— А наши дивизии, предназначенные для ввода в прорыв, остались на своих местах. Конечно, не выполнена! А почему?
— Объясню! С нашими силами мы можем надежно обороняться и уже можем наносить сильные, местного значения удары. Федюнинского в ноябре подкрепили так, что у него образовался хороший перевес сил. В артиллерии, в пехоте, даже в танках... Ну, и ударил, и прорвал, и отлично развил наступление!
— А дальше?
— Не перебивай! Дальше? Мы растянули коммуникации, да и повыдохлись! А немцы подтянули сюда, к «железке», против Федюнинского, да к реке Волхов (сдержать Мерецкова, наступающего от Тихвина) огромнейшие резервы! Не меньше шести, а может, и семь-восемь дивизий. Сам говоришь — даже из Франции! Остановили нас. Теперь сил наверняка больше у них!
— Это правильно! Гитлер намечал их для Москвы, а кинул сюда. А мы их тут сковываем!
— И это неплохо! Ленинград немало помог Москве...{55} Да и вообще поражаешься ленинградцам: три дивизии из осажденного города сюда, Федюнинскому, переброшены: 80-я, 115-я, 198-я! И как действовали! А ведь люди и откормиться еще не успели... Вот они — прорывали оборону немцев!.. Но есть и еще причины наших задержек... Объяснить?
— Говори, послушаем!
— Для развития крупной наступательной операции, требующей участия многих армий (Ленинград — Волхов — Новгород!), нужно иметь огромный опыт оперативно-тактического решения таких задач, как развертывание целых армий против сильного и опытного врага Прорвать блокаду Ленинграда — крупнейшая операция... А у нас пока вообще такого опыта не хватает. На чем было учиться? На Халхин-Голе? На «линии Маннергейма»... Кое-чему научились, да масштаб не тот... А немцы? Три года уже воюют, чуть не всю Европу захапали!..
— Да, брат, одним геройством, рывком пехоты и артиллерии немцу голову не свернешь! Его мало ударить, надо, не дав ему опомниться, под вздох бить его, немедленно же, пока весь дух из него не выбьешь! Что для этого нужно?
— Нужно быть не только храбрее, но и сильней его!
— Ну, товарищи, есть и еще кое-что существенное! Перед наступлением надо с предельной точностью изучить силы и возможности врага, знать не только номера противостоящих нам частей '(да по справочникам — штат немецких дивизий) и не только передний край противника, а его боевые порядки, где и, главное, к а к он сидит на данной местности. Разведка у нас слаба! Каждый командир батальона должен ясно представлять себе не только куда наступать, но и что именно ему встретится! А у нас перед наступлением на оперативных картах только — «в общем да в целом» — кружочки да овалы со стрелками! Сколько храбрых батальонов, полков, даже дивизий в наступлении из-за этого попадает впросак! Знаете же сами случаи здесь, по всей линии боев: между Мгою и Волховом и вдоль Волхова — между Киришами и Новгородом... А разве под Ленинградом не то же самое?
— Значит, выходит, совокупность причин?
— На войне всегда совокупность причин!
— Каков же итог всего, что говорим мы?
— А итог прост! Мы учимся и, конечно, очень быстро научимся! Это раз... Мы накапливаем и обучаем резервы, — будет у нас огромный перевес сил! Это — два... А три — индустрия у нас в глубоком тылу еще только наращивает темпы, будет у нас и техника!
— А пока?
— А пока воюем, — себя не жалеем, все-таки наступаем сейчас, и нечего предаваться неважному настроению! Да, к XXIV годовщине Красной Армии решения событий нет, как не было его и к Новому году, — по тем же, кстати, причинам... Значит, побьем немца немного позже!
— Побьем? Конечно! И крепко! Но время идет! И все мы болеем душою. Что будет в Ленинграде весною если до тех пор не прорвем блокаду...
...Вот слушаешь такие разговоры, и в общем-то душа радуется, потому что — время за нас! Важно — думаем! Важно — спорим! Важно — всё понимаем! А главное — твердо верим, что успех, полный.сокрушающий врага успех, будет! Ни один из воинов нашей армии для победы своей жизни не пожалеет!..
Пока пишу эта — снаряды всё рвутся и рвутся: доносятся звук выстрела, затем свист и удар разрыва, и так — третьи сутки подряд. Вчера, когда в одиннадцать вечера я возвращался один из Гороховца по лунной дороге, три снаряда легли совсем близко от меня. Осколки не задели случайно.
Приехал вчера А. Сапаров, из редакции «На страже Родины», больной, и я его лечил, уступив ему свои нары, сам спал на столах. Нас, корреспондентов, в избе сейчас — пятеро. За эти дни я написал шесть корреспонденции, да всё — боевые эпизоды, а главного — нет!..
Сейчас пойду в Гороховец. Оттуда поеду в Волхов. В личном плане — Волховская ГЭС, летчики-истребители, формирующийся корпус Гагена, редакция армейской газеты, а затем — в Ленинград!..
Вдоль реки Волхов
22 февраля. Вечер.
Волхов 1-й (Званка)
Я и репортер ЛенТАСС Виноградов выехали на «эмочке» в 5 часов дня, вместе с новым редактором газеты «В решающий бой» Душенковым. Ехали среди залитых солнцем, ослепительных белых пространств, по снежной дороге Гороховец — Наростыня — Глажево — Черенцово — Вындин Остров — Званка (ныне именуемая, кроме самой железнодорожной станции, Волховом 1-м).
Мы ехали без задержек часа два с половиной по территории, еще так недавно очищенной от немцев, разоренной ими... Следы боев и немецкого хозяйничания я наблюдал повсюду, изуродованные автомашины, тракторы, повозки, превращенные в жалкие железные скелеты, опрокинутые, торчащие из снежных сугробов вдоль широкой снежной дороги. Деревни без жителей, с разбитыми артиллерийским огнем, полусожженными, полуразваленными домами, церкви — со снесенными куполами и колокольнями, ощерившими в розово-голубое небо острые ребра досок да зубцы разбитого камня.
Железная дорога расчищена от снега, поезда с грузами кое-когда ходят из Званки до Глажева.
Более или менее уцелели только две первые деревни — Наростыня и Глажево, но дальше, вдоль, скованной зимою реки Волхов, по обеим ее сторонам, — все затянуто ровным снежным покровом. Редко-редко выделяются в нем -руины исчезнувших деревень. Вот чудесный Успенский островок, с сохранившимися каменными домами среди деревьев, — здесь было пристанище инвалидов, но половина их во время немецкой оккупации умерли с голоду.
А вот и на нашей стороне — печальное зрелище: там, где на карте значатся Вындин Остров и Гостинополье, — ни одного дома, мертвая, занесенная снегами пустыня
с прорвавшими снежный саван следами былой человеческой жизни: корявые пальцы кирпичных дымоходов, остатки заборов, изгородей — ничего, кроме забитого снегом мусора, не огораживающих. Куски бревен, досок, железного и прочего лома; две-три разрушенные стены — все, что осталось от какой-то фабрики или завода в исчезнувшем Гостинополье; а там, где была железнодорожная станция, — наваль черного, заготовленного для паровозов угля. Тряпки, ломаная и битая посуда в снегу, у самой дороги. Две-три человеческие фигуры, неведомо зачем пробирающиеся в этом затянутом снегом хаосе опустошения. Был город — и нет ничего!
Придет весна, снег сойдет, обнаружив трупы людей, и невзорвавшиеся мины, и новые следы разрушения, новые груды мусора. Придет весна — с ярко-зеленой сочной травой, с густеющими зеленью лесами, с синими водами плавно текущего в красивых берегах Волхова. Чудесный край чудесной природы, он станет еще печальнее, еще темнее и страшнее, когда обезобразившую его опустошительную войну уже не будет стыдливо прикрывать снег — белый, чистейший, невинный, ослепительный в лучах этого зимнего, но уже дарящего предвесеннее тепло солнца...
Розовел закат, солнце садилось за леса, синеватые тени ползли, длинные, по снежным равнинам. Мы проезжали последние уцелевшие деревни, где не побывал враг. Крыши выстроившихся вдоль дороги домов, пробитые немецкою артиллерией, зияли пробоинами.
Мы ехали, разговаривая с Душенковым о Восточной Сибири, о Витиме и Патомском нагорье, где пришлось побывать ему и где с экспедицией геоморфологов путешествовал я, о тысяче мирных вещей, а война, прошедшая здесь, глядела на нашу быстро бегущую «эмку» печальными развалинами. Подъезжая к Званке, с волнением вглядывался я в снежную, освещенную слабеющими закатными лучами даль, ища знакомые мне очертания Волховстроя: каким я увижу здание станции? Неужели разбитым тоже? Ведь немцы не дошли до ГЭС каких-нибудь шести километров!.. и вдруг я увидел две огромные фермы железнодорожного — целого моста и махину невредимого Волховстроя: длинный корпус с девятью огромными сводчатыми окнами машинного зала
и две почти кубические вышки надстроек над главным зданием...
Душенков подтвердил мне, что повреждения от снарядов незначительны и Волховстрой в скором времени снова даст ток!
Сегодня же, в письме отцу в Ярославль, я написал:
«...Я радуюсь, что твое детище, на которое ты потратил столько энергии, труда, любви, построенное и твоими руками, гордость твоя и всей нашей Родины — Волховстрой не подвергся разорению от проклятых фашистских банд. Он стоит невредимый и долго еще будет служить советскому народу. Глядя на эту ГЭС, я понимаю, отец, твое вдохновение, которое ты вкладывал в свой творческий труд! В ближайшее время все в подробностях узнаю о станции и, что будет можно, сообщу тебе!..»
В сумерках мы приехали в Волхов 1-й. Здесь были незнакомые мне улицы и дома, давно невиданные поезда — составы на запасных путях, свистки паровозов. Я наблюдал нормальную городскую жизнь: сытые лица, разговоры, спокойную поступь прохожих — гражданского населения; улыбки на лицах девушек. Я слышал чей-то голос, поющий песню...
Ни одной улыбки не увидишь теперь в Ленинграде! Ни одного непринужденного, раскрасневшегося девичьего лица не встретишь!
Войдя в дом редакции, в яркий электрический свет, в тепло, в просторные комнаты — без нар, без вшей, без сосулек на окнах, без груд амуниции, — я ощутил себя где-то далеко-далеко от войны. Это ощущение длилось и позже — в прогулке моей (уже в темноте), до тех пор пока две свистящие бомбы, упавшие с неба поблизости, не убедили меня, что и здесь — война.
Станция Званка
23 февраля. Полдень.
Волхов (Званка)
С утра — гарнизонная, переполненная воинскими командами, но жаркая баня. А сейчас — деревянный двухэтажный дом около железнодорожных путей. Второй этаж, маленькая комната с яркой, в пятьсот ватт, электрической лампочкой, — света такой яркости я не видел уже давно, кажется с последнего посещения батальона морской пехоты (в Каменке, под Белоостровом, то есть с ноября).
Это — дом редакции и типографии армейской газеты «В решающий бой».
Пока я вел расспросы о Ленинграде, вновь возобновилась (которая уже за сутки!) воздушная тревога — «развлечение», давно мною невиданное. Фугасная бомба грохнула поблизости, закачав весь наш дом, и сразу лихорадочной дробью заколотили зенитки, завыли тревожно все паровозы (этого я тоже давно уже не слыхивал). Очередной хулиганский налет одиночного самолета! Он шел где-то высоко, незримый в ясном небе, ринулся в пике, сбросил бомбу и скрылся, уйдя бреющим. Разбил на вокзале два-три вагона с сахарным песком, наделал еще какие-то небольшие пакости. Так практикует враг несколько дней подряд. Но зенитная оборона здесь, в Волхове, сильна, днем ничего большего вражеской авиации здесь не удается.
А вот на Жихарево налетело штук пятнадцать, подожгли цистерны с горючим, устроили высокий пожар. Толпы эвакуируемых ленинградцев полегли во время бомбежки на снег. Но слабость, истощенность многих такова, что после окончания налета они не могли встать, и извод красноармейцев был специально отряжен, чтобы поднимать со снега этих обессиленных голодовкой людей.
На снегу несколько минут вчера пришлось пролежать и мне с Виноградовым: две бомбы со звездно-лунных небес просвистели так угрожающе близко, что оба мы плюхнулись посреди улицы — разрывы пришлись совсем недалеко от нас.
Лежа, но любопытствуя, я приподнял голову, видел снопы света, сразу затем взлеты разноцветных ракет, и россыпь их огней по всему небу, и сгрудившиеся световые столбы шарящих прожекторов, слышал гул улепетывающего самолета и такой дружный рокот зениток, славших металл в небо прямо над моей головой, что пришлось укрыться от осколков в каком-то сарае.
А когда вышел — зрелище: бомбой оказалась разбита цистерна со спиртом. Гражданское население, железнодорожники, даже некоторые отдельные бойцы — не растерялись. Несмотря на окрики требовательной охраны — трезвой и энергичной, таскали спирт ведрами, котелками, просто прикладывались к снегу. Что делать часовым? Не стрелять же? Угрожали, бегали, гоняли людей, но «площадь спиртодобычи» была слишком велика... Один из охраны, сержант, так разозлился, что пнул ногой в зад наклонившегося любителя. Тот упал носом в снег, но, не отрываясь, потянул из этого снега спирт. Пьяных оказалось много. Возмутился и я. Пришлось прийти на помощь сержанту. Послал бойца за подмогой — с приказанием оцепить это место.
...В Ленинграде все то же: тысячи и тысячи людей каждый день умирают от голода. На улицах — трупы, трупы и бредущие через силу, устремившие невидящий взгляд поверх встречных — полутрупы. О каждом встречном, по его лицу, по всему его облику, можно сказать: этот умрет через день, этот — дня через три-четыре, этот протянет, пожалуй, еще две недели...
В прачечной, что при надстройке писателей, сложено двадцать четыре трупа. Два снаряда попали в эту надстройку, но дом пока все же цел. Еще много членов Союза писателей умерло; умер старик Кугель, вслед за своим сыном. В ближайшее время будет эвакуировано около трехсот членов семейств писателей и самих писателей — из немногих оставшихся. Эвакуировался Г. Гор, уедет В. Шишков. Совсем небольшая группа писателей выдерживает пока пребывание в Ленинграде, и очень немногие способны работать... В последние дни артиллерийские обстрелы города стали необычайно интенсивными. Это бывает всякий раз, когда напор наших армий на немцев ослабевает, и потому у врага освобождаются их дальнобойные осадные орудия.
Но есть и проблески улучшения быта: кое-где делаются попытки восстановить центральное отопление — мне назвали несколько домов, в которых удалось отеплить первые два этажа. В некоторых домах Петроградского и Куйбышевского районов появилось электрическое освещение. Кое-что выдают по карточкам. Хлебный паек увеличен (500–400–300 граммов). Но восстановить силы ленинградцев не легко — такова степень их истощения.
Сегодня и вчера вечером все в армии ждали чего-то нового — больших хороших вестей; лелеяли надежду: выступит по радио Сталин, будут подведены итоги войны:»а восемь месяцев, охарактеризованы результаты активной обороны и наступательных действий Красной Армии; Совинформбюро сообщит последние новости обо всей линии фронта от Баренцева до Черного моря, назовет взятые нами города... Радист редакции дежурил с 11 часов вчерашнего вечера.
Но вот — середина праздничного дня, дня годовщины Красной Армии, а ничего нового нет, наше радио не принесло нам ничего важного, и мы по-прежнему питаемся скудными и недостаточно достоверными сведениями.
Так англичане сообщили по своему радио, что русские войска прогрызают латвийскую границу в направлении от Великих Лук. Так, по сведениям из штаба Ленинградского фронта, лыжники (крупный отряд морской пехоты) в тылу немцев наступают вдоль Балтики к Кингисеппу; отряд направлен, должно быть, с Ораниенбаумского плацдарма. 55-я армия активно, но безрезультатно наступала в направлении на Тосно. Под давлением поиск Мерецкова немцы отступают на участке от Чудова до Тосно, взрывая тяжелую артиллерию, грузя в эшелоны все, что только можно, а мы — будто бы разбомбили па днях на этом участке до восьмисот вагонов...
С неделю назад многие мне рассказывали, что Любань блокирована, а Тосно взято Мерецковым, об этом тоже сообщило английское радио (английскую передачу даже объявляли в частях). Но так ли это и что произошло там за неделю, точно никто из нас, рядовых командиров, не знает...
Судя по карте, выходит, что Красная Армия, по-видимому, захватывает немцев в огромный мешок, отсекая их в районах Смоленска — Витебска, двигаясь к Пскову.. Второй, малый мешок должен замкнуться в районе Ушаки — Тосно; при удаче — отрезанными, блокированными окажутся все немцы на волховско-шлиссельбургско-мгинском пространстве.
Третий, большой мешок должен образоваться на Южном фронте... Все это (если все это так!) великолепно, по пока идут дни, и дни, и дни, а ленинградское население вымирает, а весна приближается семимильными шагами, и хочется добрых вестей скорее, скорее, скорее...
Два часа дня
Входит политрук Петров, приносит полученный по радио приказ Сталина, говорит:
— В нем нет никакой информации о положении наг фронтах, но он весьма интересен.
Сейчас буду его читать...
В корпусе генерала Гагена
24 февраля. 6 часов утра.
Волхов
Гвардейский корпус Гагена. Корпус формируется здесь как ударная группа для таранного — в недалеком будущем — завершающего удара по немцам и преследования их, когда они побегут из-под Ленинграда.
Вчера днем я с Виноградовым пришел к командиру 4-го гвардейского корпуса, генерал-майору Николаю Александровичу Гагену, в его маленький деревянный дом.
Гаген принял сразу, вышел сам, высокий, легкий в поступи, очень просто поздоровался, пригласил к себе. Спросил, как устроились, где питаемся, и, узнав, что 25-го мы собираемся побывать — в 3-й гвардейской дивизии (которой еще недавно командовал он сам, а теперь командует полковник Краснов), позвонил комиссару штаба, приказал все нам устроить, предложить машину.
Сказал:
— А сегодня вечером у нас в штабе корпуса торжественное заседание по случаю годовщины. Приходите!
Гаген приветлив, приятен в обращении. Я уже знаю о нем, что он терпеть не может парадности, что прям, точен, прост и одинаков в обращении со всеми. Поговорив с ним (а позже и на собрании), я убедился, что это действительно так,
Он дал нам материалы, извинился занятостью и оставил нас в предоставленной нам своей второй комнате.
И вот его комната, говорящая о суворовских традициях: жесткая постель, солдатское одеяло, стол, накрытый клеенкой, три стула, голые стены, на другом, маленьком столике полевой телефон, пачки газет, карандаши, чернила; ни одной лишней вещи в комнате! Этажерка с брошюрами, изданными Политуправлением; в застеклепнном шкафу тома Ленина. и единственная вещь иного порядка — елочный дед-мороз на шкафу.
Я делаю выписки из опубликованного в газете «Уральский рабочий» (от 21 ноября) письма воинов 153-й стрелковой дивизии, как называлась раньше 3-я гвардейская дивизия Н. А. Гагена, — о боевых делах ее с первых дней Отечественной войны.
Вечером, когда мы шли в клуб; небо вспухало огнями зенитных разрывов и просвечивалось во всех направлениях рыщущими по облакам прожекторами.
Мы пришли к концу торжественного собрания. Отличникам боевой подготовки выдавались подарки, было полно штабных командиров, смотрели три выпуска кинохроники «Оборона Москвы». Только кончилась стрельба па экране — слышим стрельбу в натуре: над Волховом бьют зенитки. Словно звуковой фильм расширился на весь мир!
А потом — ужин в столовой гвардейцев, шумные беседы командиров.
После падения Сингапура и прорыва «Шарнгорста» и «Гнейзенау» многие наши командиры стали говорить о военных способностях Англии со скепсисом и иронией. Есть такое настроение! Но: «Мы их заставим воевать по-настоящему, а не мы — так сама война их заставит!»
У всех командиров убеждение, что на разгром немцев под Ленинградом уйдет примерно еще один месяц.
666-й гвардейский
25 февраля.
Волхов 2-й
С утра — радостная весть о разгроме 16-й германской армии под Старой Руссой, факт знаменательный, многообещающий, имеющий огромное значение для Ленинграда.
Иду — хороша прогулка! — в 3-ю гвардейскую стрелковую дивизию, в Волхов 2-й, по заезженной автомобильной дороге, ниже моста, и ГЭС.
Волховская электростанция по-прежнему красива. Правда, она не работает, потому что под угрозой немецкого нашествия была демонтирована, и возвращаемые сейчас из глубокого тыла ее агрегаты нужно поставить на свои места. Была она повреждена несколькими бомбами и снарядами, но ремонт требуется небольшой. А вчера, как раз когда я был в штабе дивизии, прибыли из Ленинграда рабочие-монтажники, которым поставлен срок пуска станции и исправления всех повреждений — сорок пять дней. Некоторые части дивизии должны освободить для рабочих несколько из занимаемых ими домов. Перейдя реку по льду, минуя плотину, с которой из-под снежно-ледяного покрова низвергается парная вода, я остановился полюбоваться красавицей ГЭС с чувством гордости за ее строителей — Г. О. Графтио и одного из его помощников, моего отца.
Я помню, как отец в 1927 году водил меня по этой станции, тогда еще только заканчиваемой, с увлечением показывал мне турбины и пульт управления, все устройство воздвигнутого впервые в Советском Союзе, столь мощного по тем временам сооружения. Помню даже рыбоходы, сделанные так, чтобы рыба, минуя губительные для нее турбины, могла проходить сквозь бетонную плотину станции. Многие технические термины — такие незнакомые мне дотоле, как, например, «потерна», «бьеф», — с тех пор вошли в мою память и живут в ней поныне.
В критический момент станция была подготовлена к взрыву, требовалось только включить рубильник, чтоб уничтожить ее, если б немцы ворвались в Волхов.
Как радостно и приятно, что, подступив почти вплотную к ГЭС, немцы все-таки сюда не дошли, что мост и первенец электрификации первой пятилетки сохранились!
Спасение станции — заслуга армии генерала И. И. Федюнинского и прежде всего — его личной выдержки. В минуты крайней опасности он держал рубильник для взрыва станции под непрестанным своим наблюдением и, приняв на себя всю ответственность, рисковал...
В одном из крупных зданий недалеко от ГЭС я нашел штаб 666-го стрелкового полка 3-й гвардейской дивизии, которым командовал подполковник А. М. Ильин!
Полк — интересен. Он активно участвовал в разгроме волховской группировки немцев и в январских боях за Погостье: в попытках взять эту станцию 9 и 11 января, по взятии ее — на рассвете 17 января, в очистке ее и взятии северной окраины деревни на следующий день. С. ним рядом дрались 505-й и 163-й полки 11-й стрелковой дивизии, части 80-й дивизии (в конце прошлого года переправленной из Ленинграда) и другие подразделении.
Полк, как и вся дивизия, входит в состав 4-го гвардейского корпуса, который, формируясь, усиленно, энергично проводит боевые учения, превращаемый в мощное, превосходно и обильно вооруженное войсковое соединение. Так, в полку Ильина одних только противотанковых ружей семьдесят пять, а было время, когда полк не имел ни одного. И теперь никакие танки полку не страшны — они будут сжигаться термитными снарядами II подавляться отлично подготовленными стрелками. Части корпуса пополняются ежедневно прибывающими из Сибири и с Урала новыми кадрами и отовсюду получают оружие и боеприпасы..
Завтра 20 тысяч человек должны проводить новые виды боевых упражнений — на льду и по берегам реки Волхов. Сила готовится крепкая, и доверена она командиру корпуса, генерал-майору Гагену, командиру несомненно незаурядному, талантливому, и командиру его дивизии, полковнику Краснову, Герою Советского Союза, также хорошо проявившему себя в боях.
Весь корпус сейчас берегут, готовя его к решающему моменту боев — для ввода в тот прорыв, которым должен завершиться наш новый, подготовляемый в настоящее время удар.
Скоро, скоро, уже на днях, вероятно, начнутся решительные боевые действия на всем Ленинградском фронте. Да и пора — близится период таяния льда и снегов. Тогда прервется движение по Ладожской ледовой трассе, это грозит новыми испытаниями Ленинграду. Хотя, конечно, теперь в городе уже есть запасы и до открытия навигации продовольствия даже по увеличенным нормям хватит, все же допускать длительного — перерыва и снабжении Ленинграда нельзя!
В горкоме партии
26 февраля
Утром я вновь отправился в Волхов 2-й, к берегу реки Волхов, где на Октябрьской набережной, в доме № 13, находится горком партии. Накануне встретившись с первым секретарем его, ленинградцем Н. И. Матвеевым, я сговорился прийти к нему: он обещал показать взятые у немцев трофеи и прочие материалы по недавней истории обороны Волхова.
Вот деревянный двухэтажный дом. Весь его угол заплатан некрашеными досками — мансарда и стены в дырах. Деревья вокруг дома по верхушкам начисто срезаны. Сарай ощерился щепой пробоины. 14 декабря немцы подвергли дом минометному обстрелу легло вокруг до двадцати мин, осколки изрешетили дом, в котором в тот момент находились все работники, во главе с Матвеевым. Там же собрались и дети: в убежище под обстрелом добраться было нельзя. Повезло — обошлось без жертв. Матвеев показывал мне следы этого налета — пробитые стены, диван в десятке дыр, раненые стул, печку. Трудно представить себе, как уцелели люди!
Белобрысый, рыжеватый, с короткими рыжими усиками над верхней губой, в круглых роговых очках, неказистый и низкорослый, Матвеев; — человек культурный, умный. Я провел с Матвеевым часа два, слушая его рассказ об обороне Волхова, делая кое-какие заметки, следя за его скользившим по карте карандашом, просматривая немецкие иллюстрированные журналы (с фотографиями разрушений Одессы, парадов в Румынии и зимних походов немцев), интересуясь в отдельной комнате коллекциями трофейного оружия, одежды, амуниции, боеприпасов, собранных под Волховом и привезенных сюда на грузовике Матвеевым, чтоб заложить основу музея по обороне Волхова.
Здесь — пулеметы, и минометы, и противотанковые?' ружья, и ракетные пистолеты, и грязные, окровавленные шинели, и мины, и желтая, обведенная черною каймой доска с надписью: «На Волховстрой, 16 км» (по-немецки) и остаток 210-миллиметрового снаряда — одного из шестнадцати снарядов, попавших в Волховскую ГЭС o за время артиллерийских обстрелов, продолжавшихся! с 16 ноября по 19 декабря, когда немцы находились в четырех-пяти километрах от Волхова и существование ГЭС висело на волоске.
Плавно несет воды свои Волхов через красавицу плотину, кипящая, бурлящая вода видна из окон горкома: она вырывается из-под снежного покрова над самой плотиной и снова уходит под лед, под этот снежный покров, успев погулять на свободе не больше ста — полутораста метров. Мчит Волхов воды свои через плотину, и плотина цела, и величественная ГЭС — 6-я гидроэлектростанция имени В. И. Ленина — цела, хотя ей и нанесены повреждения. Но даже в самые тяжелые дни она пусть немного, по давала ток, давала его, например, в сооруженные под се стенами блиндажи. Сегодня ГЭС уже спешно ремонтируют, к концу марта она должна дать ток полной мощности — ток Ленинграду!
19 декабря коллектив станции праздновал юбилей ее пятнадцатилетия. Последние немецкие снаряды легли п 10 часов вечера, во время торжества.
В дни отступления частей 48-й армии, в дни создания здесь, на Волхове, 54-й армии горком партии, все организации города и коллектив ГЭС продолжали свою работу. Горком не прекратил работы даже в тот день, когда при минометном обстреле одна из комнат была пробита.
Когда немцы, допустив большой просчет, не пошли па Сясь, к берегу Ладоги (а волховчане опасались наступления именно на этом незащищенном участке), Матвеев организовал несколько групп наблюдения за отрезком железной дороги до реки Сясь. Группы, снабженные рациями, непрерывно извещали о положении дел. Только значительно позже на этот находившийся под особенной.угрозой участок были подброшены воинские части — они пришли в распоряжение 54-й армии, которой в ту пору командовал предшественник генерала Федюнинского.
В расположение немцев из Волхова ходили разведчицы-девушки. Одна из них дошла до немецкого генерала, поступила к нему в прислуги, чистила ему сапоги, а затем вернулась с ценными сведениями.
Железнодорожники
26 февраля
Вторую половину дня я провел среди железнодорожников.
Станция Волхов 1-й (Званка) забита составами — формируемыми, и транзитными, — маневрирующими с трудом. Теплушки с эвакуируемыми — на Тихвин, запломбированные вагоны с продовольствием и военными грузами — на Войбокалу, армейские эшелоны — на Глажево...
Тысячи истощенных ленинградцев выходят из вагонов, чтобы покормиться на питательном пункте.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |