами. Ведь таить местоположение города от врага полною маскировкой бессмысленно: куда бы ни сунулся воздушный враг, везде под ним Ленинград. Фары выключают только во время налетов, по сигналу воздушной тревоги. Автомобилей в городе движется мало, главным образом военные. На площади Лассаля среди «живых» автобусов Красного Креста стоят и заметенные снегом. Раз или два в день, если ходить весь день по городу, можно увидеть с трудом пробирающийся сквозь снега трамвай. Но на более мощном сугробе он останавливается и замирает уже на несколько суток.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |